В поисках ключей от машины Дженифер О'Треди заглянула в разницу, где застала мужа в объятиях секретарши. Преподобный Пол занимался с Марджори Кистенсен незатейливой забавой, которую в печати именуют оральным сексом.
Оскорбленная Дженифер прореагировала на случившееся так же, как это сделала бы на ее месте любая нормальная женщина. Разразился безобразный скандал, с воплями, слезами и потасовкой. Пойманный на месте преступления Пол О'Треди тоже повел себя на первых порах вполне заурядно. Наградив супругу увесистой оплеухой, он заставил ее умолкнуть, дав тем самым короткую передышку рыдающей Марджори. Похватав разбросанные по комнате части туалета, она выскользнула за дверь.
Дальнейшее, однако, уже не укладывалось в стандартный сценарий. Преподобный избрал тактику, делающую честь его пророческому дару. Находчивость и самообладание не изменили ему даже в самый критический момент. Строго говоря, Пол не принадлежал к духовному сословию, почитаемому вне зависимости от исповедания.
Коммивояжер в миру, он довольно успешно торговал садовым инвентарем, отдавая досуг проповеднической деятельности под стягом Лиги последнего откровения. Вдохновенное чело пророка, зажигательное красноречие и, не в последнюю очередь, знание Священного писания снискали ему заслуженный успех у прихожан.
Все перечисленные качества выручили Пола и на сей раз.
— Смирись, женщина! — наскоро приведя в порядок одежду, он величественно простер руки к небу. — Не оскорбляй слух Господа непотребным визгом. Тебя ослепил сатана. Ничего не было. Ничего! Послушай меня. Ночью Господь ниспослал мне откровение. Я услышал голос, поведавший о старой и новой церкви, и понял, что старая церковь — это ты, Дженифер, а новая церковь — Марджори. И было велено мне оставить старый храм и войти в новый, и я сделал это, Дженифер. А теперь уходи.
Слух о разладе в семье О'Треди распространился по Сан-Хосе. Благо городок насчитывал чуть более шести тысяч жителей, и почти все знали друг друга в лицо.
Как ни странно, развод почти не повредил репутации Пола. Его проповеди по-прежнему собирали полные залы.
Лигу, свившую гнезда о многих штатах, назвать церковью было бы преувеличением. Даже под категорию секты она с трудом подпадала, поскольку, объединяя и мир, и клир, вроде бы не имела ни законченного вероучения, ни четкой иерархии. Всего было намешано понемножку: Евангелие и Дхамапада, Кама-сутра и Ветвь персика. И христианство выходило какое-то однобокое, усекновенное, и буддизм вроде бы вовсе и не буддизм. В проповедях ни намека на благородные истины Шакьямуни и восьмеричный путь к спасению, зато парады голоногих девиц, хэппининги, того и гляди переходящие в оргию, и факультативы для желающих: по медитации, восточным единоборствам и сексомагическим упражнениям в духе тибетского шактизма. Словом, гремучий коктейль.
В одних общинах больше напирали на самопознание, в других приоритет отдавался коллективным сборищам с тяжелым металлом и пляской до исступления, но всюду, от Нью-Мексико до Великих озер, как похоронный звон, грозно и требовательно, звучал призыв готовить себя к скорому концу света.
«Погибнут все, кроме невинных деток, но Дети Бога спасутся и войдут в новое тысячелетнее царство».
Под сводами храмов и пологом леса, в кегельбанах и спортивных залах, снятых на ночь, в кинотеатре и на зеленом газоне, где рядом с бассейном соблазнительно дымились угли под барбекю, — везде пели осанну небесной любви и склоняли антихриста.
И каждый чувствовал близость Зверя из бездны, и жар Жены, облаченной в солнце, слепил глаза, и в колясочке с поднятым верхом мнился младенец, отмеченный клеймом трех шестерок.
«Дьявол овладел миром и прельщает человеков материальными благами дабы отвратить их от лика Спасителя».
Жертвовали не то, чтобы скупо, но с привычной умеренностью. Лишь единицы, окончательно утратив рассудок, распродавали имущество и уходили то ли в монастыри, то ли в ашрамы лиги, представлявшие собой нечто среднее между студенческим общежитием и ночлежкой Армии спасения.
Дети Бога, в основном молодые и неустроенные, понуро бродили от дома к дому, призывая покаяться, и матери не узнавали в них своих чад. Замкнутые, одинокие, скучные, они чуждались друзей, отдалялись от близких и медленно чахли, словно жертвы неведомой пандемии, завладевшей каким-нибудь захолустным городишком.
В Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе деятельность секты протекала почти незаметно. В Вашингтоне вообще не подозревали о ее существовании. И только случайный арест торговца наркотиками, оказавшегося сектантом-лигером, заставил администрацию присмотреться к Детям Бога.
По-видимому, какая-то централизованная структура у них все же существовала. Иначе трудно объяснить, почему несколько проповедников враз снялись с насиженных мест и перебрались в другие штаты.
Для жителей Бакленда, расположенного в шестидесяти милях от Нью-Йорка, помещение церкви служило не только молитвенным домом и местом собраний, но и своеобразным клубом. Здесь регулярно давали концерты детский хор и оркестр симфонической музыки, выступали здешние и заезжие рок-группы и даже артисты бродячего цирка, завернув в городок, устраивали веселое представление на радость малышам. Просторное здание, построенное в модернистском стиле, могло послужить примером гармоничного сосуществования различных конфессий. Дни и часы служб были справедливо поделены между баптистами, составлявшими большинство, иудеями, которые собирались по субботам, и прихожанами Церкви Христа. Если бы в Бакленде, чье население принадлежало в основном к среднему классу, нашлись приверженцы ислама, то можно не сомневаться, что и им выделили бы часы для пятничных служб.
Лига последнего просветления, пустившая корни в молодежной среде, поначалу ничем особенно не выделялась на общем респектабельном фоне. В том, что к великому множеству различных общин добавилась еще одна, никто не смог бы усмотреть ничего из ряда вон выходящего, тем более предосудительного. Лига не только заявила себя, как христианская, но и по внешнему виду своих священнослужителей мало чем отличалась от той же искони американской Церкви Христа: такие же длинные мантии, отличающиеся лишь цветом — изумрудно-зеленые с багряной каймой, тот же торжественный ритуал причастия вином и хлебом. И чтение Библии с кафедры окружала привычная горожанам чинная простота. С той лишь разницей, что из Нового Завета постоянно выбиралось Откровение Иоанна Богослова — Апокалипсис.
Появление нового проповедника на месте преподобного Джона, отбывшего в другую епархию, не вызвало удивления: такое было в порядке вещей.
Пол О’Треди, обосновавшись в доме предшественника, не торопил события. Высокий и представительный, он и без того привлекал к себе внимание, особенно женской части населения. Когда же выяснилось, что Пол недурно играет в гольф и знает множество забавных анекдотов, которые охотно рассказывает за стаканчиком «Бурбона», перед ним раскрылись все двери.
Рассуждения о конце времен, в которых не содержалось ничего существенно нового, сочувственно воспринимались даже людьми, далекими от эсхатологических устремлений.
Представления о конце света, армагеддоне и тысячелетнем царствовании Христа неотделимы от канонического учения. Но даже в церковных кругах, где дух свободолюбия возобладал над узким догматизмом, последняя битва полярных сил ада и рая понимается больше как библейская аллегория, нежели насущная задача.
В самом Ватикане, и то вызывают раздражение безумные фанатики, будоражащие своими бреднями мудрое спокойствие верующих. Какие только сроки не назывались: и 1983-й, и 1984-й, и 1991-й, и 1993-й. Кто только не пророчил страшный суд, связывая его то с термоядерной войной, то с разрушительным землетрясением или СПИДом. И преподобный Мун, объявивший себя новым Христом, и новоявленный Моисей — Берг, и убийца Джонс, и террорист Асахара. Но проходили годы, а земля так и не разверзлась, и мертвецы не вышли из гробов повапленных на трубный глас. Даст Бог, и 1997-й, назначенный Асахарой, минет без потрясений.
Все не так страшно, как твердят, дуя в одну дуду, дудочники-крысоловы, заманивая наивных детей сладкой посулой спасения.
Практичные и трезвомыслящие граждане не спешили обменять свои бумажники на райские кущи. Всадники апокалипсиса, скачущие по черепам дураков, волновали их ничуть не больше, чем вымыслы яйцеголовых алармистов: гибель лесов, отравление океанов, озоновый слой, парниковый эффект… И лес, и национальный парк были в полном порядке, и мерилендские крабы не утратили вкуса и свежести. С погодой, правда, обстояло не очень благополучно. Каждый день кто-нибудь становился жертвой теплового удара.
Но ведь это еще не конец света?
О'Треди не назначал сроков, и это было по-своему мудро. Он лишь намеком давал понять, что вытекают последние капли из надмирных клепсидр. Живописуя апокалиптические ужасы, он завоевывал симпатии неподдельной страстью и верой, бархатным тембром голоса и риторическими изысками, до которых не поднимался его китайский предшественник.
Лишь одно настораживало аудиторию: неприкрытый антиамериканизм оратора. За ничтожным исключением, американцы большие патриоты. В Бакленде перед каждым домом полоскался звездно-полосатый флаг. Слушать инвективы по адресу Штатов, американского образа жизни вообще, было непривычно и неприятно.
— Америка — блудница! — изощрялся вития в зеленой, как кожа ящерицы, сутане. — Новый Вавилон! Ее постигнет участь нечестивого Валтасарова царства. Смотри, президент — блудодей: на стенах Белого дома невидимая рука уже пишет огненные слова.
И далее в том же духе. Доллар он иначе как «зеленой свиньей» не называл, но не чурался собирать с блюда целые пригоршни доброхотного подаяния. Перед тем как убрать в бумажник выигрыш — в покере О'Треди достиг виртуозного мастерства, — любовно разглаживал каждую бумажку. Поэтому в сознании граждан и его обличения тоже представлялись некими аллегориями. Не Америка конкретно, а вообще Земля, люди; не доллар, а деньги, нажитые преступным путем.
О’Треди прослыл благочестивым моралистом. Он не чурался благотворительности, посещал больных, утешал страждущих, вел долгие душеспасительные беседы с дамами преклонного возраста.
О том, что происходит на факультативах, знали только их тщательно отобранные участники, но у них были все основания не слишком распространяться по поводу «акций раскрепощения», вполне достойных нравов публично поносимого Вавилона. О'Треди удалось не только возродить канувший в вечность институт храмовой проституции, но и поставить его на прочную финансовую основу. «Золотые рыбки», как он любовно называл учениц, приносили устойчивый доход, не облагаемый к тому же налогом. Во избежание огласки он снял на чужое имя уединенный дом на берегу океана, известный посвященным под экзотическим названием «Пагода хризантем». Среди постоянных клиентов, приезжавших в основном из Нью-Йорка, были известные финансисты, университетские профессора и даже один член Палаты представителей.
Для приобщения девочек к тонкостям божественного искусства из Сан-Франциско был приглашен мистер Янг, последний из ныне живущих евнухов последнего императора Китая Пу-И. Родители привезли Янга во дворец девятилетним мальчиком, всего за год до крушения Маньчжоу Го. Тем не менее он считался крупным специалистом по игре в «тучку и дождик», как изысканно выражались поэты Поднебесной.
Упражнения, которым обучал мистер Янг, тоже носили утонченные названия: «росток бамбука», «полет ласточки», «лодка, колеблемая юго-восточным ветром» и т. д. Помимо приемов и снадобий, возвращающих юношеское неистовство, он знал секреты нефритовых колец, кои никак нельзя было принять за наперстные, ибо надевались оные на иной орган.
Под влиянием Янга проповедник, не переставая обличать сатанинский мир, внес коррективы в представления о небесной любви, придав ей откровенно чувственный характер. Ударившись в теорию, он написал и размножил в местной типографии несколько посланий, адресованных пастве. Об их содержании свидетельствуют заголовки: «Секс созидает», «Революция секса» и «Вначале был секс». Последняя прокламация претендовала на решительный пересмотр всей библейской космогонии.
Голос, заставивший оставить «старую церковь» ради «новой» — Марджори Пол покинул уже без указания свыше, — теперь постоянно звучал в его любвеобильном сердце: О'Треди вступал в контакт со сверхъестественными силами, беседовал с Жанной д’Арк, Мерлином, Казановой и маркизом де Садом. Оставалось сделать последний шаг: объявить себя новым посланцем Господа, мессией.
Проповедь, предшествующая знаменательному событию, надолго запомнилась жителям Бакленда.
— Бог — это секс, — сформулировал О'Треди основной символ веры. — Если вы полагаете, что секс означает что-то неладное и вы должны стыдиться своего тела, тогда точно так же должно обстоять дело с Богом, и вы должны стыдиться его и всех нас. У нас сексуальный Бог и сексуальная религия с чрезвычайно сексуальным лидером и чрезвычайно сексуальными последователями! Так что, если вы не любите секс, вам лучше уйти, чтобы уберечь свой лифчик! Спасение делает нас свободными от проклятия одежд и стыда наготы. Мы свободны, как Адам и Ева в саду, перед тем как они согрешили. Если вы не ощущаете такой свободы, значит, вам далеко до спасения. Давай-ка, мать, сжигай свой лифчик! Будь свободной сегодня ночью!
О'Треди наградили дружным смехом и аплодисментами. Его деятельность едва ли сколь-нибудь заметно сказалась на, в общем, здоровой нравственной атмосфере тихого благополучного города, но, бесспорно, внесла оживление. В амбициозном проповеднике, стихийно приверженном языческому культу производительных сил природы, погибали таланты сексопатолога.
О нем заговорили. Прокламации, которые получили название «Писем М» — читай Мессия! — начали распространяться большими тиражами, принося миллионные прибыли.
О'Треди пропагандировал совместные купания голышом, обмен женами и прочее в том же роде. Он даже рискнул замахнуться на институт семьи как таковой, подкрепив это ссылкой на «Деяния апостолов»:
«Все же верующие были вместе и имели все общее»(2:44).
В его понимании это впрямую относилось к мужьям и женам.
«Любовь не только в словах, но и в деле, и в истине: дели свои деньги, одежды, жилье, обучение и даже секс с теми, кто испытывает в них потребность», — не уставал повторять он как изустно, так и печатно.
Часть средств поступала в лигу, но львиную долю преподобный оставлял себе.
Для откровенных бесед на деликатную тему к нему приезжали страдающие комплексами дамы из Новой Англии. Он смело показывал позы, гарантирующие счастливую беременность, помогал избавиться от фригидности. Молва о чудодейственных методах прокатилась по всему побережью, от Нью-Йорка до Балтимора, что немало способствовало притоку новых Детей Бога, жаждавших тайного посвящения.
В отборе кандидатов для инициаций преподобный Пол был придирчив и неумолим. Далеко не каждая «золотая рыбка» годилась на роль «небесной девы» — апсары, и только единицы могли надеяться дорасти до «богини». Таким избранницам лига предлагала контракт, которому могла бы позавидовать мисс Америка, с той лишь разницей, что вместо хрустальной короны они получали клеймо багряной девы и зверя из бездны.
Но к этому моменту девушки обретали новую физическую природу: иное отношение к миру иллюзий с его преходящими ценностями. Земная женщина и впрямь облекалась в солнце, становясь настоящей дэви — богиней, сатанинской шакти, повелевающей духами и людьми. Мужчина превращался в ее объятиях в покорного раба. Память о ней сжигала его неутолимой жаждой, как Адама, который так и не смог забыть Первую Женщину — огненную Лилит.
И надо же было случиться, чтобы Пол О'Треди споткнулся именно на апсаре, изменив правилу не трогать девушек из своего прихода.
Патриция Кемпбелл, избранная королевой в день Святого Валентина и непременная предводительница парадов, подавала большие надежды. Не устояв перед ее очарованием, Пол повез семнадцатилетнюю красотку в Вирджинию, где в пригороде Шарлотвиля она прошла обряд инициаций. По всей видимости, доза галлюциногена оказалась чересчур велика для хрупкого организма — вес Патриции не превышал ста двадцати фунтов, — и девушка вернулась в родительский дом с заметными психическими отклонениями. Ее донимали видения, она с криком вскакивала среди ночи и начинала метаться по комнате, изрыгая непотребную ругань.
Семейный врач прописал седативные препараты. Это немного успокоило Пат, но с наступлением полнолуния припадки возобновились.
Двадцать первого июня, в ночь летнего солнцестояния, она тихо встала с постели, подняла раму и по водосточной трубе взобралась на крышу. Сонные улицы предстали в обманчивом свете луны, уходившей к Востоку. Возможно, Патриции примерещилось, что у нее выросли крылья, но скорее всего она просто утратила равновесие.
Утром ее нашли среди сломанных тубероз, всю исцарапанную колючками остролиста, выросшего под самым окном. Спасательная служба, которую отец вызвал по телефону 911, прибыла через восемь минут.
Девушка была без сознания. В госпитале соседнего Ирвинга у нее обнаружили черепную травму и закрытый перелом голени. На вторые сутки она пришла в себя, но ничего не смогла рассказать о том, что случилось с ней ночью. Казалось бы, все указывало на лунатизм, но, изучив анамнез, психиатр заподозрил действие сильных наркотиков. Специальные тесты выявили присутствие в крови ЛСД-25, чьи следы сохраняются на протяжении многих недель и даже месяцев.
Главный врач счел себя обязанным уведомить секретную службу.
Агент Моркрофт, приехавший в Бакленд под видом социолога, проводящего опросы среди молодежи, начал расследование с посещения увеселительных заведений.
Судя по первому впечатлению, с наркотиками в городе обстояло относительно благополучно. Травку попробовал только каждый девятый. Анонимность интервью предполагала откровенность респондентов. На прямой вопрос о кокаине или крэге ответы были отрицательные, об ЛСД многие даже не знали.
— Зачем травить себя всякой гадостью? — заявила подруга Патриции. — Балдеть можно от музыки, танцев, от секс-йоги.
Моркрофт заинтересовался, что это за секс-йога такая? Тут-то ему и рассказали о факультативах преподобного Пола, о его удивительных проповедях и еще более замечательных хэппинингах.
О последнем «Карнавале счастья», приводившемся в городском парке, удалось выведать массу интересных подробностей.
Праздник открыл молодой человек в противогазной маске, с полицейской мигалкой на голове. Он выволок бумажный мешок с алой люминесцентной краской и принялся рассыпать ее по открытой сцене. Затем вышли еще несколько тинейджеров в одних плавках, легли на подмостки и начали кататься, вздымая клубы порошка, сверкающего в лучах софитов адскими сполохами.
Из динамиков грянула музыка, сопровождаемая частыми придыханиями и воплями оргазма, и пошла свистопляска. На фоне освещенной разноцветными мигающими огнями сцены появился длинноволосый парень с гитарой, загримированный под Иисуса. Вокруг него тотчас образовался хоровод девиц в коротеньких юбочках и без верха. Далее каждый вытворял, что только взбрело: кто разбрызгивал жидкие красители, кто пшикал дезодорантом или бухал надутым презервативом. Во всей этой комедии не ощущалось ни смысла, ни хотя бы подобия режиссерского замысла.
Сам О'Треди, если и присутствовал на спектакле, где каждый зритель был одновременно актером, то неявно. Его крылатые лозунги, намалеванные из распылителя, покрывали все мало-мальски пригодные поверхности.
Один из них, бесспорно, претендовал на философскую глубину:
«В бессмысленном — истина».
Значит, какая-то отправная точка все же существовала.
Агент Моркрофт был достаточно искушен, чтобы не распознать в хэппининге типичное психоделическое действо. Предполагалось, что за флером заведомого абсурда скрыта некая сверхчувственная реальность, выходящая за рамки повседневного опыта. Проникнуть в нее можно было либо с помощью наркотиков, либо через систему символов, когда любой знак — белая линия на лбу или черная точка на переносице — становится как бы паролем мистического сознания. Звук, цвет, запах, поза медитации, даже поднятый вверх палец — все, что угодно, могло стать кнопкой, блокирующей сторожевую систему рационального мышления.
В Йельском университете Моркрофт защитил диссертацию на тему «Символизм молодежной контркультуры». Под наблюдением врачей он опробовал на себе действие ЛСД, мескалина и псилобицина. Эксперимент выбил из колеи на шесть месяцев, но принес драгоценный опыт. Агент возвратился в Нью-Йорк с твердым намерением добиться разрешения на прослушивание телефонных переговоров Пола О'Треди. Однако, вопреки всем доводам, окружной судья воспротивился. Проповедник нище не преступил черту закона и, кроме расплывчатых подозрений, на него ничего не было.