Суббота, 8 февраля 1777 года.

Стоило вспомнить события последнего месяца, как тотчас в голову лезли сумбурные мысли; неужели он бросил добычу ради тени? Неужели придется сожалеть, что отказался от скромного существования, уготованного ему дядей? Зов неизвестного, возвращение в прежние края, с которыми, как ему казалось, он расстался навсегда, желание испытать то, о чем рассказывали другие, щедрые посулы и искушения, долгие-долгие переговоры — все подталкивало его сделать именно этот выбор.

Даже его необузданное воображение не могло помочь оценить последствия своего решения. Не то чтобы он испытывал сомнения, просто обещанный результат выходил за узкие рамки, в которых он привык вращаться. Приняв предложение не торгуясь, он сжег за собой мосты и, закрыв глаза, положился на волю судьбы. Те же, кто убеждал его, располагали не только убедительными аргументами: за их словами просматривалась неприкрытая угроза.

После своего перехода он убедился, что все именно так, как много лет твердили ему родственники; все оправдывало их скептицизм и отказ согласиться с решением, которое он все же принял. Но не в его характере сожалеть о содеянном, пусть даже излишне поспешном поступке, принятом под влиянием минутного настроения. Зато потом все пошло как по маслу, и, несмотря на его двусмысленное положение, прием, оказанный ему, рассеял его преждевременные страхи.

Покорившись неожиданным переменам, выпавшим на его долю, он привык к своему новому существованию и первые месяцы пребывал в радостном возбуждении. Новые заботы и новое положение его вполне устраивали, рассеяли тревогу и усыпили вопросы, связанные с грядущим прыжком в неизвестность. Ему предстояло сыграть в опасную игру, где ставкой выступала его жизнь. Вспомнив обо всем, что с ним случилось, он попытался представить себе весь приведенный в движение механизм, главной пружиной которого ему довелось стать. Назад возврата нет. Подобно болезненной лихорадке, его влекла страсть к приключениям, эта страсть возбуждала его и придавала новые силы. Он словно читал увлекательную книгу, где каждая строка становилась очередным аргументом в пользу дальнейших действий. Вспомнив, что его ждет, он задрожал: готовый к преодолению трудностей, он опасался, что не сумеет стать своим в том двуличном мире, который он слишком хорошо знал. Вскоре, сменив облик, ему предстоит встретиться с этим миром лицом к лицу. Лишь об одном он сожалел: неужели он больше никогда не увидит ее?

Встав на скамеечку, он дотянулся до деревянного ставня, закрывавшего окошко, и осторожно раскачал его. Когда настанет время, он потянет деревянный щит на себя и вытащит штырь из каменного гнезда. Покопавшись в тюфяке, он достал шкатулку с двойным дном, где лежала веревка, свитая из связанных друг с другом простыней; с ее помощью он спустится на улицу, где его должен ждать экипаж. Фонари будут потушены, а месяц вряд ли сумеет рассеять ночной мрак. Если ничего чрезвычайного не произойдет, то караульные патрули проследуют своим привычным путем и к назначенному часу патруль уже минует тюрьму. Откинув крышку часов, он пальцами нащупал стрелки, определяя время: час приближался. Он разместил в условном порядке огарки свечей, хотя его предупреждали, что пользоваться ими можно только в случае крайней необходимости, ибо любой проблеск света может вызвать подозрение караульных.

Желая убедиться, что ничего не забыто, он последний раз проверил снаряжение; потом, достав из кармана крошечный клочок бумаги, скатал его в трубочку, сунул в стык между камнями, а сверху замазал смесью хлебных крошек с известкой. Это его бутылка, которую он бросил в море — на всякий случай… Снова уточнив, который час, он достал лестницу и проверил прочность узлов. Подошел к скамеечке, встал на нее, снял ставень, вынул из цементных гнезд заранее расшатанные прутья, спустился, положил железки на тюфяк и прикрыл одеялом. Затем поднялся к окну и, привязав к оставшемуся пруту веревку из простыней, откинулся назад и потянул ее, проверяя на прочность. Теперь самое трудное: просунуть в окошко ноги. Некоторое время он висел в пустоте, вцепившись руками в простынный жгут и нашаривая ногами стену, чтобы, упершись в шероховатый камень, обрести опору и начать спуск. Пролетавшая мимо ночная птица мягко коснулась его крылом, и тьма поглотила его.

Та же ночь, Версаль, особняк д'Арране.

По старой привычке, Сартин большими шагами расхаживал по библиотеке. Адмирал д’Арране, беспокойно постукивая тростью по кончику своего башмака, разглядывая рельефный план сражения при мысе Финистерре. Жертвой этого яростного постукивания стал брам-рей одного из кораблей: рей свалился, и его следовало осторожно водрузить на место.

— К этому часу все должно быть сделано.

Министр взял часы, издавшие хрустальный звон.

— Разумеется, сударь, как мы и предвидели. Приманка, должно быть, уже у них в руках.

— Однако, очень холодно, — заметил Сартин.

Подойдя к камину, он принялся яростно размешивать угли: потрескивая под его ударами, головешки вспыхивали крошечными синими огоньками.

Тишину нарушал лишь шорох прогоравших в камине дров.

— Правильно ли мы выбрали? Все произошло столь стремительно. И почему именно гугенот? Не окажется ли этот выбор ложкой дегтя в бочке меда? Слабым звеном нашего плана?

— После долгих наблюдений и разговоров я убедился в его искренности, — ответил адмирал. — Он понимает срочность задания и готов потрудиться ради интересов короля.

— Если начнется открытая война, это может плохо кончиться. Мы не опаздываем, но они вполне могут нас обогнать.

— Если верить нашим агентам, похоже, они уже нас обогнали. И даже намереваются начать серийное производство.

— Неужели?

— Увы, да. Нам надобно во что бы то ни стало выиграть соревнование в скорости. С помощью нашей интриги мы хотим убедить врага в том, что мы опередили его на целую голову и знаем о его замыслах гораздо больше, чем он думает. Наш план — единственный способ ввести его в заблуждение и тем самым отвлечь его внимание от насущных задач на долгие месяцы.

— Да, придумано недурно, но приходится признать, что наши собственные изыскания топчутся на месте. Но, в конце концов, поиск продолжается…

Вновь посмотрев на часы, Сартин неожиданно громко щелкнул крышкой. Адмирал неодобрительно покачал головой. Его неодобрение не осталось незамеченным.

— Что-то не то?

— Да нет. Но часовые механизмы такие хрупкие. Если захлопывать крышку, не нажимая пружину, она в конце концов разболтается. Кроме того, щелчок отрицательно действует на часовой механизм, и часы начинают отставать. Это ведь работа нашего друга? Прекрасная штучка!

— Адмирал! Откуда у вас такие глубокие познания в сей области? Мы не в море, орудийные люки закрыты, волн, бьющих о борт корабля, тоже не наблюдается.

— Вот вы и проговорились о причинах нашего беспокойства! Напомню, этим маневром мы надеемся заполнить лакуну в наших знаниях; именно для этого мы и намерены забросить искусного умельца в расположение противника. Что же касается сегодняшнего вечера, то нам остается лишь положиться на Провидение.

— И да будет угодно Господу, чтобы он остался жив и защитил лазурный щит с тремя золотыми лилиями от коварного льва!

— О ком вы говорите?

Сартин издал скрипучий смешок.

— С этим изречением меня недавно познакомил наш друг Николя; мы разговаривали о Дюгеклене, коннетабле Франции и уроженце Бретани. С тех пор фраза постоянно вертится у меня в голове.

Обменявшись улыбками, они в молчании принялись ждать новостей.

Письмо от маркиза де Понса, французского посла в Берлине, к господину де Верженну, от 8 февраля 1777 года.

Совершенно очевидно, что состояние здоровья прусского короля гораздо лучше, чем я предполагал; однако, судя по его осунувшемуся лицу и тому множеству одежд, в которые он постоянно кутается, отчего телесная худоба его становится незаметной, он показался мне постаревшим. Сапоги не позволяют оценить, каково состояние его ног; при ходьбе, однако, он приволакивает левую ногу, так что походка его, впрочем, никогда не отличавшаяся легкостью, показалась мне весьма затрудненной.

Известно, что его прусское величество все еще не может садиться на лошадь, тем не менее он и здесь, равно как и в Потсдаме, приказывает каждое утро приводить к подножию лестницы своего коня и через час отсылает его обратно в конюшню. Всем известно, что прусский король страдает от болезни ног, однако, несмотря на долгие и изнурительнее хвори, кои он терпит уже два года, его неукротимый нрав — по крайней мере, с виду — не стал спокойнее, как можно было бы предположить. Всякий раз, когда мне выпадает случай увидеться с ним, я с удивлением отмечаю, что он, по-видимому, не испытывает упадка сил, а слабость его выражается в том, что он не решается надолго появляться на людях. Его жизнь стала еще более уединенной, чем обычно.

Поэтому собрание кружка, собиравшегося в последнюю среду, продолжалось недолго. Его величество был весел: несомненно, он заранее предусмотрел сей визит, ибо подозревал, что его будут пристально рассматривать. Главной темой беседы стал господин д’Эон; государь задал мне о нем множество вопросов, спросил, к какому полу тот принадлежит, поинтересовался его частной жизнью, при этом ни разу не упомянув о его дуэлях. Повеселившись над моим рассказом, его прусское величество сказал: «Хотя время метаморфоз ушло в прошлое, возможно, в наш век тоже случилось таковое превращение, причем весьма пикантное, а так как первенство в поставке новостей держит Франция, справедливо, что и сия новость прибыла к нам оттуда». Далее его прусское величество заговорил о бедствиях, постигших Голландию в результате ураганов, а в конце расспросил господина ван Свитена об отъезде императора, о пути его следования и том, как долго тот намеревается пробыть во Франции.

Здесь прошел слух, что в начале года случилось некое досадное происшествие, повлиявшее на внутренний распорядок дворца. Одномоментно были изгнаны все старые слуги. Попытавшись разобраться, чем вызвано такое потрясение, ибо, как известно, прусский государь отличается привязанностью к своим служителям, я узнал, что из личного кабинета Фридриха Прусского украли некий маленький и очень ценный предмет, к которому государь очень привязан; до сих пор никто не может понять, каким образом произошло исчезновение сего предмета. Надеюсь, того, кто совершил это дерзкое ограбление, рано или поздно найдут. Буду иметь честь сообщить Вам все, что мне удастся узнать относительно сего происшествия.