Самолет Люфтганзы, прибывший из Лондона, встречал в Темпельгофе майор Остер. Получив из рук пилота запечатанный конверт, он сел в «опель», поджидавший с работающим мотором прямо на летном поле, и поехал в управление военной разведки и контрразведки.
Германское посольство и разведывательные службы тщательно собирали любую информацию о визите военной делегации СССР: газетные вырезки, радиоперехват, светские сплетни, слухи. Все материалы, включая фотографии Тухачевского и Путны, где они были запечатлены рядом с самыми разными, порой совершенно случайными людьми, спешно переправлялись в Берлин. Судя по всему, не приходилось, по крайней мере в обозримом будущем, опасаться существенных изменений британской позиции.
Стало известно, что руководитель экономического департамента Форин оффиса Эштон-Гуэткин и советник Чемберлена Лейт-Росс готовят записку, в которой высказываются в пользу таможенного союза с Германией. В руки агента абвера попал обрывок копировальной бумаги с фрагментом текста чрезвычайной важности:
«Германская экспансия в плане растущего экспорта была жизненно необходимой, естественным направлением для нее явилась Центральная и Юго-Восточная Европа, и в обмен на прежние германские колонии ей могли предоставить компенсацию в виде субсидий».
Нетрудно было прийти к успокоительному заключению, что Великобритания с пониманием относится к восточной политике рейха и, следовательно, едва ли пойдет на сближение с Москвой. Предложение субсидий означало не только согласие с программой вооружений, но и недвусмысленную ее поддержку. Но в отношениях между странами нет раз и навсегда завоеванных рубежей, а ветры над Темзой отличаются особым непостоянством. Коварство Альбиона вошло в пословицу.
Глагол «мочь», употребленный в прошедшем времени, явно не способствовал безудержному оптимизму. Мало ли какие похлебки варятся во всякого рода канцеляриях? Куда важнее, что подадут на стол.
Миссия Тухачевского определенно повлияла на настроения в высших военных кругах, что так или иначе скажется на ситуации во Франции. В будущем подобное развитие событий может привести к значительным осложнениям.
Рудольф Гесс потребовал предложений.
Получив секретный пакет из партийной канцелярии, Гейдрих позвонил Канарису. Условились встретиться с глазу на глаз. Интересы рейха превыше симпатий и антипатий. Фридрих Вильгельм Канарис, возглавивший абвер всего несколько месяцев назад, ни на йоту не сомневался в том, что Гейдрих подслушивал и его телефоны. Благо, штаб-квартира абвера находилась в непосредственной близости от военного министерства.
Случай любит выкидывать забавные коленца.
Шефа СД Канарис помнил еще лейтенантом военного флота: оба служили на одном корабле. Как старший офицер крейсера «Берлин», он даже входил в состав «суда чести», разбиравшего скандальное дело Гейдриха.
Внешнюю канву составляли похождения по женской линии: адюльтер в своем (морских офицеров) кругу. Было и еще кое-что, слегка напоминавшее брачную аферу, прикрытую скоропалительной женитьбой. Но все это так, зыбь на поверхности, каемка прибоя. Истинная причина лежала много глубже, в сфере политики. Весной 1931 года это еще считалось несовместимым со службой. Особенно на флоте, где чуть ли не каждый второй мог похвастаться дворянской приставкой «фон». Генералам-аристократам, даже отпрыскам коронованных фамилий, вовсе не возбранялось поддерживать национальное движение господина Гитлера, но формальная принадлежность к партии была несовместима с присягой. Офицер не мог позволить себе якшаться с нацистами, тем более эсэсовцами, уже успевшими снискать дурную славу. Для этого надо было выйти в отставку, как Рем или Геринг. Иное дело абвер: работа в военной разведке считалась почетной. Но такого субъекта, как Гейдрих, полковник Николаи никогда бы не взял к себе в штат.
Одним словом, оскандалившегося героя пришлось выкинуть за борт. Национальная революция помогла ему вновь выплыть на поверхность. Менее чем через два года о нем упоминали уже с опаской. Он составляет списки противников режима, обеспечивает прикрытие поджигателям рейхстага, а затем их же и убирает. Не в пример флоту черный корпус уготовил своему любимцу феноменальный взлет. В двадцать девять лет — бригаденфюрер, эсэсовский генерал. Затем ликвидация Рема и его шайки, тесные связи с Герингом, организация концлагерей.
Канарис располагал подробным досье на Гейдриха. По нынешним временам, там не было темных пятен. Пороки проклятого прошлого обернулись несомненными достоинствами. Даже неумение деликатно работать. Вернее, нежелание: Гейдрих способен по-медвежьи ополчиться даже на очень серьезного противника, но он ничего не делает по наитию, под влиянием чувств. Все заранее продумано. Канарис колебался лишь в оценке его аналитических возможностей. Для того чтобы просчитать комбинацию на много ходов вперед, требуется полная свобода воображения. Грубой силой ее не заменишь. Это все равно что лупить по клавишам молотком. Звук громкий, а мелодия не вытанцовывается. А ведь Гейдрих прилично играет на скрипке, и вообще из музыкальной семьи. Люди подобного склада обычно прибегают к более утонченным методам.
Болванов, вырядившихся в комбинезоны телефонистов, сразу же засекла контрразведка, хотя сам Канарис предусмотрительно постарался остаться в тени. За провокационной эскападой скрывалось нечто более значительное, чем простое соперничество. Гейдрих проводил волю диктатора. Возможно, прямо и не высказанную, угодливо предугаданную, но волю.
В докладе фон Бломбергу Канарис воздержался от неуместных домыслов, но постарался покрепче науськать «Резинового льва».
Заваруха вышла на славу. Фюрер, как и следовало ожидать, занял беспристрастную позицию. Пойманных на месте преступления головорезов отправили в Дахау. Скорее всего, они уже на свободе.
Канарис принял Гейдриха в салоне, отделанном темным резным деревом. С рогами оленей удачно сочетался мейсенский фарфор — вазы на камине, тарелки с пейзажным рисунком, чубук кайзера Вильгельма Первого.
— Я получил сведения, что маршал Тухачевский в середине февраля прибудет в Париж,— удобно устроившись в гобеленовом кресле, Гейдрих с хрустом размял пальцы.
— Предположительно тринадцатого,— ласково кивнул Канарис.
— Туда же направляется и генерал армии Уборевич. В Чехословакии он развил поразительную активность. Военные заводы уже начинают работать на русских.
Кажется, достигнуто соглашение о сотрудничестве разведок.
— Даже так? — равнодушно удивился Канарис.— Бенеш взял резвый темп.
По данным абвера, вопрос о миссии разведуправления Красной Армии еще не вышел из стадии обсуждения.
— Если славяне так быстро смогли договориться, то что мешает нам, немцам? — пошутил Гейдрих.— Знакомая картинка! — он показал на блюдо, запечатлевшее старый замок в лесистых горах.
— В самом деле? — Канарис обернулся, словно не помнил, где и что у него висит.— Кажется, это ваш Вевельсбург? Господин Гиммлер затеял грандиозную перестройку?
— Обычный ремонт. Строения очень запущены, и некоторая реконструкция, конечно, понадобится.
— Еще бы! Такая древность. Со времен Аттилы, можно сказать.
В глубине души Канарис потешался над этой макабрической чепухой: гунны, рыцарь-висельник Вевель и прочее. Но коль скоро кровавая романтика стала составной частью нацизма, с ней приходилось считаться. Арендовав за одну марку в год поместье, принадлежавшее когда-то падерборнскому епископату, Гиммлер намеревался основать там духовный центр СС. Словно школьник, начитавшийся готических романов, он жил грезами об орденском государстве, безбожно перемешав иезуитскую иерархию с тевтонским ритуалом. Все валил в одну кучу: рыцарей «круглого стола», катаров и нибелунгов. Кошмарное месиво! Но даже оно превосходно вписывалось в бюрократические структуры.
В штаб-квартире на Вильгельмштрассе существовало особое ведомство «Вевельсбург», возглавляемое штандартенфюрером Таубертом, который исправно подписывал умопомрачительные счета главного архитектора Бартельса.
Канарис отдавал должное деловитости нацистов. Они умели воплощать в реальность любой бред. Это даже нравилось. Пропустив мимо ушей намек на сотрудничество, он задал несколько вопросов на темы древней истории, столь своеобразно понимаемой рейхсфюрером, и, описав полный мистический круг, возвратился к началу беседы, к английским новостям.
— Не будем забывать, досточтимый коллега, что король Артур, столь почитаемый вашим патроном, был предводителем бриттов. В книге фюрера о нашем английском партнере тоже говорится вполне уважительно, как о потенциальном союзнике. В отличие от французов, этих легкомысленных представителей вырождающейся латинской расы, к тому же перемешавшихся с неграми. Я правильно излагаю? — В беседах с людьми типа Гейдриха Канарис придерживался удобной роли несколько усталого, слегка циничного шутника. В последующем пересказе интонации ускользают и доносчик предстает чуть ли не идиотом.— Итак, насколько я представляю, нам предстоит поработать во Франции. Что вы предлагаете?
— Обратиться к французам. С ними все же проще, чем с русскими,— почти в тон ответил Гейдрих, досконально изучивший повадки партнера.— Начнем с лидеров?
— Если удастся помешать ратификации, то советско-чешское соглашение потеряет практическую ценность. Это очевидно. Ключевой фигурой, безусловно, является Леон Блюм. Но я бы поостерегся от повторения заманчивого опыта с Луи Барту. Нет, вы не думайте, я не испытываю к Блюму особых симпатий. Он же из Моисеева племени... Кстати, почему господин Штрайхер упорно именует их всех Исидорами? Это так принято?
— Думаете, устранение Блюма ничего не даст?
— При нынешних настроениях французы могут еще больше качнуться влево. Но это мое мнение. Решать вам.
— Вы же знаете, что я ничего не решаю. Нужны новые идеи. А тут вся надежда на вас.
— Спасибо за доверие. Всегда рад служить.
— Значит, можно надеяться на помощь? Я имею в виду парижские связи.
— Это я должен просить вас о помощи. В Париже вы обскакали абвер на целый корпус. Но все, что в наших силах, мы сделаем.
— Если дело только за Блюмом, то я не вижу особых препятствий. Хороший посредник или даже цепь посредников... Вас волнуют следы?
— Меня уже мало что волнует в этой жизни. Перед лицом крупного общественного возмущения никто в мелочах копаться не станет. Достаточно молвы. Нетрудно предугадать, какие адреса будут названы. Очень уж ограничены возможности... Опять усташи? Политика мстит за шаблонный подход.
— А если сами французы?
— «Боевые кресты» полковника де ля Рока?.. Мы, конечно, не вправе удерживать французских патриотов от проявления праведного гнева. Почему бы и нет? И все же я остаюсь при своем мнении. Немножечко пугнуть, пожалуй, не вредно.— Канарис принял на колени большую персидскую кошку.— Но не больше.
— Хорошо. Тут не будет проблем.
— Гора родила мышь. Если так пойдет дальше, нас обоих просто уволят, вытолкают взашей... Выкладывайте, что у вас на уме, дорогой коллега.— Кошка заурчала и выпустила когти. Пришлось согнать.— Вы же знаете, с какой готовностью я иду вам навстречу.
— Никакой задней мысли... Просто я подумал, что всякий двусторонний договор предполагает, естественно, две сферы влияния. Пока мы обсуждали только одну.
— В России становится неимоверно трудно работать,— с полуслова понял Канарис.— НКВД имеет тысячи добровольных помощников. Все следят за всеми. Выезд и въезд под строгим контролем, обмен людьми сведен до минимума. У нас очень мало достоверной информации. Едва ли я сумею сообщить вам что-либо новое.
— Однако у вас на руках вся колода. Это я пришел на пустое место,— посетовал Гейдрих.— Судя по газетам, в Советском Союзе разворачиваются любопытнейшие процессы. Режим явно не обладает всей полнотой власти. То, чего мы достигли в считанные дни, у них растягивается на годы.
— Поверьте, что я с неослабным интересом слежу за московскими событиями. Вы совершенно правы, там еще много неясного. Однако я почти уверен, что в самом ближайшем будущем у нас появится возможность проводить более активную политику.
— Французы и особенно чехи одобрительно отзываются об их армии. Теперь к общему хору присоединились и англичане. Особенно лейбористская печать. Ваше мнение?
— Это, безусловно, серьезная, причем быстро растущая сила. У нас в генштабе тоже придерживаются такой точки зрения. Вам это, конечно, известно...
— Однако в среде высших офицеров имеются существенные разногласия?
— Как и всюду, коллега, и это нормальный процесс. Я в курсе дискуссий, которые временами выплескиваются на страницы печати, но не склонен к поспешным выводам. Споры между новаторами и традиционалистами неизбежны в генеральской среде. Вы знаете, какой это замкнутый, разъедаемый завистью мирок. Тухачевский и этот Иероним Уборевич определенно принадлежат к лагерю твердых реформаторов. Крупные танковые формирования, ударная авиация, массированные десанты — это их конек. Кстати, здесь эти люди близки к воззрениям германской школы.
— Что делает их особенно опасными.
— Несомненно.
— Было бы интересно ознакомиться с имеющимися на них материалами. У нас почти ничего нет, я имею в виду существенное. Вы же знаете, что я вынужден был начинать с нуля.
— Вы знакомы с нашими традициями, старый друг.— Канарис взял бронзовый колокольчик.— Такие вопросы решают на высшем уровне... Чашечку кофе?