Двигаясь через анфиладу комнат больших апартаментов, Николя даже не пытался разогнать осаждавшие его неприятные мысли. Одна из них касалось впечатлений, оставшихся у него от разговора с графом Прованским. Он никак не мог найти ответ на вопрос, обязан ли он блюсти верность члену королевской семьи, к которому не питает ни добрых чувств, ни уважения. Но более всего его тревожило, что этот член семьи, внук почитаемого им покойного короля, может оказаться наследником трона, а возможно, и будущим монархом. Если хорошенько поразмыслить, то предложение оказать покровительство Луи в обмен на его услуги прозвучало настолько незамаскированно, что он имел полное право воспринять его как оскорбление. Неужели таким образом принц хотел добиться его расположения, иначе говоря, его умения молчать и в нужный момент держать язык за зубами? Он с отвращением вспомнил самодовольного коротышку, похожего на обезьяну. Упрекнув себя за раздражительность, кою он в глубине души всегда осуждал, он, дабы воспрянуть духом, подумал о нынешнем короле, оказывать услуги которому ему было только в радость.

Николя удручала необходимость вести расследование при дворе. Что подтолкнуло принца обратиться к нему, совершить сей поистине неожиданный поступок? А ведь принц не только отыскал его, он еще и стерпел, когда некий Ле Флок, комиссар полиции Шатле, отпускал в его адрес весьма недвусмысленные иронические замечания. Что побудило принца запастись долготерпением? Неужели он испугался, что, в случае если события примут нежелательный оборот, его роль в кознях, направленных против королевы, выплывет наружу и станет известна королю? История королевства изобиловала заговорами коварных братьев. Николя попытался представить себе, в каком настроении пребывает Прованс. Разумеется, он действовал как любитель, заинтересованный заполучить универсальный ключ королевы, чтобы, имея его в руках, начать торг. В игру вполне могли вмешаться англичане, для которых важен результат: скандал, марающий честь и достоинство королевы.

Но что такого узнал Прованс, что заставило его выйти из тени и обратиться к Николя? Страшная игра настолько напугала его, что он, бросив карты, решил бежать из-за стола, где множатся опасности и может пролиться кровь? Возможно, изображая чистосердечие и с лицемерной улыбкой доверяя приближенному к королю следователю по особо важным делам свои тревоги и заботы, он, таким образом, готовил себе пути отступления. Упорно возвращаясь в мыслях к четкому объяснению принца, откуда тот наблюдал за ним, Николя пытался ответить на вопрос, почему Прованс подчеркнул, что находился в апартаментах Мадам, окна которых выходят на Дом для прислуги. Неужели этим уточнением он хотел снять с себя подозрения в сообщничестве с разыскиваемым преступником? Но ведь никому даже в голову не приходило, что он мог подвергать себя такому риску. С другой стороны, если принц каким-то образом связан с событиями предшествующей ночи, не было ли это своего рода знаком, которым он давал понять, что готов произвести некий обмен? Николя не мог этому поверить. Раздраженный до крайности мутными речами Прованса, он решил остановиться на самом, с его точки зрения, правдоподобном объяснении: события, отголоски которых докатились до принца, стали разворачиваться не так, как хотелось бы Его Высочеству, вынудив его тем самым искать пути отступления и обратиться к Николя.

Николя и Лаборд вместе поднялись на антресольный этаж; хозяин встретил их, как и подобало, вполне куртуазно. В тесной квартирке с развешанными на стенах итальянскими пейзажами и гравюрами на темы музыки царил отменный порядок. Когда они вошли в маленькую гостиную, где стоял клавесин, навстречу им поднялся высокий человек, представившийся певчим королевской часовни Винченцо Бальбо. Николя внимательно оглядел певчего. Больше всего его поразило узкое с резкими чертами лицо, обладавшее, несмотря на чрезмерную вытянутость, какой-то неуловимой красотой. В близко посаженных глазах, не мигая смотревших на него, полыхало темное пламя. Общее впечатление смягчало некое подобие улыбки, однако понять, постоянна она или речь идет о сиюминутном изгибе губ, возможности не представлялось. Когда певчий встал, друзья, озадаченные первым впечатлением, и вовсе застыли от изумления. Певчий не встал, а, скорее, выпрямился — настолько он был высок. Стоило ему выпрямиться, как обнаружилась чудовищная нелепость его фигуры. Тощие ноги поддерживали искривленный торс, с которого свисал выдающийся вперед живот, казавшийся каким-то чужеродным телом — настолько он не соответствовал облику певчего. У Барбекано Николя тоже заметил выходящие за рамки обычного недостатки телосложения, однако у него они не бросались в глаза, возможно, по причине солидного возраста, ибо тот был значительно старше Бальбо. Бальбо возвышался над гостями, словно стоял на ходулях.

Церемонно, как обычно бывает в присутствии новых лиц, все заняли свои места. Повисло стесненное молчание; тогда Лаборд с присущей ему легкостью, приобретенной при дворе, начал разговор, быстро подхваченный хозяином дома, который поначалу явился его единственным собеседником. Темой обсуждения стали мотеты Делаланда, написанные, как полагали, специально для контральтиста. Тут оба певчих затеяли спор, ибо их мнения по вопросу расходились, а скромные познания комиссара не позволяли ему рассуждать на эту тему. Затем заговорили о Баньера, с которым Барбекано поддерживал отношения в юности.

— Господа, — произнес Бальбо, — трудно себе представить, что он добровольно подверг себя мучительной операции, дабы сохранить без изменений качество своего исключительного голоса.

— И все же это так, — произнес его собрат, — он сам, по собственной инициативе, велел кастрировать себя, когда проживал во Франции, и оказался под угрозой высылки, ибо такова была воля короля.

— Который никогда не угрожал напрасно, — добавил Бальбо. — И все же король остановил карающую длань, занесенную над артистом, ибо высоко ценил его голос.

— Скажите, а правда ли говорят, что он был не слишком красив?

— О! Не просто некрасив, а уродлив! Ростом чуть выше карлика, спереди и сзади горб, ноги кривые и хромые, а нос и подбородок почти соприкасались, как у куклы, изображающей Пульчинеллу!

— У куклы?

— Точнее, у марионетки. Но как только он начинал петь, все забывали о его внешности, завороженные потрясающим тембром его голоса!

Лаборд, без сомнения, понимая, куда может завести вопрос, который он намеревался задать, сделал паузу, а потом вновь взял слово.

— Полагаю, господа, вы все, а особенно вы, дорогой Барбекано, знаете, в каком я восторге от вашего таланта и какое глубочайшее уважение он мне внушает. Но, увы, я также знаю, что ради него вам приходится претерпевать страдания не только физические, но и моральные. Когда понимаешь, насколько суровы испытания, что приходится вам преодолевать, хотелось бы спросить, каким образом принимается такое решение.

— О, на столь деликатно поставленный вопрос нельзя не ответить; думаю, мы с Бальбо сможем разъяснить вам все, что вам хотелось бы знать.

Бальбо буркнул нечто неодобрительное.

— Здесь, во Франции, — невесело начал Барбекано, — нас называют неполноценными каплунам, французы нас презирают, для них мы являемся объектами бесконечных насмешек. И хотя слово «кастрат» не может оскорбить даже самое деликатное ухо, французского синонима для него нет. Это очевидное доказательство того, что непристойным или позорящим слово становится не столько от тех представлений, которые с ним связаны, сколько от его окружения, от обычая употреблять вместе с ними слова, характеризующие его одобрительно или же дурно. В противоположность итальянскому, где слово castrato называет прежде всего род занятий, французское слово напоминает об операции, изменяющей человека, о позорном насилии над личностью.

Сказано было искренне, акцент же усилил произведенное речью впечатление.

— Мы не принадлежим к этим людям, — примиряющим тоном произнес Лаборд. — Да и как можно осуждать того, кто стал жертвой собственного отца, решившего подвергнуть ребенка операции ради удовольствия толпы!

— А знаете, кто заставил отца принять такое решение? Нищета, господин Лаборд, нищета! В каждом мальчике может дремать великий голос. Ценой этой роковой жертвы многие бедные семьи спасаются от голода.

— И готов держать пари, — добавил Бальбо, — что на сотню прооперированных детей только у нескольких будут изумительные голоса.

— Простите мое невежество, — вступил в разговор Николя, — однако объясните, каким образом подобная операция ведет к желаемым результатам?

Сверкая глазами, Бальбо собрался отвечать, но Барбекано поспешил опередить его.

— Дело в том, — начал он, — что в результате операции удается сохранить тот же размер гортани, что и в детстве. Голосовая щель остается узкой, как у мальчиков, опущение гортани не происходит, а следовательно, голосовые связки не удаляются от резонирующей полости, что придает голосам кастратов необычайную чистоту и звонкость. У кастратов не происходит ломки голоса, поэтому они способны исполнять пассажи большой длительности. В провинции Умбрия, в частности в Норчии, откуда я родом, издавна делали операции, превращавшие мальчиков в кастратов.

— А чтобы избежать оскорбительных вопросов, которые непременно придут вам в голову, — горьким и вызывающим тоном произнес Бальбо, — скажу сразу, что мы такие же люди, а не диковинки для показа на ярмарках.

Напрасно Барбекано примиряющим жестом поднял руку.

— Я еще не все сказал. Например, нам запрещают жениться, но не потому, что мы ни на что не способны, а потому, что Церковь запрещает браки без возможности произвести потомство. Поэтому, господа, женщины видят в кастратах только любовников. Но примеров таких множество, ибо мы в состоянии удовлетворить и их желания, и наши собственные. Я говорю это для того, чтобы…

— Действительно, об этом велось много споров, — примиряющим тоном подхватил Барбекано. — Так, в 1667 году Салези женился на своей возлюбленной. Вся Саксония им сочувствовала. В результате долгих скандальных дебатов между законниками и теологами ему удалось преодолеть запрет Церкви. А те потом еще долго спорили, какие решения должны воспоследовать из этого прецедента.

Старая служанка в темном чепце объявила, что обед готов. Хозяин дома вздохнул с явным облегчением: скользкая тема наконец была закрыта. Он повел гостей в маленькую восьмиугольную комнату, где потолок заменял натянутый, словно у палатки, холст. Окошко выходило во фруктовый сад, где ветви деревьев сгибались под тяжестью персиков и абрикосов. Беседа приняла менее опасное направление. Долго обсуждали жару, неожиданно воцарившуюся во всем королевстве, а также всевозможные погодные отклонения, которых в уходящем веке насчитывалось немало. Наконец служанка поставила на стол удивительно ароматное блюдо.

— Паста с черными трюфелями. Блюдо, которое готовят в Норчии, моем родном городе, — с гордостью объявил Барбекано.

— Мой дорогой, — произнес Лаборд, — маркиз д’Эрбиньяк весьма интересуется кулинарным искусством и был бы вам весьма признателен, если бы вы рассказали, как готовят кушанье, источающее столь дивный аромат. Не правда ли, Николя?

Комиссар, похоже, настолько задумался, что перестал слышать застольный разговор и даже не услышал обращенных к нему слов друга. Запах стоявшего на столе блюда пробудил в нем смутные воспоминания, постепенно приобретавшие все более отчетливые очертания. Он не первый раз сталкивался с этим запахом, и каждая встреча была связана с неприятными ощущениями. Однако он сумел взять себя в руки и, встрепенувшись, с улыбкой подтвердил слова Лаборда.

— О, никаких секретов! Как говорят у вас во Франции, один миг — и все станет ясно. По этому рецепту готовят пасту во всех старинных домах Нерчии. Как обычно, пасту варят в горячей соленой воде; главное — не переварить. Потом воду сливают, а пасту помещают в большую миску и посыпают мелко нарезанными трюфелями; трюфелей вам понадобится пять или шесть. Потом приступаете к приготовлению соуса.

Сосредоточенный вид Николя говорил о том, что он внимательно слушает итальянца.

— …берем зубчик чеснока и обжариваем его в масле; как только тот начнет темнеть, тотчас вынимаем его. Затем в масло, впитавшее приятный запах чеснока, бросаете с полдюжины нарезанных анчоусов, доливаете немного мясного бульона, кладете очищенные и припущенные помидоры, соль, перец и специи по вкусу.

Николя продолжал осмысливать сделанное им открытие. Преследовавший его запах, запах, висевший в коридоре Дома для прислуги и уловленный им в жилище госпожи Ренар, оказался запахом чеснока, обладавшим неповторимыми оттенками, кои воспринимались совершенно по-разному. В одном случае они возбуждали аппетит, а в другом — угнетали своей тяжестью, цепкостью и тошнотворностью, пробуждая ужас и ощущение неведомой угрозы.

Беседа свернула на технику пения кастратов. С полным ртом Бальбо начал рассуждать о природе bel cantare, часто прерывая свою речь, чтобы основательно приложиться к стакану. Его страстные монологи вкупе с резкими интонациями и бурной жестикуляцией делали его похожим на марионетку. Барбекано с расстроенным видом безуспешно пытался остановить порыв друга.

— Утверждаю и готов многократно повторить, что мы должны ввести более тонкую градацию, принимать во внимание самые ничтожные звуки, заставлять слышать самые что ни на есть тончайшие нюансы. Надо не просто связывать звуки, делать паузы, повышать или понижать голос. Нет! Дай мне выразить, описать и выкрикнуть всю ярость, всю силу, показать неожиданные развязки, явить непредвиденные модуляции, выдать трели и каденции.

На губах его и в уголках рта выступила пена.

— Как вы находите это вино из Пьемонта? — напрасно пытался перевести беседу в иное русло Барбекано — его никто не услышал.

— А ведь есть еще возвышенный стиль, изысканный, неповторимый, способный передать самые пленительные страсти, доведенные до крайней степени своего выражения! Ну и кто, кроме нас, может это сделать? Кто?

И к величайшему смущению своего собрата, он так сильно хлопнул ладонью по столу, что принесенное служанкой блюдо подпрыгнуло и едва не опрокинулось.

— Свинина с кервелем, — объявил Барбекано, — came di maiale alia salsa di cerfolglio. Мясо обжаривается в оливковом масле, а не в гвоздичном, которое зачастую хотят всучить нам у вас на рынке.

Не думая о том, что его слова в устах любителя bel canto могут показаться странными, Николя с жаром произнес:

— То, что они называют гвоздикой, всего лишь разновидность мака, который усмиряет зубную боль; однако употреблять его в больших дозах опасно, ибо можно отравиться. В малых же дозах мак нередко добавляют в оливковое масло.

— Узнаю прилежного ученика Комуса, — воскликнул Барбекано, невольно подыграв комиссару. — Так вот, я добавляю еще шалфей, толченые ягоды можжевельника и капельку красного вина, а потом тушу мясо часа полтора на медленном огне. Мясо же, филейная часть, берется со спины.

— Кусок, богатый вкусовыми оттенками, нежный и лакомый, — прокомментировал Николя.

— О, да вы, как я вижу, знаток! Для соуса я мелко рублю шалфей вместе с чесноком, солью, перцем и добавляю чуточку мягкого ароматного уксуса, который мы называем бальзамическим, и немного оливкового масла. Все хорошенько перемешиваю и, выложив мясо на блюдо, обмазываю его полученной смесью и обкладываю маленькими луковичками, маринованными с медом.

После первого же кусочка за столом воцарилась долгая тишина.

— Боже, какое нежное мясо, — томным голосом произнес Лаборд, — просто тает во рту! А этот изысканный запах шалфея!

От такой похвалы Барбекано даже покраснел от удовольствия.

— Нам всегда рекомендуют мед, — вернулся к прежней теме Бальбо, — он отлично смягчат горло. А нам надобно его беречь, ведь нам часто приходится напрягать его. Когда нижние ноты звучат полно и закругленно, пение становится более нежным, даже при переходе к верхним нотам. Достичь нужного звучания низких звуков гораздо важнее, чем, подражая птичьему свисту, издать два верхних звука кряду.

— Вы оба родом из одного города. Ваши семьи знакомы друг с другом?

Бальбо подозрительно уставился на Николя. Ответил Барбекано:

— Нет, потому что между нами тридцать лет разницы.

— Ваша семья проживает там по-прежнему?

— Понятия не имею, — промолвил Бальбо. — После того, что с нами сделали, зачем они нам?

— Я очень признателен господину Бальбо за те подробности, кои он мне сообщил; без сомнения, они обогатят мою работу.

— А я, — начал Бальбо, — хотел бы еще сказать.

Грязные тарелки убрали и поставили на стол десерт, поэтому объяснения кастрата пришлось отложить.

— Рецепт этого блюда я вам не скажу, — произнес Барбекано, — ибо это семейная тайна, и я обещал матушке никому ее не раскрывать.

— Глупо уносить его с собой в могилу, — проворчал Бальбо.

— Вместе со многими иными вещами, друг мой! Ах, это не важно! Тем более что господин д’Эрбиньяк, столь тонко разбирающийся в кулинарии, возможно, распознает, что входит в состав десерта, именуемого княжеским.

— Княжеский десерт. Какое многообещающее название!

Отправив в рот кусочек, Николя ощутил на удивление гармоничное сочетание ингредиентов, являвшее подлинную симфонию вкуса.

— Я бы сказал, что бисквит пропитан несколькими видами алкоголя, одним из коих, безусловно, является ром, а в густой крем внутри добавлена некая субстанция, что в сочетании дает восхитительный вкус.

Барбекано добродушно улыбнулся.

— К сожалению, не могу вам сказать. Но я преклоняюсь перед тонкостью вашего вкуса.

Бальбо бесцеремонно перебил его.

— Возвращаясь к теме нашей беседы, послушайте вот это.

Он вскочил, оттолкнул стул и, отступив на пару шагов, продышавшись, запел. И тут с ним произошло буквально волшебное превращение: позабыв о его нелепой внешности, сотрапезники внимали поистине божественной мелодии. Для Николя она стократно превосходила все, что ему когда-либо доводилось слышать. Чистота нот и их бархатистость, нежные переливы трелей оживляли чувства и проникали в душу. Рискованное, на грани возможного, исполнение привело слушателей в неописуемый восторг. Когда певец умолк, надолго воцарилась тишина.

— Эта ария — подлинное чудо! — воскликнул Лаборд. — Я имею в виду как собственно произведение, так и совершенство исполнения. Кто автор этого сочинения? Порпора? Галуппи?

Глядя, как, горделиво встрепенувшись, высокая фигура певца выпрямилась, Николя вспомнил петуха, готовящегося издать свой громкий крик.

— Нет. Это пока безымянное произведение. А его автор — я.

Столь торжественное заявление повергло Лаборда в изумление.

— Больше я ничего не скажу, и на этом, дорогой мой Барбекано, позволю себе откланяться. Господа!

Не дожидаясь, пока присутствующие исполнят предписания вежливости, Бальбо вышел из комнаты.

— Он всегда такой, — вздохнул хозяин дома. — Надеюсь, вы простите его за неучтивость. Он часто ведет себя странно и всегда всем недоволен. Вот уже много лет он работает над большой оперой под названием «Падение Трои». Ария, которую он нам сейчас исполнил, дает лишь слабое представление о ее достоинствах. Его опера порывает с прежними традициями, и, может, именно потому он все еще не нашел того, кто бы согласился ее поставить. Но он не в состоянии отказаться от этой мысли. Более того, он решил сам ее поставить и теперь отчаянно ищет денег для постановки. Он рассчитывал на наследство одного из наших старейшин, который его очень любил. Ведь из-за дальности расстояний и сопутствующего им забвения узы, связывающие нас с родными, рвутся, поэтому мы часто становимся наследниками друг друга. К сожалению, старейшина умер, не составив обещанного завещания. С тех пор он словно не в себе. Я заметил, что он, всегда отличавшийся стройностью и худобой, за последние месяцы сильно растолстел. Боюсь, как бы в надежде обрести необходимые средства для осуществления своей фантазии, он снова не сел за игорный стол. Бедный Винченцо! Его честолюбие превосходит его возможности. Он мечтает увидеть на сцене огромные храмы и дворцы, богатые костюмы и сверкающие украшения, сложную машинерию, знаменитого деревянного коня и светящихся призраков, мечтает устроить бури и грозы. Что еще сказать? Не знаю, что он хочет этим доказать, какую утрату восполнить.

— Он ограничивается пением в королевской часовне?

— Нет. Он принимает участие в концертах, что устраивают в садах, а в этом году — по желанию королевы — и на террасах Трианона.

Поблагодарив смущенного хозяина за гостеприимство и выслушав ответные слова об оказанной ему чести, друзья вышли на рыночную площадь.

Лаборд предложил Николя подвезти его в Париж. Предложение было принято с радостью, однако с условием заехать в дом к адмиралу д’Арране: Николя хотел переодеться и забрать с собой Плутона. Дабы оправдать свой интерес к кастратам, поющим в королевской капелле, комиссар по дороге рассказал другу о последних событиях. И хотя четкой версии у него еще не сложилось, modus operandi и улики, найденные на местах всех трех преступлений, указывали, что действовал один и тот же человек. Однако каким бы странным ему ни показался Бальбо, если верить Барбекано, в ночь убийства в Самаритен у него было алиби. Конечно, кинжалы итальянской работы, но можно ли считать эту улику главной? Вездесущий аромат, где присутствовали нотки чеснока и нечто непонятное, также оставался загадкой.

В особняке д’Арране их встретил Триборт. Старый моряк помог Николя собрать вещи и переодеться. Тем временем Лаборд, который, подобно покойному королю, любил собак, отправился завоевывать доверие Плутона: пес очевидно шел на поправку и уже пытался передвигаться на трех лапах.

— Воистину отважный зверь! Давайте перенесем его ко мне в карету!

Около пяти часов Николя прибыл на улицу Монмартр; его появление вызвало необычайное оживление среди обитателей дома Ноблекура. Но при виде молосса мальчишек-подмастерьев, обычно встречавших комиссара под аркой, как ветром сдуло. Николя волновался, не зная, какой прием окажут бедняге Плутону. Предупрежденный заранее господин де Ноблекур спустился посмотреть на собаку; добродушный вид пса сразу завоевал его симпатию. Подбежавший к нежданному гостю Сирюс оказался тотчас придавлен тяжелой лапой. Песик с трудом высвободился из дружеских объятий, однако не обиделся и принял нового друга. Марион и Катрина обрадовались: теперь есть кому их защищать и кому скармливать остатки еды. Пуатвен же заявил, что новый питомец составит прекрасную компанию лошадке, чувствующей себя в стойле немножечко одиноко. Он оказался прав: завидев Плутона, пегас радостно закивал головой и заржал. Что же касается Плутона, то тот, похоже, умел не только травить кабанов, но и обладал неисчерпаемым добродушием, распространяя его на всех, кто проявлял к нему интерес. Только Мушетта никак не могла смириться с новым обитателем дома; когда тот уставился на нее своими добрыми глазами, она, выгнув спину, громко зашипела и, распушив хвост, словно ершик для чистки бутылок, принялась с остервенением исторгать ругательства прямо в морду оторопевшему псу. Не встретив отпора, она сменила гнев на милость и с достоинством приблизилась к собаке. Николя поднял кошечку на руки, поцеловал в нос, погладил по голове и снова опустил на землю. Убедившись, что любовь к ней хозяина осталась прежней, она обвела всех довольным взором и с достоинством удалилась, предпочитая завязать более тесное знакомство с загадочным чудовищем тет-а-тет.

Оставив Плутона под присмотром домашних, Николя поспешил в Шатле, где возле привратницкой увидел Бурдо и Семакгюса. Сансон не сумел прийти по причине семейного торжества. Инспектор смотрел на него столь загадочным взором, что Николя сразу понял: есть новости.

— Однако вид у тебя весьма зазнайский, — промолвил Николя. — Похоже, тебе удалось что-то накопать.

— Не просто что-то. В дежурной части надежно заперта ночная птичка, которую мы сумели поймать в капкан, поставленный в одном из ее тайных гнездышек. Можешь поблагодарить Рабуина, Сортирноса и всех рассыльных, что по их приказу прочесали весь Париж в ее поисках.

— Отлично! Тогда, любезный мой, идем, допросим ее. А вы, Гийом, не могли бы пока начать осмотр тела инспектора Ренара? Мы скоро присоединимся к вам.

В дежурной части, вытянув ноги и — несмотря на жару — кутаясь в свой вечный темный плащ, сидел Ретиф. Николя подумал, что сейчас писатель гораздо больше напоминает летучую мышь, чем филина.

— Приветствую вас, господин де ла Бретон, и выражаю свою искреннюю радость по поводу очередного нашего с вами свидания. Я никак не могу понять, откуда у вас взялась необъяснимая склонность ускользать от любящих вас друзей. Особенно когда у них есть к вам вопросы, на которые они хотели бы получить исключительно честные ответы. Предупреждаю вас, в противном случае дозволенные вам вольности во всех смыслах данного слова тотчас окажутся недозволенными, и на вас обрушится тяжелая длань королевского правосудия. И я лично, несмотря на всю мою к вам симпатию, прослежу за этим.

Бурдо украдкой посмеивался, слушая напыщенную речь Николя. Ретиф сидел, опустив голову; съехавшая на лоб старая треуголка не позволяла видеть его взгляд. Откашлявшись и прочистив горло, он сказал:

— Вы же видите, господин комиссар, в какое отчаяние повергает меня одна только мысль о том, что я не угодил вам. Однако надобно выслушать и мои доводы, оправдывающие, хотя и не извиняющие, мои отсутствия и исчезновения.

— Я вас слушаю.

— Боюсь, что наши с вами встречи засекли. Я стал получать угрозы, а потому предпочел скрыться.

— Какие угрозы и как вы их получали?

— На бумажке кто-то нацарапал, что, если я продолжу чирикать с фликом, он мне перышки пообрывает.

— И где же эта бумажка?

— Нету. Я ее уничтожил.

— И я должен тебе верить? Это все твои доводы, Ретиф?

— А разве недостаточно?

— Они не в моем вкусе и нисколько меня не удовлетворяют. Сейчас я объясню, почему. Ведь это вы известили меня запиской о юном дрозде, знакомце инспектора Ренара?

— Разумеется. По вашей просьбе я сделал все, что мог, чтобы найти его, и нашел.

— Но зачем посылать записку, когда есть риск, что ее перехватят? Прежде, сударь, вы не допускали подобных промахов.

— Раз нас засекли, то встречаться было бы еще опасней.

— Значит, на сей момент есть основание полагать, что вам угрожают?

Ретиф молчал.

— А вы знаете, что случилось во время того свидания в Самаритен? По-прежнему не хотите отвечать? Что ж, тогда я сделаю это за вас. Найденный вами милашка-дрозд убит и с помощью водяного насоса разодран на куски, а ваш слуга только волею неба сумел выбраться из расставленной ему ловушки живым и здоровым.

Неожиданно Ретиф запротестовал:

— Неужели вы, господин комиссар, зная, какое почтение я к вам питаю, могли поверить, что я сознательно послал вас на смерть? Я тут ни при чем, так угодно обстоятельствам.

— Довольно, хватит кривляться, я уверен, у обстоятельств имеется имя, а если говорить без обиняков, на пути у нашей птички встал пушистый зверек, именуемый лисой. Разве не так?

Николя вздохнул.

— Все еще молчим? Неужели вы не видите, что я по-прежнему вас ценю, а вы постоянно пытаетесь уронить себя в моих глазах. Но, быть может, вы будете более разговорчивы, если я вам скажу, что сегодня вечером в Версале зверски убит инспектор Ренар?

Услышав эту новость, Ретиф чуть не заскакал от радости, и ни Николя, ни Бурдо просто не могли этого не заметить.

— Мне кажется, — произнес инспектор, — данное известие вас взбодрило.

— Вы правы, перед вами мне нечего стыдиться. Эта скотина, что занесла над моей головой дамоклов меч, больше не сможет мне угрожать.

— Прекрасная эпитафия! — воскликнул Николя. — А нельзя ли узнать, кто вложил сей меч в руку инспектора?

— Полагаю, вы знаете обо мне достаточно, чтобы об этом догадаться.

Он быстро обрел привычный надменный вид и сбивчивую речь.

— Вы правы, тем более что сейчас это неважно. Но теперь я жду от вас подробнейших объяснений, а не отговорок и уверток.

— Собственно говоря, Ренар узнал, что я охочусь за его хорошеньким дроздом, и приказал мне. Ну что вы хотите? Я не мог поступить иначе, пришлось передать вам записку с приглашением встретиться в павильоне водокачки. Ничто не предвещало…

— А потом вы испугались последствий своего предательства и забились в нору?

Ответом Николя была тишина, нарушаемая лишь доносившимся издалека городским шумом.

— Что ж, молчание — знак согласия. Но теперь вы мой должник. Подумайте хорошенько, я ведь могу арестовать вас не только как соучастника убийства, но и как участника покушения на магистрата при исполнении. Отныне вы обязаны являться по первому нашему зову. Бежать к нам, как только вас начнут искать. Идите и будьте осторожны. До свидания, господин Ретиф.

Согнувшись в три погибели и пятясь задом до самой двери, писатель удалился, ухитряясь по дороге отвешивать обоим сыщикам почтительнейшие поклоны.

— Хм, мы не узнали ничего нового, а все, что узнали, предчувствовали заранее.

— Ты сам позволил ему уйти.

— О! Он принесет больше пользы на улице, нежели в стенах темницы. Нельзя упрекать Ретифа за то, что Ренар использовал его так же, как используем его мы сами. Увы, это неприятная сторона нашего ремесла.

Они спустились в морг, где Семакгюс завершал осмотр тела инспектора. На краю дубовой столешницы лежала странная упряжь из ремней и прикрепленных к ним жестяных бутылей.

— Ничего нового я вам не скажу. Удар нанесен очень точно, а потом кинжал повторно вонзили в рану. Тут нет никакой тайны.

— И все же, — начал Николя, — мне бы хотелось кое-что проверить. Пьер, помнишь, что ты обнаружил, осматривая экземпляры листовки, побывавшие в руках у Ленуара и Мадам Аделаиды?

— На них отчетливо виден отпечаток большого пальца со шрамом.

Подойдя к трупу, Николя поднял правую руку и внимательно посмотрел на большой палец. Затем вынул экземпляр памфлета и поднес его к руке мертвеца.

— Порез на пальце хорошо виден. Можно разглядеть даже следы типографской краски. Посмотрите, след от этого пальца явственно отпечатался на обоих экземплярах. А мы чуть было не поверили, что Ренар действительно исполнял роль посредника между полицией и авторами гнусных листовок!

— А знаешь… — загадочным тоном начал Бурдо.

— Что?

— …я нашел печатника! Это Ратино с улицы Вьей Драпри, приход Сен-Круа-ан-Иль. Мошенник пополнял свой карман, подпольно набирая небольшие тексты в обход цензуры. Теперь он в наших руках, мы следим за ним. Но главное…

— Что? Я сгораю от любопытства.

— Сей печатник занимается изданием партитур.

— Партитур? Как интересно! Любопытное совпадение. Ноты, найденные на теле утонувшего в Большом канале Ламора, представляют собой отрывок музыкального произведения, написанного для кастрата.

Он сообщил корабельному хирургу все, что тот еще не знал о деле, поведал об обеде у Барбекано, не забыв подробно описать меню, неуместное поведение Бальбо и, наконец, непонятное сходство запаха, сопровождавшего призраков из Дома для прислуги, с запахом чеснока.

— Чеснока? Ну конечно же, черт побери! — воскликнул Семакгюс и широким шагом заходил по комнате, пытаясь на ходу натянуть фрак. — Вы сами подсказали мне!

Наконец, успокоившись, Семакгюс взглянул на часы и предложил всем вместе отправиться в один из их любимых трактиров, где он за стаканом доброго вина расскажет им, какая блистательная мысль его только что посетила. По такому случаю Николя решил отложить допрос вдовы Ренар на завтра. Быть может, одиночество и неведение сломают ее сопротивление и заставят говорить. Вскоре друзья уже сидели под прохладными гостеприимными сводами таверны «Пье-де-Беф». Николя потребовал для себя только легкой закуски, ибо после вчерашнего пира у Барбекано он еще не успел проголодаться. Однако его просьбу оставили без внимания, и трактирщик, земляк Бурдо, принес им поистине гигантское блюдо с паштетами, колбасками, окороком и сосисками, два кувшинчика вина с шинонских виноградников и вдоволь свежего ароматного пшеничного хлеба.

— Итак, дорогой Гийом, — начал Николя, — можно ли узнать, что подтолкнуло вас к открытию, коим вы пожелали поделиться с нами?

— Оно родилось из сопоставления двух терминов, употребленных вами, дорогой Николя. После того как вы рассказали о загадочных призраках, что с некоторых пор регулярно посещают Дом для прислуги, и задали вопрос о возможной природе запаха, их сопровождающего, вы сказали, что аромат блюд, которыми угощал вас старый певчий, напомнил вам тот запах, точнее, вы поняли, что тот запах напоминал благоухание чеснока.

— Не вижу связи.

Проглотив два кружочка колбаски, Семакгюс запил их стаканом вина.

— Вы когда-нибудь слышали о Булонском камне?

— Кажется, на него намекал Ноблекур в одной из своих забавных историй, коими он нас иногда потчует. Речь шла о фальшивых чудесах или о чем-то в этом роде. Но я помню очень смутно.

— Я был при этом, — вступил в разговор Бурдо. — Мы обсуждали легенды о живых покойниках. А Николя без устали рассказывал нам про своего бретонского ankou.

— Совершенно верно, — произнес Семакгюс. — Некий тип с большой фантазией и богатым воображением обманывал своих ближних, являя им ярко светившееся в темноте распятие. Немедленно заговорили о чуде. На самом деле он просто обработал сей предмет культа особым составом. Камень растирали в пыль, затем смешивали с водой и яичным белком и лепили маленькие пирожки. Потом, когда жидкость испарялась, пирожки прокаливали и снова измельчали в пыль.

— Настоящий кулинарный рецепт! И что из этого следует?

— Узнаете, если не будете перебивать меня. Особенностью источать свет обладает не только ряд минералов, при брожении некоторых веществ также происходит свечение. Например, могут светиться намокшее сено, мука, пары спирта или гниющие отходы, как, например, содержимое выгребных ям. Вспомните также блуждающие огоньки на кладбищах. В наш просвещенный век человеческий гений способен заменить природные вещества искусственными, обладающими теми же свойствами. Химики обнаружили, что фосфор можно получить посредством смешения кислоты с воспламеняющейся субстанцией. Первым открыл фосфор немец Брандт. А теперь, господа, проглотите все, что у вас во рту, дабы не поперхнуться от удивления. Дело в том, что фосфор получают путем выпаривания мочи!

— Не хотите же вы сказать, — начал Николя, — что…

— Я не просто говорю, я утверждаю! Получив некоторое количество застарелой урины, ее выпаривают, а оставшееся вещество помещают в тигель, где подвергают кристаллизации, а потом посредством определенных манипуляций получают отличный прозрачный желтый фосфор, который лепится и режется, словно воск. На воздухе такой фосфор горит, выделяя при горении запах, напоминающий запах чеснока. Да, Николя, выраженный запах чеснока. Холодный огонь горит в темноте, как светлячок. И будет гореть, если его нанести на одежду или на кожу. Если им начертать буквы на стене или на картоне, они станут светиться в темноте. Мне кажется, это наиболее убедительное объяснение вашей загадки.

— Неужели при определенном старании каждый может получить фосфор? — в изумлении спросил Николя.

— Необходимо лишь следовать инструкции и использовать нужное оборудование. Многие состоятельные люди устраивают у себя дома химические кабинеты, где есть все необходимое для проведения экспериментов.

Беседу прервал трактирщик, поставивший на стол новое блюдо — большой деревянный круг с разложенными на нем тонкими ломтиками копченого сала, щедро посыпанного перцем. Закрыв глаза, Николя стал размышлять вслух.

— Следовательно, есть основания полагать, что таинственный ночной посетитель Дома для прислуги ходил туда, чтобы красть сырье, необходимое для изготовления фосфора. Таким образом, можно объяснить появление призраков и холодных огней, что сильно напугали наших свидетелей. Ночной вор, видимо, намазал фосфором лицо или маску. Тем не менее я не могу поверить, что он отважился на такое опасное предприятие единственно с целью добычи искомого сырья!

— Убежден, — произнес Бурдо, — идея пришла ему в голову только после того, когда он понял, что в состоянии осуществить ее.

— Больше всего меня поражает, что мы снова возвращаемся к кастратам из хора при королевской часовне: улики, партитуры, странности одного из певчих. Однако у этого певчего есть неопровержимое алиби. Да и зачем ему убивать?

И снова он не сумел выразить словами давно закравшуюся к нему в голову мысль.

— Заметьте, дорогой Николя, получение фосфора — процедура непростая, требующая специальных знаний и практических навыков, которыми вряд ли обладает певчий, даже если он кастрат!

— Не будем забывать, — поддержал Семакгюса Бурдо, — что убийца, оставивший после себя трупы в Большом канале, в павильоне водокачки и в Доме для прислуги, постоянно провоцирует нас. Каждое убийство сопровождается цитатой из «Королевских игр». Следовательно, в нашем лабиринте имеется путеводная нить. Кража универсального ключа королевы должна повлечь за собой некие действия. Все вертятся вокруг этой драгоценности. Но трупы множатся, и образуется пустота. Шартр, скомпрометировавший себя ранее, уезжает тотчас после убийства своего фактотума, Ренар и его дрозд исчезают. Наконец, ты рассказываешь нам, как аккуратно вытащил свою булавку из игры Прованс. И теперь мы стоим перед стеной, с которой, надеюсь, мне удалось сбить несколько мерлонов.

— О чем ты сейчас говоришь, Пьер?

— Помнишь дело некоего Жака Симона, что состоял в переписке с англичанами? По приказу Вержена я принимал участие в его аресте. Когда я допрашивал его в Бастилии, он признался, что является одним из звеньев в цепочке нелегальной торговли книгами.

— Но это не имеет отношения к нашему делу, нелегальная торговля оказалась лишь прикрытием.

— А вот и нет! Я говорил тебе, что Симона решили отпустить на свободу при условии, что он навсегда покинет Францию.

— И что же?

— …а до тех пор за каждым его шагом будут пристально следить.

— Не дерзну предположить, что произошло дальше.

— Выйдя из тюрьмы, он мгновенно исчез из поля зрения наших агентов — словно растворился. Нам сообщили о его бегстве слишком поздно: те, кому поручили за ним следить, вместо того чтобы сразу доложить своим начальникам, долгое время пытались — впустую — сами отыскать его.

— Это были люди Ленуара?

— Нет. Люди того, кого лучше не называть.

— Понимаю! Значит, этот Симон по-прежнему обретается где-то во Франции и, возможно, уже вернулся в Париж или в Версаль.

— Я бросил все наши силы на его поиски. Сегодня у нас одиннадцатое августа. С тех пор как он покинул Париж, прошло пять или шесть дней, так что самое время ему вернуться обратно.

— А если он уже в Версале.

— Ты думаешь…

— Черт! У нас осталось не так много подозреваемых. Вор, укравший универсальный ключ. Предвижу мрачные переговоры с теми, кому сей предмет нужен, чтобы обесчестить королеву. Помимо Шартра и Прованса, для которых участие в подобной интриге является скорее бравадой, нежели серьезной попыткой навредить Марии-Антуанетте, я вижу лишь англичан и их секретные службы. Симон, очевидно, сговорился с ними, и он — если, конечно, мы его найдем — может привести нас к обладателю драгоценности.

— Похоже, — отозвался Семакгюс, — этот ключ, подобно магниту, притягивает тех, чье честолюбие готово извлечь из него выгоду.

Возмущаясь отсутствием аппетита у Николя, Бурдо и Семакгюс накинулись на блюдо с горячими шкварками.

— Не забывайте, — пытался защищаться тот, — помимо новостей у меня в желудке еще не переварился окорок Триборта и итальянский обед!

— Если хорошенько подумать, — промолвил Бурдо, — все нити дела ведут в Версаль. Несмотря на всех наших осведомителей, отыскать Симона в Париже — то же, что пытаться отыскать иголку в стоге сена. К тому же у этого типа настолько заурядная внешность, что изменить ее легче легкого. Уверен, он скоро появится в Версале, а потому нужно сосредоточить наши поиски именно там. Возможно, он наконец приведет нас к тому, кто является организатором всего дела.

Бурдо предстояло направить в Версаль самых опытных агентов для наружного наблюдения, а также людей для проверки гостиниц и меблированных комнат на предмет проживающих там иностранцев. Штабом операции избрали особняк д’Арране: туда будут отправлять срочные послания, и при первой же возможности будет заезжать комиссар. Предусмотрев все, что только можно, Николя попрощался с друзьями и отбыл на улицу Монмартр, где нашел Плутона, мирно спавшего в сарае возле старой лошадки, и Катарину, как обычно, дремавшую в кухне. Она ложилась поздно, ибо, даже когда он уезжал из Парижа, она привыкла ждать его допоздна. Разбудив ее и поцеловав в щеку, он ласково велел ей отправляться спать, а сам поднялся к себе. Стоило ему лечь, как появилась Мушетта; она долго ходила по кровати, делая вид, что не замечает его, а потом с подозрительным видом принялась его обнюхивать. Результат проверки удовлетворил ее, и она змейкой обвилась вокруг хозяина, уткнувшись мордочкой ему в подбородок. Это было последнее, что запомнил Николя: он поднял руку, чтобы приласкать кошечку, но рука бессильно упала, и он погрузился в сон.

Среда, 12 августа 1778 года.

Господин де Ноблекур задумчиво размешивал ложечкой отвар шалфея, в то время как Николя с завидным аппетитом поглощал бриошь, щедро намазывая ее вишнево-малиновым вареньем, присланным в подарок госпожой Сансон.

— Больше всего меня озадачивают послания, которые оставляет ваш убийца. Это настоящая мания, возведенная в систему; начинаешь задумываться, не скрыт ли в этих отрывках тайный смысл.

— Надо отметить, — с набитым ртом заговорил Николя и едва не задохнулся, попытавшись проглотить целиком большой кусок бриоши, — первое убийство, когда мы выловили труп из Большого канала, несколько отличается от других. Разумеется, на теле жертвы мы нашли бумаги, но в них не было никакого вызова.

— Только потому, что вы еще не вступили в игру.

— Первое преступление потребовало от убийцы подыскать себе помощника, коим, без сомнения, стал Ренар.

— Заметьте, дорогой Николя, — промолвил Ноблекур, буравя взором горшочек с вареньем, так что комиссар счел за лучшее отодвинуть его подальше от почтенного магистрата, — мы имеем дело с преступником, который не только разбирается в ботанике — вспомните ваш дурман вонючий! — но и обладает недурными познаниями в алхимии, точнее, в химии. Это сужает круг подозреваемых.

— Нам нужны новые улики, иначе мы не запустим следственную машину! Мы не можем опираться на пустоту!

— Ба! Пустота не существует, есть только ее видимость. Соберите все рассеянные в пустоте элементы. Если вы уверены, что универсальный ключ украл тип в маске, что разговаривал с королевой на балу в Опере, ответьте на вопрос: зачем ему красть это украшение? Он получил приказ или действовал по собственному разумению? Ему нужны деньги, и он хотел продать его? Он проигрался в карты? Разорен женщинами? Каковы причины его поступка? Зачем он убил Ламора? Видимо, потому что вы его заподозрили, а инспектор Ренар предупредил его. Почему зверски расправились с малышом д’Асси? Потому что Ретиф сунул нос во владения Ренара — все того же Ренара! — и пришлось убрать неудобного свидетеля того, что произошло еще до появления утопленника в Большом канале. И, наконец, почему Ренар? Ссора сообщников, один из которых захотел заграбастать себе все? Добавьте сюда странные кражи в Доме для прислуги. Уверен, преступник чувствует, как свора гончих неуклонно идет по его следу; значит, он начнет спешить и совершать ошибки, которые приведут его к гибели. Вдобавок есть основания полагать, что ваш преступник повредился разумом: некоторые факты красноречиво свидетельствуют об этом. А значит, гордыня его погубит. Он уверен, что вы клюнули на те улики, которые он вам подбросил, и это дает мне основание утверждать, что его ждет провал. Сюда, ату его, друг мой, как кричал покойный король.

Николя собрался уходить, но Ноблекур окликнул его:

— Могу ли я попросить вас об одном одолжении?

— Сударь, для вас я готов сделать невозможное.

— О, об этом речь не идет. Я знаю, вы любитель живописи. Не могли бы вы сопроводить меня к одному из моих старых друзей? Он художник и великолепный рисовальщик, словно родившийся с карандашом в руке. Я регулярно навещаю его, дабы посмотреть последние работы. Завтра, по холодку, часам к девяти, Пуатвен отвезет нас к нему. В этот час мы точно застанем его дома.

— С радостью. А как зовут вашего рисовальщика?

— Действительно, забыл вам его представить. Это Габриэль де Сент-Обен, что проживает на улице Бовэ, возле площади Лувр. Увы, на третьем этаже, а лестницы там изрядно высоки, и мне понадобится ваша помощь.

Николя быстрым шагом направился в Шатле. Шрамы затянулись и более не стесняли его движений. Рассуждения бывшего прокурора приободрили его, и у него появилась надежда отыскать недостающие улики, чтобы связать воедино разрозненные нити загадочного дела. Внутренний голос тихонько нашептывал ему, что всегда, когда кажется, что горизонт сплошь затянут тучами, на небе непременно появится крошечный просвет.

У входа в старинную крепость его поджидал рассыльный с запиской от Бурдо. Инспектор до рассвета отбыл в Версаль, дабы организовать там поиски Симона. Николя велел незамедлительно проводить его в одиночку, где содержалась госпожа Ренар. Та сидела на охапке соломы; испытания нисколько не смирили ее надменности. Увидев Николя, она вскинула голову и, скрестив на груди руки, окинула его презрительным взором.

— Что ж, сударь, можете смеяться над своей жертвой. Но предупреждаю вас, как только Ее Величество узнает, как вы со мной обошлись, она восстановит справедливость. И, поверьте, я не стану вас жалеть, когда вы окажетесь в немилости.

— Довольно, сударыня. Перестаньте пускать пыль в глаза. Никто не знает, где вы находитесь. А если Ее Величество и узнает, то, ознакомившись с вашими проступками, она потребует наказать вас, и как можно строже.

Передернувшись, Ренар уперлась обеими руками в пол, словно собираясь вскочить и броситься на него.

— Что?! О чем это вы? — вдруг взвилась она, трепеща от ярости. — Меня хотят погубить? Интересно, в чем это смеют меня обвинять?

— О, сударыня, не делайте вид, что вам ничего не известно. У нас имеются доказательства того, что вы воровали белье и платья королевы и подпольно торговали ими у себя в комнате, точнее, в комнате вашего дружка, что служит водоносом во дворце. Вас вывели на чистую воду. Вы также обвиняетесь в преступлениях, которые вполне можно определить как оскорбление величеств. Поэтому предлагаю вам подумать и прекратить запираться; чистосердечное признание облегчит вашу участь.

— Я протестую, сударь, да, протестую.

— И совершенно напрасно. Неужели вы станете отрицать, что вашим любовником был Жак Госсе? Отрицать, что вы променяли его на другого? У нас есть свидетели.

— А, знаю! Та маленькая шлюха.

— Что ж, я был уверен, что вам прекрасно известны все обстоятельства, свидетельствующие не в вашу пользу. Видимо, дальнейшие разговоры бесполезны, и мне придется кое-что вам показать.

Вошел тюремщик и, отвязав сопротивляющуюся госпожу Ренар, повел ее по извилистым тюремным коридорам в Мертвецкую. Комиссар решил показать ей труп мужа, дабы посмотреть на ее реакцию. Он не любил жестоких экспериментов, но сейчас иного выхода у него не было. Едва вступив в сырой подвал, где лежали трупы, выставленные для опознания, госпожа Ренар, дрожа всем телом, устремила взор не на выложенных шеренгой мертвецов, а на ремни и баклаги, сложенные в ногах одного из тел. Внезапно она вскрикнула и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Достав табакерку и взяв понюшку, дабы заглушить запах разложения, отравлявший воздух, несмотря на рассыпанную всюду соль, Николя не торопился отдать приказ снять простыню с трупа, пытаясь сообразить, какие преимущества можно извлечь из перемены настроения госпожи Ренар, наконец-то утратившей свой надменный вид.

— Так, значит, это он? — холодно произнес комиссар.

Переведя на него невидящий взор, она неожиданно сделала резкое движение и, вырвавшись из рук державшего ее тюремщика, бросилась к трупу и сорвала прикрывавшую его простыню. При виде обескровленного лица покойника физиономия госпожи Ренар мгновенно изменилась. Казалось, наряду с облегчением она ощутила какую-то дикую, первобытную радость, мгновенно пришедшую на смену бурному горю, охватившему ее при мысли, что под простыней скрыто тело кого-то иного. Поняв, что он снова ничего от нее не добьется, Николя решил хотя бы формально продолжить допрос.

— Сударыня, вы узнаете инспектора Ренара, вашего супруга?

— Зачем вы меня об этом спрашиваете? Это и так ясно.

— Он был убит в вашей комнате в Доме для прислуги. Я не обвиняю вас в убийстве, вы в это время находились здесь, но, быть может, вы знаете, кто мог это сделать?

— Не знаю, и не мое это дело — строить догадки.

— И вас нисколько не волнует убийство супруга? Неужели вам все равно?

— А вы всерьез считаете, что может быть иначе? — вызывающим тоном произнесла она.

— Когда мы вошли сюда, я заметил, что зрелище ремней и жестяных сосудов взволновало вас. Возможно, вы полагали, что под простыней находится тело кого-то иного.

— Он еще и претендует на чтение моих мыслей! Да от здешней вони и неприглядного зрелища выложенных, словно по линейке, трупов, можно с ума сойти!

— Вижу, сударыня, вы упорно не желаете оказывать содействие полиции короля. В таком случае мне придется проститься с вами… ну, скажем, до воскресенья, чтобы у вас было время подумать о своей участи. После вас переведут в Бисетр, где, как вам известно, вас поместят в одиночную камеру и забудут о вас.

— Сударь!.. В Бисетр! — воскликнула она, заламывая руки. — Вы не посмеете!

— Посмею, сударыня. Впрочем, вы можете помочь себе, сообщив мне имя человека, чье тело в жестокую для вас минуту почудилось вам под этим ветхим покровом. Вполне понятная жалость. Нет? Тогда не взыщите. Уведите ее в камеру и проследите, чтобы ей как следует связали ноги и руки. Полагаю, у мошенницы осталось еще немало сил.

Печальное воспоминание о старом солдате, ветеране битвы при Фонтенуа, повесившемся здесь, в одиночной камере Шатле, снова пробудило в нем угрызения совести. Быстро покинув мрачный подвал, он вышел из крепости и быстро зашагал по улице. Сейчас его присутствие в Версале не требовалось, и он решил заняться иными делами. В надежде найти новую зацепку он хотел осмотреть жилище Ренара. Не помешало бы также посетить печатника, которого отыскал Бурдо. Печатник жил ближе всего, на острове Сите, поэтому сначала он решил отправиться туда.

Проехав по мосту Менял, экипаж свернул в улицу Вьей Драпри. Типография находилась в самом конце улицы, возле церкви Сен-Пьер дез Арси. Николя любил готический Париж с его высокими домами, просевшими и покосившимися за несколько веков своего существования; высокие крыши домов соприкасались друг с другом, напоминая ему старинные города Бретани. В нише над дверью лавки печатника стояла небольшая статуя святого Людовика Евангелиста, покровителя печатников. Толкнув дверь, он оказался в темной маленькой конторке; шавка, удобно развалившаяся в плетеном кресле, завидев его, принялась звонко лаять, иногда прерывая лай протяжным воем. Через пару минут в конторку, задыхаясь, вкатился пузатый коротышка, ужасно похожий на Франклина, точнее, на половинку Франклина. Он вытирал тряпкой испачканные типографской краской руки. Успокоив цербера, он поднял на лоб очки и подозрительно оглядел Николя.

— Господин Ратино?

— Он самый, к вашим услугам.

— Николя Ле Флок, комиссар полиции Шатле. У меня к вам несколько вопросов.

— Один из ваших собратьев уже приходил ко мне, расспрашивал о каких-то пустяках.

— М-да, пустяки. Хорошо, пусть будут пустяки. Однако без дозволения инспектора и понимания с вашей стороны… Впрочем, решайте сами.

Кусая губы, коротышка тяжело дышал; потом он снял очки и грязной тряпкой принялся утирать струящийся по лицу пот.

— Сударь, мне бы хотелось поговорить с вами о партитурах, напечатанных в вашей типографии. До недавнего времени я простодушно полагал, что ноты размножают посредством переписывания от руки.

— Разумеется, когда речь идет о коротких произведениях и малом числе экземпляров. В типографию приносят объемные сочинения, особенно когда хотят получить много экземпляров. Или же сделать оттиск с листа оригинала.

— Такие случаи, полагаю, не слишком часты.

— Увы, нет! Композиторы редко к нам приходят. Однако…

— Что однако?

— Недавно мы напечатали оперу.

— Оперу? И кто же автор?

— Это был безымянный заказ. Какой-то человек принес рукопись, а потом пришел сверить оттиски. Когда все было готово, он забрал экземпляры и расплатился. Разговорчивостью он не отличался.

— И давно это было?

— Вскоре после карнавала.

— Как бы вы описали этого человека?

— Нелепая фигура, довольно красивое лицо и поразительная худоба.

— А как называлась опера?

— Что-то из мифологии. Троя… Троянский…

— «Падение Трои»?

— Да, именно так.

Николя поблагодарил типографа; с ним все ясно. Заказчик же по описанию походил на Винченцо Бальбо. Однако его не в чем упрекнуть. И все же в его теперешнем деле с неистребимым упорством возникал то один, то другой кастрат из королевской часовни. Мелочи, совпадения и сопоставления тревожили его интуицию, заставляли беспрестанно бросать жребий. Размышления о Бальбо или о Барбекано ни к чему не приводили: оба имели безусловное алиби. Неужели он о чем-то забыл? С каждым днем картина становится все сложнее, а он до сих пор не мог понять, какую из улик считать главной.

Пока он добирался до улицы Пан, ему в голову пришла новая идея. Несмотря на тщательный обыск, в карманах Ренара не нашли ни одного ключа. Подъезжая к жилищу инспектора, он вновь столкнулся с этой проблемой. Выйдя из экипажа возле дома и увидев калитку, о которой говорил Ретиф, он подошел и, убедившись, что среди резных украшений скрыт деревянный кругляш, надавил его. Калитка отворилась. За воротами начинался маленький, вымощенный камнем двор. Дом стоял в глубине, дверь была открыта. Он вошел и направился к лестнице, как вдруг, грозно потрясая метлой, навстречу ему выскочила старуха.

— Куда это вы так торопитесь? — визгливым голосом спросила она его.

— Я иду к господину Ренару.

— Господина Ренара нет дома. А вы, собственно, кто?

— Я комиссар полиции.

— Ну вот, еще один. Знаешь ли, красавчик, с нас хватит.

Николя забеспокоился.

— Вы говорите, тот, кто приходил, был из полиции?

— Да, высокий такой, одетый так же, как и вы. Может, он и вовсе ваш брат?

— А он предъявил вам какие-нибудь бумаги, подтверждающие его должность?

— Нет! А вы, собственно, не будете ли столь любезны чего-нибудь мне предъявить?

Он вытащил из кармана «письмо с печатью», и старуха недоверчиво уставилась на бумагу. Читать она явно не умела, однако печать произвела на нее впечатление.

Продолжая что-то бурчать себе под нос, она, недобро глядя на Николя, посторонилась. Поднявшись на третий этаж, сыщик вытащил из кармана набор отмычек и, быстро справившись с простеньким механизмом, открыл дверь. Пред взором его предстала картина разорения. Опередивший его неизвестный — видимо, тот, о котором говорила консьержка — перевернул квартиру вверх дном. Все ящики оказались выдвинуты, а их содержимое раскидано по полу, шкафы распахнуты настежь, ковры содраны, кровать разворошена. Книги из небольшого шкафчика подверглись варварскому обращению: их сбросили на пол и содрали с них обложки. В камине явно жгли бумаги. Пришелец уничтожил все улики. Увидев воткнутый в дверь кинжал, точно такой же, как нашли в павильоне Самаритен и в Доме для прислуги, комиссар горько улыбнулся. Кинжалом незнакомец пришпилил очередное послание. С досадой схватив бумагу, Николя увидел перед собой строки из «Королевских игр».

Вот уж неудача так неудача: иметь на руках три козыря и проиграть.

У меня нет ни короля, ни козыря, а только дама, да и ту некому охранять. Какие уж тут ставки.

Николя поежился. Самоуверенный противник явно бросал ему вызов. Скрытый смысл этих фраз и содержащаяся в них угроза обеспокоили его. В какую даму, если не в королеву, целил неизвестный? Тревога приливом захлестнула все его существо. Надо срочно действовать и завершать дело; но как?!