Кабинет доктора химических наук Георгия Мартыновиче Солитова напоминал лабораторию и одновременно старинную аптеку. Рабочий стол находился у самого окна. Заваленный книгами, папками и ворохом фотографий, скорее всего, разбросанных взрывом, он находился на одном уровне с широким подоконником, где тоже валялись порушенные стопки книг. Переплеты, усеянные осколками и вдобавок забрызганные какой-то маслянистой жидкостью, покрывал солидный слой пыли.
— Мы возьмем это для анализа, — сказал Люсин, невольно любуясь экономными, отточенными движениями Крелина, методично отбиравшего вещественные доказательства.
— Георгий Мартынович действительно опыты какие-то ставил, — безучастно уронил Гуров, скользнув взглядом по капитальной печи в середке и обрушенным полкам с химической посудой в вытяжном шкафу.
На фотографиях, которые разбирал Крелин в надежде найти отпечатки пальцев, были запечатлены аллегорические рисунки и тексты, переснятые с каких-то старинных книг и манускриптов, написанных главным образом по-латыни. Для Люсина, изучавшего этот язык врачей и юристов в университете, не составило особого труда догадаться, что Солитов интересовался лекарственной рецептурой. Об этом свидетельствовали и многочисленные выписки из травников, лечебников и всякого рода алхимических сочинений.
Сортируя уже просмотренные Крелиным фотокопии, Владимир Константинович собрал «Салернский кодекс здоровья» Арнольда из Виллановы и «Ботаники первоисточные основания», книгу, изданную в 1785 году в Санкт-Петербурге Максимовичем-Амбодиком.
— Лекарства варил, — уважительно вздохнул Люсин, рассматривая на просвет пузырьки из темного стекла, снабженные латинскими этикетками. Судя по почерку и тщательно пронумерованным листам фотокопий, Солитов отличался скрупулезностью, граничащей с педантизмом. — Перегонял, экстрагировал…
— К нему тут многие обращались, — вздохнул сосед Караулкин. — Мою Марью Никитичну он, почитай, с того света возвернул. Да… Травку ей прописал от камней в почках.
— Ну и как? — заинтересованно спросил следователь.
— Как рукой сияло. И месяца не прошло. А ведь мучилась-то, мучилась…
— Что он, у себя в институте не мог заниматься? — ни к кому персонально не обращаясь, но как бы с затаенной обидой попенял Гуров. — Зачем же так на дому, кустарно!
— Мы еще ничего не знаем о том, что он мог, а чего не мог делать на кафедре, — хмуро ответил Люсин, выдержав долгую паузу. — Дайте срок: будем знать.
— Кое-что уже сейчас вырисовывается, — подал реплику Крелин, извлекая из-под бумажного вороха недопитый стакан чая. — Судя по грибку, — он показал следователю разросшиеся пятна бледно-голубой плесени, — действительно прошло несколько дней.
— Более определенно сказать не можете?
— Не могу. Борис Платонович, — досадливо отмахнулся Крелин. — А вот отпечатки, кажется, есть! — Привычным движением он наложил прозрачную липкую ленту. — У тебя тоже что-нибудь нашлось, Володя? — спросил, не оборачиваясь.
— Как не найтись? — понимающе усмехнулся Люсин, беря двумя пальцами очередную склянку. — Вырисовывается понемногу.
— Выходит, он врачеванием увлекался, — отвечая на какие-то свои мысли, заключил следователь. — Знахарством?
— Знахарством? — Люсин прислушался к звучанию слова.
— Иначе зачем все эти банки с травами, какими-то корешками и прочей корой?
— Едва ли такой термин подходит к дипломированному фармацевту.
— Фармацевту? Вы точно знаете? — спросил Гуров.
— Навел кое-какие справки, прежде чем выехать, — кивнул Люсин. — Солитов окончил фармацевтический факультет, кандидатскую получил без защиты в Военно-медицинской академии, докторскую — за работу по теории бесконечно-разбавленных растворов.
— Бесконечно-разбавленных? Такие действительно есть? — не отставал Гуров.
— Очевидно, если за это дают соответствующие степени.
— Вода, которую мы с вами пьем ежедневно, не что иное, как бесконечно-разбавленный раствор, — хмыкнул Крелин, сливая подернутый плесенью чай в пробирку.
— А деньги он за лечение брал? — обратился следователь к заскучавшему Караулкину.
— Что вы! Как можно? Это у него брали кому не лень…
— Кто же, например? — вкрадчиво поинтересовался Борис Платонович.
— Мало ли… На дрова, например, крышу, починку забора. Давал всем.
— Много тут шаромыжников шастало, — проворчала Аглая Степановна. — Чистые грабители!
— Ну, об этом у нас будет особый разговор. — Люсин обменялся с Борисом Платоновичем многозначительным взглядом. — Может, и вы, Таня, скажете нам что-нибудь интересное? — ободряюще улыбнулся он почтальонше.
— Я? — Она удивленно раскрыла глаза. — Так не знаю я ничего такого. Они корреспонденцию на московский адрес получали, а сюда только «Вечерку» переводили. Брошу в ящик — и дело с концом.
— И то правда, — махнул рукой Люсин. — Вы девушка здоровая — кровь с молоком. Вам эта фармакопея, в сущности, ни к чему.
— А вот и нет! — обозначив симпатичные ямочки на щеках, просияла она. — Мне бабушка Аглая бородавки заговорила. Правда, бабуся?
— Может, и так, — кряхтя, откликнулась старуха. — Много вас, голоногих, ко мне бегало. Всех разве упомнишь?
— Подумать только! — скорее наигранно, чем действительно возмущенно, всплеснул руками Гуров. — И это в конце двадцатого века! Да они бы и так прошли, ваши детские бородавки!
— Ждать? Очень нужно! — растопырив ухоженные пальчики, она полюбовалась свежим маникюром. — Я не люблю, когда некрасиво.
— Вы и вправду умеете заговаривать? — полюбопытствовал Люсин.
— Не хочешь — не верь, — Аглая Степановна строго зыркнула прищуренным глазом. — Кому заговаривала, а кому и чистотелом свела, вон его у нас сколько. — Кивнула на окно, туже подвязывая платок.
— Так можно договориться до нечистой силы, уважаемая Аглая Степановна, — строго, но не без потаенной мысли, заметил Гуров.
— А ты рази не видишь, чьих это рук дело? — без тени улыбки сказала она, плавно взмахнув рукой.
— И то правда, — мягко поддержал ее Люсин. — Одна печь чего стоит. Чистый алхимический горн. Разве что воздуходувка взамен мехов приспособлена. А снадобья? Какие-то кости толченые, ракушки… Я даже банку с рассыпным жемчугом обнаружил. Так что вы поосторожнее на поворотах, Борис Платонович, а то как бы чего не вышло, — закончил с нажимом.
— Вы правы. — Гуров внял замаскированному шуткой предостережению. — Не будем спешить с выводами… Вы, кажется, хотели сказать что-то, Аглая Степановна?
— Так рази ты чему веришь? — Старуха мелко перекрестилась, нашептывая что-то себе под нос. — Не будет у нас разговора. Я вон ему лучше скажу, — она благосклонно покосилась на Люсина, — когда срок придет.
— И правильно, — сразу же согласился Гуров. — Только не пропустить бы момента, Аглая Степановна. Уж больно время дорого! И так сколько дней потеряли.
— Теперь уж не возвернешь. — Старуха неприметно всхлипнула и поспешила вытереть глаза концом платка. — Да и не к чему.
— Почему вы так думаете? — с проникновенной грустью спросил Люсин, настраиваясь на одному ему ведомую волну.
— А то не знаешь? — Степановна с усилием сглотнула горький комок. — Нету его, батюшки нашего, Егора Мартыновича, нету. Напрасно ищешь. — Она обреченно шмыгнула носом.
— Вы в этом вполне уверены? — спросил Люсин.
— Да ты и сам так думаешь. — Она словно читала его мысли. — Когда еще в калитку входил, уже все знал. Я по тебе видела.
— Н-ничего я не знал, — через силу выцедил из себя Владимир Константинович и отвернулся.
— Черт-те что творится, — пробормотал Гуров и, вытащив сигареты, выскочил в коридор. Но сделав две-три глубокие, кружащие голову затяжки, загасил окурок и поспешил возвратиться. — Можно вас на минуточку, товарищ Люсин? — позвал он, задержавшись в дверях.
— Слушаю вас, Борис Платонович. — Люсин удивленно приподнял брови.
— Вы в самом деле думаете, что Солитова нет в живых?
— Во всяком случав, серьезно это подозреваю, — ответил Люсин, подумав. — А что?
— Ничего, просто так, — отвечая каким-то своим думам, пробормотал Гуров. — А не получится, что старуха читает мысли?
— Не обязательно. Скорее предчувствует нехорошее. Такое, знаете, бывает иногда между близкими. Допускаете подобный вариант?
— Отчего нет? Мне, слава богу, за пятьдесят, и я всякого насмотрелся.
— Не сомневаюсь. Борис Платонович. — С пробуждающейся симпатией Люсин скользнул взглядом по лицу Гурова. Похоже, что какая-то ускользнувшая от люсинского внимания деталь крепко смутила следователя. — Вас что-то беспокоит?
— Я, изволите видеть, первым делом ищу мотивы, если, конечно, есть основания подозревать преступление. На первый план, как вы не хуже меня знаете, всегда выплывает корысть. Впрочем, нельзя исключить страх, ну, там боязнь разоблачения и прочие материи. Сильные чувства вроде ревности, уязвленных честолюбий, мести тут едва ли подходят. Солитову как-никак под семьдесят, жизнь практически прожита, короче говоря, кому он мешал?
— Не скажите, Борис Платонович, не скажите, — живо откликнулся Люсин, обнаруживая определенное сходство мысли. — Все-таки заведующий кафедрой химико-технологического института… В принципе я с вами согласен, но всякое ведь бывает. Я по прежним делам знаю. Диссертационные страсти, разная там аттестация… Такое способно потрясти не только людей с неустойчивой психикой. Если же Георгий Мартынович имел смелость, допустим, баллотироваться куда-нибудь в члены-корреспонденты, то ситуация вполне могла обостриться, уверяю вас.
— Какая ситуация? — быстро спросил Гуров.
— Гипотетическая, разумеется. Пока мне ничего не известно.
— Значит, вы думаете…
— Как и вы, Борис Платонович, — опередил Люсин. — Я бы начал с корысти. Но, разумеется, не теперь.
— Когда же?
— После осмотра московской квартиры.
— Ценности, деньги?
— Не только! — сдерживая нетерпение, отрывисто бросил Люсин, все мысли которого были сейчас там, в комнате, где священнодействовал Крелин. — Есть еще произведения искусства, дражайший коллега, почтовые марки, книги опять же, до коих, как видно, профессор Солитов был куда как охоч.
— Слишком просто для подобного интерьера, — задумчиво покачал головой Гуров. — Вы не можете этого не ощущать.
— Налет тайны? — понимающе улыбнулся Люсин. — Эдакая трансцендентальная эманация?.. Что ж, встречалось и такое. Тогда приходится искать журавля в небе, и это труднее всего, Борис Платонович, потому что слишком редко человек сталкивается с тайной, за которую могут убить.
— Я немного понюхал там, под окном, — без видимой связи с предыдущим заметил Гуров. — И могу вам сказать со всей ответственностью, что взрыв, если он действительно был, вряд ли отличался большой силой. Впрочем, не будем забегать поперед батьки в пекло. Пусть выскажется эксперт.
Они вернулись в кабинет, вполне удовлетворенные друг другом.
— Значит, так, — сказал Крелин, бережно собирая осколки колбы под тягой. — Здесь проводилась экстракция с помощью водяной бани. Судя по всему, процесс протекал достаточно длительно, по крайней мере до тех пор, пока не выкипела вода. Затем колба лопнула, и произошел взрыв. Лишь по счастью не случилось пожара. Нагревательная спираль перегорела в нескольких местах.
— Что именно экстрагировалось и чем? — спросил Люсин, поднося к носу помутневшую стекляшку.
— Какое-то корневище, — с сомнением склонил голову к плечу Крелин. — Предположительно спиртобензолом. Окончательный ответ даст лаборатория.
— Вам понятно, товарищи? — спросил Гуров, делая торопливые пометки в блокноте.
— Чего же тут непонятного? — отозвалась Таня. — Мы бензол по химии проходили. Це-шесть-аш-шесть. До сих пор помню.
— Вам хорошо, вы, наверное, отличницей были, а я так все перезабыл, — посетовал Люсин.
Крелин, по опыту знавший, как глубоко тот влезает в проблемы, связанные с криминалистикой, деликатно отвел глаза.
— Что бы еще ты счел необходимым отразить в протоколе, Яша? — спросил Люсин, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Пробка от колбы нашлась?
— Да, в обнаружил ее в связке травы, что сушилась над печкой, — утвердительно кивнул Крелин. — Товарищи видели.
— Соскобы делать не будешь? — Люсин критически оглядел забрызганный потолок.
— Обязательно, хотя, зная характер жидкости, объем, и так легко рассчитать силу взрыва.
— Ясно, — удовлетворенно кивнул Люсин, но тут же озабоченно нахмурился. — А температура?
— Пока в бане оставалась вода — сто градусов, а потом не выше температуры кипения жидкости, — обстоятельно пояснил эксперт.
— Наука! — почтительно сказал Караулкин. — Выходит, авария у Егора Мартыновича произошла, я так понимаю?
— Верно, отец, — скрывая улыбку, подтвердил Крелин.
— Ну, а он-то куда подевался? Сам, так сказать… Не в окно ж вылетел, прости господи?
— Эка, — осуждающе покачала головой Степановна. — Так они тебе и скажут. — И губы поджала в ниточку.
— Придет время, скажем, — пообещал Люсин. — А пока я бы хотел переписать заголовки некоторых книг. Может пригодиться.
За окном, зияющим острозубыми, выгнутыми, как парус, осколками, наливалась синью вечереющая даль.
При неизвестных обстоятельствах исчез профессор-химик Георгий Мартынович Солитов. Тревогу забила его домработница Аглая Степановна. Вести дело поручено следователю прокуратуры Гурову и сотруднику уголовного розыска Люсину. Вместе с экспертом Крелиным они прибывают на место происшествия — на дачу профессора. Там выясняет что в кабинете, где он вел различные химические исследования произошел взрыв. В сфере интересов Солитова лежали лекарственные растения, с которыми он работал, проверяя забытые рецепты народной медицины.
Продолжение. См. «Огонек» № 1.
Оставляя без внимания специальные справочники и монографии, Владимир Константинович сосредоточил внимание на старинных изданиях, отсвечивающих золотым тиснением кожаных корешков. Вместе с фотокопиями он насчитал около двухсот наименований.
Судя по всему, Георгий Мартынович Солитов был широко и всесторонне образованным человеком. Лишь с помощью его рукописных пометок Люсину удалось кое-как выполнить поставленную задачу. И немудрено, потому что китайские иероглифы, равно как санскритские и тибетские буквы, оставались для него тайной за семью печатями. Как, впрочем, и для подавляющего большинства людей. Не исключено, что и сам Солитов не владел редкими восточными языками и пользовался услугами переводчиков.
Но как бы там ни было, а его комментарии, выполненные бисерным каллиграфическим почерком, обильно уснащали фотокопии рукописей: «Синь-Сю-Бэн-Цао», сочиненной ученым конфуцианцем Ли Ди, описавшим 844 вида растительных лекарств, знаменитой «Бэн-цао-ган-му» Ли Шичженя, древнеиндийской «Яджур-веды» [2]«Наука о жизни».
и тибетской «Жуд-ши».
С рукописью Диоскорида, отснятой со средневекового пергамента, разобраться было легче. Ее название Люсин перевел как «Лекарственные вещества». Сумел разобраться он и с книгами Раймунда Луллия, Теофраста Бомбаста Парацельса фон Гогенхейма, Альберта Великого и Николая Фламеля, иногда писавшего, к радости неопытного переводчика, по-французски. Что же касается «Изборника» великого князя Святослава Ярославовича, переписанного в 1073 году с болгарского свитка, то с ним Владимиру Константиновичу было еще легче.
Изданную в 1789 году в России книгу «Врачебное веществословие, или описание целительных растений, во врачевстве употребляемых» он даже решил включить в список для временного изъятия. Ведь именно это составленное все тем же Максимовичем-Амбодиком сочинение, буквально раскрытое наугад, дало ключ к пониманию малознакомого старшему оперуполномоченному МУРа слова «вертоград». Узнав, что загадочный вертоград означает и сад, и огород, и одновременно «травник», Люсин не только уяснил существо одноименного труда, переведенного в семнадцатом веке Николаем Булевым, но и нашел единственно подходящее определение для ботанических изысканий Георгия Мартыновича. Огороженный дощатым забором земельный участок, где росли коренья и травы, столь поразившие люсинское воображение, и был самый что ни на есть доподлинный вертоград.
— На дворе уже ночь, поди, и ветер поднялся, — заметил Борис Платонович.
— Ветер? — не понял Люсин, возвращаясь из своего далека. — Какой еще ветер?
— А вы посидите здесь часик-другой, тогда узнаете, — желчно поежился Гуров. — Ишь задувает…
— Задувает, говорите? — Люсин задумчиво закусил губу. — Аглая Степановна, голубушка, — просветленный внезапной догадкой, он подступил к старой домоправительнице. — Как говорится, не в службу, а в дружбу, откройте-ка на минуточку входную дверь.
— Это еще зачем? — Она не двинулась с места.
Остальные, кто недоуменно, кто, словно прислушиваясь к чему-то, уставились на него.
— Ну, пожалуйста, бабушка…
— Ведь не отвяжется, будь ты неладен! — Она тяжело поднялась и зашаркала к выходу. В наступившей настороженной тишине было слышно, как звякнуло в сенях неловко задетое ведро. Затем заскрежетал засов и заскрипели давно не мазанные петли. И тут же холодный порыв из окна подхватил с таким трудом разложенные бумаги, закружил их вокруг печи, отозвавшейся утробным урчанием. Распахнутая дверь подалась и вдруг захлопнулась с пушечным выстрелом, прокатившимся по всему дому.
— Вот вам и первый ответ, — сказал Люсин, отмыкая защелкнувшийся при ударе замок.