ЭРИК ФРЕНК РАССЕЛ
И послышался голос
Они выбрались из маленькой обшарпанной космошлюпки кто как сумел: одни выползли, другие вышли, а некоторые даже выпрыгнули. Их было девять. Космошлюпка была рассчитана на двадцать мест, но покинуло ее только девять пассажиров, и еще двое остались внутри.
Стеной, уходящей в небо, со всех сторон их окружали непроходимые джунгли чужой и, скорей всего, враждебной человеку планеты. В вышине пылало пронзительно-голубое солнце; в его свете лица людей казались мертвенно-бледными, и оно вынуждало их смотреть на мир сквозь щелки между почти сомкнутыми веками. Плотный воздух был насыщен запахами растений с легкой примесью какого-то смрада. Погрузившись в зловещее раздумье, джунгли безмолвно ждали, ждали, ждали…
Как само собой разумеющееся, обязанности командира взял на себя старший помощник капитана космолета Эликс Саймс. Никто не стал оспаривать его право на руководство отрядом. Высокий, седой, немногословный, он был старшим по рангу. Впрочем, едва ли ранг чего-то стоил при таких критических обстоятельствах, а если б и стоил, то быстро бы обесценился.
Повернувшись лицом к остальным, он сказал:
— Насколько я могу судить, мы с вами находимся на Вальмии, шестой планете системы ЗМ17. — Прищурившись, он быстро взглянул на пламенеющее в небе светило. — Однако не думайте, что нам повезло. В космосе есть множество планет получше этой.
— Мы живы, — подал голос Макс Кесслер, командир третьей вахты. — А это уже кое-что.
— Главное сейчас — выжить, — возразил Саймс. — А это уже нечто иное. — Он внимательно оглядел каждого, изучая, оценивая. — На Вальмии есть спасательная станция под защитным куполом. На сороковой параллели. Доберемся до нее — уцелеем. Это наша единственная надежда. — Он подождал, пока его слова дойдут до остальных, и добавил: — Полагаю, что идти нам до нее тысяча семьсот — две тысячи миль.
— Если, скажем, делать сорок миль в день, — рискнул высказаться Кесслер, — то получается пятьдесят дней. Справимся.
— Зорок милев! — эхом отозвалась миссис Михалич, и ее широкое, пухлое лицо покраснело от волнения. Она ощупью нашла руку мужа и вцепилась в нее. — Григор, в наз не ездь зила деладь зорок милев.
Коренастый и пухлолицый, как она, Григор ласково похлопал ее по руке.
— Лудше взего шдадь и змодредь, как будед.
Разглядывая эту пару, Билл Молит пришел к выводу, что судьба могла бы да и должна была распорядиться поумнее. По его убеждению, в выборе тех, кому удалось спастись после катастрофы, случай сыграл неизмеримо большую роль, чем справедливость. Слишком уж много погибло настоящих людей, когда метеорит вмазал в «Стар Куин», расколов корабль, как орех. Адский грохот, раздирающий уши свист улетучившегося воздуха — и их вмиг не стало: Эйнсворта, Олкока, Бэнкаса, Балмера, Блэндела, Касартелли, Кейза, Корригэна; замечательные люди отправились к праотцам. А взгляните-ка на этот сброд, который уцелел. Из всех спасшихся чего-то стоили только трое. Или четверо, если считать Фини, ирландского терьера покойного капитана Риджуэя. Он, Билл Молит, помощник инженера первой вахты, двести фунтов мускулов, покрытых густой вязью татуировки, оказался в числе тех, кто выжил. И еще Саймс и Кесслер, оба отличные парни, настоящие люди, белые, грамотные, отменные специалисты.
Что касается остальных, то в космосе сейчас плыли раздувшиеся безжизненные тела людей, в тысячу раз более достойных, чем эта шушера. Взять, к примеру, Михаличей, Приземистые, близорукие, бестолковые. Всего-навсего простые земледельцы. Старые, уродливые, с какого боку ни глянь — полные ничтожества. Даже не умеют по-английски правильно говорить.
Еще в первый день полета он повстречался в коридоре с миссис Михалич, и она, испуганная раздавшимся вдруг жужжанием и глухим постукиванием, обеспокоенно спросила:
— Эда шдо дакой?
— Эда, — ответил ей Молит с презрением, которое она по своей тупости не заметила, — водяные назозы, кодорый кашаед вода.
— Ах, вод шдо, — с каким-то идиотским облегчением сказала она. — Ошен благодарю.
— Не здоид благодарнозд, — фыркнул он.
Парочка избранных, выхваченных из пучины смерти, ни за что ни про что получивших право на жизнь, в котором было отказано другим. Уж как-нибудь Вселенная обошлась бы без них. А теперь они станут немалым бременем в предстоящем долгом путешествии — о них ведь придется заботиться, нести за них ответственность тогда как любые два члена погибшего экипажа космолета стали бы теперь подспорьем.
А вот еще один, кому посчастливилось остаться в живых: рабочий машинного отделения Гэннибэл Пейтон, долговязый негр с удивительно мягким голосом. Единственный черномазый на борту космолета. Он-то спасся, а более достойные люди навсегда вычеркнуты из жизни. И в этом Молиту тоже виделась какая-то не. объяснимая несправедливость.
Такое же чувство вызывала желтолицая обезьяна по прозвищу Малыш Ку. Худое, как дистрофик, существо с поразительно тощими конечностями — до катастрофы он выполнял разного рода черную работу в офицерской столовой. Неизменно вежливый субъект, большезубый, с раскосыми глазами-щелочками, молчаливый как пень, открывавший рот только тогда, когда к нему обращались. Невозмутимый и скрытный. Никто не знал его настоящего имени Возможно, его звали Квок Синг или как-нибудь похоже. Но для всех он всегда был Малышом Ку.
И последний — пассажир с Земли Сэмми Файнстоун, моложавый, смуглый, черноволосый, крикливо одетый, по слухам — преуспевающий торговец редкими драгоценными камнями. В представлении Билла Молита — один из тех, кто не марает себе руки честным трудом. Когда произошла эта катастрофа, уж Сэмми, надо думать, первым оказался в спасательной шлюпке и занял самое безопасное место, жадно стиснув в своих загребущих лапах мешок с бриллиантами.
Тем временем Саймс продолжал говорить:
— О Вальмии у меня очень смутное представление, и едва ли мне удастся вспомнить что-нибудь существенное. А сведения о ней почерпнуть нам неоткуда. — В его взгляде, устремленном на них, не было ни тени надежды. — Может, волею случая, среди вас найдется человек, знающий об этой планете больше, чем я?
Все угрюмо молчали, один Молит пробурчал:
— Только слышал, что такая существует.
— Ну что ж. — Саймс нахмурился. — Мне лично помнится, что здесь, как я говорил вам, есть спасательная станция, да еще то, что эта планета никогда не предназначалась для заселения людьми. Отсюда следует, что условия на ней признаны непригодными для жизни человека.
— Вы не помните, почему? — спросил Кесслер.
— К сожалению, нет. Полагаю, причины тут обычные: опасные для человека формы жизни, несъедобные или даже ядовитые плоды, ягоды, коренья, состав атмосферы, которая быстро или постепенно убивает человека, солнечное излучение, воздействующее на него таким же образом.
— А вы не знаете, на Вальмии действует один из перечисленных вами факторов или все скопом?
— Нет, не знаю, — помрачнев, ответил Саймс. — Впрочем, если не ошибаюсь, над спасательной станцией возведен воздухонепроницаемый купол, а это уже говорит само за себя. Ведь на трудности у расходы, связанные с сооружением защитного купола, идут лишь в том случае, если без этого человек жить не может.
— Вы пытаетесь дать нам понять, — произнес Кесслер, поймав взгляд Саймса, — что времени в нашем распоряжении немного, так?
— Да.
— И неизвестно, сколько нам осталось жить — недели, дни или часы?
— Да. — Саймс наморщил лоб, отыскивая в дальних закоулках памяти необходимую сейчас информацию; он раньше и не предполагал, что она ему когда-нибудь понадобится. — Здесь вроде бы что-то неладно с атмосферой, но так ли это — не уверен.
— На запах и на вкус — воздух как воздух, — сделав глубокий вдох, заметил Билл Молит. — Вот только густоват, душно здесь, но это же чепуха, не повод для беспокойства.
— Так не определяют состав воздуха, — сказал Саймс — То, чем мы дышим, может убить через полгода, а то и раньше.
— Стало быть, чем скорей мы выберемся отсюда, тем лучше, — сказал Сэмми Файнстоун.
— Это относится ко всем! — взвился Молит, метнув в сторону Сэмми взгляд, полный глубокой неприязни.
— Он зказаль «мы», а не «я», — уточнила миссис Михалич.
— Ну и шдо? — Молит и ее одарил таким же взглядом.
— Замолчите! — раздраженно потребовал Саймс. — Вот окажемся в безопасном месте, тогда ссорьтесь. А до тех пор у нас есть к чему приложить свою энергию — и с большей пользой. — Он указал на космошлюпку. — Прежде всего мы должны вынести оттуда двух покойников и похоронить их честь по чести.
Все умолкли. Макс Кесслер и Гэннибэл Пейтон вошли в шлюпку, вынесли тела погибших и положили на ковер фиолетового мха. Когда за пять секунд до того, как шлюпка оторвалась от обломка корпуса корабля и ушла в космос, Кесслер втащил их в тамбур, им уже ничем нельзя было помочь. Теперь они лежали на мху чужой планеты, и с неба на них злобно пялилось огромное голубое солнце, придавая их коже жуткий зеленоватый оттенок.
В числе немногих имевшихся на космошлюпке аварийных инструментов была лопата. Сменяя друг друга, они вырыли две могилы в темно-красной почве, которая пахла старым проржавевшим железом. Потом опустили тела в эти ямы, ставшие местом их последнего упокоения; Малыш Ку с непроницаемым лицом наблюдал за происходящим, а миссис Михалич громко сморкалась.
Держа в руке фуражку с глянцевым козырьком, Саймс поднял взгляд к пламенеющему небу и произнес:
— Флеерти был католик. Когда он скончался, рядом с ним, 1е было священника. Господь, ведь ты не осудишь его за это, правда? Тут нет его вины.
Он умолк, смущенный своей ролью и громкими неудержимыми всхлипываниями миссис Михалич. Однако взгляд его по-прежнему был обращен к небу.
— Что касается Мадоча, то он был неверующий и не скрывал этого. Но человек он был хороший, такой же, как Флеерти. Они оба были честные, порядочные люди. Господь, прости им те незначительные прегрешения, которые могут умалить их достоинства, и даруй им отдохновение в последней гавани добрых моряков
Мистер Михалич пытался успокоить жену, похлопывая ее по плечу и приговаривая:
— Ну, мамушка, ну, полно дебе.
Помолчав немного, Саймс произнес:
— Аминь! — и надел фуражку.
— Аминь! — тихо повторили остальные.
— Аминь! — пролепетал Малыш Ку с видом человека, который изо всех сил старается вести себя уместно и пристойно.
Фини обнюхал могилы, по очереди подошел к каждому из безмолвно стоявших вокруг них людей и тоскливо завыл.
Снаряжение космошлюпки было непоправимо скудным. Впрочем, винить в этом было некого. В момент катастрофы суденышко как раз проходило еженедельную ревизию. Когда корпус «Стар Куин» раскололся от удара, большая часть инвентаря, входившего в обязательное снаряжение космошлюпки, лежала в коридоре корабля. Даже контейнеры с топливом не успели дозаправить.
Ни масок. Ни баллонов с кислородом. Ни портативного лучевого оружия. Один карманный компас, да и тот с разбитой шкалой. Радиопередатчик, не работавший из-за какой-то загадочной неисправности, которую в два счета ликвидировал бы Томсон, не плыви его труп вместе с остальными в космосе. Три автоматических пистолета, коробка с зарядами, солидный аварийный запас продовольствия, несколько металлических инструментов — среди них полдюжины тяжелых, острых, как бритва, мачете. И ничего больше.
Саймс надел пояс с пристегнутым к нему пистолетом и сказал:
— Себе я беру это оружие и компас. Мы пойдем цепочкой — я впереди, а вы, по одному, следом за мной. — Его взгляд остановился на Кесслере. — Если в пути нас подстерегает какая-нибудь опасность, первый удар я возьму на себя. И не исключено, что при этом погибну. Тогда, Макс, руководство нашим отрядом перейдет к тебе. — Он бросил ему автомат. — Держи. А пока пойдешь последним и будешь охранять нас с тыла.
Саймс внимательно оглядел остальных, прикидывая, кому отдать третий пистолет. Молит с его на редкость могучим телосложением нуждался в нем меньше всех — и мачете могло стать в его руках грозным оружием. На ту же мысль наводило черное тело. Пейтона с великолепно развитой мускулатурой. Что до Михаличей, то если они и умеют стрелять из пистолета, едва ли в острой ситуации возьмут точный прицел. А Фини, даже если б захотел, не мог пустить в ход оружие.
Оставались Сэмми Файнстоун и Малыш Ку. Последний был ростом поменьше и, как член экипажа, наверняка обучен обращению с огнестрельным оружием. Малыш Ку при случае смекнет, куда нацелить дуло перед тем, как спустить курок. Третий автомат Саймс отдал Малышу Ку.
— Остальным — взять эти палаши, — приказал он, кивнув в сторону мачете. — Поделите между собой провиант с таким расчетом, чтобы на долю каждого пришлось столько, сколько по силам нести. Наполните фляги водой из резервуара космошлюпки. И в путь.
Они сделали все, что им было велено, каждый вскинул на спину свою ношу, с тревогой посматривая на поджидавшие их джунгли и в душе протестуя против необходимости покинуть убежище, которым стала для них космошлюпка. Всю эту ужасную неделю небольшой металлический цилиндр был для них домом, созданной человеком крепостью, которая защищала их от космоса, столь внезапно обрушившего на них свой гнев. Им казалось черной неблагодарностью покинуть ее, обречь на медленную гибель.
Поняв их чувства, поскольку сам он в какой-то степени разделял их, Саймс сказал:
— Если мы доберемся до спасательной станции, они пошлют сюда геликоптер с запасом горючего и приведут суденышко в порядок. Оно слишком дорого стоит, чтобы бросить его здесь на съедение ржавчине.
Это их немного успокоило. Они тронулись с места, и держа путь на север, зашагали по неизвестно кем или чем проложенной тропинке шириной в ярд. Саймс с автоматом в руке возглавлял шествие. За ним следовали Гэннибэл Пейтон и Фини. Потом один за другим шли Малыш Ку, чета Михаличей, Сэмми Файнстоун, Билл Молит и Макс Кесслер.
Со всех сторон их теперь окружали джунгли — безудержный разгул красок с преобладанием темно-зеленого цвета, местами почти черного. Растительность защищала их от свирепого голубого солнца, однако кое-где оно проникало сквозь редкие просветы между ветвями, разрезая гущу листвы сверкающими столбами света, как лучами прожекторов.
Они прошли милю, спотыкаясь о корни деревьев и путаясь в стеблях ползучих растений, сворачивая вместе с тропинкой то вправо, то влево, рассекая мачете перекинутые через нее плети лиан, похожие на толстые веревки. Иногда куски их, извиваясь, уползали прочь, как обрубки червей.
Цепочка людей вдруг остановилась, и Саймс, обернувшись назад, крикнул:
— Берегитесь этой цветущей орхидеи — она чуть было не укусила меня!
Они побрели дальше. Тропинка резко сворачивала влево, и на самом ее изгибе стояло гигантское растение, все в малиновых раструбах огромных цветов. Молит видел, с каким ужасом, стараясь держаться от него подальше, обходит куст миссис Михалич. Глаза ее были широко раскрыты, очки в металлической оправе сползли на нос. Муж подбадривал ее, хоть и волновался не меньше.
— Уше взе, мамушка. Не нушна зебя безбокоидь. Ты уше броходидь.
— Я безбокойзя за тебя, Григор. Иди быздро!
Григор, как и она, бочком обошел куст, ни на секунду не спуская с него глаз и двигаясь на возможно большем от него расстоянии, но с таким расчетом, чтобы не подставить себя под удар сзади.
Сэмми Файнстоун осторожно приблизился к повороту, замедлил шаг и, рванувшись, одним отчаянным скачком обогнул куст.
Презрительно фыркнув, Молит поднял руку с готовым к удару мачете и пружинистой походкой направился к кусту. Теперь он видел, что несколько малиновых раструбов, напрягая стебли, с жадностью тянутся к тропинке. Один цветок, срубленный ножом Пейтона в тот миг, когда он попытался напасть на Саймса, лежал на земле.
Молит поравнялся с кустом, остановился почти в пределах досягаемости и тем самым побудил растение к действию. К нему тотчас же рванулся один из цветов-раструбов. Глазам Молита на мгновение открылась обширная малиновая утроба, усеянная несметным количеством тонких игл, а в следующую секунду сверкнуло его мачете и снесло цветок со стебля. Падая, он как-то жутко всхлипнул.
Кесслер, который шел следом за Молитом, сухо сказал:
— На твоем месте я б не стал этого делать.
— Но почему? Я же не разбазариваю патроны.
— Зато ты разбазариваешь свои силы и энергию нервных клеток.
— Скажи это Сэмми. Видел, как он шпарил мимо куста? Точно струсивший заяц, ей-богу! — Молит захохотал и разрубил на части |сусок стебля, который извивался на тропинке, то свертываясь 8 кольца, то распрямляясь. — У Сэмми одна забота — благополучие сыночка миссис Файнстоун, да еще его мешок с бриллиантами.
Ускорив шаг, Молит увидел впереди того, о ком они только что говорили. Сэмми поджидал их у следующего поворота тропинки, в его темных глазах была тревога.
— Мне вдруг показалось, будто что-то случилось.
— И ты развил бешеную деятельность, — ехидно заметил Молит.
— Я как раз собирался вернуться и посмотреть, в чем дело, но тут услышал ваши голоса.
— У тебя часом не горели уши? — осклабясь, спросил Молит.
— Нет. — На лице Сэмми отразилось недоумение. — А должны были?
— Вообще-то могли. Мы тут животики надорвали, вспоминая, как ты шустро проколесил мимо этого…
Где-то впереди, довольно далеко от них, прозвучал сердитый голос Саймса:
— Вы что там?
— Идем! — крикнул Кесслер.
И они молча пошли дальше.
Смерть посетила их ночью, когда голубое солнце уступило место трем карликовым лунам, за одной из которых тянулся обрывок тумана, точно крадущийся во мраке бледный призрак, закутанный в тончайшую полупрозрачную ткань. Звезды казались болезненно искаженными на небе, которое не желало чернеть и упрямо Хранило слабые следы опустившегося за горизонт пылающего шара.
Девять путников разожгли костер на небольшой поляне. Семеро уселись вокруг него, а двое остались стоять, бдительно следя в полумраке за тем, что происходит вокруг. Фини безуспешно пытался заснуть, клал голову на лапы, часто моргая, смотрел на пламя костра, задремывал, но не проходило и минуты, как он вскакивал, настороженно навострив уши. Беспокойство собаки передавалось людям, у которых и без того было тревожно на душе.
Настроение у всех было подавленное. По приблизительному подсчету за день они прошли миль восемь-десять. А с учетом многочисленных поворотов тропинки, которая редко шла по прямой свыше ста ярдов, они продвинулись к северу не более чем на пять-шесть миль. При такой скорости им понадобится около года, чтобы добраться до сороковой параллели.
К тому же у них не было уверенности, что с помощью карманного компаса и полагаясь на память одного-единственного человека, они окажутся тогда вблизи спасательной станции. В противном случае им еще долго придется мерить шагами саму параллель, при том условии, естественно, что, выйдя на нее, они будут знать, где находятся.
Вот если б в космошлюпке было чуть больше горючего, ну, скажем, чтобы его хватило на один орбитальный облет планеты. Или если б радиопередатчик продолжал работать после посадки и посылал в эфир сигнал бедствия до тех пор, пока по этому сигналу их местоположение не запеленгует спасательная станция. Если б только вместе с ними спасся Томсон или один из младших радистов, который сумел бы починить передатчик, что дало бы им возможность остаться возле космошлюпки, пока за ними не прилетят со станции…
Из этих «если бы» складывался длинный наводящий тоску перечень В романах иногда пишут о людях, которые знают все. На самом же деле таких людей не больно-то много, а то и совсем нет Первоклассный инженер мало что знает об астронавигации или не знает ровным счетом ничего; опытный офицер космофлота слабо разбирается в радиотехнике либо вообще в ней не смыслит. Каждый должен выжать все возможное из того, чем располагает. На большее человек не способен
А чем, спрашивается, располагает Гэннибэл Пейтон, кроме большого толстогубого рта для пожирания драгоценных продуктов? Чем располагают эти Михаличи, кроме усталых натруженных ног, из-за которых все они вынуждены идти медленнее? Какая польза от Сэмми и Малыша Ку? Да ведь у них нет ни крупицы знаний, которые помогли бы найти выход из положения, ничего, кроме желания, чтобы их заботливо привели за ручку в безопасное место, если такое вообще возможно.
Билл Молит, лежа на боку, прокручивал в мозгу эти невеселее мысли и ждал, когда наконец заснет, а сон все не приходил. В свете костра видна была полуголая танцовщица, вытатуированная на его волосатой руке. Поиграв мускулами, он заставил ее разок-другой соблазнительно вильнуть бедрами. Пальцы его вытянутой руки почти касались лежащего рядом острого блестящего мачете.
Справа от него иногда вспыхивали два маленьких красных шарика — это то открывал, то закрывал глаза Фини. А по ту сторону костра Молит видел развалившихся на земле в нелепых позах Михаличей: веки сомкнуты, рты разинуты Если б не потрескивание и шипение огня, он наверняка услышал бы, как они храпят. «Точно свиньи, — подумал он, — которые вперевалку топают по двору в надежде набрести на корыто с отбросами»
Из полумрака вынырнул Кесслер, неслышно ступая, подошел к костру и подбросил в него хворост и две гнилые ветки. Сырое дерево зашипело, затрещало, и во все стороны полетели искры. А Кесслер вернулся на свой сторожевой пост в тени деревьев. Время все ползло да ползло, и две луны теперь стояли низко над горизонтом, а третья лениво тянула полупрозрачный шлейф через зенит.
Из чащи доносился непонятный шорох и шелест. Слабый, но едкий запах, просачивающийся из джунглей на поляну, усилился, когда едва слышные звуки приблизились. Этот запах чем-то напоминай тяжелый дух, который исходит от коз, распарившихся на летнем солнцепеке. Похрустывание и шуршание слышались совсем близко, те же звуки, удаляясь, доносились со значительного расстояния, и это наводило на мысль, что производит их нечто невероятно длинное.
Ненадолго все стихло, только потрескивали, выплевывая искры, горящие ветки, да иногда, словно чуя недоброе, скулил Фини.
Из полумрака украдкой нацелились на поляну органы внезрительного восприятия, обследовали ее, костер, спящих и тех, кто бодрствовал на сторожевой вахте. Существо, затаившееся в тени, приняло решение.
Стремительный бросок вперед, треск попавшейся на пути ветки и примятого к земле кустарника, отчаянный вопль Кесслера и резкий щелчок выстрела. Начиная от края поляны на протяжении трехсот ярдов в глубь чащи закачались деревья и полег измолоченный подлесок.
Только обнаружив, что он, ошеломленный, уже стоит и держит в руке мачете, Молит понял, что ему в конце концов удалось заснуть. Он вспомнил, как, вздрогнув, внезапно проснулся от того, что кто-то криком подал сигнал тревоги и выстрелил. А мгновение спустя над ним пролетело гибкое черное тело со стиснутым в кулаке ножом. Это бросился в бой Пейтон.
Молит прыгнул вслед за ним туда, где в джунглях шла борьба, даже не посмотрев, что делают другие. Пистолет продолжал стрелять, озаряя тьму неяркими бледно-желтыми вспышками света. Вдруг в ночи раздался какой-то хриплый кашель, треск ломаемых веток и шелест осыпающихся листьев.
И тут, словно в кошмарном сне, Молит заметил стоящего рядом Саймса, который держал факел из пылающего хвороста. В зыбком свете они увидели свернувшееся кольцами чудовище толщиной фута в четыре, которое быстро скользило назад, в темноту Омерзительно извиваясь, эта живая спираль тащила за собой массивную безглазую голову, отдаленно напоминавшую усеянную бородавками тыкву. Из небольших отверстий и резаных ран на голове сочилась молочно-белая жидкость.
В нескольких шагах от них, нагнувшись над неподвижным телом Пейтона и изрыгая проклятия, стоял Кесслер Он подхватил тело под мышки, Молит взял его за ноги, они отнесли Пейтона на поляну и положили около костра, Саймс опустился рядом с ним на колени и принялся его осматривать.
— Эта тварь потихоньку подкралась и схватила меня, — размахивая автоматом, рассказывал Кесслер, еще не оправившийся от потрясения. — Когда она потащила меня в джунгли, я закричал и выстрелил в упор в ее отвратительную голову. Гэнни перепрыгнул через костер и спящих и, как безумный, набросился на чудовище. Он попытался отсечь ему голову. Тогда оно отпустило меня, обвилось вокруг Гэнни, проволокло его ярдов двадцать и бросило. Я выстрелил еще два раза, прямо в его морду, но, видно, это мало что дало… — Он вытер лоб, но на нем тут же выступили свежие бусинки пота. — Если б не Гэнни, я сейчас был бы уже у него в брюхе и в миге отсюда.
Миссис Михалич начала перевязывать глубокую рваную рану на правой руке Пейтона. Где она раздобыла бинт, осталось загадкой. Во всяком случае не в походной аптечке. Вероятно, она оторвала полоску ткани от своего нижнего белья. Миссис Михалич раскачивалась взад-вперед и что-то тихонько напевала распростертому перед ней черному телу, без чьей-либо просьбы делая то, что посчитала нужным.
Саймс осторожно тронул ее за плечо и сказал:
— Очень сожалею, но вы тратите время впустую. Он мертв. Насколько могу судить, у него перелом шейных позвонков.
Она медленно поднялась на ноги, посмотрела на него, потом перевела взгляд на тело Пейтона. В ее глазах за толстыми стеклами очков сперва отразилось недоверие, потом из них вдруг хлынули слезы. Она попыталась совладать с собой, но не смогла. Тогда она сняла очки и стала молча вытирать глаза. Саймс взял ее за руку и отвел от мертвого. Наблюдавший за ними Молит повернулся к Кесслеру.
— Удачно же ты вывернулся, а?
— Удача тут ни при чем, — буркнул Кесслер.
Он достал лопату и принялся рыть яму под высоким деревом.
Они обыскали Гэннибэла Пейтона, чтобы узнать имя и место жительства ближайших родственников, потом похоронили его. Кесслер сделал грубый деревянный крест и установил на могиле. Саймс, стоя навытяжку, с фуражкой в руке, попросил небо принять душу одного из своих сыновей.
— Аминь! — гаркнул Молит.
— Аминь, — эхом повторил за ним Малыш Ку.
И все остальные.
Миссис Михалич снова заплакала.
На следующий день их тропинка начала отклоняться к западу. Они вынуждены были свернуть на другую, которая вела севернее. Немного погодя тропинка стала пошире, и они зашагали быстрей. Подавленные трагедией минувшей ночи, все держались ближе друг к другу и шли в том же порядке, что и накануне, только Фини бежал сегодня впереди, рядом с Саймсом.
Тропа медленно, но упрямо поднималась в гору. Джунгли вокруг были такие же непроходимые и грозные, но уменьшилось количество раскидистых деревьев. Просветы в листве стали шире и попадались все чаще, и на освещенных участках тропы жгучие лучи голубого солнца обдавали людей нестерпимым жаром. От пота у них слиплись волосы, взмокли спины. Становилось душно; казалось, будто с подъемом воздух уплотняется, а не разрежается, как того следовало бы ожидать.
Незадолго до полудня миссис Михалич отказалась идти дальше. Она опустилась на ствол упавшего дерева, лицо ее выражало тупую покорность судьбе, стекла очков запотели.
— Мои ноги.
— Боледь двои ноги, мамушка? — обеспокоенно спросил Григор.
— Мои ноги конец. — Она сбросила туфли и глубоко вздохнула. — Ходидь больше не мошно.
Тут подошел замыкавший шествие Кесслер и вернулся назад Саймс. Все столпились вокруг миссис Михалич.
— Что случилось? — спросил Саймс.
— Говорит, что у нее разболелись ноги, — ответил Молит.
— Тогда немного отдохнем, — твердо сказал Саймс, не показывая виду, насколько его огорчает эта вынужденная задержка. — Быть может, мы даже выгадаем, если будем почаще останавливаться.
— Много лудше без меня, — твердо произнесла миссис Михалич. — Вы пойдед дальше. Я оздавайзя.
— Что? Бросить вас здесь одну?
— Не одну, — заявил Григор и решительно уселся рядом с женой. — Я оздавайзя доже.
— Чтобы обречь себя на верную смерть, — с сарказмом заметил Саймс.
— Умирадь вмезде, — резко возразил Григор, точно это раз и навсегда решало вопрос.
Ее толстые пальцы с нежностью погладили его руку.
— Не нушна оздавадзя для меня, Григор. Ды иди дальше.
— Я оздавайзя, — упрямо повторил Григор.
— Мы останемся все, — заявил Саймс тоном, не терпящим возражения. Он глянул на часы — Посмотрим, в какой мы будем форме через час. А пока можно и перекусить. — Его взгляд скользнул по спутникам и остановился на Молите. Немного повременив, он раздраженно спросил: — А ты-то из-за чего маешься? Брось-ка, приятель, эти штучки! Нечего стоять с таким видом, будто вот-вот с головой да в омут!
— Я… Я…
— Послушай, Билл, — промолвил Саймс. — Если хочешь сказать что-нибудь дельное — выкладывай. А жалобы можешь оставить при себе.
Молит, вконец смутившись, выпалил:
— Давно, еще в спортивной школе, меня считали хорошим массажистом.
— Ну и что?
Стараясь не встретиться взглядом с миссис Михалич, он быстро проговорил:
— Я умею снимать усталость ног.
— Правда? — лицо Саймса засветилось надеждой. — Клянусь всевышним, это же для нас спасение. Как по-твоему, ты сумел бы помочь миссис Михалич?
— Если она разрешит мне попробовать.
— Конечно, разрешит. — Саймс взглянул на нее. — Ведь вы согласны?
— Мамушка, ды ведь зоглазная? — умоляюще спросил Григор, подтолкнув ее локтем.
— Я доздавлядь много друднозди, — запротестовала она.
— Этих трудностей, будь они прокляты, станет куда больше, если сидеть сложа руки, вместо того чтобы двигаться к цели, — отрезал Саймс и повернулся к Молиту: — Билл, постарайся помочь ей.
— Перво-наперво мне нужна чуть теплая вода, — сказал Молит. — Пожалуй, мы…
Тут его перебил Сэмми Файнстоун.
— Воды предостаточно в том ручье, что остался позади, ярдах в трехстах отсюда, — Он порылся в куче беспорядочно сваленных мешков с поклажей и нашел брезентовое ведерко. — Пойду принесу.
— Ну нет, один вы не пойдете! — с неожиданной жесткостью остановил его Саймс. — Ведро воды не стоит человеческой жизни. — Он быстро повернулся к Кесслеру. — Пойдешь с ним, Макс. На всякий случай.
Они ушли и вскоре вернулись с двумя галлонами воды, уже согретой дневным пеклом. Миссис Михалич робко опустила в ведерко свои распухшие ноги и минут двадцать они отмокали. Потом она кое-как вытерла их, и Молит зажал одну ее ногу между коленями, точно ногу лошади, которую собираются подковать.
Молит взялся за дело с профессиональной ловкостью: он сгибал и разгибал ногу, разминал суставы, массировал пальцами связки и мышцы. Прошло немало времени, пока довольный достигнутым результатом, он принялся за другую ногу и проделал с ней то же самое.
— У кого походная аптечка?
— У меня.
Сэмми передал ему сумку.
Молит расстегнул молнию водонепроницаемого чехла, быстро перебрал какие-то пакетики, свертки, банки и запечатанные пузырьки, нашел эфир и плеснул немного жидкости на обе ноги.
— Ах! — У миссис Михалич перехватило дыхание. — Она холодный, как лед.
— Быстро испаряется, — объяснил Молит.
Он открыл банку с вазелином, обильно смазал им изнутри ее туфли на толстой подошве, хорошенько отбил деревянной палкой пропитавшуюся жиром кожу, еще раз смазал туфли изнутри вазелином и стал сгибать и разгибать то одну, то другую подошву, пока ему не удалось при сгибании легко свести носы туфель с каблуками. Тогда он отдал их миссис Михалич.
— Примерьте. Только туго не зашнуровывайте. Пусть они сидят посвободнее.
Она обулась, как он велел, встала и немного прошлась. Ее глаза засияли от восторженного удивления, и впервые Молит заметил, что они у нее ясные и голубые, как у куклы.
— Зами-ша-дильна! — сообщила она. Она сделала еще несколько шагов, радуясь, как ребенок, словно каким-то чудом ей достались новые ноги. — Мой большой зпазиба!
— Мой доше, — с огромным облегченим проговорил Григор.
— Да будет вам, — сказал Молит. — Не за что.
Дня два назад он бы рявкнул: «Нишиво ездь за шиво зпазиба», А сейчас у него почему-то язык не повернулся сказать что-нибудь эдакое. Широкое крестьянское лицо Григора выражало такую трогательную благодарность. А в мозгу Молита снова и снова, сменяя друг друга, звучали услышанные им недавно фразы:
«Удача тут ни при чем».
«Ведро воды не стоит человеческой жизни».
«Много лудше без меня».
«Я оздавайзя».
И они действительно собирались остаться одни в этих страшных джунглях, чтобы бок о бок ждать неминуемой гибели.
Да, век живи, век учись…
День четвертый, пятый, шестой, седьмой. Длина всего пройденного пути неизвестна. Продвинулись к северу миль на пятьдесят. Они брели так неделю, но им казалось, что прошел уже месяц, а то и больше. В их представлении покинутая ими космошлюпка находилась все равно что на другой планете.
А на рассвете восьмого дня Саймс заставил их пуститься в путь пораньше, пребывая в милосердном неведении, что пробил его час. Он опять свернул на боковую тропинку: если верить компасу, идти по ней было для них удобнее, чем по той, по которой они шли накануне. Они двигались довольно быстро, чтобы успеть пройти возможно большее расстояние до того времени, когда солнце достигнет зенита и вновь примется жечь их беспощадными лучами.
Во время дневного привала Малыш Ку вдруг оставил еду, вылез из-под дерева, в тени которого они сидели, и попытался взглянуть на невыносимо сверкающее небо.
Зашевелился и Фини: сел, навострил уши и жалобно заскулил.
— Что-нибудь неладно? — спросил Саймс, хватаясь за свой пистолет.
— Мало-мало слышно звук, высоко-высоко. — Малыш Ку вернулся в тень, сел и с бесстрастным лицом снова принялся есть, — Вроде моя его слышать вчера или позавчера. Моя не уверена.
— А какой он, этот звук?
— Уйоум-уйоум-уйоум! — продемонстрировал Малыш Ку.
— Что? А ну-ка еще раз.
— Уйоум-уйоум! — послушно повторил тот.
— А я ничего такого не слышал, — сказал Саймс.
— Я тоже, — поддержал его Кесслер. — Впрочем, слух у него наверняка получше, чем у нас.
— Очень-очень хорошая слух, — заверил Малыш Ку.
Билл Молит вышел из тени дерева, посмотрел из-под руки на небо и, разочарованный, вернулся назад.
— Мне показалось, что он подражает звуку летящего геликоптера.
— И мне.
Саймс пристально вгляделся в слепящее небо.
— Нам только галлюцинаций не хватало, — сказал Кесслер. — С чего бы здесь взяться геликоптеру? Спасательная станция не получила от нас сигналов с просьбой о помощи. У нас ведь не было возможности послать их.
— А не мог ли Томсон послать сигнал бедствия со «Стар Куин» до того, как его передатчик разлетелся вдребезги?
— Нет. Метеорит отправил его на тот свет мгновенно.
— Едва ли это был геликоптер, — решительно сказал Саймс и вернулся к прерванной еде.
— Я тоже так думаю.
— Моя слышать звук, — упорствовал Малыш Ку. — Уйоум-уйоум.
Больше они об этом не говорили. Звук не повторился, а если и повторился, они его не услышали. Билл Молит провел с миссис Михалич очередной сеанс лечения, который стал теперь ежедневным ритуалом. У Сэмми всегда наготове была вода, вазелин, эфир. Григор благодарил Молита взглядом. Миссис Михалич всякий раз неизменно произносила:
— Зами-ша-диль-на! Мой большой збазиба!
К вечеру цепочка людей неожиданно остановилась, да в таком (месте, где особенно густо переплелись ветви и стебли окаймлявшей тропинку растительности. Фини надрывался от лая. Саймс с собакой уже скрылись за крутым изгибом тропинки, а Малыш Ку задержался у самого поворота.
— В чем дело, Эликс? — крикнул Кесслер, который шел позади всех.
В голосе Саймса, когда он ответил ему, звучали сомнение и настороженность.
— Да вот Фини разошелся. Так передо мной и выплясывает. — И тоном повыше: — Уймись ты, кобель безмозглый, чего доброго порвешь мне штанину!
— Ты там поосторожнее, Эликс. Этот пес не дурак.
— Знаю. Только понять не могу, почему он так бесится.
— Нет ли чего подозрительного впереди?
— Ровным счетом ничего. Мне отсюда виден весь путь до следующего поворота. Тропа свободна.
— Нам нельзя возвращаться! — крикнул Кесслер. — Мы должны идти только вперед. Не трогайся с места. Мы подтянемся к тебе и, что бы там нас ни ожидало, встретим это вместе,
— Ничего не получится, — донесся голос Саймса. — Мы все на тропе не поместимся. Придется мне действовать одному.
— Может, опасность миновала? — с надеждой предположил Кесслер. — Ведь Фини вроде бы успокоился.
Его слова тут же опроверг яростный захлебывающийся лай.
Саймс упавшим голосом произнес:
— Слышали? Это я попытался шагнуть вперед.
— Мне не нравидзя, — заявила миссис Михалич, проявив неожиданное чутье. — Лудше бы…
Она умолкла, потому что снова заговорил Саймс, на этот раз обращаясь к Малышу Ку, единственному, кто его сейчас видел.
— Подстраховывай меня. Понравится это Фини или нет, а я все-таки двинусь вперед.
В тот же миг Фини залился таким бешеным лаем, как никогда прежде, но чуть погодя лай этот перешел в жуткий вой убитого горем пса. Одновременно раздался странный треск, шум точно от обвала и короткий приглушенный вскрик Саймса. Потом наступила тишина, нарушаемая только жалобным повизгиванием собаки.
Малыш Ку оглянулся назад и сказал:
— Упала в яма.
Сунув Сэмми свой пистолет, Кесслер прохрипел:
— Стой здесь и охраняй нас с тыла.
Он, а следом за ним Молит обогнали остальных и выскочили за поворот. Впереди, в четырех-пяти ярдах от них во всю ширину тропинки, пересекая ее, зияла черная яма. По эту сторону ямы вдоль ее края метался Фини, издавая горлом какие-то непривычные звуки: стоны вперемежку с рычанием. Веки его покраснели, шерсть на загривке вздыбилась.
Бросив на землю мачете, Молит лег на живот и осторожно пополз к неровному краю обвала.
— Держи меня за ноги, слышишь?
Он потихоньку, дюйм за дюймом, продвигался вперед, попутно сильным шлепком отбросил в сторону Фини, наконец подполз к яме, и под его тяжестью земля на ее краю осела и начала осыпаться. Глянув вниз, он увидел лишь беспросветный мрак.
— Эликс!
Никакого ответа.
— Эликс!!!
Молчание.
Еще громче:
— Эликс, ты жив?!
Снова ничего, только с большой глубины доносилось слабое непонятное постукивание. Молит ощупью нашел рядом с собой камень, бросил его в яму и начал медленно считать. Ему показалось, что время тянется бесконечно долго, пока он наконец не услышал, как камень упал на дно. Постукивание и шуршание снизу сразу же стали громче. Эти звуки навели его на мысль о чем-то огромном, одетом в хитиновый панцирь. О гигантском крабе.
— А может, упав, Эликс потерял сознание, — нарушил молчание Кесслер, который, вцепившись в ботинки Молита, находился в двух ярдах от ямы.
— Боюсь, дело тут похуже.
— Он мертв?
— Надеюсь.
— Ты что, спятил? Как это понимать: ты надеешься, что он мертв?
— Яма очень глубокая, — ответил Молит. — Это ловушка. А на дне какое-то чудовище поджидает добычу.
— Ты в этом уверен? — Кесслер дышал с трудом.
— Я слышу, как оно там шевелится.
— Моя тоже слышит, — подтвердил Малыш Ку с невозмутимым выражением на плоском смуглом лице. — Она делает «стук-стук»
Кесслер оттащил Молита назад. Тот встал и стряхнул с себя землю.
— Чтобы спуститься в эту яму, нам понадобится большой моток веревки.
Кесслер лег животом на тропинку и сказал:
— А теперь ты меня держи. — Он пополз вперед, и когда его голова оказалась над ямой, во весь голос крикнул вниз:
— Эликс! Эликс! Ты меня слышишь?
Из зловещей черноты не последовало никакого ответа — оттуда слышались только звуки, которые издает при движении существо, одетое в панцирь. Кесслер ползком вернулся назад, встал на ноги и вытер с лица пот. У него был вид человека, которому наяву снится кошмарный сон.
— Мы не можем уйти, не попытавшись сделать хоть что-нибудь.
— Связать стебли и получайся длинный-длинный веревка, — предложил Малыш Ку. — Моя пойдет вниз.
— Тебе даже из бумажного кулька не выбраться, — зарычал на него Молит. — Если уж кто спустится в эту яму, так только я.
— Много вес, — решительно возразил Малыш Ку, бесстрашно взирая на широкую волосатую грудь Молита. — Слишком много.
— Он прав, — сказал Кесслер. — Ты тяжелей его вдвое. Спуститься в эту преисподнюю должен самый из нас легкий.
— Значит моя, — заявил Малыш Ку, рассматривая такую возможность с вежливым безразличием.
Потрясенный Кесслер был на грани отчаяния.
— Если Эликс действительно погиб, командую теперь я, — продолжал он. — А у меня нет полной уверенности, что Малышу Ку следует спускаться в эту яму.
— Почему? — спросил Молит.
— Это может привести к еще одному несчастному случаю. Кроме того, если на дне засела какая-то тварь, ясно, что для обороны ему недостаточно иметь при себе только мачете. Он должен будет прихватить и пистолет. Один мы уже потеряли. Он внизу, с Эликсом. А если мы потеряем и второй…
— Останется один-единственный, — подсказал Молит. — Тот, который ты пока отдал Сэмми.
Кесслер удрученно кивнул.
— С одним пистолетом и без компаса наши и без того ничтожные шансы добраться до станции практически сведутся к нулю.
— Есть компас, — сообщил Малыш Ку, показывая прибор, о котором шла речь. — Она падать возле яма. Моя поднимать.
Вид компаса несколько успокоил Кесслера, и он наконец принял решение.
— Риск — благородное дело. Спустим его в яму с горящим факелом, но лишь до той глубины, с которой удастся разглядеть, что делается на дне. А потом прикинем, можно ли тут что-нибудь предпринять.
Обливаясь потом, трое начали поспешно рубить и затем вытягивать из окружающей их чащи тонкие, но крепкие стебли лиан.
Опоясанный петлей из стебля лианы, с пистолетом в правой руке и тугим пучком длинных горящих прутьев в левой Малыш Ку перешагнул через край ямы. Какие бы чувства он при этом ни испытывал, на его лице ничего нельзя было прочесть. И вообще, глядя на него, можно было поручиться, что это ежедневное его занятие.
Веревка из плетей лианы медленно поползла через край ямы вниз, потрескивая и начиная угрожающе расслаиваться в местах, где были узлы. Дрожащий свет факела растворился во мраке. Финн осторожно бродил вокруг ямы, а когда его чуткие уши улавливали шум, который производило двигающееся внизу неведомое существо, он рычал и злобно скалил зубы.
Посоветовавшись, они приостановили спуск и крикнули вниз:
— Уже что-нибудь видно?
— Очень-очень темно, — приглушенным эхом прозвучал из ямы ровный, без всякого выражения голос Малыша Ку. — Должна спускаться еще.
Они осторожно отмотали еще кусок самодельной веревки, и с каждым ее ярдом, который, потрескивая и натягиваясь, скользил через край ямы, их все сильней охватывало недоброе предчувствие.
— Быстро-быстро! — поторопил их голос из ямы. — Огонь почти погаснуть. Уже рядом пальцы.
Еще шесть-семь ярдов веревки скрылось в яме. Мучительно стегнув по нервам, из глубины ямы вдруг грянула очередь выстрелов, следовавших один за другим с невероятной быстротой. Всего их было шестнадцать — столько, сколько зарядов б магазине.
Молит и Кесслер изо всех сил рванули на себя веревку, Михаличи схватились за ее конец и принялись тянуть вместе с ними. От усилий, которые они прилагали, чтобы как можно быстрее вытащить Малыша Ку на поверхность, с лица Кесслера ручьями стекал пот, могучие мускулы Молита вздулись буграми. Натянутые до предела куски лианы расслаивались от трения о край ямы. Волокнистые пряди с треском лопались, отделяясь от основного стебля. А люди все тянули эту импровизированную веревку и, затаив дыхание, молились, чтобы она выдержала, чтобы не оборвалась в последний момент.
Внезапно, как чертик из шкатулки, из ямы выскочил Малыш Ку. Он сбросил опоясывавшую его петлю, быстро вытащил из автомата пустой магазин и вставил на его место другой, с зарядами. Излишне говорить, что держался он с непостижимым спокойствием, ибо он держался так почти всегда.
— Что с Эликсом? — выдохнул Кесслер.
— Нет голова, — безо всяких эмоций ответил Малыш Ку. — Откусила животный, которая сидеть внизу.
Кесслер, которому стало дурно, спросил:
— А ты разглядел, что там на дне?
Малыш Ку кивнул.
— Большой животный. Вся красная. Толстый панцирь. Много-много ног, как паук. Два глаза — вот такие! — разведя руками, он показал, что они были дюймов восемнадцать в диаметре. — Плохой глаза. Смотреть на меня как на еще одна кусок мяса. — Он с благодарностью взглянул на свой автомат. — Моя их вышибать.
— Ты убил его?
— Нет, только вышибать глаза. — Он указал на яму. — Сейчас она двигаться туда-сюда. Вы слушать!
Они прислушались, и их уши уловили постукивание, глухие удары и какие-то царапающие звуки, словно нечто громоздкое и неуклюжее пытается выкарабкаться из ямы и каждый раз обратно падает на дно.
— Какой страшный конец! — воскликнул глубоко потрясенный Кесслер. — Какой страшный конец! — В бешенстве он ударом ноги зашвырнул в яму кусок гнилого высохшего дерева. И тут его осенило. — А мы ведь можем отомстить за Эликса; хоть это в нашей власти.
— Уже отомстила, — негромко произнес Малыш Ку. — Вышибать глаза.
— Этого мало. Слепое или зрячее, чудовище живо, сидит в яме и может сожрать Эликса. Мы должны его убить.
— Каким же образом?
— Накидаем в яму побольше сухой травы, потом бросим вязанку хвороста и факел. И поджарим его заживо.
— Есть способ получше. — Молит указал на большой валун, полускрытый густой растительностью. — Если б нам удалось сдвинуть его и перевалить через край ямы, мы бы эту тварь расплющили.
С бешеной энергией они стали рубить преграждавшие им путь растения, зашли за камень и дружно навалились на него. Камень дрогнул, приподнялся и перевернулся вверх основанием. На обнажившейся земле извивались толстые ярко-желтые личинки.
Еще одно усилие, и камень, покатившись, оказался в футе от ямы. Люди прислушались, желая убедиться, что намеченная жертва все еще там. Из глубины по-прежнему доносились скребущие звуки и возня. Камень перевалился через край ямы, увлекая с собой комья сухой земли. Казалось, он летел вниз невероятно долги, но в конце концов они услышали звук его падения, сопровождавшийся громким хрустом и всплеском, точно камень раздавил нечто мягкое и водянистое, заключенное в твердую оболочку. Потом наступила тишина.
Кесслер торжественно отряхнул руки, как бы говоря: «Вот так-то». Он взглянул на компас и скрылся за поворотом тропинки, чтобы позвать остальных.
Теперь их отряд возглавил Кесслер, рядом с которым бежал Фини. За ними следовал Малыш Ку, потом шли Михаличи и Сэмми Файнстоун. В арьергарде шествовал вооруженный мачете Билл Молит.
К вечеру десятого дня упала миссис Михалич. Упала, как подкошенная, не издав ни звука, ни подав никакого знака, — только что она ковыляла своей тяжелой неуклюжей походкой, а в следующий миг лежала на тропинке, точно выброшенный кем-то узел тряпья.
Отчаянный крик Григора «Мамушка!» остановил движущуюся цепочку людей.
Они окружили ее, подняли, отнесли на небольшую поляну и стали поспешно рыться в походной аптечке. Глаза ее были закрыты, а широкое лицо крестьянки приобрело багровый оттенок. По внешним признакам невозможно было определить, дышит она или нет. Кесслер взял ее за запястье, но не смог нащупать пульс. Помрачнев, они обменялись беспомощными взглядами: врача среди них не было.
Кто-то положил ей на лоб мокрую тряпицу. Еще кто-то поднес к ее носу бутылочку с ароматическими солями. Третий похлопал ее по щекам и принялся растирать ее короткопалые, загрубевшие от черной работы руки. Отчаянными усилиями они пытались вернуть ее в этот полный трудностей суматошный мир, который она так внезапно покинула, но все их старания были тщетны.
Наконец Кесслер снял фуражку и произнес, обращаясь к белому как мел, потерявшему дар речи Григору:
— Сочувствую вам! Глубоко сочувствую!
— Мамушка! — душераздирающим тоном вымолвил Григор. — О, моя бедная замученная… — Дальше он пробормотал что-то на непонятном для остальных и изобиловавшем гортанными звуками языке, упал на колени, обнял жену за плечи и изо всех сил прижал к себе. Рядом на земле лежали ее растоптанные очки, до которых теперь никому не было дела, а Григор все сжимал ее в объятиях, словно никогда не собирался выпустить ее из рук, Никогда.
— Моя маленькая Герда! О, моя…
Пока Григор, сломленный горем, навсегда прощался с половиной своей жизни, своей души, с половиной самого своего существа, остальные отошли на несколько шагов и, держа наготове оружие, повернулись лицом к джунглям. Потом они бережно отвели Григора в сторону, а ее похоронили под тенистым деревом и поставили на могиле крест.
Часа через два, пройдя еще семь миль, они расположились на ночлег. За все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как автомат, ничего не слыша, ничего не видя, безразличный к тому, куда он идет и дойдет ли когда-нибудь до цели.
При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал;
— Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
Григор ничего не ответил. Он пристально глядел на пламя, но перед глазами его была тьма.
— Она ушла быстро, с незамутненной душой, самым легким путем, — утешал его Сэмми. — У нее ведь было больное сердце, верно? — Не получив ответа, он продолжал: — Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг начинала задыхаться и прижимала руку к левому боку. Я-то думал, что, может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему она нам об этом не сказала?
— Не ходела деладь друдноздь, — безо всякого выражения произнес Григор.
Это он в первый раз заговорил после ее погребения.
И в последний.
Никогда больше он не вымолвил ни слова.
К четырем часам утра в лагере его уже не было. Когда две луны стояли еще высоко, а третья склонилась к горизонту, Кесслеру надоело неподвижно стоять на посту, и он, тихо ступая, обошел вокруг лагеря и увидел, что место, где до этого спал Григор, пустует. Кесслер не поднял тревогу сразу: для людей отдых и сон были настолько необходимы, что нельзя было будить их, предварительно все не обдумав. Поэтому он, осторожно перешагивая через спящих вповалку людей, вначале обыскал лагерь и прилегающую к нему местность.
Григора нигде не было.
Со всех сторон их грозно обступали джунгли. Какое-то фосфоресцирующее существо, широко раскинув крылья, бесшумным призраком пронеслось между верхушками деревьев. Кесслер поразмыслил над создавшимся положением. Как и когда удалось Григору скрыться, установить было невозможно. Он мог уйти и час назад, и раньше. А теперь он, возможно, находился в нескольких милях от лагеря, если, конечно, еще был жив.
Зато угадать, куда он ушел, было несложно. Так что же делать? Если он, Кесслер, отправится в погоню один, ему следует разбудить кого-нибудь из спящих, чтобы тот сменил его на вахте. И тогда их маленький отряд на время разделится, а это вдвое увеличит вероятность нападения какого-нибудь существа, а то и нескольких, которые, вполне возможно, все эти одиннадцать дней незаметно следят за людьми в ожидании такого благоприятного случая; это снизит их обороноспособность. При таких плачевных обстоятельствах их сила в единстве. Разобщенность может привести к катастрофа. С большой неохотой Кесслер вынужден был принять единственное приемлемое решение: он разбудил всех.
— Григор ушел.
— Когда?
— Не знаю. Либо он бесшумно уполз с поляны, когда я стоял спиной к лагерю, либо его уже не было здесь, когда я заступил на вахту, а я этого не заметил. — Он угрюмо уставился на костер. — Мы не можем бросить его на произвол судьбы в этом страшном лабиринте.
— Я схожу и приведу его, — вызвался Сэмми, подняв с земли свое мачете.
— Для нас слишком большая роскошь по очереди б одиночку рисковать жизнью, — заявил Кесслер, отвергая его предложение. — Вперед ли, назад ли, но пойдем мы все вместе.
Билл Молит поднялся на ноги, взвалил на спину свой тяжелый мешок, широко зевнул и схватил мачете.
— Тогда это вопрос решенный. Мы все пойдем обратно. Идти нам всего-навсего миль семь. А что такое семь миль? — Он снова зевнул и сам ответил на свой вопрос: — Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
Каждый вскинул за плечи свою ношу, и они отправились в путь, держа наготове пистолеты и мачете. Пламя покинутого ими костра померкло вдали. Фини бежал впереди, то и дело к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно рыча.
Григор лежал на поляне, тело его было сведено судорогой, ноги подтянуты к подбородку, в левой руке зажат наполовину пустой пузырек из походной аптечки. Его откинутая правая рука покоилась на свежем могильном холмике, словно оберегая его. Головой он уткнулся в землю у основания деревянного креста.
Они достали лопату, и, выполняя желание Григора, опустили его во тьму рядом с «маленькой Гердой». Ведь именно за этим он шел сюда сквозь ночь чужой планеты.
Кесслер записал в своем дневнике: «День тринадцатый. К северу продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее».
Около ста миль за тринадцать дней. Не густо. Неужели эти проклятые джунгли никогда не кончатся?
Кесслер разорвал пакет с пищевым концентратом, бросил его Фини, вскрыл еще один для себя и принялся медленно есть.
— Одно утешительно — если, конечно, это можно счесть утешением: после каждой еды наш груз становится чуть легче.
— А вокруг тьма-тьмущая всяких плодов и корений, — заметил Молит. — Я знаю правило номер один: не ешь того, о чем доподлинно не известно, что это съедобно. Кара за непослушание может оказаться такой ужасной, что захочешь — не придумаешь… Однако рано или поздно нам придется рискнуть.
— Не кушать — умирать медленно, — изрек Малыш Ку. — Кушать что нельзя — умирать быстро.
— Да ты, приятель, еще мечтать будешь, как бы быстрей подохнуть, — не уступал Молит. — Вот на кое-каких планетах есть плоды с виду сочные, вкусные, а съешь, и тебя так скрутит, что пятки под мышками застрянут.
— Покойнику в такой позе нужна могила покороче, — включился в разговор Сэмми Файнстоун. — Работы почти вдвое меньше. Такую смерть можно считать экономически выгодной.
Молит внимательно посмотрел на него.
— А я готов был об заклад побиться, что шутки от тебя сейчас не услышишь, хоть мрачной, хоть какой.
— Почему?
— Да мне думалось, что к этому времени ты или превратишься в комок нервов, или уже давно помрешь.
— А я и вправду один сплошной комок нервов, — сказал Сэмми. — Сил хватает только на то, чтобы за жизнь цепляться.
— Молодец! — похвалил его Молит. — Продолжай за нее цепляться- глядишь, и выкарабкаешься.
Кесслер раздраженно подергал свою успевшую отрасти густую бороду и сказал, обращаясь к Сэмми:
— Не думайте, что вам одному приходится постоянно тащить самого себя за волосы. Каждый из нас занимается тем же. — Он, не глядя, нашел рукой голову пса и потрепал его за уши. — Разве что за исключением Фини.
Услышав свое имя, Фини завилял обрубком хвоста.
— Ума не приложу, как ему удается вовремя обнаруживать эти ямы-ловушки, ну, вроде той, в которую упал Саймс. Он уже четыре раза предупреждал нас об опасности. Если б не он, еще кто-нибудь мог провалиться в такой колодец и стать пищей для этого красного… уж не знаю, как его и назвать.
Кесслер молча почесал Фини за ушами, погладил его по лохматой спине. И погрузился в раздумье. К этому дню число людей в отряде уменьшилось вдвое. Оставшиеся в живых глубоко переживали смерть каждого, как поистине невосполнимую утрату. Чуть погодя он встал, сознавая, что бесполезно усугублять вчерашнее горе размышлениями о бедах грядущих. Чему быть, того не миновать, хотят они этого или нет. — Нам пора.
И они тронулись дальше: Кесслер и Фини шли впереди, Молит замыкал шествие. Оба они — и тот, что шел первым, и тот, что последним, — размышляли об одном. Об одном, но по-разному, ибо мысли Молита все еще были заняты переоценкой ценностей.
Как идущий последним он, насколько позволяли частые повороты тропинки, временами видел перед собой всех остальных сразу. Поэтому он особенно четко представлял, сколько людей идет сейчас впереди него. Эта живая цепочка была вдвое длинней в тот день, когда они начали свое трагическое паломничество. Потому длинней, что с ними тогда еще шли и другие. Например, Саймс. Человек деятельный, образованный, достойный уважения. Первоклассный космонавт. Не из-за Саймса ли принимает он так близко к сердцу то, что их стало меньше?
Нет.
Ему не хватало и черномазого.
И двух тугодумов с Балкан.
А если судьба ударит их снова, ему наверняка будет не хватать и этого иудея.
И тощего китаезы.
И остроухого лохматого пса.
Его скрутит тоска по людям, по всем без исключения.
— Запомни это, Молит! — рявкнул он не себя. — Навсегда запомни!
Сэмми оглянулся через плечо.
— Ты что-то сказал?
— Это я отделываю собственную задницу — в переносном смысле, конечно, — объяснил Молит.
— И ты тоже? — удивился Сэмми. — На моей уже не осталось живого места.
В мозгу Молита это признание заняло место рядом с другой недавно полученной информацией. Значит, не только у него находятся причины давать самому себе по заднице. И другие могут заблуждаться, а потом сожалеть о допущенных ошибках.
Просто диву даешься, как много у людей между собой общего.
Самое правильное — это при жизни проявлять терпимость, а смерть встретить с достоинством. Сейчас он учится первому. А как он справится со вторым, покажет будущее.
Тропа вывела их на голую вершину холма, и в первый раз с той минуты, когда они пустились в путь, перед их взорами открылись уходящие вдаль мили поверхности планеты. В какую сторону ни глянь, повсюду она выглядела одинаково — густой однородный растительный массив, только на востоке вздымалась горная цепь, чернея на фоне пылающего неба.
Обтирая тряпкой залитое потом лицо, Кесслер проворчал:
— Когда мы были внизу, в джунглях, я мечтал выбраться оттуда хоть к черту в зубы. А теперь мне бы назад вернуться. По крайней мере там хоть есть какая-то тень.
— Звук, — объявил Малыш Ку, протянув руку к северо-западу. — Вон там, высоко-высоко. «Уйоум, уйоум!»
— Ничего не слышу. — Прикрыв ладонью глаза, Кесслер посмотрел в указанном направлении. — И ничего не вижу. — Он взглянул на остальных. — А вы?
— Я тоже, — сказал Сэмми.
— Этак на секунду мне было показалось, что я вижу там, вверху, черную точку, — неуверенно произнес Молит. — Но ручаться не стану. Должно быть, померещилось.
— А сейчас ты ее больше не видишь?
— Нет. Эта точка словно бы откуда-то вынырнула, а потом как слиняла, исчезла из виду.
— Я не намерен из-за этого трепать себе нервы, — заявил Кесслер. Он снова обтер лицо. — Еще час под этим распроклятым солнцем, и у нас начнутся галлюцинации почище. — Он двинулся вперед. — Давайте-ка спустимся отсюда в тень.
Фини залаял на торчавшую неподалеку скалу, шерсть у него на загривке стала дыбом. Кесслер замедлил шаг и, крадучись, направился к скале, держа наготове пистолет. Фини стремительно обогнул ее и зарычал как лев. Какое-то существо, похожее на десятиногую ящерицу, волнообразно изгибая тело, умчалось длинными прыжками прочь и исчезло за гребнем холма. Разочарованно ворча, Фини приплелся обратно.
— Оно же восемь футов длиной, из них половина — зубастая пасть. — Кесслер презрительно фыркнул, — И удирает от лая собаки.
— А может, оно органически не переносит резкие звуки, — предположил Сэмми. — И если б Фини так не разлаялся, оно б его вмиг проглотило.
— Меня просто из себя выводит зловещая тишина на этой чертовой планете, — сказал Кесслер. — На Земле в таких джунглях ад кромешный, оглохнуть можно. Стрекочут цикады, без умолку тарабарят обезьяны, кричат попугаи — всего не перечесть. А здесь все живое не производит никакого шума. Огромные змееподобные существа ползают совершенно беззвучно. Гигантские красные пауки сидят в ямах-ловушках и не шелохнутся. Во время моих ночных дежурств я видел множество каких-то тварей, а иной раз только ощущал их присутствие, и все они крались по лесу с такой осторожностью, что ветка не треснет и листва не зашуршит. Это же противоестественно. Меня это угнетает.
— Давайте, запоем, — предложил Сэмми. — Это поднимет нам настроение и заодно распугает всякую здешнюю нечисть.
— А что будем петь? — спросил Кесслер.
Сэмми со всей серьезностью поразмыслил над его вопросом и предложил:
— «Вьется тропка, вьется длинная». Подойдет?
Горланя эту песню, они зашагали вперед. Один Малыш Ку молчал: он не знал слов. «Тропку» сменила «Уложи меня среди клевера», за которой последовали «Песня легионеров» и еще с полдюжины других. Пение помогло им быстрей спуститься с холма в джунгли и ускорило продвижение сквозь заросли. Молит хриплым, режущим слух басом исполнил соло старинную австралийскую песенку «Как погнал наш Клэнси коров на водопой».
Допев последний куплет, Молит взялся за Малыша Ку.
— А от тебя мы даже жалкого писка не услышали. Может, споешь нам что-нибудь свое, а?
Малыш Ку застеснялся.
— Да ты смелей, — нетерпеливо настаивал Молит. — Все равно хуже меня тебе не спеть.
Преодолевая смущение, Малыш Ку неохотно повиновался, и из его рта полились какие-то резкие немелодичные сочетания звуковых полутонов. Под эти жуткие вопли в воображении остальных возникла кошка, ополоумевшая от невыносимых резей в желудке. Эта кошачья агония продолжалась несколько минут и вдруг оборвалась — как им показалось — на середине такта.
— Что все это значит? — подступил к нему Молит, играя бровями.
— Лепестки цветов, точно снежинки, медленно падают с неба и нежно приникают к светлой руке моей любимой, — с удивившей остальных беглостью бойко объяснил Малыш Ку.
— Это надо же! — воскликнул Молит. — Очень милая песенка.
Подумать только — Малышу Ку есть о ком петь песни! Такое Молиту раньше и в голову бы не пришло. Он попытался представить себе эту женщину. Вероятно, лицо у нее оливкового цвета, миндалевидные глаза, она смешливая, пухленькая, вкусно готовит; мать семерых упитанных детей. Не исключено, что телом она вдвое крупнее Малыша Ку, управляет им и хозяйством твердой уверенной рукой и зовут ее, возможно, Тончайший Аромат, или как-нибудь еще в том же роде.
— Очень, очень мило! — повторил Молит к вящему удовольствию смущенного Малыша Ку.
— Может, споем теперь «Мы идем по Джорджии»? — предложил Сэмми, которому не терпелось еще подрать глотку.
— Я уже задыхаюсь. — Кесслер яростно рубанул мачете по живой изгороди из лиан высотой в половину человеческого роста, которая перекрыла перед ними тропу. — Идущему впереди достается вся работа.
— И он берет на себя весь риск, — добавил Сэмми. — А не идти ли нам во главе отряда по очереди?
— Неплохая идея. — Кесслер прошел через отверстие в изгороди, по краям которого извивались свежие обрубки лиан. — Я обдумаю ее. Напомните мне об этом месяца через два.
Напоминать не пришлось.
Он так долго не прожил.
Тремя днями позже им вдруг повстречались таинственные животные, которые проложили в джунглях тропы. Частенько они задумывались над тем, кто мог проделать в непроходимых зарослях эти коридоры. Уж, конечно, не огромные змееподобные твари вроде той, которую пытался обезглавить Гэннибэл Пейтон. С того времени они не раз мельком видели этих животных, но те никогда не выползали на тропу и ни одно на них не напало.
К появлению в джунглях этих троп не имели отношения и похожие на ящериц существа поменьше. Их было слишком мало, да и корпус у них для этого чересчур легок. Людям давно стало ясно, что извилистые коридоры в зарослях протоптаны животными более редкими и очень тяжелыми. Местами эти тропы уже зарастали: вступая в свои права, их постепенно отвоевывали назад джунгли. Однако длинные отрезки пути за исключением уголков, где затаились алые цветы-хищники, были начисто вытоптаны, словно почву здесь утрамбовали чьи-то чудовищные конечности.
Кесслер уже собрался было свернуть по тропе в сторону, но тут до его слуха издалека донесся какой-то грохот. Другие тоже это услышали и, приблизившись, остановились за его спиной. Фини задергал ушами, всем своим видом выражая крайнее беспокойство.
Звук казался особенно странным в этом мире мертвой тишины. Он вмиг словно бы отменил извечный закон природы. Гул ударов! Тяжелых, сотрясающих землю, как топот пятидесятитысячного стада взбесившихся буйволов.
Фини возбужденно взвизгнул, быстро забегал кругами, и Кесслер сказал:
— Чувствую, что нам лучше с этой тропы убраться. — Он внимательно оглядел ближайший к ним участок джунглей. Звук становился все громче. — Вон туда!
Указав место, где заросли с виду были чуть реже и ветки не так тесно переплетены, он начал прорубать проход.
Все вместе они яростно рубили ветки и рассекали стебли, а когда им удалось продвинуться в глубь зарослей ярдов на тридцать оглушительный грохот вырвался из-за поворота тропинки. Молит схватил Фини и своей потной волосатой рукой стиснул ему челюсти чтобы тот не залаял. В прилипших к спинам рубашках они стояли в глубине чужого ада и наблюдали за происходящим.
По тропе, точно потерявшие управление локомотивы, одно за другим мчались громадные животные. У них была толстая темная кожа, омерзительно уродливые трехрогие головы с маленькими свиными глазками. Казалось, вес их совершенно не соответствует размеру — создавалось впечатление, будто пятьдесят тонн костей и мускулов втиснуто в емкость, рассчитанную тонн на двадцать. Четыре пары массивных, как у слона, ног расплющивали и вбивали в почву стебли лиан и все, что попадалось на их пути.
Их конечности обрушивались на землю с такой неимоверной силой, что это ощущалось даже на расстоянии в тридцать ярдов. Ударная волна, распространившись в верхних слоях почвы, поднялась по стволам деревьев, и верхушки их затрепетали. Животные бежали без единого звука, если не считать топота и пофыркивания, и Кесслеру на миг представилось, будто это какие-то неведомые гигантские трехрогие носороги
Их было шестьдесят или семьдесят. Неуклюжим галопом, для которого не существовало преград, они промчались мимо, растаптывая все, что попадало им под ноги, проламывая замаскированные покрытия ям-ловушек, на дне которых затаились паукообразные хищники, — теперь тем придется вылезть из своих нор на поверхность и заделать дыры кашицей из слюны с землей.
Выбираясь из укрытия в зеленом сумраке джунглей, люди напрягали слух, чтобы определить, не грозит ли с севера еще одно такое нашествие, но услышали лишь приглушенный расстоянием удаляющийся топот.
Следуя изгибу тропы, Кесслер вышел к развилке, сверился с компасом и указал налево.
— Нам сюда.
Этот путь привел их к реке. Тропа упиралась в берег, а по обе ее стороны он был начисто вытоптан: этак ярдов на сто по течению и на столько же — против. Сюда приходили на водопой трехрогие чудовища.
Вода в реке была мутная, желтая, течение быстрое. Преграда шириной в тридцать ярдов и неизвестной глубины. Согласно показанию компаса противоположный берег лежал по прямой к северу.
Кесслер хмуро взглянул на быстрый речной поток и решительно заявил:
— Я б и пытаться не стал переплыть эту реку. В ней могут быть сильные подводные течения. — Он вытер с лица пот и какое-то время без особого восторга смотрел на желтую воду, отливавшую зеленоватым блеском под лучами голубого солнца. От реки несло гнилыми яблоками и еще каким-то незнакомым едким запахом. — Это слишком рискованно.
— Тогда остается одно — тащиться назад до той развилки и пойти по другой тропе, — сказал Молит. — Она, правда, вела на запад, но вполне возможно, что потом она снова повернет к северу.
— Я предпочел бы не возвращаться, если можно этого избежать. Частые отклонения от курса нас угробят — Кесслер внимательно оглядел оба берега, росшие поблизости деревья и после недолгого раздумья промолвил: — Жители земных джунглей плетут мосты из лиан, и на сооружение такого моста уходит совсем немного времени. Кто-нибудь из вас знает, как это делается?
Ни один не имел об этом ни малейшего представления.
Молит решил высказать свои соображения:
— Сдается мне, что люди, которые там занимаются этой работой, должны находиться по обе стороны реки. Если это так, то нам, чтобы построить мост, по которому мы перейдем реку, нужно сначала перебраться на тот берег.
— Перелететь на та сторона, как обезьяна, — сказал Малыш Ку.
— Да ты, верно, телепат! — воскликнул Кесслер. — В моем котелке доваривалась та же идея. — Он еще раз внимательно оглядел деревья. — Только бы найти подходящую лиану…
Они прошлись вдоль берега и вскоре обнаружили то, что искали. Среди множества деревьев, полушатром раскинувших ветви над прибрежной частью потока, нашлось одно, с которого, почти касаясь воды, свисало несколько толстых стеблей лианы.
Подтянуть один из них к берегу не составило особого труда. Они срезали в джунглях длинную лиану, привязали к ее концу овальный камень и, раскручивая его в воздухе, стали забрасывать в сторону болтавшихся над водой стеблей, вокруг одного из которых тонкая лиана и обмоталась с десятой попытки. Они потянули стебель на себя, но его конец взметнулся над берегом и зацепился за дерево так высоко, что дотянуться до него было невозможно, и чтобы снять его, Молиту пришлось взобраться вверх по стволу.
— Я переправлюсь первым, — сказал Кесслер.
Он привязал уже обмотанный лианой камень к концу свисавшего с дерева стебля, швырнул его через реку и с помощью тонкой лианы вернул назад Камень пролетел в каких-нибудь двух футах над противоположным, более высоким берегом. Довольный результатом, Кесслер подтянул лямки своего вещевого мешка, проверил, надежно ли пистолет и коробка с патронами прикреплены к поясу, и отдал Молиту компас.
— Слишком уж ценный прибор, чтобы им рисковать.
Не сознавая зловеще-пророческого смысла этих своих слов, Кесслер с помощью остальных поднялся на несколько футов вверх по стволу, схватил толстую лиану и потянул к себе изо всех сил, испытывая на прочность и желая удостовериться, насколько крепко она сцеплена с ветвью.
— Камень был брошен с большой силой, — обеспокоенно сказал Сэмми — А вы такой мощный толчок не получите. Что, если вы не долетите до того берега?
— Долечу. Эта лиана свисает с ветви по крайней мере футов на пять дальше середины потока, а значит, ближе к противоположному берегу, который к тому же значительно выше этого. Справлюсь — дело нехитрое.
Он покрепче ухватился за стебель, оттолкнулся обеими ногами от ствола и ринулся вперед. Под тяжестью его тела лиана протестующе затрещала, но не лопнула. Однако она сорвалась с ветви, за которую держалась Кесслер упал в реку. И сразу же вода вблизи места падения всколыхнулась и пошла кругами, словно под поверхностью что-то быстро задвигалось.
Когда Кесслер, подняв фонтан желтых брызг, рухнул в реку и рядом возник этот странный водоворот, Сэмми Файнстоун, стоявший ближе всех к кромке воды, громко вскрикнул. Сбросив мешок с поклажей, он поднял над головой руки.
— Стой, дурак! — заорал Молит и рванулся от подножия дерева к Сэмми, чтобы удержать его. — Ты же не знаешь, что это.
Он опоздал. Пропустив мимо ушей его предостерегающий крик, Сэмми бросился в воду.
На середине реки бесновался водоворот. Среди хлопьев пены из взбаламученной воды выскочила голова Кесслера и сразу же вновь скрылась под поверхностью. Вода пошла волнами, еще больше вспенилась и приобрела розоватый оттенок Взметнулся невысокий смерч. Из пены на миг показалась рука, вся в крови, судорожно вытянутая, страшная — и Кесслер навсегда исчез.
Тут вынырнул Сэмми, которого мощной подводной волной отбросило назад к берегу. Он отчаянно боролся с течением, но вдруг громко охнул. Молит бросился в ту сторону, куда относило Сэмми, прыгнул в реку, погрузившись в воду по грудь, и за волосы потащил Сэмми к берегу. Потом он нагнулся, подхватил его под мышки и выволок из воды.
Но не всего Сэмми, а лишь его часть — тело без голеней. Ниже колен была только кровь, толчками извергавшаяся из перерезанных сосудов.
— О, господи! — выдохнул Молит, чувствуя, как ему сводит внутренности.
Он бережно опустил тело Сэмми на землю, бросился к походной аптечке и с ощущением полной беспомощности окинул взглядом ее содержимое. В ней не было никаких хирургических инструментов, а если б и были, он все равно не знал, как ими пользоваться. Там был шприц, иглы к нему. Пузырьки с какими-то лекарствами, жидкими и в виде затвердевшей массы. А каким образом наполняют шприц как и в какую часть тела делают укол? Какое лучше применить лекарство?
Сэмми зашевелился и попытался сесть, лицо у него было белое и сонное, как у человека, еще не вернувшегося к действительности.
— А Макси? — прошептал он. — Что с…?
— Она погибать, — сказал Малыш Ку, пристально глядя на Сэмми своими глазами-щелочками. — Вы лежать тихо-тихо.
Сэмми снова напрягся, стараясь подчинить своей воле нижние конечности, потом глянул вниз.
Вернулся Молит, и Малыш Ку сказал ему:
— Она терять сознание.
— Не имеет значения. Эти вот средства в аптечке — единственное, что у нас есть для оказания ему помощи. Подними-ка его правую культю, да поживей.
Тонкими пластиковыми трубочками он быстро соединил самые большие кровеносные сосуды, потом их и обнаженные мышцы на срезе культи залепил густой клейкой массой. Накладывать эту массу было довольно-таки трудно, ибо стоило нанести ее на какой-нибудь участок раны, как за считанные секунды она становилась твердой, как стекло. Первый ее слой прикрыл рассеченную плоть и закрепил трубочки. На него один поверх другого наложилось еще несколько быстро затвердевших слоев этой массы, и рана оказалась под прочным защитным колпаком. Так же он обработал вторую культю.
В экстренных случаях допускался и такой грубый, зато быстрый способ оказания срочной помощи при тяжелом ранении. Но эта мера с натяжкой годилась только для того, чтобы раненый продержался, пока его не доставят в операционную с новейшим оборудованием, где им займутся руки профессиональных хирургов.
Молит потянулся к аптечке за бинтами и мягкими прокладками. Не потому, что они нужны были для ухода за ранами — ими можно было обернуть обрубки ног Сэмми, чтобы уложить их поудобнее. Его протянутая рука замерла в воздухе, так как в этот миг Малыш Ку выхватил пистолет — единственное оставшееся у них оружие — и ровным голосом произнес:
— Речная дьявол!
Оглянувшись через плечо, Молит увидел торчащую из воды огромную, размером с небольшую лодку, плоскую голову в форме сердца, а на ней — два белых, похожих на блюдца, немигающих глаза, которые смотрели на них пристально и холодно. С рогоподобных выступов этой невообразимой морды свисали тонкие нити водорослей. Челюсти чудовища совершали медленные жевательные движения, словно оно еще не до конца насладилось вкусом редкостного изысканного блюда.
Бешено застрочил автомат. Одно блюдце лопнуло, и из глазницы потекла густая зеленая жидкость. Голова скрылась под водой и, судя по тому, как в этом месте разбушевалась река, животное заметалось по дну.
Сэмми, которого громкий стрекот автоматной очереди вывел из обморока, шевельнулся и поднял глаза на Молита и Малыша Ку.
— Мои ноги! Что-то оттяпало мне ноги. — И по-детски изумленно добавил: — А я ведь почти ничего не почувствовал. Только слегка резануло болью, как при судороге. Но из-за этого я лишился ног!
— Поправишься. — Молит продолжал бинтовать культю.
— Нет. На этой планете мне не поправиться. — По телу Сэмми прошла дрожь, словно из жарких джунглей на него вдруг повеяло каким-то странным холодом. — Со мной покончено. Вам лучше меня здесь оставить.
— То, что ты временно вышел из строя, не дает тебе права молоть всякую ерунду. Так что заткнись! — резко оборвал его Молит.
Слабо улыбнувшись ему, Сэмми промолвил:
— Груби сколько хочешь — меня ты этим не проведешь. Я же знаю, что настал мой черед дать работу лопате.
— Мы понесем тебя, — отрезал Молит. — Для разнообразия. Рытьем могил я сыт по горло. Выбрось-ка из твоей дурацкой башки, что ты можешь заставить меня выкопать еще одну!
Молит, который теперь был за старшего, пришел к выводу, что река в этом месте — препятствие для них непреодолимое. Будь их только двое, он и Малыш Ку, он пошел бы на риск и попробовал перелететь на тот берег, держась за какую-нибудь другую лиану.
Но переправить туда Фини и Сэмми было невероятно трудно. Проще вернуться к тропе, что вела на запад, и там же поискать какую-нибудь другую, которая, может, потом повернет к северу.
Они срубили и обтесали две прямые ветки, и Малыш Ку натянул между ними мягкую циновку, которую он сплел из похожей на камыш травы. Ловкость, с которой при этом двигались его худые длинные пальцы, поразила наблюдавшего за ним Молита Очевидно, Малыш Ку обладал особым талантом к подобным поделкам — работа была выполнена с такой быстротой и сноровкой, что Молит и мечтать не мог когда-нибудь сравняться с ним в этом мастерстве.
На таких самодельных, но удобных носилках Сэмми отправился в путь. Рядом с ним лежало его мачете. Как бы ни сложились обстоятельства, не было ни малейшего шанса на то, что он сможет приме — «ить его, но им не хотелось расставаться с этим оружием. К тому же само его присутствие немного подбадривало человека, которого несли на носилках: это как бы означало, что те двое по-прежнему считают его полноценным членом их маленького отряда. Но никто лучше его не знал, насколько это далеко от истины.
Итак, он беспомощно лежал на носилках, ловил взглядом успокаивающие отблески солнечного света на лезвии мачете, смотрел, как над ним проплывают ветви деревьев, безмолвно кусал нижнюю губу, чтобы не выдать, насколько ему тяжело, и старался как-то отвлечься от жгучей боли в обрубках ног. Благодаря стекловидным оболочкам, покрывавшим раны, он не терял крови. Эти оболочки были непроницаемы и для микробов. Другое дело — бактерии, которыми кишмя кишела желтая река. Они проникли в его организм, когда доступ к ранам был еще открыт, и теперь, запертые под этой изолирующей массой, вступили в борьбу с его белыми кровяными тельцами.
К середине второй ночи нестерпимое жжение распространилось на поясницу. Не в силах заснуть от боли, Сэмми лежал между костром и телом спящего Малыша Ку. А неподалеку взад-вперед вышагивал Билл Молит, который нес свою очередную вахту. Поскуливал во сне Фини, растянувшийся на мешках с поклажей. Сэмми вздохнул и, пытаясь сесть, с усилием приподнял над землей верхнюю часть туловища. В его темных глазах замерцали отблески пламени. Подошел Молит, опустился рядом с ним на колени и шепотом, чтобы не разбудить Малыша Ку, спросил:
— Ну, как ты?
— Плоховато. Я…
— Погоди-ка. — Молит направился к сложенным в кучу мешкам, осторожно вытащил из-под Фини свой, порылся в нем и вернулся к Сэмми. — Я прихватил их со спасательной шлюпки. Хотел приберечь…
— Какой шлюпки? — спросил Сэмми.
— Той, которая нас сюда доставила.
Сэмми прищурил глаза, собрался с мыслями и проговорил:
— Ах, да, та шлюпка. Господи, как же это было давно.
— Хотел приберечь их до той знаменательной минуты, когда мы увидим перед собой купол спасательной станции. — Молит показал небольшую запечатанную жестянку с сигаретами. — Но теперь такое количество нам не понадобится.
— Убери их, — выдохнул Сэмми. Он безуспешно старался не показать виду, что задыхается. — Жаль сейчас открывать банку. Ведь сигареты не смогут храниться месяцами, если в банку попадет воздух.
— Малыш Ку не курит. Остаемся ты да я. — Молит разгерметизировал банку и щелчком откинул крышку. Он дал Сэмми сигарету, поднес ему огонек, а другую закурил сам. — Как насчет укола морфия?
— Умеешь делать уколы?
— Нет.
Опершись на руку, Сэмми с трудом приблизил свое лицо к лицу Молита и заговорил, понизив голос:
— Вы тащили меня на руках два дня. Сколько вы прошли за это время?
— Миль семь, — наугад ответил Молит.
— Получается три с половиной мили в день. Маловато, верно? И всякий раз, когда тропу преграждают лианы, вам приходится опускать меня на землю, чтобы прорубить проход. Потом вы снова беретесь за носилки. У вас только по две руки, а не по шесть. И ноги у вас тоже не железные. Вы не можете все время идти с такой ношей.
— Ну и что из того? — внимательно глядя на него, спросил Молит.
— У Малыша Ку есть пистолет.
— Ну и что из того? — с тем же выражением в голосе повторил Молит.
— Сам знаешь
Молит выпустил тонкую струйку дыма и понаблюдал, как она рассеивается в воздухе.
— Со стороны я, наверное, человек дрянной. Быть может, ты меня таким и считаешь. И не исключено, что ты прав. Но при всем при том я не убийца.
— Да взгляни ты на это иначе, — взмолился Сэмми. Он опять сморщился от боли. На его лбу поблескивали капельки пота — Ты же знаешь, что я все равно скоро умру, чуть раньше или чуть позже. Это лишь вопрос времени. И я прошу тебя сделать так, чтобы мне было легче. Я б очень хотел…
— На самом же деле ты хочешь, чтобы мы облегчили себе существование, — прервал его Молит. — Еще пискни, и я оторву твою безмозглую башку!
Приподнявшись на локте, Сэмми слабо улыбнулся.
— Тебе, Билл, нет равных в умении успокоить человека с помощью угроз.
— Схожу за морфием.
Тяжело ступая, Молит обогнул костер и стал рыться в их запасах, «Билл», — думал он Пожалуй, впервые Сэмми назвал его по имени. Возможно, что так обращались бы к нему сейчас и другие, доживи они до этого дня.
К примеру, Пейтон. Может, сегодня они уже не обменивались бы такими фразами, как «Эй, Пейтон, подними-ка вот это» и «Слушаюсь мистер Молит», а разговаривали бы между собой совсем по-другому: «Прихвати эту штуку, Гэнни» — «Хорошо, Билл».
И, вполне вероятно, миссис Михалич сейчас звала бы его «Биил», а он, обращаясь к ней, говорил бы «Герда» или «Матушка» или придумал бы какое-нибудь глупое ласковое прозвище, вроде «Тутси». Когда-то, давным-давно, он оторопел бы от одной мысли, что такое возможно Более того, от злости бы лопнул. Так было раньше, но не теперь, теперь — нет. Времена меняются. А вместе с ними и люди.
Сэмми, не раздумывая, бросился в реку на помощь Кесслеру, а теперь просит их, чтобы выстрелом из пистолета они сняли с себя бремя, которое он на них возложил. Пейтон без оглядки ринулся навстречу неведомой опасности с единственной целью — отвести ее от других. Герда и Григор хотели умереть в одиночестве, чтобы не быть обузой для остальных. Даже Фини, и тот напал бы на одну из тех пятидесятитонных галопирующих махин, пытаясь спасти людей, не дать их растоптать. Словом, каждый по-своему, в зависимости от характера, проявил мужество: кто действовал сгоряча, кто — холодно, одни — под влиянием импульса, другие — рассудочно.
А что в багаже у него, у Молита? Танцовщица, вытатуированная на руке, и фейерверк метеоритов, разлетевшихся по всей его широкой спине. Клок волос на груди. Могучее, как у быка, тело и выносливость, при которой он может брести до последнего, пока не упадет замертво.
Все остальное — невежество. Его профессиональные знания в области реактивной техники сейчас, в этих обстоятельствах, не более чем бесполезный хлам. Он ничего не смыслит в хирургии, мало что знает о применении лекарств. Не обладает острым, как у Фини, слухом и его на редкость тонким обонянием. У него нет таких проворных пальцев, как у Малыша Ку, нет его флегматичного склада ума и невозмутимого спокойствия, с которым тот приемлет будущее Даже плавать, как Сэмми, он и то не может. Выходит, он вообще толком ни черта не умеет.
Если не считать умения успокаивать людей с помощью угроз. Да, хоть эта мелочь в его пользу, крошечный плюс против его имени.
Как у большинства людей, глубоко переживающих свои заблуждения, самооценка у него была до нелепости заниженная. Его психика сейчас напоминала маятник, который, пока не выравняется его качание, переносится из одной крайней точки амплитуды в другую. И на это была причина. Из глубины его существа… а может, извне, из немыслимой дали?… ему слышался голос.
Со шприцем в руке он вернулся к Сэмми.
— Я рассудил так: один полный шприц морфия — это самая большая допустимая доза. Надеюсь, что угадал. Ну как, рискнешь?
— Да. — Лицо Сэмми перекосилось от боли. Он выронил недокуренную сигарету. — Делай, что угодно, что угодно, только б мне стало полегче.
— По-моему, лучше всего колоть в бедра. Поближе к ранам. Хочешь, вкачу по полшприца в каждое?
Сэмми согласился. Опустившись рядом с ним на колени, Молит впрыснул ему морфий. В жизни он не чувствовал себя так неуверенно, но огромным усилием воли он заставил свои большие волосатые пальцы проделать это четко и осторожно
Он поднялся с колен.
— Тебе лучше?
— Пока еще нет. Должно быть, надо одну-две минуты подождать. — Сэмми, обливаясь потом, откинулся на спину. Спустя какое-то время, показавшееся вечностью, он проговорил: — Боль стихает. Уже намного легче. — Он закрыл глаза. — Спасибо, Билл.
В бледном свете второй луны, который просачивался между деревьями, его лицо испускало странное призрачное сияние. Молит подождал немного, потом наклонился к Сэмми и прислушался к его дыханию. Довольный, что тот уснул, он вернулся на свой сторожевой пост.
Поздним утром, когда они поднимались на небольшую возвышенность, Молит почувствовал, что носилки тянут его назад, и оглянулся. Малыш Ку остановился и уже опускал свои концы палок на землю. Молит опустил и свои тоже.
— Что случилось?
— Она не смотреть. Не двигаться. Чуть-чуть не падать с носилки. Моя думает, она умирать, — неуверенно сказал Малыш Ку.
Фини на негнущихся лапах подошел к неподвижному телу, обнюхал его и тонким голосом пронзительно завыл. Молит взглянул на Сэмми, пощупал его запястье, приложил ухо к груди. И достал лопату…
Они прихватили поклажу и оружие и пошли дальше.
Их было трое — двое людей и собака.
День тридцать второй, а может, тридцать шестой или пятьдесят шестой? Никто не знал, и никому до этого не было дела. Они потеряли счет дням, ибо считать их не было смысла. Единственным ничтожно малым утешением было то, что они перебрались на другой берег реки, — в месте, где она сужалась и из воды торчали большие камни, по которым и удалось ее перейти. Теперь они снова шли на север.
Количество пройденных миль было неразрешимой загадкой. Может, триста, а может, четыреста. В лучшем случае они прошли четверть пути до спасательной станции, если допустить, что Саймс не ошибся в своих расчетах. Им нужно было преодолеть расстояние, в несколько раз превышающее то, которое они уже прошли.
Как-то в полдень, когда они позавтракали, Молит случайно взял в руку вещевой мешок Малыша Ку. Их мешки выглядели одинаково, но стоило ему поднять этот, и он сразу понял, что мешок не его. Он молча опустил его на землю, взял другой мешок, забросил его за спину и, подтянув на плечи ремни, сжал в кулаке рукоятку своего мачете.
С этой минуты Молит стал исподтишка наблюдать за Малышом Ку. И довольно быстро уяснил себе, что тот замыслил. Действовал Малыш Ку спокойно и очень ловко; если б случай с мешком не заставил Молита заподозрить неладное, он так ничего б и не заметил.
За каждой едой один из них — тот, чья очередь, — вскрывал для Финн пакет с пищевым концентратом из своего запаса. Это Малыш Ку проделывал честно, однако картина менялась, когда ему нужно было открыть другой пакет для себя. У него наготове был один уже вскрытый, который он каждый раз доставал, делая вид, что вскрывает и ест его содержимое. Однако он никогда не выбрасывал упаковку, которой полагалось после еды опустеть. Плоский пакет возвращался в его мешок с тем же содержимым, готовый к использованию в следующей пантомиме. Его мешок казался процентов на двадцать тяжелее мешка Молита, следовательно, по приблизительному подсчету, Малыш Ку проделывал этот фокус уже дней шесть-семь.
Однако Малыш Ку не умирал от голода. Он ел по ночам, во время своих очередных дежурств. Лежа у костра, Молит незаметно, одним глазом проследил за ним и увидел, как тот с жадностью поглощает фрукты, ягоды и коренья, собранные им в джунглях, наедается до отвала, готовясь к голодовке следующего дня. Было ясно, почему он так ведет себя, и душа Молита заклокотала от возмущения.
— У нас недостаточно продовольствия, да? — спросил он Малыша Ку. — Оно кончится раньше, чем мы одолеем половину пути до станции, так?
— Моя не знает.
— Отлично знаешь, черт тебя дери! Ты мне не виляй. Ты же все рассчитал своим подлым умишком. Прикинул, что нам никогда не добраться до станции, если мы не начнем есть то, что растет в джунглях. А кто-то же должен стать подопытной морской свинкой, вот тебе и втемяшилось в голову, что такой свинкой станешь ты.
— Моя не понимать, — запротестовал Малыш Ку, глядя на Молита с непроницаемым выражением в черных глазах.
— Не придуривайся! — Молит вперил в Малыша Ку такой взгляд, словно уличил его в каком-то тяжком преступлении. — Незнакомые пищевые продукты очень опасны. Никогда не предскажешь, как они могут подействовать на человеческий организм. Вот ты и рассудил: если с тобой ничего не случится, это решит для нас вопрос питания на остаток пути… Но если это не пройдет тебе даром, если ты убьешь себя (он в ярости стукнул кулаком по своему мешку), тогда останется намного больше еды для меня и Фини.
— Моя все равно, если моя умирать, — возразил Малыш Ку с. истинно восточной логикой.
— А мне не все равно! — взревел Молит. — С твоим проклятым мешком не побеседуешь, если ты сдохнешь. Он мне не компания. Да и по ночам он не сможет дежурить со мной по очереди. Кто будет охранять меня, когда я сплю?
— Хороший собака, — сказал Малыш Ку, взглянув на Фини.
— Собаки мне недостаточно. — Молит говорил жестко и властно. Он толкнул Малыша Ку в грудь и, совершенно не соображая, какую городит чушь, заявил: — Если ты из-за этого умрешь, я убью тебя! Теперь я хозяин всего, что осталось от нашей экспедиции, и я запрещаю тебе затруднять меня своей смертью, понял?
— Моя пока не умирать, — пообещал Малыш Ку и десять дней честно держал слово.
Первым знаком того, что он собирается нарушить свое обещание, было его падение: он рухнул, как подкошенный, головой вперед, судорожно поскреб ногтями землю, потом заставил себя подняться на ноги и, спотыкаясь, побрел дальше. Пройдя так ярдов десять, он нагнал поджидавшего его Молита и на этот раз запретил себе упасть. Со стороны это выглядело очень странно.
Он стоял перед Молитом, раскачиваясь, как травинка на ветру, и лицо у него было цвета старой слоновой кости. Его колени медленно сгибались, так медленно, словно что-то тянуло их вниз, преодолевая его отчаянное сопротивление. Таким вот образом, мало помалу уступая, он все-таки опустился на колени, извиняющимся тоном пробормотал: — Моя больше не может. — И упал на руки подхватившего его Молита.
Быстро сняв с него пояс с пистолетом и зарядами и вещевой мешок, Молит положил его на заросший мхом пригорок, а Фини бегал вокруг них, взволнованно скуля. Когда Молит нагнулся над Малышом Ку и попытался привести его в чувство, голубое солнце плеснуло жаром в просвет между листьями и опалило ему шею.
— Не вздумай смыться, слышишь? — Молит настойчиво встряхнул его. — Не смей уйти, как все остальные. Я не стану рыть для тебя могилу. Не надейся! — Он схватил лопату и зашвырнул ее в джунгли На лбу его пульсировала вздувшаяся вена. — Видишь, я выбросил эту штуку, будь она трижды проклята. Ею никто больше не выроет ни одной могилы. Никогда, никогда, никогда! Ни для тебя, ни для меня. — Он похлопал по щекам цвета слоновой кости. — А ты проснись, ладно? Ну, давай, просыпайся!
И Малыш Ку послушно проснулся, повернулся на бок и его вырвало. Когда рвота прекратилась, Молит подхватил его под мышки и насильно поставил на ноги, поддерживая, чтобы тот не упал.
— Теперь порядок?
— Много-много больная.
Малыш Ку повис у него на руках.
— Тогда чуток посидим.
Опустив его обратно на пригорок, Молит присел рядом и положил голову Малыша Ку себе на колени. Фини тревожно залаял — ярдах в сорока от них в зарослях мелькнули огромные кольца змееподобного существа Молит схватил пистолет и послал в ту сторону очередь из пяти выстрелов. Свитое в кольцо чудовище быстро заскользило назад Молит снова занялся Малышом Ку, проклиная собственное бессилие и взывая к лежащей у него на коленях голове:
— Ну, перебори себя, малыш. Нам еще идти да идти, но мы это осилим, если будем держаться друг друга. Мы уже прошли с тобой много-много миль. Ты же не сдашься сейчас, правда? Говорю тебе, возьми себя в руки!
Солнце скрылось за горизонтом, жалобно заскулил Фини; сгустилась тьма, пока ее немного не рассеял слабый тусклый свет появившихся на небе трех лун. А Молит все сидел, держа на руках Малыша Ку, и время от времени обращался к нему с какими-то словами, но уши того оставались глухи. Молиту показалось, что громадное голубое солнце разметало и спутало его мысли, и он потерял над ними власть.
У него возникло ощущение, будто он ограждает своими руками от неведомой опасности не только Малыша Ку, но и всех остальных, кто некогда брел с ним по этим чужим тропам. Саймса и Пейтона, Сэмми и Кесслера, обоих Михаличей. Да и тех, с кем он жил и общался в те давние времена, когда еще существовал большой серебристый цилиндр, называвшийся «Стар Куин».
И еще ему казалось, будто он слышит голос, который звучал сейчас намного громче и настойчивей, чем прежде. Но хоть убей, он не мог разобрать, какие слова пытался сказать ему этот голос.
Он просидел так до самого рассвета, одежда его стала влажной от росы, веки вспухли и покраснели. Малыш Ку был еще жив, но без сознания и ни на что не реагировал. Он был в состоянии полного оцепенения, как после приема большой дозы наркотика.
Это напомнило Молиту, что, если верить слухам, такие, как Малыш Ку, подвержены наркомании. А вдруг у Малыша Ку имелся тщательно запрятанный запас опиума — либо в его мешке, либо при нем, в одежде? Молит обыскал все и, надо сказать, очень тщательно. И не нашел никакого опиума. Сколько-то дней назад он точно так же обыскал Сэмми. И не нашел никаких бриллиантов. Ни у одного не оказалось тех вещей, которые, по сложившимся о них представлениям, эти люди должны были всегда иметь при себе.
Он пришел к выводу, что жизнь в некотором смысле — это огромная ложь, черт ее дери. А правда — тоже в каком-то смысле — открывается со смертью. Среди вещей Малыша Ку не оказалось ничего заслуживающего внимания, кроме выцветшей потрескавшейся фотографии, на которой была запечатлена деревушка с домиками под покосившимися крышами, а на заднем плане виднелись какие-то горы. Только и всего. И ничего больше. Его рай, его царство небесное на земле.
— Я привезу тебя туда, — поклялся Молит. — Даже если на это уйдет десять лет.
Надев пояс с зарядами и пристегнув к нему пистолет, он набил до отказа один из мешков, закрепил ремни так, что теперь, когда он продел в них руки, мешок висел у него на груди, а не за спиной. Часть содержимого походной аптечки он рассовал по карманам, а что не поместилось, оставил на пригорке. Воткнул мачете заостренным концом в землю, чтобы можно было взяться за рукоятку не нагибаясь, взвалил на спину Малыша Ку, сжав в своей волосатой лапа оба его тощих запястья, другой рукой выдернул из земли мачете и пустился в путь.
Когда они двинулись дальше, Фини очень оживился: он прыжками понесся вперед, то и дело к чему-то принюхиваясь и часто оглядываясь, чтобы убедиться, следует ли за ним Молит. Полчаса ходьбы, пять минут отдыха; полчаса ходьбы, пять минут отдыха. Еще хорошо, что судьба наградила его таким сильным телом, одновременно распорядившись, чтобы Малыш Ку был маленьким, ссохшимся — кожа да кости — подобием человека.
И вот, тащась по тропе, Молит начал разговаривать вслух. Иногда с Малышом Ку, безмолвное тело которого было перекинуто через его широкое плечо. Иногда — с Фини, удивительно терпимо воспринимавшим любое его чудачество, как самое что ни на есть обычное явление. А бывало, что он, ни к кому не обращаясь, выкрикивал гневные фразы, порожденные жаром голубого солнца и чужой атмосферой. Его тело пока функционировало, а разум уже помутился, но сам он об этом не подозревал.
Во время восьмой остановки Малыш Ку издал горлом тихий прерывистый хрип, впервые со вчерашнего дня открыл свои черные глаза и прошептал:
— Моя много извиняйся.
И с присущим ему спокойствием тихо ускользнул туда, куда уходят Малыши Ку. А Молит не заметил, что его уже нет. Он поднял его тело и понес дальше сквозь зеленый ад, потом опустил его на землю, снова поднял, снова понес: одна изнуряющая миля за другой, один час пекла за другим. Молит иногда разговаривал с ним, и почти всегда Малыш Ку отвечал ему, любезно и без запинки.
— Мы все ближе к цели, малыш. Хорошо продвигаемся вперед. Сегодня прошли пятьдесят миль. Что ты на это скажешь?
— Чудесно, — ободряюще отвечало мертвое лицо.
— А может, завтра мы пройдем сто. Под этим голубым солнцем. Оно все хочет меня сжечь, но я ему не дамся. Вонзается мне прямо в мозг и требует: «Падай, ну, падай же, будь ты проклят!», но я не упаду, слышишь? Ты имеешь дело с Биллом Молитом. А я плюю на голубое солнце. — И он плевал для вящей убедительности, а Малыш Ку лежал, замерев от восхищения. — На следующей неделе в среду мы дойдем до купола. Они там организуют для Сэмми новые ноги. А через месяц во вторник будем уже лететь к Земле. — Он торжествующе фыркал. — И к рождеству мы дома, а?
— Разумеется! — с положенным восторгом отвечал Малыш Ку.
— А Фини угостим говяжьими костями, — добавлял Молит, обращаясь к собаке. — Как ты на это смотришь?
— Сгораю от нетерпения, — отвечал Фини и со всех ног бежал вперед.
Как же хорошо иметь настоящих друзей там, где без них было бы ужасающе одиноко.
Слышать, как они с тобой разговаривают — они и тот голос, который все звал, звал…
В среду он свернул на восток. Компас лежал там, где он обронил его два дня назад — под необычайной красоты орхидеей, которая издавала зловоние. Он не отличал востока от запада, севера от юга, но его могучее тело продолжало идти, точно взбесившийся механизм, который упрямо не желает остановиться. И все это время Фини бежал впереди него на расстоянии прыжка; днем помогал обходить замаскированные ямы-ловушки, по ночам — стерег его.
Его обожженное лицо стало кирпично-красным и было изборождено глубокими морщинами, черными от пыли и пота. Нечесаная свалявшаяся борода клочьями свисала на грудь. Глаза его были налиты кровью, зрачки расширены, но тело продолжало шагать вперед с бездумным упорством робота.
Время от времени он втыкал мачете в землю, выхватывал пистолет и стрелял, кое-как прицелившись, примерно в том направлении, где появлялись какие-то животные, которые напали бы на него, стрелял пистолет бесшумно. Но они убегали от громкого треска пальбы, не перенося этих звуков. Раза два он стрелял в драконов, которое существовали только в его больном воображении. Останавливаясь передохнуть, он всякий раз беседовал с Малышом Ку и Фини, и они на его блестящие остроты неизменно отвечали наизабавнейшими шутками.
Как это ни странно, он никогда не забывал покормить собаку. Иногда он так увлекался разговором со своими двумя собеседниками, что пренебрегал необходимостью поесть самому, но не было случая, чтобы он не вскрыл пакета с пищевым концентратом для Фини.
Когда Молит вышел к крайнему отрогу горной цепи, он оказался на возвышенности. Джунгли поредели и постепенно уступили место голым скалам, и пришло время, когда он уже тащился там, где не было ни тропы, ни деревьев, и ничто больше не защищало его от жгучих лучей висевшего в небе огненного шара.
«Выше, еще выше», — настойчиво твердило то, что заменило ему разум. Он взбирался по пологим склонам, оступившись, скользил вниз, хватаясь за предательские выступы скал, чтобы удержаться, но продолжал ковылять дальше. «Попробуй-ка выбраться из ущелья, старик сказал, «Стар Куин» уходит в небо, кто говорит, что Билл Молит в числе погибших? Выше, выше!»
Миля, ярд, дюйм или сколько там — вверх. Потом отдых и беседа. Еще миля, ярд или дюйм вверх. Дыхание его стало затрудненным, прерывистым. Зрение почему-то не фокусировалось, и бывало, что поверхность, по которой он шел, то неожиданно вздымалась перед его глазами, то становилась совершенно плоской, и он спотыкался, застигнутый врасплох.
Две костлявые руки с нечеловеческой силой оттягивали книзу его левое плечо, и что-то темное, издавая назойливые звуки, вертелось у его спотыкающихся ног, обутых в грубые башмаки. Звуки теперь слышались со всех сторон: они неслись с высоты небес, они пробивались из глубин его существа, разрушая незыблемую тишину этого мира, которая теперь сменилась адской какофонией.
О, этот лай и визг непонятного создания, что металось перед его глазами, это пульсирующее «уйоум-уйоум», которое доносилось с какой-то неведомой точки вблизи огнедышащего, как раскаленная печь, солнца. И голос, сейчас уже гремевший в его душе подобно грому, так что ему наконец удалось разобрать слова.
Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные…
Плевать он хотел на этот голос. Он и прежде никогда к нему не прислушивался. Может, он существует, может, нет. Но голос произнес одно слово, которое заинтересовало его. Одно единственное слово.
«Все», — сказал голос.
Он никого не отметил особо.
Никому не отдал предпочтения.
Он сказал: «Все».
«Точно!» — мысленно согласился Молит и рухнул головой вперед, как сраженный ударом бык, вытянувшись среди раскаленных скал, и маленькое коричневое существо, скуля, принялось лизать его лицо, а голубое солнце продолжало выжигать почву чужой планеты.
«Уйоум-уйоум» покинул свое место возле солнца, снизился и выбросил тонкую нить, на конце которой висело нечто, похожее на толстого черного паука. Паук коснулся поверхности планеты, разделился пополам и стал двумя людьми, одетыми в тускло-коричневого цвета униформу. В их ноздри были вставлены миниатюрные фильтры.
Бешено крутя обрубком хвоста, Фини прыгнул на первого из них с явным намерением слизнуть с его лица кожу. Жертва взяла Фини на руки, потрепала за уши и ласково шлепнула по спине.
Второй наклонился над телами, потом пошел назад к нити и заговорил в болтавшийся на ее конце аппаратик:
— Честь и хвала твоему зрению, Эл. Ты ведь был прав. Их действительно двое — один парень тащил на себе другого. — Молчание, затем: — Им неоткуда здесь взяться, кроме как с той спасательной космошлюпки. Жаль, что они не остались в ней, ведь мы засекли ее, когда она опускалась на поверхность планеты.
— Однако же на ее поиски у нас ушло десять дней, — донесся сверху голос пилота. — За такой срок у них лопнуло бы терпение, и они все равно ушли бы в джунгли. — Немного подумав, он заговорил снова: — Я по коротковолновику свяжусь с куполом — пусть они пришлют патруль, чтобы прочесать весь путь отсюда до космошлюпки. Если выжил кто-нибудь еще, то наверняка прячется в зарослях именно по этому маршруту.
— Что значит «кто-нибудь еще?» Эти двое мертвей мертвых. Жива только собака.
— Все-таки не мешает проверить.
— Дело твое.
Отойдя от аппарата, говоривший вернулся к своему напарнику.
— Этот громила скончался совсем недавно, — сказал тот. — Просто диву даешься, как ему удалось сюда добраться. Мы опоздали всего на несколько минут. А другой умер дней пять назад.
— Какого же черта он тащил на себе труп?
— Откуда мне знать? Может, он был его лучшим другом.
— Кто? Этот недомерок — китаеза? Не будь идиотом!
Никогда в жизни ничто не заставило его услышать тот голос.
«Все», — говорит он.
Перевод с английского Светланы Васильевой
