В аэропорту вены задержали гражданина Азербайджана Исмаила Аливелиева, прибывшего из Ташкента. При нем находился стальной контейнер, упакованный в сумку-холодильник. Таможенный инспектор при просвечивании обратил внимание на металлический предмет и, не задавая лишних вопросов, включил радиационный дозиметр. Стрелка прыгнула за крайнюю черту.

С той поры как во Франкфурте-на-Майне арестовали серба, имевшего при себе свинцовую ампулу с плутонием, все международные аэропорты Германии и Австрии были оборудованы счетчиками Гейгера. Особенно строгому контролю подвергались пассажиры из стран СНГ. Единичные случаи нелегальной доставки обогащенного урана имели место и в прошлом, но плутоний, грозящий смертельной опасностью как для самого перевозчика, так и для окружающих, заставил ужесточить меры безопасности. Полиция и секретная служба быстро установили, что тем же самолетом летел и высокопоставленный чиновник Минатома. Возникла версия, будто официальная поездка явилась ширмой для нелегальной сделки с представителем одного из диктаторских режимов Ближнего или Среднего Востока. В газетах поднялась шумиха о так называемом «русском следе». Минатом выступил с резким опровержением. Как нельзя вовремя появилось сообщение, что инцидент спровоцирован германскими спецслужбами, дабы лишний раз обратить внимание своего правительства на контрабанду необходимых для производства ядерного оружия материалов.

Откуда поступает уран, притом в количествах, достаточных для создания нескольких бомб хиросимского типа, установить в точности не удалось. Это могла быть как Россия, так и Украина, и Беларусь, и Казахстан. Необогащенный уран, например, значительными партиями вывозился из Таджикистана, где находятся крупнейшие в мире разработки. Даже на республики Прибалтики, не располагающие собственными природными богатствами, падало подозрение. Не случайно Эстония вошла в число ведущих стран-экспортеров цветных металлов. А ведь это не только алюминий и медь, но и редкоземельные, и платиновая группа — все, без чего невозможны высокие технологии.

«Русский след» разветвился в самых разных направлениях, захватив и Польшу, и Венгрию. Странным образом это совпало с маршрутом распространения наркотиков.

О задержании Аливелиева кратко оповестили Азербайджанское консульство. Более подробная информация поступила в местное отделение Интерпола и на Лубянку, в Москву. Соответственно были уведомлены агенты FBI и германской BND. Аливелиевым вплотную занялись инспектор австрийской полиции Вольфганг Обердорфер и спешно прибывший из Гамбурга агент Бруно Кампински.

Контейнер, с соблюдением необходимых предосторожностей, перевезли в специальную лабораторию. В нем оказался высокоактивный изотоп — стронций-90. При случайном нарушении оболочки и распылении содержимого смертельному заражению могло быть подвергнуто пространство, соизмеримое с таким городом, как Вена, где, кстати, расположена штаб-квартира Международного агентства по атомной энергии — МАГАТЭ. Невзирая на встроенную внутрь стальной болванки толстую оболочку свинца, самодельный контейнер зашкаливал приборы. Только заведомый самоубийца мог взять на себя миссию перевозчика или же человек, совершенно не сведущий, каким оказался тот, арестованный во Франкфурте серб. От ампулы, которая лежала во внутреннем кармане пиджака, на груди у него образовался обширный ожог. По всем показателям жить ему оставалось максимум два месяца, но он протянул намного дольше, однако без особых перспектив на выздоровление. Рак был обеспечен на сто процентов.

Задержанного сфотографировали, взяли у него отпечатки пальцев, заполнили учетные карточки. В графу «особые приметы» были занесены шрам на лбу и татуировка: перстень на безымянном пальце правой руки и сердце, пронзенное двумя мечами на внешней стороне ладони, а также тонкого рисунка крылатый дракон на левом плече.

Однако провести ночь на тюремной койке ему было не суждено.

Вполне понятно, что для начала Аливелиева осмотрели врачи. По их оценке, весьма предварительной, он схватил дозу, вполне достаточную для лучевой болезни средней тяжести. Экспресс-анализ крови показал характерный сдвиг лейкоцитарной формулы. Тут же была сделана спинномозговая пункция, взяты печеночные пробы, просканирована щитовидная железа.

Вместо следственной камеры, допрос пришлось проводить в больничной палате на Химмельпфортгассе. Впрочем, назвать происходящее допросом можно только с большой натяжкой.

Исмаил Аливелиев не ответил ни на один вопрос. Не то, чтобы отказался отвечать, потребовав адвоката, как это часто бывает, но просто молчал, безучастно уставясь в стену. Все попытки заставить его раскрыть рот ни к чему не привели. Казалось, он глубоко равнодушен ко всему на свете, включая собственное здоровье и саму жизнь.

Напрасно Обердорфер раскладывал перед ним фотографии, запечатлевшие кожные покровы того самого серба, собрата по ремеслу, чьи дни на этой земле были сочтены. Ни ожоги, ни жуткая эритема, ни язвы на месте волос, выпадавших пучками, — ничто не вызвало заметной реакции.

— Жаль, что их консул уклонился от встречи, — посетовал инспектор. — Возможно, парень говорит только на своем языке?

— Хотя бы два слова по-русски он должен знать? — возразил Кампински. — Нет, уважаемый коллега. Тут что-то другое. Это или мусульманский фанатик-смертник, или… Думаю, нам понадобится консультация опытного психиатра. У вас есть подходящий?

— Вы на родине Зигмунда Фрейда, коллега, — улыбнулся Обердорфер.

На другой день профессор Кребс из психиатрической клиники имени Карла Юнга на Штифтгассе осмотрел пациента. Он добросовестно проделал классический комплекс процедур. Проверяя рефлексы, стучал молоточками под коленом, выписывал иероглифы на спине, следя через монокль, как розовеет кожа. Колол иглами, выворачивал веки.

— Не простой случай, — последовал в конце концов глубокомысленный вывод. — Не знаю, господа, что вам и сказать. Если бы вы не заверили, что данный субъект самостоятельно, без сопровождения прилетел на самолете, за диагнозом дело бы не стало, но в данном случае… В данном случае я беру на себя смелость заявить, что он зомбирован или, скажем так, находится под сильным гипнозом.

Обердорфер только руками развел, а Кампински загадочно улыбнулся. Ему приходилось встречаться с такого рода явлениями в Гамбургском порту. И зеленого дракона, вытатуированного на плече, видел он не впервые.

— Вы можете что-нибудь сделать, господин профессор? — спросил он, всем своим видом давая понять, что не сомневается в положительном ответе светила медицины.

— Сначала я должен понаблюдать больного. — Кребс вложил монокль в жилетный карман и пригладил остатки седых, легких, как пух, волосков. — Предупреждаю заранее, успеха гарантировать не берусь. Потребуется комплекс мер и, главное, время. Фактор времени я бы поставил на первое место.

— Заранее прошу прощения за назойливость, господин профессор, — вкрадчиво подъехал Кампински, — но я не очень хорошо понимаю, что значит «зомбирован»? Не будете ли вы настолько любезны…

— О да, господин профессор, пожалуйста, — поддержал Обердорфер. — Я не представляю, где находится этот Азербайджан. Все-таки бывшая часть России. Не Гаити, не Африка.

Кребс вставил монокль и смерил Кампински холодным пронизывающим взглядом.

— Послушайте, инспектор, я старый человек и могу позволить себе говорить прямо. Оставьте свои полицейские игры, рассчитанные на простаков. У вас в BND существует специальный отдел, который занимается такого рода исследованиями. В прошлом году меня пригласили в Штутгарт прочесть несколько лекций для ваших сотрудников. Допускаю, что вас могло и не быть в числе слушателей, но это ровным счетом ничего не означает. Все, что положено знать агенту секретной полиции о зомбировании, вам, безусловно, известно. И вы, инспектор Обердорфер, не столь наивны, чтобы сомневаться в географическом положении Кавказа. Короче, господа, что вам угодно?

— Тысяча извинений, профессор, — Кампински скромно потупился. — Вилять вокруг да около не в моих привычках. Налицо контрабанда радиоактивных изотопов. Скажу больше: боевых радиоактивных веществ. Изъятый контейнер способен обратить в радиоактивную пустыню весь центр, от старой ратуши до Пратер Штерна и Ринга. Моя специальность — физика. О гипнозе, зомбировании и тому подобных вещах осведомлен, вы целиком и полностью правы, но в узких рамках. Этого явно недостаточно. Мы не знаем, с какого бока подступиться к этому Аливелиеву, чтобы заставить его заговорить. Именно с такой просьбой я и обратился к вам с самого начала.

— Вы подозреваете его в терроризме?

— Нельзя исключить. Нужно как можно быстрее вывести его из состояния каталепсии.

— Вздор. К каталепсии это имеет весьма отдаленное отношение. Если я не ошибаюсь, мы столкнулись с редким случаем глубокого зомбирования, когда в действие вступает программа номер один.

— Программа номер один? — непритворно удивился Кампински. — Впервые слышу.

— Я тоже, — подтвердил Обердорфер.

— Имя Луиса Кастильо вам ничего не говорит?

— Манила? Кажется, это было связано с Маркосом, лет тридцать назад? — напряг память Кампински.

На семинаре в Штутгарте действительно разбирали случай глубокого зомбирования, получивший название «Феномен Кастильо». Латиноамериканец Луис Анхело Кастильо был арестован по подозрению в подготовке заговора против тогдашнего президента Филиппинской республики Маркоса. Допрос вели с применением пентотала, прозванного «эликсиром правды». Отличить правду от лжи не способна никакая химия, но волю пентотал подавлял, принуждая тем самым давать ответы. В том, насколько они искренни, должен был разобраться профессиональный гипнолог. С Кастильо работала целая бригада. Его часами держали на детекторе лжи, изучая диапазоны реакций на самые разнообразные вопросы, но он упорно твердил, что прибыл в Манилу с частным визитом: отдохнуть на побережье, проехаться по стране. Детективы понимали, что это всего лишь легенда, заготовленная на случай ареста. Психологи подозревали нечто более значительное. Медленно, но верно инъекции пентотала и сеансы гипноза позволили проникнуть на второй уровень. Кастильо «признался», что действовал по заданию CIA, но наотрез отказался отвечать на любые вопросы, связанные с заданием. Такая легенда тоже была заложена в программе. Следующий этап предусматривал самоликвидацию, но условия, в которых содержался Кастильо, исключали возможность подобной акции. В поисках подходящего оружия он дошел до мучительного состояния, которое сродни ломке, переживаемой наркоманом, лишенным доступа к зелью. Лишь после этого следствию удалось проникнуть на последний уровень. Кастильо рассказал, что действительно прибыл с целью убить Маркоса. Чтобы предупредить социальный взрыв, CIA вошло в контакт с оппозицией и разработало план покушения. Диктатор довел положение в стране до точки кипения. Впоследствии выяснилось, что он еще и присвоил тридцать миллиардов долларов.

Программа, которой целиком и полностью было подчинено поведение агента, содержала определенные ключевые слова. Раскрыть код удалось благодаря случайному совпадению. Намучавшись в госпитале, где его пичкали укрепляющими средствами, Кастильо попросился обратно в камеру. Врач ответил, что это зависит от высокого начальства. В то же мгновение Кастильо рухнул на койку и заснул мертвым сном. Разбудить его оказалось не под силу даже реаниматорам. Выход нашел гипнолог, принимавший участие в допросах. Он раскрыл изъятую у арестованного записную книжку и начал читать вслух все записанные в ней слова и цифры: имена, адреса, телефоны. Особое внимание привлекла сентенция на одной из последних страниц: «Я должен верить себе, иначе мне не поверят». Едва она прозвучала, Кастильо открыл глаза. Ему дали прийти в себя, после чего возобновили эксперименты. О допросе как таковом речь не шла: агент раскололся и не мог уже сообщить ничего нового. Случай вызывал интерес с позиций чистой науки. Опыт с записной книжкой повторили, погрузив Кастильо в гипнотический сон. При упоминании группы цифр — 67 07 05 — он сунул руку под подушку, выхватил воображаемый револьвер и приставил себе к виску. Сходную реакцию он обнаружил и при взгляде на фотографию президента. С той лишь разницей, что продемонстрировал готовность к действию, противоположному самоубийству. Вывод напрашивался однозначный. Шестизначное число было истолковано как дата — текущий год, июль, пятый день, когда после покушения агент должен был покончить с собой.

Упомянув о «Феномене Кастильо», Кребс лишь усугубил самые мрачные подозрения Бруно Кампински. На профессора в свою очередь произвело впечатление замечание о воздействии стронция. После акции в токийском метро приходилось принимать всерьез любую гипотетическую возможность, сколь бы безумной она не казалась здравомыслящему человеку. Печальный опыт показывал, что не существует границы, которую не решится перешагнуть международный терроризм. Убийцы-смертники действовали не только в Японии или на Ближнем Востоке.

— Вы, конечно, обратили внимание, господа, на его татуировку? Меня заинтересовал зеленый дракон. Чистота и тонкость рисунка обнаруживают высокое мастерство. Раньше подобное можно было встретить, скажем, в Японии или Китае, однако нынче… Не знаю.

— Совершенно справедливо, господин профессор, — подтвердил Обердорфер. — В наше время татуировка сделалась непременным атрибутом молодежной культуры. На Шрайгассе за четыреста шиллингов вам нарисуют и не такое.

— И все же, — Кребс задумчиво потер переносицу. — В связи с контрабандой радионуклидов, вы затронули наркомафию, инспектор, — он повернулся к сидящему на больничной тумбочке Кампински. — Кого конкретно имели в виду: триады Гонконга, якудзи или афганцев? Этот дракон на плече не дает мне покоя.

— Мне лестно сознавать, что мы думаем в одном направлении, господин профессор. Предполагать можно и то, и другое, и третье. Афганцы давно освоили не только Среднюю Азию, но и Кавказ, включая Азербайджан и Чечню. Но, вы опять-таки совершенно правы, характер татуировки скорее указывает на Дальний Восток. Одно могу сказать твердо: сращение широко развитых структур наркобизнеса с ядерной контрабандой маловероятно. В сущности мы имеем дело лишь с единичными, я бы сказал, далекими от профессионализма проявлениями. Конкретный пример налицо, — Кампински кивнул на стеклянную стенку бокса, где лежал Исмаил Аливелиев. На фоне белоснежной подушки его основательно обросшая физиономия казалась почти черной.

— В чем вы усматриваете непрофессионализм?

— О нем лично ничего сказать пока не могу: зомби, так зомби. Иное дело — хозяева. В нынешних условиях везти такую штуковину самолетом более чем рискованно. Почти никаких шансов.

— Но в Москве его пропустили?

— Я говорю о Европе, но и в Москве он бы вряд ли сумел миновать контроль. В Ташкенте, согласен, возможностей больше. Думаю, что при посадке в Шереметьеве транзитный самолет не проверили с должным тщанием.

— Мы уже послали русским уведомление, — сказал Обердорфер.

— Что ж, господа, — Кребс извлек монокль, дохнул на него, протер уголком платка, острым пиком торчавшего из нагрудного кармана, — я никогда не отказывал полиции в помощи, не хочу делать исключение и для вас.

— Не знаю, как и благодарить вас, господин профессор, — Кампински почтительно склонил голову. — Мой австрийский коллега наверняка позаботится достойно возместить ваши расходы.

— Это не главное, — поспешно отмахнулся старый психиатр. — Я вынужден настаивать на одном непременном условии: вы передадите мне все документы, найденные у данного индивида, вплоть до самой ничтожной бумажки. Любая мелочь может оказаться определяющей. Вы меня понимаете?

Кампински переглянулся с Обердорфером.

— Боюсь, это нелегко будет выполнить, — озадаченно пожал плечами австриец. — Если вам нужно ознакомиться, я постараюсь устроить, но…

— Именно так: «но»! Я не привык работать на глазах у посторонних людей, тем более полицейских. Это нервирует, мешает сконцентрировать мысль. Нет, мне нужно спокойно подумать; в привычной обстановке, за чашкой липового цвета и с хорошей сигарой в руке.

— Вам обязательно нужны подлинники или можно обойтись копиями? — спросил Обердорфер.

— Подлинник всегда лучше, ибо несет на себе определенную эманацию, уловить которую способно лишь подсознание. Это нечто большее, чем экстрасенсорное восприятие, — Кребс мечтательно опустил веки. — Впрочем, я не стану настаивать на подлинниках, сгодятся и копии. Когда смогу их получить?

— Постараюсь, чтобы вам доставили как можно скорее, — заверил Обердорфер.

— Отлично, господа. После того как ознакомлюсь с документами, дам окончательный ответ. Возможно, что-то и удастся придумать. Важно найти хотя бы подступы к коду… Нет-нет, можете не провожать. Я найду дорогу.

— Как он вам? — спросил Обердорфер, когда стихли шаги в коридоре.

— По-моему, то, что надо. Оригинальный старик.

— Ученик самого Юнга. Говорят, он творит настоящие чудеса.

— Значит будем уповать на чудо, коллега. Список пассажиров получили?

— Уже в работе. Вот если бы иметь еще и список встречающих…

Кампински сочувственно улыбнулся.

— В каждом из нас, я говорю о немцах, товарищ, теплится искорка Фауста. Мечта о невозможном.

— По счастью, это ничуть не мешает нам действовать в обозначенных рамках. Я думаю направить образцы стронция на исследование в МАГАТЭ. Только там могут с уверенностью судить, где получены изотопы.

— По правде сказать, мне пришла в голову та же самая мысль. Я не решился поделиться с вами лишь потому, что не вправе вмешиваться в вашу работу.

— Излишняя щепетильность. Как-никак у нас общая задача, — заверил Обердорфер. — Это верно, что каждое радиоактивное вещество оставляет особый след? Меня правильно сориентировали?

— Совершенно точно. В принципе отдельные атомы данного элемента абсолютно одинаковы, различие обнаруживается, так сказать, в общей массе, в ансамбле. Стопроцентная чистота недостижима в принципе, всегда есть посторонние примеси. Возьмем хотя бы тот же контейнер. При химических анализах и масс-спектрометрии обнаружится, что, помимо стронция, присутствуют атомы других элементов. И сам стронций-90 окажется засоренным полным набором более легких и тяжелых изотопов. Характер распределения по массам зависит от способов получения и очистки. Поскольку каждое производство имеет свои индивидуальные особенности, спектрограмма может служить надежным источником идентификации.

— Как отпечатки пальцев.

— Безусловно, только еще точнее.

— Собственно, это и дает право говорить о русском следе плутония.

— С одной существенной оговоркой. Плутоний, безусловно, был получен на одном из российских заводов, но не забудьте, что до недавнего времени существовал Советский Союз.

— Единый и могучий, — тонко улыбнулся Обердорфер.

— Можно иронизировать, сколько душе угодно, но ведь это недалеко от истины. Для Германии падение Берлинской стены явилось манной небесной, хотя не стоит закрывать глаза и на то, что распад Союза породил целый ворох серьезнейших проблем. Упомянутый вами плутоний могли направить в любую из республик. Вот и решайте теперь, кто виноват. Я бы не взял на себя подобную смелость. Дактилоскопический отпечаток, позволю сказать, производителя еще ничего не значит, пока не выявлена вся цепь. Кто отправил, куда, с какой целью, кто, наконец, получатель и куда он переадресовал груз. Попробуй, размотай… Боюсь, что в нашем случае мы столкнемся с теми же трудностями. В Баку, насколько мне известно, не производятся радиоактивные изотопы и в Ташкенте — тоже.

— Зато наркотики поступают оттуда исправно.

— Что ж, тем больше оснований войти в контакт с русскими. Я бы на вашем месте сделал это через Интерпол. Это поможет нам быстрее разобраться со списком пассажиров.