Волны эфира, «молнии» телеграфа, белые стаи газет. Самолеты, поезда, пароходы. Через океаны и континенты. Ночью и днем, днем и ночью.
И день таит ночной кошмар, и ночь притворяется спящей. Озаренные площади, скользкие улочки в таинственном мерцании снега, выхлопы пара и музыки из ресторанных дверей. Льды под Каменным мостом откликаются на бой курантов дрожью огней. Фонарные ожерелья протянулись от Балчуга до Моховой и дальше — в тайну и неизвестность. Плавным изгибом — вдоль набережных Таганки и Парка культуры, прерывистыми зигзагами сквозь темень и пургу, заплутавшую в переулках Бутырского вала.
Шумят вокзалы, поспевает плавка в мартенах, метростроевцы откачивают из туннеля песчаную жижу, благоухает ванилью и шоколадом «Рот-Фронт». Жарко дышит дымящая ТЭЦ, мелькают колесики счетчиков, отдохнувшие следователи врубают свои лампы, просвечивающие насквозь.
Ночи Москвы — электрический пир пятилетки. Пунктиры света во мгле.
Выждав минуту, Поскребышев вошел в кабинет вслед за Сталиным и положил на стол запечатанный пакет от Ежова. Лысый, кругленький, он вкатился, как колобок, и так же бесшумно выкатился. Гимнастерка с пустыми, без знаков различия, петлицами придавала ему особо комичный вид. Сталин вскрыл плотный конверт, не тронув сургучных печатей. Стопка машинописных листов содержала подробный обзор иностранной печати, освещавшей визит замнаркома Тухачевского в Англию. На отдельных страницах были наклеены вырезки из «Правды» и «Красной звезды».
Обилие откликов неприятно поразило Сталина. Невольно создавалось впечатление, что вся международная политика заклинилась на одном Тухачевском. Восторги, опасения, несбыточные надежды. Немецкая пресса выражала нервическую тревогу, в Праге взахлеб превозносили возросшую мощь Красной Армии, французы и англичане спорили о будущей войне: ударные танковые корпуса, парашютный десант, штурмовая авиация.
И всюду он, Тухачевский. В эпицентре всех бурь.
За этим прозревалась огромная целенаправленная работа...
Пресса и в самом деле оказалась на редкость обильной. Особенно в сравнении с нарочито скупыми строчками советских газет. Второго февраля «Правда» перепечатала короткую выдержку из либеральной «Манчестер Гардиан»:
«Из бесед между различными государственными деятелями, присутствовавшими на похоронах короля Георга V, наиболее знаменательными следует считать беседы с государственными деятелями СССР, хотя ничего нового не обсуждалось... Дружественные беседы, которые Тухачевский вел с рядом влиятельных лиц, могут, возможно, рассматриваться как знаменующие новый период в отношениях между Англией и СССР».
В последующие дни в газете появлялись лишь скупые, сугубо протокольные сообщения:
«Пражская печать о пребывании тт. Литвинова и Тухачевского в Лондоне». (Третье февраля.)
«Встреча тов. Тухачевского с начальником штаба военно-морских сил Англии». (Четвертое февраля.)
«Полпред СССР в Англии тов. Майский дал сегодня завтрак, на котором присутствовали английский военный министр Даф-Купер... Маршал Советского Союза тов. Тухачевский, советский военный атташе в Англии тов. Путна и др.». (Пятое февраля.)
И все, и более ни слова. Вплоть до заметки о возвращении наркома иностранных дел тов. Литвинова в Москву. Где Тухачевский, неясно: то ли прибыл вместе с Максимом Максимовичем, то ли продолжает оставаться в Лондоне, то ли отбыл оттуда в неведомом направлении. Кому следует, знают.
Жестко отмеренный на секретных весах рацион. Но и в капле воды отражается мир. Несколько капелек, выхваченных из нескончаемого потока вселенских новостей. Как проследить сокровенные их пути в планетарном круговороте типографской краски и канцелярских чернил? Трансмутации текучих стихий неподвластны людскому взору. Чистым невидимым паром восходят воды и плывут в облаках, бронзовеют навечно сухие чернила, и кровь, вобравшая соль океана, возвращает первозданную горечь обратно в моря.
Сообщения информационных агентств и радиоперехват были подвергнуты тщательному отбору. В окончательный обзор вошло только то, что могло так или иначе заинтересовать вождя. Общие места о перерождении советского режима и обострившейся борьбе за власть давались в кратком пересказе. Абзацами цитировались лишь наиболее характерные материалы. Первенство на сей раз было отдано не столько конкретным фактам, сколько рассуждениям о шансах на успех «советского кандидата в Наполеоны».
На фоне досужих гаданий насчет кремлевского переворота даже вполне невинные фразы приобретали зловещий подтекст. В том числе и перепечатанные «Правдой» кондовые обороты: «Ничего нового не обсуждалось», «Сердечность и откровенность с обеих сторон знаменуют новый период в отношениях». Единой капли бывает достаточно, чтобы подозрение превратилось в уверенность. Но вызревшее решение уже не нуждалось в подпитке. К общему итогу на счетах добавлялись еще две-три костяшки — только и всего. Лишний повод задуматься — не больше. В сущности, ничего нового, как в «Правде».
«Ничего нового?.. — анатомируя мысль, спросил Сталин.— Но разве новое не есть хорошо забытое старое? Невыкорчеванные подчистую корни, например? Двурушничества, предательства? И с кем, позволительно спросить, «откровенничать»? «Сердечность» с кем? Со злейшим врагом первого в мире социалистического государства?»
Множа вопросы, Сталин методично сводил их к одному-единственному ответу. Конечный вывод неявно предшествовал взаимоувязке посылок, подстраивал ее под себя. Поэтому все сходилось. Он сосредоточенно вчитывался в обзор, подчеркивая синим карандашом отдельные фразы и фамилии. Отложив последнюю страницу, раскрыл папку с разработками крупного политического процесса, который придется провести в две фазы. На сегодня это стало первоочередной задачей. Остальное могло обождать. Всему свой срок. «Хорошо ли это?— продолжал анализировать Сталин.— Неплохо. При нынешних условиях это действительно неплохо, так как одно должно вытекать из другого».
Он заново пробежал длинный перечень бывших оппозиционеров, пометил несколько фамилий и перенес их из второго списка в третий. Словно колышек вбил для грядущей стройки. Намечая подобные перестановки, он не только отрабатывал логику очередности, когда звено цепляется за звено, но и продумывал новые разветвления, подчас неожиданные. Такие решения не могли считаться окончательными. Диалектика жизни всегда вносила свои коррективы в умозрительную последовательность... Смирнов все' еще не дал показаний, но так или иначе его фамилия должна прозвучать. И еще какая-нибудь, пусть даже третьестепенная, но с дальним прицелом на армию. Порядок имен должен именно вытекать, причем самым естественным образом, по ходу дела. Словно круги по воде от внезапно упавшего камня.
Подбор подходящих кандидатур отнимает уйму драгоценного времени. Начинать всегда трудно. Только итоговый росчерк не требует длительных размышлений.
И в самом деле, окончательные решения вождь выносил без проволочки.
Однажды — это было двенадцатого декабря тридцать третьего года, незадолго до полуночи — он вместе с Председателем Совнаркома Молотовым подписал тридцать списков приговоренных по первой категории! Просмотр 3187 фамилий, среди которых встретилось немало знакомых, занял тогда не более часа. Чтобы проветрить мозги, спустились потом в кинозал и до утра гоняли комедийные фильмы.
На протяжении последних двух лет общее количество репрессированных стремительно возрастало, и память начала давать сбои. Работая как-то над очередным списком, Сталин добавил несколько новых имен, которые так и просились в схему, но вскоре выяснилось, что они вовсе не новые, а, наоборот, безвозвратно прошли по другому делу. Кажется, Ягода так и сказал: «безвозвратно». Нет ничего ошибочнее такого вывода. Уходят люди, но остаются дела. Бумаги переживают людей.
Ягода предлагает осудить и расстрелять троцкистов, уличенных в терроре. Остальных — этапировать в дальние лагеря. Всех подчистую: отбывающих ссылку и вычищенных из партии. Ему кажется, что это радикальное предложение. Но разве принадлежность к оппозиции ограничивается формальной поддержкой платформы Троцкого?
Сталин направил письмо наркома на заключение прокурору Вышинскому. Пусть поглядит со своей колокольни.
В раздумьях о Тухачевском вождь вновь сопоставил два не получивших развития эпизода. В свете последних данных они обретали новые примечательные черты.
...Сигналы о заговорах в верхних слоях РККА поступали неоднократно. С самого начала гражданской и по сегодняшний день. Писали и на Тухачевского, кляня его во всех смертных грехах, от пьянства до измены. При проверке подобные обвинения, как следовало ждать, не подтверждались. Но в конце двадцатых годов были арестованы два военспеца из бывших офицеров, которые дали показания, что заговор действительно имеет место и не кто иной, как Тухачевский, является его вдохновителем. Получив из ОГПУ копии протоколов, Сталин переадресовал их тогдашнему Председателю Комитета партийного контроля и народному комиссару Рабоче-крестьянской инспекции Орджоникидзе.
«Прошу ознакомиться,— значилось в резолюции.— Поскольку это не исключено, то это возможно».
Разговор с Серго состоялся тяжелый. Сталин отступил, оставшись при своем мнении: возможно все, что не исключено. Все эти Тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские — какие они коммунисты! Для восемнадцатого брюмера они годятся, но не для Красной Армии.
Спустя два года ГПУ Украины арестовало новую группу военных, служивших в штабе и частях Киевского округа. Бывшие офицеры, они обвинялись в контрреволюционном заговоре с целью уничтожения командования. Почти все арестованные дали показания, что намеревались убить командующего войсками округа Якира, его заместителя Дубового и начальника политуправления Хаханьяна. После этого они якобы намеревались перебить армейских коммунистов, поднять восстание и отторгнуть Украину от Советского Союза.
Начальник Украинского ГПУ Балицкий ознакомил с протоколами допроса Якира и Дубового, но те вместо благодарности принялись выгораживать несостоявшихся убийц. «Это не укладывается в моем сознании,— сказал Якир.— Неужели они стали изменниками, а мы, коммунисты, оказались столь близорукими?.. Нет, нет и еще раз нет!..»
Созвонившись с Орджоникидзе, Якир и Дубовой спешно выехали в Москву. Григорий Константинович внимательно выслушал их доводы, записал факты противоречий и искажений в показаниях арестованных.
«Ничего не обещаю,— предупредил Серго,— но сделаю все, что смогу». Заняв влиятельный пост Председателя ВСНХ, он уже не занимался партийным и рабоче- крестьянским контролем. Пытаясь вступиться за самых близких товарищей, почти всякий раз натыкался на непреодолимую стену. Потом долго и трудно переживал обиду. Но переступить через себя все же не мог и вновь требовал, убеждал, просил. Просьбы давались ему особенно тяжко.
После «шахтинского дела», «харьковского центра», «московского центра» многие руководители промышленности сидели за вредительство и шпионаж. А тут только закончился открытый процесс «Промпартии», возглавляемой директором Теплотехнического института Рамзиным, ожидалась очередная волна. Какой-то остряк — как всегда, кивали на Радека — прозвал тюрьму «домом отдыха инженеров и техников». Сотрудники ВСНХ занимали среди «отдыхающих» далеко не последнее место. И все, как на подбор, лучшие кадры — самые талантливые, самые образованные, самые порядочные.
Пережив бессонную ночь, Серго все-таки позвонил тогда Сталину.
«Я этими делами не занимаюсь,— Сталин предпочел остаться в стороне.— Поговори с Ягодой».
Ягода проявил подчеркнутое внимание и пообещал разобраться. Вскоре почти все арестованные командиры вернулись в округ. Балицкого с Украины отозвали. Поговаривали даже о закате карьеры. Но через три года на XVII съезде Балицкий вместе с другим видным чекистом Евдокимовым были избраны в члены ЦК. Тогда же в высший партийный орган вошли Ягода, Ежов, Берия, Поскребышев и Мехлис. Полным членом стал и командарм Якир. Тухачевского и Уборевича избрали кандидатами.
Зато Голощекин, Квиринг, Колотилов, Ломинадзе, Ломов, Орахелашвили, Румянцев, Картвелишвили и другие подозрительные вождю старые большевики вообще не вошли в новый состав Центрального Комитета. Распространился слух о том, что против кандидатуры Сталина было подано 270 голосов. Затонский якобы доложил о результатах голосования Кагановичу, который распорядился изъять 267 бюллетеней и заменить их чистыми. Как бы там ни было, но на заключительном заседании объявили, что против товарища Сталина проголосовали только трое. Таким образом он набрал столько же голосов, сколько Киров — «трибун партии».
«Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это — кто и как будет считать голоса»,— сказал Сталин еще в двадцать третьем году, объединившись с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого.
Это высказывание придавало определенный вес опасной, распространяемой шепотом молве. Знающие люди уверяли, что крамольные бланки были переданы на предмет возможной идентификации в ОГПУ, вскоре преобразованное в Комиссариат внутренних дел. Как- никак образцы почерка под рукой: делегаты съездов заполняли соответствующие анкеты. Сравнить их с вписанными, на место вычеркнутых, фамилиями в избирательных бюллетенях не составляло затруднений. Говорили, что именно это голосование, которое в иных обстоятельствах могло стать роковым, заставило Сталина резко расширить масштаб превентивных мер, принявших после убийства Кирова лавинообразный характер. Получалось, что новый состав ЦК и весь голосовавший за него съезд как-бы поставлены на очередность. В глазах Сталина заговорщики сами разоблачили себя. Бели каждый пятый делегат оказался врагом, то не могло быть веры и остальным. Ведь все, что не исключено, безусловно, возможно.
Непосредственные свидетели событий, особенно те из них, кого избрали в руководящие органы, не принимали всерьез умозаключения подобного толка. Никогда прежде партия не проявляла такой единодушной готовности, такого неподдельного энтузиазма следовать гениальным предначертаниям вождя, как в те незабываемые дни. Это был съезд победителей. «За» проголосовали все (кроме троих), и каждый мерил других по себе: «Я-то был «за»!» Об истинных намерениях Сталина знал только сам Сталин.
...Сопоставляя теперь те давние сигналы — в обоих случаях значились бывшие офицеры,— он объединял Тухачевского не только с Якиром (ближайшие друзья, общий защитник), но и с Уборевичем. Всегда и повсюду эта троица держалась вместе. Попытки расколоть новоявленных мушкетеров, возвысив кого-нибудь одного, не увенчались успехом. Уборевич первым не оправдал надежд, когда его в тридцатом году назначили заместителем наркома. Он не только не отказался от внеслужебных связей с Тухачевским, но еще сильнее подпал под его влияние. Пришлось перебросить в округ. И Якир, несмотря на оказанное на съезде доверие, не понял, к чему обязывает высокое звание члена ЦК. По-прежнему глядит в рот самозваному «наполеончику».
«Случайно такое поведение? — Сталин сделал философское обобщение.— Видимо, не случайно. Простая диалектика учит различать за каждой случайностью непознанную закономерность».
Поступивший из Англии материал определенно заслуживал самого пристального внимания. Товарищ Ягода почему-то не пожелал докопаться до конечной сути в делах с бывшими царскими офицерами. А вот Ежов верно разобрался в обстановке и оперативно отреагировал.
Сталин лишний раз убедился в том, что генеральное обновление следовало осуществить еще тогда, в начале первой пятилетки. По всем линиям сразу, включая армию.
Слишком много подозрительных совпадений. Тухачевский и этот... троцкист Путна тоже ведь вышли из старой армии? Из гвардейского Семеновского полка? Теперь все складывалось, как в домино: прошлое и настоящее. Балицкий правильно сориентировался, решив вначале избавиться от старого балласта, но немного поторопился, переборщил. Не следовало сразу поднимать вопрос об отторжении Украины. Слишком мелкие фигуры и слишком крупный вопрос. Не только крупный, но и несвоевременный. Ради кого могли стараться столь ничтожные люди? Ради панской Польши? Даже тогда это звучало неубедительно. Тем более теперь, когда на карте Европы возникла новая политическая реальность — германский фашизм. Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять ее, а держать в состоянии боевой готовности, не разоружать, а вооружать, не демобилизовывать, а держать ее в состоянии мобилизации.
ОГПУ определенно оказалось не на высоте задач, поставленных самим ходом истории. Многое из того, что еще предстоит выполнить, можно было решить еще тогда, в самом начале тридцатых годов. Статья Горького «Если враг не сдается — его уничтожают», которую в один и тот же день опубликовали в «Правде» и «Известиях», предназначалась для куда более крупной дичи, чем какие-то там спецы.
Заряженные жаканом патроны Ягода израсходовал на жалких куропаток, фактически дезориентируя партию.
Соединив животрепещущие связи времен, Сталин устремил взор в грядущее. Вырисовывалась стартовая площадка, одинаково годная как для очередного мероприятия, так и для более отдаленных планов.
Получалось грозно и убедительно: «Все трое посещали Германию? Определенно посещали. И Тухачевский, и Уборевич, и Якир. Особенно Тухачевский. Он не только находился в немецком плену, но и неоднократно ездил в Германию, много чаще, чем остальные».
Сталин вновь обратился к спискам. Продуманный порядок обещал максимально широкий охват.
В первую очередь следует дожать до конца Зиновьева и Каменева. Они обязаны прямо, а не косвенно взять на себя вину за убийство Кирова. То же самое надо сказать и о сотрудничестве с фашистскими разведками. Без всяких уверток... Этот вопрос должен быть исчерпан под личную ответственность Ягоды.
Он позвонил Ежову.
— Слушаю, товарищ Сталин! — тот без промедления поднял трубку.
— Посмотрите, сколько раз был в Германии Путна и когда он был там в последний раз?