Замок, возведенный при покойном отце Джона Ланкастера, короле Эдуарде, несмотря на новизну постройки и расцвечивающие его флаги, казался сумрачным и холодным. Сырое дыхание Ирландского моря обрызгало потемневший камень бледными пятнами лишайников. Кованые решетки шелушились от ржавчины, по комнатам гуляли сквозняки, а в каминах сиротливо завывал неприкаянный ветер. Но другого подходящего помещения не было на всем северо-западе. Приходилось терпеть.
Топили беспрерывно, день и ночь. Сладковатый удушливый запашок горелого торфа назойливо лез в ноздри, щипал глаза. Веки у герцога с непривычки припухли и покраснели.
Джон Гонт не торопился развернуть войска на шотландской границе. Вместо того чтобы мерзнуть ночами в походном шатре, он предпочитал отсидеться в замке, окруженном широким рвом. Выжидал, как развернутся события, засылал разведчиков, вел оживленную дипломатическую переписку с владетельными домами христианской Европы. И не только христианской, потому что в числе его корреспондентов значился и халиф Гранады Мухаммад Пятый. В борьбе за Кастилию, чье знамя дерзко реяло над угрюмыми бастионами ланкастерского гнезда, королю без королевства необходимо было заручиться хотя бы нейтралитетом халифа, поддержавшего Трастамару против Педро. Мухаммад зарекомендовал себя щедрым государем, доблестным воином и куртуазным кавалером. Завоевать его расположение можно было только очень богатым подарком: и дорогим и редкостным одновременно. Флирт с врагом истинной веры и даже перспектива территориальных уступок ничуть не смущали Гонта. Не он первый, не он последний. Тем более что Англия отнюдь не стремилась к полному освобождению Иберийского полуострова из-под власти мавров. Завершение реконкисты неизбежно привело бы к созданию еще одного централизованного государства — в исторической перспективе сильного и, следовательно, враждебного. Династические устремления Гонта удачно совпадали, таким образом, с национальными. Три года назад Гонту уже пришлось защищать северные границы от объединенного франко-кастильского воинства, оказавшего существенную помощь шотландцам. Очевидно, с подобным альянсом придется столкнуться и ныне. Засланные во вражеские ряды лазутчики уже доносят о появлении рыцарей в белых плащах с огненным равноконечным крестом на серебряном поле. Вместо того чтобы сражаться с неверными, как того требует устав, орден Калатравы пустился в заморские авантюры. Тем лучше, достойные доны, тем лучше. Гонт приложит все силы, чтобы вбить клин между халифом и домом Трастамары. Любопытно будет взглянуть, как поведут себя доблестные идальго, когда мавританская конница прогуляется по их виноградникам.
Перекидной мост над замковым рвом не поднимали даже на ночь. Герольды с вышитой на табарде алой розой сновали туда и обратно. Особых успехов подобная горячка, сказать по правде, не принесла, но Гонт упрямо держался выжидательной тактики. Вторгнутся шотландцы или же побоятся, судить с достаточной уверенностью было трудно, зато в самой Англии погода определенно портилась. Мудрость подсказывала не проявлять особой активности, предоставив Ричарда, дорогого племянничка, его судьбе. Кто знает, быть может, ошейник с золотыми зубцами и удушит олененка. Тогда ой как понадобятся преданные люди.
Лагерь герцога постоянно увеличивался. Дня не проходило, чтобы рога не возвещали о прибытии кого-нибудь из баронов ланкастерской партии. Сообщая в Лондон о росте военной силы, Гонт все меньше стремился бросить верных вассалов под стрелы Стюарта. Приз, куда более желанный, чем кастильская башня, рисовался в мечтах. Сладчайшей оглушительной музыкой звучали слова: король Англии, король Франции, король Кастилии и Леона. Ветры на континенте, попеременно дующие то в паруса англичан, то способствующие противнику, были на диво благоприятны для смелых надежд. Сами того не желая, французы способствовали возвышению Гонта. Действуя у берегов Бретани и Фландрии, а также совершая регулярные набеги на Южную Англию, объединенный франко-кастильский флот словно бы принуждал англичан поддерживать династические надежды Джона Ланкастерского. Ведь любое действие порождает противодействие. Появились и недурные шансы на возобновление прежних союзов, расстроенных Дюгекленом и Трастамарой. Наваррский король вновь рассорился с Парижем и, примкнув к англичанам, продал им важный порт Шербур.
Чтобы заварить новую кашу, недоставало лишь самого главного — металлических кругляшей.
Неожиданный приезд представителя дома Барди и Перуцци Гонт расценил как знак свыше. Решающее слово, как всегда, принадлежало ломбардцам. Без золота были равно бессильны и клинки, и луки, и громоголосые жерла.
Свидание должника с кредитором произошло в самый кульминационный момент состязания лучников, когда какой-то франклин из свиты герцога расщепил пополам чужую стрелу, застрявшую и центре мишени. То ли Гонт сумел так подгадать, то ли капризное счастье распорядилось, но более подходящую ситуацию для возобновления деловых переговоров и вообразить было трудно. Не успело остыть от дрожи черное оперение, как Балдуччо Пеголотти уже все должным образом разложил по полочкам и подсчитал. Когда герцог поднялся с кресла, чтобы вручить победителю серебряный кубок, Пеголотти, изобразив порыв восторга, швырнул на траву кошелек с цехинами, чем снискал шумное одобрение зрителей, Гонт тут же выставил тушу быка и дюжину бочек эля. Пока челядь и простой народ предавались чревоугодию на зеленом лугу, под сводами замка накрывали столы для высокородных сеньоров и дам. Протрубили «на воду» — сигнал для омовения рук. Рассаживались в строгом соответствии с титулом. На каждую пару — даму и кавалера — полагалась одна оловянная миска для супа. Мясо разделывали на хлебном ломте. Когда мякиш, пропитавшись соком, начинал расползаться, его скармливали собакам, снующим у самых ног. По случаю празднества стол сервировали пасхальными ножами с белой костяной ручкой, а каменные, источавшие могильный холод полы обильно усыпали душистыми травами. Преклонив колено, паж поочередно обнес гостей чашей для полоскания. Потом капеллан прочел краткую молитву.
После пира за господским столом, где блюда с веприной сменялись жареными лебедями, которых вновь обрядили в перья и подали под кисло-сладкой подливкой, состоялась столь желанная для обеих сторон беседа.
— Mon cher, vous êtes un heros, — польстил упоенный собой герцог.
Отяжелев от обильной еды и приправленного пряностями вина, он ощущал разнеженное блаженство и полнейшее согласие с волей провидения. Сознавал себя счастливым избранником, излучал обаяние на все стороны света. Он жаждал всеобщего преклонения, стараясь казаться великодушным и щедрым. Разве он не облагодетельствовал жалкого итальянского ростовщика, которого усадил на почетное место рядом с первыми баронами графства? Не раздавил его пышностью геральдического зала, знававшего многих государей? Не осчастливил дружеским комплиментом? Чего ж он застыл, как надгробная статуя? Неужели осмелился напомнить о долге?
— Настоящий герой, — слегка подбавив показного восторга, повторил герцог, с трудом удерживая в разомлевшем от винных паров мозгу занимавшую его мысль. От верного решения зависел доступ к денежным сундукам. Подарок Мухаммаду он уже мысленно выбрал. Золотое гранатовое яблоко — символ Гранады, с рубинами в виде зерен.
— В чем вы усматриваете мое геройство, милорд? — по-английски спросил Пеголотти, сразу переведя беседу в деловое русло. — Я всего лишь бедный банкир.
— Бедный банкир? — весело фыркнул Гонт, облизывая чувственные губы. — Разве такое возможно?.. Да вы просто шутник, mon cher, — не нашел он английского эквивалента (dear годилось для обращения с равным). — И отважны, отважны, как маленький Давид, вне всякого сомнения… Пуститься в дорогу, притом без всякого сопровождения… Я бы, знаете, не решился.
— Но я не герцог Ланкастерский, чье имя у всех на устах, — флорентиец разрешил себе легкую двусмысленную улыбку. Логичный и четкий язык оказался удивительно гибким. Он позволял, никак не нарушая границы дозволенного, беседовать на равных даже с самим королем. Особенно с таким, как этот, обделенным и троном, и людским уважением.
— Что привело вас к нам? — Гонт понял намек, но скрыл раздражение за высокомерно-замкнутой маской.
— Во всяком случае, не надежда на возврат ссуды, хотя это было бы куда как кстати именно теперь, когда никто не платит, а слепая, озлобленная чернь только и ждет сигнала, чтобы разнести наши конторы.
— Значит, вы просите защиты? — пунцовая губа герцога пренебрежительно дрогнула. — Что ж, мы дадим вам приют.
— Лично за себя я спокоен, милорд, — тонкие пальцы флорентийского патриция скользнули вдоль золоченых ножен стилета. — Но жена, мои сыновья… За них, признаюсь, я порядком поволновался. Особенно в первые дни, пока мы не добрались до Оксфорда.
— Вы привезли с собой семью? Так-так, — герцог задумчиво повернул браслет на левом запястье. — И что, волнения действительно распространяются?
— В Остере, Уорике, Стаффорде — всюду нам приходилось опасаться за свою жизнь. Я не поручусь за то, что через неделю-другую восстание не достигнет границ графства Ланкастер.
— В моем Ланкастере я совершенно уверен, — отмахнулся Гонт. — И вообще не стоит преувеличивать. До «восстания», как вы изволили выразиться, нам далеко… Так, отдельные беспорядки. Рабский бунт. Перебесятся и успокоятся.
— Вам, конечно, виднее, милорд. — Пеголотти дал понять, что не слишком полагается на утешительные прогнозы.
— Вернемся, однако, к вашим проблемам, cher ami, — снисходительно улыбнулся герцог, намеренно снижая дружелюбное обращение до уничижительного «любезный». — Я постараюсь, чтобы ваше семейство ни в чем не терпело нужды. Можете на меня рассчитывать.
— Très beau, mon prince, — Балдуччо тоже продемонстрировал мастерство словесной игры. Французская непринужденность позволила безнаказанно употребить низший из княжеских предикатов. К таким вещам несостоявшийся король был куда как чувствителен. — Только нам ничего не надо. Через своих поверенных я приобрел дом в Камберленде… Надеюсь, что «беспорядки», — он многозначительно покачал головой, — не распространятся столь далеко? В крайнем случае, можно перебраться в Шотландию. Не правда ли? Мы мирные иностранцы и не принимаем участия в ваших войнах.
— Как? Получается, что вы отправили…
— Совершенно верно, милорд, — с полуслова понял банкир. — Моя семья в настоящий момент, причем под весьма надежным эскортом, продвигается дальше на север, — он мысленно поздравил себя с тем, что не поддался первоначальному импульсу и, по зрелому размышлению, переменил планы. В противном случае его дорогие малютки остались бы заложниками у Гонта.
— Что неподвластно золоту? — умело маскируя разочарование, развел руками герцог. — Однако я сгораю от любопытства, dear, — он все-таки произнес это уравнивающее обоих слово. — Чем обязан радости видеть вас у себя?
— Единственно, что повелевало мною, так это чувство долга, — принимая протянутую руку, почтительно ответил Балдуччо. Однако он ни в чем не желал уступать Гонту, даже в велеречивости. — Я принужден был сделать изрядный крюк, дабы доставить послание Джеффри Чосера, эсквайра.
— Чосера? — вяло удивился герцог. — Что у него за дело ко мне?
— Насколько мне известно, эсквайр торопился проинформировать вас о весьма тревожных событиях, угрожающих имуществу и самой жизни первых лордов королевства.
— Вот как?.. Но я чуть ли не ежедневно получаю из Лондона сообщения. Боюсь, что он понапрасну злоупотребил вашей любезностью.
— Сведения, о которых идет речь, поступили к лорду-канцлеру с запозданием на два дня. Кроме того, мне еще в Уорике удалось обогнать гонца с вашим гербом. Так что разница составится весьма существенная. Впрочем, сами судите, насколько это спешно. — Пеголотти на кончиках пальцев поднес костяной футлярчик.
— Поглядим, поглядим, — заинтересованно пробормотал Гонт, извлекая опечатанный свиток. — Надеюсь, это не баллада о битве под Вальядолидом, которую давно обещал мне наш милый надсмотрщик?
— И не накладные на сукно, что постоянно отвлекают поэта от вдохновения? — в тон ему подсказал Балдуччо.
Но герцогу было уже не до завуалированной пикировки.
— Положение и впрямь осложнилось, — пробежав глазами послание, он отер кружевным платком выступивший на лбу пот. Обильный обед напоминал о себе легкой одышкой. — Но я так и не понял, куда же они все-таки направляются — в Лондон или Кентербери?
— Видимо, сначала все-таки в Кентербери, чтобы дать урок его высокопреосвященству лорду-канцлеру. Но будьте уверены, что вскоре за этим последует Крессинг и, простите, милорд, ваш прелестный Савой.
— Не посмеют, — мясистая щека Гонта раздраженно дернулась. Сжав волосатые, унизанные перстнями пальцы, он скомкал платок. — Они еще не знают меня! Я велю перевешать всю эту сволочь.
— Если в Англии хватит деревьев, милорд.
— Что вы сказали?
— Я сказал, что лучше начать сейчас, не дожидаясь, пока их армия перевалит за сотню тысяч.
— Армия! — герцог пренебрежительно фыркнул, брызнув слюной. — Сброд с вилами.
— Однако вилы легко пробивают стальные нагрудники, а цепы крушат шлемы. Конный латник практически беспомощен, если его окружает беснующаяся толпа. Поверьте моему опыту, герцог, вы еще не знаете, что такое восставший плебс.
— Я не знаю? Да в Пикардии и Гаскони мы давили их, как клопов! Сотнями, тысячами… Выкуривали огнем из щелей.
— А в итоге? — Пеголотти выдержал красноречивую паузу. — Ваши гарнизоны сидят в нескольких крепостях, тогда как французы преспокойно возвратили назад почти все свои земли. Они хозяева положения. Подумайте, во что превратится Англия, если не на шутку разгорится внутренняя война. Лондон, который давно сгнил изнутри, не вынесет и недели осады. Городская чернь с радостью откроет ворота сельскому сброду. Поймите, милорд, у них все общее: земля, язык, обычаи, предки.
— Предки? — Гонт гадливо поежился. — У вилланов? У городских нищих, которые отлынивают от работы?.. Ничего, мы дадим им острастку!
— Так дайте, если действительно можете! — Пеголотти истово устремил к герцогу руки. — Колодки, плеть, виселицу — все что угодно. Раб, посягнувший на своего короля, способен на все. Это страшнее «Черной смерти».
— Канцлер пишет, что контролирует положение.
— Он заблуждается. К тому же сведения устарели. «Большое общество» вышло из тени. У них есть вожаки, которые отлично знают свое дело. И, главное, ни перед чем не останавливаются. Ни перед чем! Иначе бы они не посмели разграбить королевские маноры. Подумайте о своих детях, милорд, о внуках, если не дорожите собственной жизнью.
— Не могу же я увести войско с границы! — герцог едва сдерживался. Слишком буйное воображение латинянина, сопровождаемое неумеренной жестикуляцией, оказали явно обратное воздействие. Чем страшнее звучали мрачные пророчества, больше похожие на угрозы, тем слабее в них верилось. Ломбардец просто-напросто торговался, пытаясь сыграть на естественном чувстве самосохранения. Главное было — как можно скорее понять, что он надеется выторговать для себя лично. — Попробуйте встать на мое место, — предложил Джон Ланкастер, зажмурив глаз, как при стрельбе. — Что предпримете вы, полководец золотых ноблей, коннетабль стерлингов и серебряных грошей? Отзовете армию из Франции? Откроете шотландцам дорогу внутрь страны?.. Так-то вот, mon cher.
— Дайте срок, и мы попробуем договориться с Робертом Стюартом. Это не пустые слова, милорд. Я говорю от имени всех банкирских контор Флоренции. Война — вот главная причина нынешнего опасного положения. Перед лицом взбунтовавшегося плебса короли обязаны действовать заодно.
— Превосходная мысль! Мы не хотим осложнений на севере. Как только Стюарт отведет своих гэлов от Твида, я всей мощью ударю по сброду, что самовольно расползается по нашим дорогам… К сожалению, повесить придется только зачинщиков. Иначе кто станет работать в манорах? Загнать свиней обратно в хлев — вот наша задача.
— Вы позволите мне довести ваши слова до его милости короля Роберта?
— Считайте себя моим личным послом. Как только они уберутся в свои горы, мы займемся наведением порядка. Порукой — мое королевское слово.
«Королевское слово, — мысленно повторил Пеголотти, — много ли стоит оно без королевства? Все идет прахом. Кастильцы и французы в союзе с Шотландией. Пока британцам снятся чужие венцы, они не успокоятся. Никто не желает слушать самозваных пророков, никогда и нигде».
Осязаемая близость страшной развязки томила кровоточащее сердце. Можно было попытаться оградить близких, спастись самому, но как быть, если весь мир упрямо катится в пропасть? Дрожит, расползается земля под ногами, ликует ад в языках пламени и клубах смрадного дыма. В своих заверениях он, видно, зашел слишком далеко, обещая поддержку флорентийских банкиров. Пораженные всеобщей слепотой, его умудренные соплеменники были не лучше прочих. Проглядели грядущее светопреставление в сваре за лишний процент. Сражающиеся коалиции черпали золото из одного мешка, питая обескровленного, готового испустить дух дракона. Ослепительное многообразие жизни обернулось нежданно полнейшей бессмыслицей. Не было выхода из заколдованного круга.
— Благодарю за доверие, милорд, и позвольте откланяться. — Балдуччо Пеголотти разом утратил интерес к дальнейшим словопрениям.
— Э, нет, mon cher, нам предстоит еще о многом договориться, — забеспокоился герцог, так и не приблизившись к сокровенной цели. Спешно выискивая, чем прижать кредитора, он ощутил внезапную растерянность, которая сразу же сменилась досадой. — Мы обмозговываем грандиозное предприятие, а вы вдруг срываетесь с места. Для успешного похода требуются…
— Средства? — подсказал Пеголотти. — У нас найдется возможность обсудить подробности, когда вы примете окончательное решение.
— Но я уже принял! Какую-то часть сил можно перебросить к Лондону, чтобы создать нечто вроде заслона. Вы понимаете, о чем я говорю?.. Но мне необходимо снаряжение, лошади и прочее… В поддержании порядка в столице мы оба достаточно заинтересованы. Хотя мэр Уолуорс и мой человек, но лишние усилия не помешают. Фламандцы жалуются на участившиеся случаи грабежа, да и у вас, на Ломбардской улице, по-моему, не все благополучно?
— У вас верные сведения, — признал Балдуччо. — Но меня лично тревожат сейчас не столько лондонские конторы, сколько семья. Когда мы обоснуемся и пустим корни на новом месте, я с радостью предложу вам свои услуги. Сейчас я практически гол. Все состояние мы заблаговременно перевели за границу.
— Но я бы мог послать доверенных лиц с вашим векселем.
— Едва ли его согласятся оплатить, ваша милость, — Пеголотти дерзко улыбнулся. — Если я и коннетабль, то без ноблей. На сегодняшний день, разумеется. Мы оба живем надеждами. — Он церемонно поклонился несостоявшемуся королю и с гордо поднятой головой покинул увешанный знаменами зал, скупо поблескивающий стершейся позолотой.
По расчетам банкира, донна Лаура и оба маленьких Пеголотти уже переправились через Твид.
«Никогда не следует класть яйца в одну корзину», — вспомнил он английскую поговорку.
Йоркские нотабли уже около года вели необъявленную войну против правительства. Город был наводнен летучими письмами.