Воскресенье, 9 августа 1778 года.

Господин де Ноблекур в сопровождении Николя пешком отправился к большой мессе в церковь Сент-Эсташ. Почтенный магистрат, обрадованный, что у него не случилось ожидаемого по всем приметам приступа подагры, пребывал в преотличном настроении. Он исполнял обязанности старосты прихода, и сегодня, в день праздника Святого Духа, ему, как всегда, выпала почетная обязанность раздавать освященный хлеб. По такому случаю им сопутствовал эскорт из двух облаченных в чистую одежду мальчишек — помощников булочника из пекарни Фарно. В восторге от поручения, сорванцы тащили две большие корзины, наполненные кусками бриошей, которые будут раздавать народу по окончании службы. Как всегда, Ноблекур подшучивал над Николя, ибо тот с упорством, достойным истинного бретонца, продолжал именовать сие лакомство ar-varaenn-rouaned, иначе говоря, сладким хлебом.

Комиссар внимательно слушал проповедь. В ней кюре разоблачал ложную набожность и утверждал, что труднее всего выявить зло, когда оно скрывается под маской добра. Слова его звучали гневно и громко, но в церкви собрались в основном женщины, кои невнимательно слушали проповедника, ибо не переставали переговариваться между собой. Размеренный гул, слагавшийся из шепота, шороха юбок и сухого стука вееров, периодически заглушал речь проповедника. Сызмальства привыкнув к трепетному молчанию прихожан в церквях своей родной Бретани, Николя так и не освоился с непринужденной обстановкой, царившей в парижских храмах. Время от времени швейцар, желая напомнить прихожанам о необходимости уважать святое место и умолкнуть, со звоном ронял на каменный пол свою алебарду. На несколько минут шум стихал, а потом возобновлялся с новой силой. Молодые люди и вовсе вели себя вызывающе. Со скучающим видом они то выходили из церкви, то заходили обратно. Некоторые рассеянно, словно перед ними выступал ярмарочный зазывала, слушали отрывок проповеди, а потом, недовольно качая головой, покидали церковь. Самые бедные простаивали на ногах всю службу, не желая платить шесть су за сдающийся напрокат стул. Кто-то шумно отирал струившийся по лицу пот, кто-то плевал прямо на пол. Таинственное шушуканье, записочки, скользившие по залу, роскошь выставляемых напоказ нарядов — вся эта суета превращала место для молитв в очередной уголок для зрелищ и развлечений.

В доме на улице Монмартр Катрина и Марион приготовили легкое летнее угощение: холодное жаркое из ягненка в горчичном соусе, приправленное корнишонами, салат из цикория с сухариками и персиковый мармелад. Запить эту еду одному предложили отваром из шалфея, а другому — холодным сидром. Когда трапеза завершилась, Ноблекур поднялся к себе, дабы предаться ежедневному послеполуденному отдыху, а Николя, несмотря на жару, отправился в дом на площади Вандом в надежде застать там доктора Месмера.

Город по-прежнему являл себя в непривычном для Николя виде. Улицы, в воскресное время кишевшие народом, казались тихими и пустынными. Только несколько собак, высунув от жары языки, уныло брели по теневой стороне. Дойдя до Сент-Эсташ, он углубился в улицу Тонельри, чьи старинные колоннады и навесы чуточку спасали от жары, и вскоре добрался до улицы Сент-Оноре. Он так хорошо знал свой Париж, что ноги сами вели его в нужном направлении. По мере приближения к площади Вандом вереницы выстроившихся вдоль тротуара карет становились все длиннее, что не могло остаться незамеченным. Выйдя на площадь, он увидел, как вокруг особняка братьев Буре, где располагалась штаб-квартира доктора Месмера, змеей извивалась очередь, состоявшая из людей всех рангов и сословий. Стоявшие в ней мужчины и женщины, с горящими взорами, надеялись либо на исцеление, либо на бесплатный совет врача, либо, потрафляя собственному любопытству, жаждали взглянуть на модного кудесника.

Как представиться, чтобы его приняли? Маркиз де Ранрей? Это имя вряд ли произведет впечатление на иностранца, на прием к которому явно приходит немало маркизов. Комиссар полиции Шатле? Так он рискует встревожить знаменитого доктора и настроить его против себя. Ведь Месмер, несомненно, упивается своей известностью и считает себя всемогущим. Просмотрев отданное ему Ленуаром досье, он позабавился, узнав, что молва уверена, что под именем доктора Месмера скрывается колдун Кола, персонаж оперы юного Моцарта «Бастьен и Бастьена». Еще Николя с интересом отметил, что приезжий посещает заседания кружков иллюминатов и практикует оккультные науки. Заглавие его диссертации также заслуживало внимания: De influxu planetarium in corpus humanum. Изгнанный с медицинского факультета за шарлатанство, Месмер вынужден был покинуть Вену.

Поразмыслив хорошенько, Николя решил представиться приближенным герцога Шартрского, ибо на корабле королевского флота он и в самом деле находился близко к герцогу, а посему нисколько не отступал от истины. Правда, когда принц находился в Бресте, данное утверждение оказывалось верным только в особых случаях. Усмехнувшись про себя, он подумал, что Бурдо непременно назвал бы его молинистом. При входе в особняк он силой проложил дорогу сквозь взбудораженную и грозную толпу, в любую минуту способную броситься на того, кто, по ее предположению, пользовался особым пропуском к знаменитости. Шепнув на ухо лакею свое имя и имя герцога Шартрского, причем последнего значительно громче своего, он стал ждать. Имя герцога сделало свое дело, и его без проволочек пригласили пройти.

Его провели в просторный зал, где в центре стояли два кресла и софа, покрытые богатыми восточными драпировками. Открылась дверь, и вошел высокого роста человек в лиловой хламиде, делавшей его похожим на жреца. Когда полы хламиды расходились, виден был сиреневый фрак, густо расшитый серебром. На вид вошедшему было лет сорок. Массивное лицо, высокий лоб, напудренные волосы уложены валиками и стянуты на затылке лентой. Из-за двойного подбородка широкое лицо казалось раза в два больше. Вокруг четко очерченного рта пролегли резкие косые морщины. Глаза настолько утонули в глубоких орбитах, что разглядеть их цвет не представляло возможности. Тем не менее они выразительно смотрели на визитера из-под густых черных бровей. От облика знаменитости веяло силой, спокойствием и уверенностью.

— Сударь? Господин маркиз? — произнес он, слегка склонив голову.

Легкий немецкий акцент напомнил Николя выговор королевы.

— … я не разобрал ваше имя, только понял, что вы явились от герцога Шартрского.

— Маркиз Николя де Ранрей, к вашим услугам. Я очень признателен вам, сударь, что вы согласились меня принять. Совсем недавно я слышал, как принц превозносил ваши заслуги. Заинтригованный слухами — о, исключительно в вашу пользу! — коими полнится и двор, и город, мне стало любопытно поговорить с человеком, нет, что я говорю, с ученым, вызывающим столь неподдельный интерес. Особенно меня заинтересовали упомянутые его светлостью церемонии, суть которых в пылу разговора осталась для меня тайной, равно как и основные принципы.

Похоже, доктор Месмер удовлетворился его вступлением.

— Господин маркиз, — начал он, снисходительно улыбаясь, — несмотря на свою занятость, я не хочу оставлять вас в неведении, равно как и порождать сомнения в моих способностях. Тем более, вы столь изысканным образом изложили свою просьбу.

И он с поклоном предложил Николя сесть.

— Неуместно скрывать от друга его светлости особенные стороны моего искусства, иначе оно может прослыть ложным либо опасным.

— Благодарю вас, вы так любезны! Так что же представляют собой вечера у чана, которые посещает герцог? Напоминают ли они церемонии с участием дам из свиты Мадам Аделаиды? Те, кто на них присутствовал, рассказали мне, сколь благотворное воздействие произвели они на здоровье одной из их подруг.

Лицо доктора озарила умильная улыбка.

— Как?! Вы знакомы с тетушкой Его Величества?

— Я удостоился этой чести, — отвечал Николя, с блаженным видом закатив глаза.

— Ах, сударь, я всегда к вашим услугам. Позвольте мне ввести вас в курс дела. В наш век научных изысканий все хотят завладеть и научиться управлять потоком, именуемым некоторыми электрическим. В самом деле, фрикционные машины способны производить искры и притягивать легкие тела. Флюид передается посредством проводящих тел.

Так, если вас подвесить к потолку на шелковых веревках, я смогу наэлектризовать вас с помощью кошачьей шкурки, потертой о стеклянный цилиндр, а если я потом протяну к вам палец, из вашей ноги в сторону моего пальца полетит искра.

— Какое чудо!

— О, ничего особенного! Продолжая размышлять, я доказал существование магнетического животного флюида, коим я научился управлять и теперь использую его в своем методе лечения. Его Королевское Высочество, чьи предки начиная с регента Орлеанского непрестанно, как это свойственно ученым и философам, осмысливали систему природы, пожелал найти ответ на вопрос, заданный какими-то остроумцами: может ли неполноценный исполнять роль проводящего тела для потока, называемого обычно электричеством, или — если говорить обо мне — животным флюидом?

— Неполноценный?

— Да, неполноценный, ущемленный не от природы, но искусственным способом. Собственно, вопрос был поставлен прямо: способен ли кастрат, der kapaun, каплун, как говорят у вас во Франции, являться проводником так называемого электричества. Некий физик по имени Сиго де Лафон проводил опыты с певчими из королевской часовни. Этот невежда считал, что случай sublata causa, tollitur effectus! Так вот, в цепочке, состоящей из двадцати наэлектризованных человек, кастраты содрогались точно так же, как и все остальные. Тогда Его Высочество пожелал повторить опыт, только уже с использованием моего чана — вместилища магнетического животного флюида.

— И вы таким образом констатировали, что…

— …что каплун — такой же проводник. Надеюсь, господин маркиз, я сумел дать вам ясный ответ.

— Я вам бесконечно благодарен за столь исчерпывающие объяснения. Благодаря вам я чувствую себя поумневшим; вы вооружили меня аргументами, кои в случае возникновения дискуссии вокруг ваших экспериментов я смогу пустить в ход. Во Франции все новое моментально входит в моду!

Доктор Месмер в упор смотрел на Николя. Его блестящие подвижные глаза неуклонно погружали комиссара в состояние дремотной дурноты. Вскоре ему показалось, что комната уменьшилась, а он перестал различать окружавшие его предметы. Собрав всю свою волю, он стал сопротивляться загадочному давлению. Неужели доктор захотел погрузить его в такой же транс, в какой он, по описаниям Эме, погрузил госпожу де Лаборд? Сопротивляясь неведомой силе, он закрыл глаза. Как только он перестал видеть взгляд Месмера, ему тотчас стало лучше, и он решил немедленно положить конец беседе с загадочным персонажем, обладавшим способностью манипулировать сознанием людей; он не хотел оказаться в положении госпожи де Лаборд.

— А вы случайно не запомнили имен певчих из королевской часовни, принимавших участие в ваших опытах?

Ироническая улыбка, игравшая на устах Месмера, свидетельствовала о том, что Николя не удалось одурачить эмпириста.

— Могу ли я, господин маркиз, поинтересоваться, зачем они вам? Вы намерены проверить истинность моих утверждений?

— Нет, что вы! У меня и в мыслях не было ничего подобного. Я всего лишь хотел узнать, какие ощущения испытали эти лица… назовем их особенными. Сам я не чужд музыке, но я не знал, что и в нашем королевстве есть особенные. Видите, куда заводит меня мое увлечение!

— Что ж, попробую удовлетворить ваше любопытство. А на каком инструменте вы играете?

— На бомбарде, инструменте моей родной провинции.

На этот раз Николя не солгал, однако готов был поклясться, что доктор, увидев, как предполагаемая добыча от него ускользнула, остался крайне недоволен. Месмер встал, вышел из комнаты и вскоре вернулся с листком бумаги с искомыми именами. Николя поклонился и вышел, сопровождаемый задумчивым взглядом эмпириста, не пожелавшего, как требовали приличия, попрощаться с гостем.

На улице он с облегчением вздохнул, словно с плеч его упал тяжкий груз. Однако что за странный человек! Можно ли верить его словам, и на самом ли деле он является тем, за кого себя выдает? Он вспомнил, как однажды ему довелось познакомиться с материалами дела некоего венецианского мошенника, который также утверждал, что обладает магическими способностями. Свои способности он использовал исключительно в корыстных целях, и как любой ловкий шарлатан, обманывал легковерных клиентов. Однажды вечером — тогда Николя еще пребывал в подмастерьях у комиссара Лардена — ему велели присутствовать при аресте мошенника. Однако сей Джакомо Казанова, бежавший из венецианской тюрьмы Пьомби, имел в Париже множество высокопоставленных покровителей, и вскоре его освободили по приказу Шуазеля.

Добравшись до улицы Сент-Оноре, Николя прогулочным шагом дошел до Пале-Руаяль; почувствовав, что устал и хочет пить, он зашел в свое излюбленное заведение, где подавали его любимый кофе. Существовало давнее распоряжение полиции, запрещавшее хозяевам кофеен подавать напитки и обслуживать клиентов по воскресеньям. С недавних времен распоряжение это, впрочем, соблюдаемое далеко не всеми и не всегда, стало относиться только к часам мессы. Николя недавно пристрастился к кофе; говорили, что напиток способствует работе мысли и не дает человеку засыпать. Впервые он попробовал кофе у Семакгюса, который каждодневно пил его у себя в Вожираре; кофе подавали и при покойном короле — во время ужинов в малых апартаментах. Ленорман, старший садовник Версаля, выращивал в теплицах Трианона дюжину кофейных деревьев, и те при надлежащем уходе и заботах давали в год добрых шесть фунтов зрелых кофейных зерен. Зерна отлеживались, потом король собственноручно их обжаривал и сам готовил крепкий напиток. Как и господин де Бюффон, Николя ценил крепость и вкус зерен, собранных в Санто-Доминго, в то время как Семакгюс предпочитал зерна сорта мокко, доставляемые из Аравии. Высмотрев уютный столик, Николя устроился в прохладном полумраке и в ожидании огляделся. Ему очень нравилась атмосфера этого кафе, куда приходили расслабиться исключительно порядочные люди. Прислушавшись к разговорам, здесь без особого труда можно было узнать последние новости и слухи, а также полистать газеты. Сюда не забредали ни подозрительные личности, ни сводники со своей клиентурой, ни скандальные субъекты, ни наглые солдаты и слуги, никто, кто мог бы нарушить спокойствие собиравшегося здесь достойного общества. Потягивая мелкими глоточками обжигающий напиток и хрустя меренгой, Николя искал ответ на вопрос, кем же на самом деле является Антон Месмер. Без сомнения, этот человек обладал талантом убеждения и выдающимися способностями гипнотизера. Очевидно, его способы и методы лечения воздействовали как на больные, так и на легковерные головы, причем воздействие это нельзя было однозначно назвать зловредным. А главное, доктор не имел никакого отношения к его сегодняшнему расследованию. Николя взглянул на врученный ему Месмером список:

Винченцо Бальбо

Уго Манджарелли

Сильвиано Барбекано

И что ему делать с этим списком? Неужели иностранцы, которых из-за их неполноценности общество выкинуло из своих рядов, оказались замешаны в заговоре, стали участниками темных и запутанных интриг? Пока он размышлял, в дверях кафе показался Семакгюс. Николя вскочил и помахал ему рукой.

— Гийом, какой сюрприз! Что привело вас в Париж в такую рань?

— Уф, ну и жара! А здесь так прохладно! Зайдя сюда, мне повезло вдвойне. Вы даже представить себе не можете, с кем я сегодня разговаривал и из какого загадочного места я возвращаюсь.

— И вы намерены хранить это в секрете?

— О, вовсе нет! Мы с Лабордом были у доктора Месмера. Полагаю, это имя вам знакомо: человек с чаном, о котором судачит весь Париж. Несколько дней назад жена нашего друга побывала у него на консультации. Насколько мне известно, ее сопровождали Эме и дамы из свиты Мадам Аделаиды. Наш друг доволен и одновременно встревожен результатами сего визита. Доволен, потому что жена его приободрилась, но встревожен, потому что гуляющие по городу слухи о сем немецком целителе крайне противоречивы.

От неожиданного совпадения Николя расхохотался.

— Неужели вы тоже пали жертвой животного магнетизма? — спросил Семакгюс, ошеломленный смехом комиссара.

— Нисколько, дорогой Гийом. Дело в том, что сегодня я тоже побывал в особняке братьев Буре, хотя и по другим причинам, о которых сейчас вам расскажу. Буквально полчаса назад я имел довольно продолжительную беседу с этим иностранным доктором.

— Действительно, разговор оказался долгим. Теперь я понимаю, почему нам пришлось его дожидаться. Каким бы невозмутимым ни хотел он казаться, когда он вышел к нам, лицо его было перекошено. Что вы с ним сделали?

— Нанес визит вежливости, — смиренно ответил Николя.

— М-да! Не доверяю я таким визитам, особенно когда вы говорите о них со столь сладким выражением лица. Короче говоря, мы с Лабордом присутствовали при работе чана, а затем наблюдали, как эмпирист исцелял больного.

— И к какому вы пришли выводу?

— Что касается чана, то это ярмарочный фокус, забавный опыт, который легко поставить благодаря нынешнему уровню знаний. Животный магнетизм не имеет к нему никакого отношения, это всего лишь удачно придуманное сочетание слов, чтобы замаскировать комедию с чаном.

— А как насчет бесплатного лечения простолюдинов?

— Поток экю, обрушенный на него легковерной знатью, жаждущей избавиться от надуманных недугов, с лихвой его искупает.

Подошел прислужник, и Семакгюс заказал чашечку своего любимого мокко. Николя смотрел на друга и словно впервые видел его лицо, одухотворенное, загорелое, с глубокими морщинами, словно вылепленное скульптором, именуемым жизнью, его гордую посадку головы, его уверенный и вместе с тем доброжелательный взор. И внезапно он осознал, что, несмотря на отсутствие портретного сходства, корабельный хирург принадлежал к той же породе людей, что и его отец, маркиз де Ранрей.

— А как вы оцениваете его пассы и способность вгонять людей в сон? — продолжил он. — Эме рассказала мне, как проходил сеанс исцеления госпожи де Лаборд.

— Ничего нового; все, как некогда происходило с конвульсионерами на кладбище Сен-Медар. Надо помнить две простые истины. Во-первых, если убедить пациента в том, что целитель обладает сверхъестественными способностями, считай, результат наполовину достигнут. Во-вторых, магнетизер-мужчина всегда найдет способ воздействия на женщину.

— Иначе говоря, мелочи имеют значение?

— Основное, друг мой, основное! Поймите, женщины, идущие на прием к Месмеру, в сущности, не больны, они всего лишь обладают повышенной чувствительностью. Я все старательно запоминал. Прежде всего, обстановка: невидимая музыка, курящийся ладан, необычная красота прислужников, величественный вид самого Месмера, его проницательный взор. Обычно он зажимает колени больной между своими коленями. Одна рука оказывает давление в области брюшной полости, другая — чуть ниже поясницы. Лица сближаются, и пациент, и больная глубоко дышат, чувства возбуждаются, дыхание пациентки учащается, грудь взволнованно вздымается и опускается. И вот наступает кризис, больная бьется в конвульсиях, от которых, однако, у нее остаются отнюдь не неприятные впечатления. Больная хочется повторить сеанс, она желает еще раз погрузиться в сладостный транс, в который погрузил ее Месмер! И, как вы, полагаю, поняли, транс сей имеет много сходства с иным, всем нам известным кризисом. Так доктор вербует себе клиентов среди рабов эфемерной моды, в основном из состоятельных особ, и формирует у них потребность, кою только он может удовлетворить. Если вам интересно мое мнение, то Лаборд сам в состоянии исцелить свою жену, заставив ее забыть о неудачном дебюте супружеской жизни. И для этого нет нужды обращаться к шарлатану из Вены!

Так как Семакгюс приехал в экипаже, он предложил Николя подвезти его до дома на улице Монмартр. По дороге он со своим обычным задором рассказывал об обрядах дикарей, на которых ему доводилось присутствовать во многих уголках мира, куда забрасывала его морская служба. Сообщив, что часто встречал шаманов, погружавших своих пациентов в пограничное состояние, он напомнил Николя, как в свое время, войдя в транс, Ава сумела предсказать смерть Сен-Луи, своего соотечественника и кучера Семакгюса. Похоже, доктор Месмер использовал проверенные средства, выдавая их за новые, никогда прежде не применявшиеся. Разумеется, некоторым больным, или так называемым больным, становилось лучше, ибо велика была сила внушения мага и безгранична вера в его способности у явившейся на сеанс легковерной жертвы.

Прощаясь с другом, Николя почувствовал, как кто-то дернул его за карман. Решив, что стал жертвой карманника, он обернулся и увидел перепачканную углем мордашку: мальчуган протягивал ему сложенную вчетверо бумажку. Он тотчас подумал о сиротах, что вырастают среди бандитов и убийц в мрачных пристанищах старого города. Как только он взял бумажку, мальчишка тотчас исчез, не дождавшись ни ответа, ни вознаграждения за оказанную услугу. Николя растерялся. Он знал едва ли не всех мальчишек, рыскавших по столице в поисках заработков и готовых исполнить любое поручение. Но этого маленького савояра он видел впервые. Однако ребенок явно знал его, ибо без колебаний подошел прямо к нему. Он развернул записку. Несколько торопливо набросанных строк и заглавная Р вместо подписи. Подобное послание мог отправить только Ретиф. Он не знал почерка Ретифа, однако знал, какое ограниченное образование получали подобные ему самоучки. Всех одинаково учили писать, и у тех, кто на этом этапе останавливался, вырабатывался более или менее однообразный почерк. Однако прочитав записку, в нем зародились сомнения. К тому же некоторые буквы…

«Сегодня вечером в одиннадцать часов вечера. Дверь павильона Самаритен будет открыта. Р.»

Он удивился. Что означает эта записка? Кто, если не Ретиф, хочет с ним встретиться? И почему так поздно? И зачем передавать записку столь таинственным образом? Зачем вообще писать? Ретиф всегда соблюдал осторожность и не любил оставлять следов, иначе говоря, писать записки. Почему вдруг такой хитрец, как он, выбрал столь непривычный для себя способ предупредить его? Ретифу поручили отыскать маленького дрозда, снятого Ренаром. Интересно, нашел ли он его? И можно ли представить себе, что, отыскав дрозда, Ретиф решил вместе с ним явиться на свидание с комиссаром? Поразмыслив, Николя постановил, что подобное предположение имеет право на существование. Во всяком случае, чем он рискует, отправившись на это свидание? Со шпагой на боку и с пистолетом за полями треуголки он отлично вооружен. Хотя, надо признать, в такой поздний час улицы, прилегавшие к Новому мосту, предоставляли отличные укромные уголки для засады. Он хотел предупредить Бурдо, но быстро отмел эту мысль, решив дать инспектору возможность скоротать вечер с семьей. Не считаясь ни со временем, ни с усталостью, Бурдо усердно служил королю и проводил дома далеко не каждый вечер.

После легкого ужина Николя сел играть в шахматы с Ноблекуром. Не желая волновать бывшего прокурора, он не стал сообщать ему о своих последних открытиях, однако невнимательность и небрежная манера игры выдавали его озабоченность. Но то ли от рассеянности, то ли в порыве великодушия Ноблекур не обращал внимания на забывчивость Николя и с радостным видом трижды обыграл его. Игра позволяла почтенному магистрату убедиться, что он еще не утратил остроты ума, и вселяла в него уверенность, что возраст смекалке не помеха. Вскоре под предлогом усталости Николя удалился, желая как должно подготовиться к ночной прогулке.

Первое, что он сделал, — вычистил подаренный Бурдо карманный пистолет, который наконец вернулся из починки, куда его отправили после того, как его повредила пуля. Проверив спуск, он наполнил маленькую пороховницу и взял достаточное количество свинцовых пуль. Не желая марать фамильную шпагу в уличной потасовке, он взял с собой шпагу-трость, закаленный клинок, вделанный в рукоятку и вставлявшийся, словно в ножны, в полую трость; тяжелой рукояткой трости при необходимости вполне возможно раздробить череп. Эта трость также являлась подарком инспектора. Он пристроил пистолет за полями треуголки, чтобы, подняв руки, сподручней делать выстрел. Внутрь треуголки он по совету Бурдо вставил металлическую шапочку, чтобы не потерять сознание в случае, если удар нанесут сзади или из-за угла. Убедившись, что раны его быстро заживают, он облачился в черный фрак, туго стянул волосы в хвост и надел башмаки из мягкой кожи, позволявшие, в отличие от привычных сапог, бесшумно передвигаться, а в случае необходимости — бежать значительно быстрее. Завершая сборы, он вспомнил сумбурные предсказания Полетты, но постарался поскорее забыть о них.

Он попытался незаметно выбраться на улицу. Но ему не удалось избежать бдительного ока Катрины. Посадив на колени Мушетту, кухарка дремала на кухне; внезапно встрепенувшись, она открыла глаза. При виде Николя лицо ее тотчас обрело то тревожное выражение, какое принимало всегда, когда он уходил из дома ночью и при оружии. Приложив палец к губам, дабы она не успела ничего сказать, он выскользнул за дверь, послав Катрине на прощанье воздушный поцелуй, растрогав ее до глубины души.

Словно тень, скользил он по ночным улицам. Луна пряталась за тучами. Постоянно проверяя, нет ли за ним слежки, он в очередной раз убеждался, что горели отнюдь не все фонари, коим положено гореть. Продвигаясь по улочкам, ведущим к реке, он не встретил никого подозрительного. Навстречу ему попадались праздные зеваки, что, пользуясь вечерней прохладой, отправились погулять, девицы для утех в поисках клиентов, патрули городской стражи, пьяницы да редкие экипажи, пробуждавшие эхо стуком своих колес. Осторожно вступив в пределы интересующего его квартала, он осторожно прошел по улице Моннэ, пересек площадь Труа-Мари и, остановившись на углу набережной Эколь, внимательно огляделся. Оставаясь незамеченным, он некоторое время наблюдал за теми, кто поднимался на Новый мост и спускался по нему.

Внезапно на него налетел перепуганный молодой человек, убегавший от двух преследовавших его солдат. Если бы Николя не опирался на трость, он бы наверняка упал. К счастью для беглеца, успевшего скрыться в ночи, оба преследователя набросились было на Николя, но, узнав в нем полицейского комиссара, они, бормоча извинения, пристыженные, удалились. Это оказались вербовщики, жертвой которых в свое время чуть не стал Наганда; комиссар хорошо знал их повадки. Девицы, крутившиеся вокруг кордегардии, соблазняли наивных юнцов, а вербовщики водили их по кабакам, пока продажная любовь и неумеренные возлияния не разоряли их окончательно. Начисто утратив соображение, юнцы подписывали контракт, ничего не слыша, кроме роковых слов: «Ну, кому еще отсыпать?» — и звона опущенных в кошелек экю.

Внимательно глядя по сторонам, он продолжал наблюдать за дверью в квадратный павильон водокачки Самаритен. С такого расстояния он не мог разглядеть, была ли тяжелая дубовая дверь приоткрыта или же нет. Близился урочный час. Полагаться на часы, что располагались на башенке водокачки, не представлялось никакой возможности, ибо стрелки месяцами не показывали точного времени. Достав из кармана часы, Николя нажал на кнопку и понял, что настал час действовать.

Пройдя по набережной, он вступил на мост, прошел вдоль парапета и, избегая нежелательных взоров, притаился в первой же нише ограды павильона. Обозрев местность, он убедился, что поток пешеходов иссяк, и только неподалеку, в конце моста, сидит какой-то нищий и, судя по всему, спит. Чтобы добраться до входа, ему оставалось преодолеть всего две ступени. Скользнув к двери, он плотно к ней прижался и надавил плечом; дверь поддалась. Свет, падавший от оставленной на полу свечи, озарял пустое квадратное помещение с деревянной лестницей в глубине и несколькими глухими дверцами в стенах.

Отрезанный от городского шума, он отчетливо различил негромкий монотонный звук, пробудивший его любопытство. Поразмыслив, он вспомнил, что в подвале павильона находится насосный механизм, работавший за счет силы течения и снабжавший водой квартал Лувра, а также фонтаны и источники Тюильри. Прождав довольно долго, он направился к лестнице и начал осторожно, ступенька за ступенькой, подниматься, прижимаясь спиной к стене и готовый встретить угрозу, откуда бы она ни исходила. Продвигаясь вверх, он увидел новую дверь; толкнув ее, он оказался в точно такой же, как внизу, комнате, где на полу также стояла свеча. Сходство помещений побудило его продолжить подъем. Долетавшее до слуха размеренное бряцание напомнило о загадочном видении Полетты. Жара стояла удушающая, пот заливал лицо. Послышался бой часов, и он, вздрогнув от неожиданности, сообразил, что это часы на башне Самаритен с опозданием пробили одиннадцать. Комната, куда он поднялся, оказалась меньше предыдущих. К двери на высоте человеческого роста кто-то кинжалом пришпилил бумажку. Освободив бумажку, он поднес ее к свече и развернул. Почерк, ничем не примечательный, показался ему знакомым: эту странную форму букв он уже где-то видел. Послание не стало для него неожиданностью:

«Всем давно известно, что я не сяду играть, пока не буду уверен, что выиграю».

Эту реплику, вложенную в уста Сардинского короля, он прочел в той сатире, что, завернутая в промасленную бумагу, была найдена на теле Ламора. Что ж, теперь у него есть о чем подумать в ожидании встречи. Однако подумать он не успел: внизу, на первом этаже, громко хлопнула дверь. Спрятав в карман кинжал и записку, он вытащил из трости клинок и начал осторожно спускаться. Сердце учащенно билось, как бывало, когда приходилось вслепую двигаться навстречу неведомой опасности. Скрип ступеней, скрежет дверных петель, шумный ход часовых стрелок и глухое уханье качавшего воду насоса нагнетали тревогу, оглушали и отгораживали от внешнего мира. Спустившись вниз, он увидел, что маленькая дверь под лестницей открыта; за дверью чернел колодец.

Спички отказывались гореть: видимо, промокли от его пота, поэтому, чтобы зажечь свечу, ему пришлось высекать искру и ждать, пока вспыхнет трут. Он пожалел, что не взял с собой потайной фонарь, также подаренный ему Бурдо. Трепещущий язычок пламени слабо освещал лестницу, ведущую куда-то вниз. В голове звенело от гула насосного механизма, скрежетали зубчатые передачи, скрипели натянутые веревки, под натиском речных волн стенали деревянные опоры конструкции. Оглушающий шум давил еще сильнее, чем тишина. Неожиданно повеяло до странности знакомым запахом. Пока он спускался, к окружавшей его какофонии добавились новые звуки, и он попытался сообразить, каково их происхождение. Чем дольше он вслушивался, тем больше ему казалось, что рядом кто-то с силой шлепает на прилавок мясника добрый шмат мяса. Звуки повергали его в ужас, особенно когда до него вновь долетел металлический запах крови.

В глубине подвала ритмично двигался огромный, сделанный из дерева и железа, механизм, приводивший в действие насос. Он решил подойти поближе и чуть не упал, поскользнувшись в вязкой липкой луже. Тогда он поднял свечу, и ему открылось зрелище, жестокость которого едва ли не превосходила те ужасы, что ему доводилось видеть прежде; страшная картина в подробностях запечатлелась в его памяти.

Два огромных параллельных бруса, словно два элемента буквы Н, ворочались, приводимые в движение насосным механизмом: когда один брус поднимался, другой опускался. Под этими подвижными ножницами виднелось тело, колотившееся о брусья при каждом толчке машины. Один брус дробил ноги, уже почти отделившиеся от туловища, другой со всей силой обрушивался на торс. При натяжении ноги, словно в насмешку, взлетали вверх, а голова дергалась, словно у марионетки. Еще немного, и истерзанный, залитый кровью и опутанный вывалившимися наружу внутренностями труп неизбежно распадется на куски. Призвав на помощь всю свою волю, Николя попытался отогнать леденящее душу предположение, убеждая себя, что, прежде чем подвергнуть жертву столь изощренной пытке, ее наверняка лишили жизни, и чей-то извращенный ум издевался уже над мертвецом. Сделав над собой неимоверное усилие, он вгляделся в истерзанные останки и понял, что жертвой стал молодой человек, и теперь то, что от него осталось, ему придется извлекать из губительной западни. Но для этого ему потребуется помощник, ибо остановить работу насоса нет никакой возможности. Значит, придется звать на помощь и приступать к своим обязанностям комиссара.

Поднявшись наверх, он обнаружил, что дверь, ведущая в помещение первого этажа, прикрыта, в то время как он точно помнил, что оставил ее нараспашку. Зная, что иного выхода из павильона нет, кто-то подстроил ему ловушку. Из-за непрерывной работы механизма выбраться наружу через подвал невозможно: угодишь под колесо и кончишь так же, как только что увиденный им мертвец. Остается стоять и ждать, пока противник, потеряв терпение, не начнет действовать первым. Внезапно он вспомнил уловку, не раз спасавшую ему жизнь. Он достал и зарядил карманный пистолет, а затем, сняв фрак и треуголку, накинул фрак на трость и нахлобучил поверх треуголку. Если кто-то подкарауливает его за дверью, появление чучела заставит его совершить необдуманный маневр и выдать себя. Ведущая наверх лестница хорошо просматривалась, и он мог не бояться неожиданного нападения сверху. Не раздумывая долее, он толкнул дверь и просунул в проем фрак. Тотчас прозвучали два выстрела. Он бросился на землю и, целясь в ту сторону, где, судя по вспышкам, произвели выстрелы, разрядил пистолет. Раздался вскрик и топот торопливых шагов, затем хлопнула дверь и наступила тишина.

Похоже, угроза миновала. Тишина, нарушаемая лишь глухим стуком насоса, вновь обрела свою безмятежность. Он зажег свечу. Помещение было пусто. Оглядев фрак, он увидел зиявшие посредине две дыры и с облегчением подумал, что дыры оправдают его внеочередной визит к мэтру Вашону. Вспомнив о замученном молодом человеке в подвале, он быстро оделся, спрятал клинок в трость и, сжимая в руке пистолет, осторожно подошел к выходу, открыл дверь и, выйдя на крыльцо, долго наблюдал за дорогой, ведущей к Новому мосту. Разлитое в воздухе теплой летней ночи спокойствие постепенно снизошло и на него. Однако пережитый ужас не прошел даром: у него закружилась голова. Время шло, гуляющих на Новом мосту становилось все меньше. На другой стороне моста он заметил нищего. Подвернув ногу под себя и выставив вперед деревяшку, заменявшую ему другую ногу, он сидел, протягивая навстречу прохожим кружку для подаяния. Так как нищий занял пост как раз напротив Самаритен, то он вполне мог заметить какое-нибудь подозрительное передвижение или каких-нибудь приметных личностей. Поэтому Николя решил расспросить его.

Увидев, что комиссар идет к нему, нищий протянул ему навстречу свою кружку.

— Подайте милостыню, сударь мой любезный! — хриплым голосом заканючил он.

— Бывший солдат? — спросил Николя, указывая на деревяшку.

— Так точно, кавалер! Сражался под Прагой, под командой генерала Шевера, что упокоен под доской в церкви Сент-Эсташ. Повозка раздробила мне ногу.

Совпадение больно кольнуло Николя: старый солдат, что повесился в камере Шатле, и чья смерть по-прежнему заставляла терзаться его совесть, тоже сражался в Чехии. И он положил в кружку экю.

— Что, кавалер, любовь побуждает вас быть столь щедрым?

— Что вы этим хотите сказать, друг мой?

— Я видел, как вы вышли из водокачки Самаритен вскоре после расфуфыренной особы, старательно прятавшей свое лицо. О, наверняка у нее грозный муж! Но какой лакомый кусочек! Жаль только, не разглядел, отчего она казалась ужасно высокой — из-за прически или из-за каблуков. А какой цыпленочек явился к ней на свидание!

— О чем это вы?

— Да о том, что вслед за дамой явился юный плут.

— Ну и что же?

— Хе-хе! Я не глупец. Я же вижу, вы и есть муженек той не слишком добродетельной особы. Думается мне, кавалер, что и сейчас она вовсе не грехи замаливает. Ну, надо было раньше подсуетиться.

И он презрительно сплюнул.

— А куда направилась эта дама? — продолжал расспрашивать Николя, не обращая внимания на мимику калеки.

— Так она что, не ваша супружница? Вот и отлично, вы сразу показались мне славным малым. А красотка времени не теряла. Мимо проезжал фиакр, она подобрала свои юбки, прыгнула в него, захлопнула дверцу и укатила. Ну и шустрая же бестия!

Николя решил, что пора раскрыть свое инкогнито.

— Я комиссар полиции Шатле и веду очень важное расследование. Ваше свидетельство для меня очень важно.

От удивления солдат выпучил глаза.

— Ох, ну и хорошо же вы маскируетесь! А как докажете, что вы правду говорите?

— Вы умеете читать?

— Немножко, комиссар.

Не желая оказывать давление на свидетеля, Николя предпочел сунуть ему под нос ордер на арест, «письмо с печатью», что лежал у него в кармане. При неверном свете фонаря солдат принялся по слогам разбирать указ и в ошеломлении замер, увидев подпись короля.

— Черт возьми! Верю, верю… Что вы хотите знать?

— Опишите мне молодого человека.

— Того юного хлыща?

— Именно. Можете его описать?

— Я бы сказал, черт, одет как англичанин, и волосы под сеткой.

— В котором часу он вошел в павильон Самаритен?

— Ну, примерно… Девять часов, полчаса долой — словом, в девять с четвертью. Каждый знает, что часы на башне водокачки опаздывают.

— А женщина?

— Ее я не видел. Плутовка наверняка ждала своего обожателя внутри.

— А я?

Старик в нерешительности уставился на него.

— Даже не знаю, что сказать. Я не видел, как вы входили. Но, коли говорить честно, в такую жару я нередко засыпаю.

Солдат говорил правду.

— Как по-вашему, в водонапорную башню может поникнуть каждый кому не лень?

— Я часто здесь сижу и скажу вам, что так было всегда. Говорят, начальник Самаритен относится к своим обязанностям легкомысленно. Не хочет лишний раз себя беспокоить. А потому она и стоит открытая, чтобы всегда можно было прийти и починить. Каждый может войти, но не каждый осмелится, разве что тот щеголек.

— Вы хотите сказать, что он приходит сюда не в первый раз?

— Нет, точно не в первый. Он и раньше приходил, но только не с женщинами. С такими же каплунчиками, как и он.

Хотя Николя считал, что неплохо знает свой город, о том, что павильон водокачки служит рассадником мерзостей, он слышал впервые. Значит, маленький дрозд, избрав Самаритен своим ночным пристанищем, приводил сюда припозднившихся клиентов. Оставалось узнать, кто назначил комиссару свидание в таком подозрительном месте и завлек его в ловушку.

Поблагодарив нищего, он сказал, что его зовут Николя Ле Флок, и в случае нужды он всегда может прийти к нему в Шатле, назвав привратнику его имя вместо пропуска. Затем он повернулся и медленно пошел в сторону площади Труа-Мари. Он явно совершил ошибку, не взяв с собой Бурдо или хотя бы Рабуина. Ведь если бы… Словом, теперь придется составлять уведомление и, теряя драгоценное время, идти в квартальный полицейский участок, в то время как необходимо срочно обшарить каждый уголок водокачки и вызволить из страшных тисков тело. Внезапно он услышал размеренные шаги городского караула. Сержант, командовавший отрядом, остановился и с улыбкой приветствовал его.

— Добрый вечер, господин комиссар. Жан-Батист Гремийон, сержант караульного отряда квартала Лувр. Я имел честь встречаться с вами, когда вы вели дело о заключенном из Фор-Левека.

— Боже мой, сержант, как удачно я вас встретил, я очень рад, — произнес Николя, прекрасно помнивший сержанта, чье честное и добродушное лицо в свое время произвело на него глубокое впечатление.

Отведя сержанта в сторону, он коротко описал ему преступление, совершенное в павильоне Самаритен. Надо тщательно обыскать водокачку сверху донизу. Необходимо достать труп и, принимая во внимание его состояние, раздобыть ящик, чтобы переправить останки в Мертвецкую. Чтобы как следует осмотреть место преступления и отыскать одежду жертвы, понадобится много факелов. Пока сержант исполняет поручение, он вернется на место преступления и приступит к осмотру.

Сержант принялся отдавать распоряжения, а Николя поспешил к водокачке. Старый нищий покинул свой пост, дабы провести ночь в каком-нибудь мрачном пристанище. Войдя в нижний зал, Николя зажег свечу и, бросив взор на пол, увидел множество кровавых следов. Узнав без труда отпечатки своих башмаков, он начал искать следы высокой женщины, дважды виденной его свидетелем, но нашел лишь отпечатки маленьких неровных кругов. Оставалось предположить, что его противник, убегая, передвигался на цыпочках или на каблуках.

Достав черную записную книжечку, он принялся заносить в нее все мелкие детали, способные пролить свет на совершенное преступление. В ожидании караула он осмотрел кинжал и бумагу, найденные им в верхней комнате. Особенно заинтересовал его кинжал: с оружием такой работы ему еще не приходилось встречаться. Скорее всего, кинжал привезли из-за границы. Рассмотрев его поближе, он пришел к выводу, что им недавно пользовались, а потом вытерли, но небрежно: на месте стыка рукоятки и гарды отчетливо виднелись следы крови. Не означает ли это, что сначала им совершили убийство, а потом прикололи к двери послание?

Поднявшись на второй этаж, он еще раз внимательно осмотрел помещение. Решение оказалось правильным: в первый раз от его внимания ускользнул целый ряд мелочей. Как и внизу, его следы пересекались с загадочными следами противника. Помимо следов на полу на дощатой двери он заметил капли крови, подтверждавшие, что преступление совершили раньше, чем пришпилили бумагу к доскам. Но можно ли утверждать, что жертва была истерзана после смерти? Единственной процедурой, способной дать ответ на этот вопрос, является вскрытие, но если караул припозднится, вскрывать будет нечего.

Спустившись вниз, он принялся изучать бумагу, иначе говоря, наконец удосужился рассмотреть оборотную ее сторону. Находка заставила его буквально подскочить от изумления: это снова оказалась партитура, отрывок из какого-то объемного музыкального произведения. Данная улика связывала убийство Ламора, утопленника из Большого канала, с убийством в Самаритен. А значит, убийца лакея герцога Шартрского и тот, кто жестоко расправился в подвале с неизвестным пока молодым человеком, наверняка является одним и тем же лицом.

Размышления его прервало появление Гремийона с отрядом; следом за караульными шли приставы с черным гробом. Николя раздал указания, и все принялись за дело. Одни в поисках новых улик принялись обшаривать водокачку снизу доверху, другие отправились высвобождать труп. Извлечение тела, точнее, его останков, происходило крайне медленно, ибо промежуток времени, когда тяжелые брусья находились далеко друг от друга, оказался необычайно короток. Николя увидел, как из подвала выбрались несколько приставов с белыми, словно полотно, лицами, их тут же вырвало. Наконец кое-как останки собрали и сложили в гроб, куда Гремийон предусмотрительно велел насыпать опилок. Появился караульный, неся в руках бальную туфлю, подштанники и разорванный фрак. С риском для жизни он сумел проникнуть в центр конструкции, служившей опорой для насосного механизма, и выудить оттуда эти лохмотья. Остальную одежду, без сомнения, унесла река.

Вход в павильон водокачки опечатали, и печальная процессия двинулась в сторону Шатле. Разбуженный папаша Мари, зевая, открыл двери Мертвецкой, куда поместили гроб. Николя не строил иллюзий. В такую жару останки следовало похоронить как можно скорее, иначе говоря, завтра. Но надо постараться, чтобы Сансон успел их осмотреть. Добрые порции «укрепительного» папаши Мари подняли настроение всем, кто пал духом, а затем, к великому удовольствию караульных, Николя вручил им пригоршню экю. Поблагодарив сержанта за его действенную помощь, Николя поручил папаше Мари передать записку Сансону, когда тот появится в Шатле, или даже разыскать его и обязательно передать.

В задумчивости войдя во двор дома на улице Монмартр, он тем не менее не забыл снять запачканные кровью башмаки и оставить их на улице под лестницей, откуда их заберет Пуатвен, чтобы почистить. Старый лакей привык, что, возвращаясь из ночных экспедиций, Николя оставлял внизу грязную обувь. Раздевшись, комиссар облился холодной водой из насоса, желая смыть с себя увиденный им кошмар, который, казалось, въелся ему в кожу. Затем, взяв ключ, он тихонько отпер дверь и, бесшумно закрыв ее за собой, поднялся к себе, где его встретила Мушетта; обнюхав его, кошечка неожиданно отскочила и, возмущенно замяукав, исчезла во мраке. Усталость навалилась на него, и он снова вспомнил о предсказании Полетты. Из какой бездны извлекла она свои пророческие слова? А может, она сообщница того, кто хотел убить его? Сегодня его жизнь буквально зависела от фрака, болтавшегося на кончике шпаги. Мысли его стали путаться, и когда на колокольне Сент-Эсташ пробило два, он погрузился в глубокий сон, прибивший его к берегам, о которых он доселе не подозревал. Волны швыряли его, в ушах не смолкали крики, а потом гигантские валы унесли его в такую даль, что когда утром он проснулся, ему показалось, что он вынырнул из черной океанской бездны, наполненной слепыми кошмарами. К счастью, ни одного кошмара он не запомнил.

Понедельник, 10 августа 1778 года.

В девять часов Николя разбудила Катрина: привыкнув, что он обычно встает рано, она стала волноваться. Быстро приведя себя в порядок и проглотив чашку шоколада прямо в спальне, он спустился поприветствовать Ноблекура, коего застал за чтением «Газетт де Франс». Вид у бывшего прокурора был крайне недовольный.

— Черт побери, ну какое мне дело до того, что испанский король присутствовал на заседании Королевской академии! Они пишут об этом исключительно ради того, чтобы сообщить о печальных последствиях невежества народа; но ведь это означает ломиться в открытую дверь! Или вот еще: в Вене начался траур по какой-то неизвестной принцессе, и я не могу понять, зачем мне об этом знать. Нет, вы только послушайте: Австрия богата солью, и вся ее соль в Зальцбурге! А то я не знал! Когда же наконец начнут печатать настоящие новости? Ага, вот хоть что-то интересное: третьего августа в Миланской опере давали «Признанную Европу» Антонио Сальери. Реконструированный по приказу Марии-Терезии после пожара, театр стал называться Ла Скала. Гм, интересно, почему? О-о, а вот и Николя!

— Рад приветствовать вас, господин прокурор. Сегодня утром у вас, похоже, неважное настроение. Осторожно, как бы при вашем темпераменте у вас вновь не разыгралась подагра.

— Тише! Молчите, несчастный! Помянешь черта, а он тут как тут. Я никогда не приглашаю сию особу, однако она взяла привычку являться непрошеной. Сейчас же я чувствую себя прекрасно, а потому меня раздражает, когда в этом листке, — и он яростно потряс газетой, — я нахожу только сообщения о коликах у принцев, о придворном трауре, а также о соляных копях Зальцбурга, до которых мне столько же дела, сколько до прошлогоднего снега! Попросить Катрину принести ваш утренний шоколад?

— Нет, благодарю. Так как она разбудила меня довольно поздно, то сразу же принесла мне завтрак.

— Так, значит, вы вернулись ночью? Я ничего не слышал.

— Я постарался пробраться к себе как можно тише. Однако вечер вчера выдался весьма оживленный. Представьте себе, что…

И он рассказал Ноблекуру о событиях воскресного дня: о встрече с Антоном Месмером и скептических замечаниях Семакгюса, о странном приглашении и трагическом завершении вечера.

Ноблекур покачал головой:

— Ах, как жаль, что вы не послушались Полетты! Интересно, какие такие изменения произошли с этой женщиной? Я долго размышлял и пришел к выводу, что намерения у нее были самые лучшие. Ваша репутация такова, что вряд ли кто-нибудь надеется заставить вас отступить. Она, очевидно, стала инструментом в руках некой превосходящей ее силы.

— В Бретани я знал женщин, которые, не умея ни читать, ни писать, неожиданно начинали пророчествовать, и их предсказания сбывались. Но они были чисты и добродетельны.

— В вас говорит выученик каноника Ле Флока! У нашей Полетты столько пороков, что среди них вполне может затеряться бриллиант простодушия. Нет никого, в ком жили бы одни грехи, как, впрочем, и одни лишь добродетели. Собственная долгая жизнь меня в этом убедила.

Николя принес улики, и они вместе внимательно рассмотрели записку и снятое с двери послание. Первое впечатление Николя, похоже, оказалось правильным. Ноблекур отправился в свой кабинет редкостей и принес оттуда увеличительное стекло. Внимательно приглядевшись, они убедились, что записка, врученная маленьким савояром, и листок, найденный в помещении водокачки, написаны одной рукой: и там, и тут буквы имели необычное начертание. Совпадения продолжали множиться: очередная реплика из сатиры, найденной на трупе Ламора, фрагмент партитуры. Особенно внимательно Ноблекур рассматривал отрывки партитуры. На одном листке Помимо нот проглядывали несколько слов на латыни. Почтенный магистрат также обратил внимание Николя на дефектную печать ключа соль. В ответ Николя заметил, что каждый типограф имеет свой собственный набор свинцовых литер, отличающийся от других наборов.

— Следовательно, — подвел итог Ноблекур, — ваши предположения имеют под собой реальную основу. В обоих убийствах, которые вы расследуете, просматривается некая общность. Можно говорить о музыкальном сходстве партитур, а также о словах герцога Шартрского, эхом отразившихся в речах Месмера. И все нити ведут в королевскую часовню, к тамошним певчим-кастратам. Возможно, Ренар действительно задумал эти убийства, может, даже стал их исполнителем. Хотя…

— Что хотя?..

— Modus operandi жуткого преступления в Самаритен, разгул кровавых страстей. Во всем этом чувствуется чья-то злая воля, озлобленность, превосходящая человеческое понимание.

— Так вы считаете, что…

— Ни слова больше! Я просто хочу сказать, что чрезмерность всегда требовательна, а нарочитый хаос имеет источником давно копившееся зло. И да отыщется ключ, дабы тайна перестала быть тайной!

Поглощенный мыслями, пробужденными рассуждениями Ноблекура, Николя с наслаждением вдыхал свежий утренний воздух. По дороге в Шатле ему встретились несколько мясников, направлявшихся на свалку: они везли на тачках навоз из стойл. Двигаясь размеренным шагом, комиссар пытался привести в порядок свои запутанные мысли, толкавшие одна другую и в беспорядке разбегавшиеся в разные стороны. В голове постоянно вертелось последнее замечание бывшего прокурора. С кем он имеет дело? Жестокое преступление в Самаритен имеет одного исполнителя или нескольких? Убийство Ламора, чье тело обнаружено в Большом канале, требовало по меньшей мере двух исполнителей. Похоже, Ренар замешан в этом деле, но достаточно ли для обвинения свидетельства караульного и жетона доступа в сады королевы?

Мог ли Ренар стать исполнителем последнего преступления? Скоро он это узнает. Бурдо следует за инспектором по пятам, а время убийства установлено довольно точно: между девятью и половиной одиннадцатого вечера. Да, не забыть сравнить почерк инспектора с почерком записки, принесенной маленьким савояром, и с посланием, найденным в Самаритен. Помимо необходимых при любом расследовании действий, основанных на здравом смысле, его мучил вопрос, который он так и не смог полностью сформулировать. Пытаясь поставить его себе самому, он никак не мог найти простых и доступных слов, а это означало, что он до сих пор не постиг истинного смысла порученного ему расследования.

Стоило ему войти в курс дела и обрести собственное видение случившегося, как встреча с инспектором Ренаром породила множество подозрений и получила неприятное продолжение. И теперь его ни на минуту не покидает ощущение, что каждый его шаг контролируется какой-то неведомой силой. Сила эта не только убивает, но и активно вмешивается в расследование, рассыпая поверх трупов загадочные улики, сбивающие с толку и не поддающиеся разумному истолкованию.

В обоих случаях создавалось впечатление, что преступник намеренно не собирался прятать трупы, оставляя их в общественных местах — то в королевских владениях, то в самом сердце Парижа. Почему вокруг трупов как Ламора, так и молодого человека из Самаритен, являвшегося, скорее всего, маленьким дроздом Ренара, разбросаны улики, словно специально предназначенные для проверки проницательности следователей? Как это узнать? Трупы могли, должны были быть спрятаны так, чтобы их никто не нашел, а и в столице, и за ее пределами укромные уголки, не говоря уж про лес и реки, имелись в достатке. Впрочем, по размаху преступления существенно отличались одно от другого. Убийцы Ламора попытались замаскировать подлинную причину гибели жертвы, выдав ее за простого утопленника, тогда как на самом деле она скончалась от яда. Неужели он имеет дело с разными преступниками? А может, просто их стало больше или, наоборот, меньше?

В обоих случаях ясно, что убийца, обладающий неслыханной дерзостью, действовал по заранее продуманному плану и вел себя столь бестрепетно, что в Самаритен его, в сущности, безупречный замысел провалился только по причине опытности и присутствия духа комиссара. Что хотел доказать неизвестный, дерзко бросивший вызов полиции? Продемонстрировать уверенность в своей полной безнаказанности? Наглое выставление напоказ своих преступлений, бравада, вызванная, без сомнения, убежденностью, что он находится вне подозрений, подкидывание загадочных улик… Убийца дошел до того, что осмелился призвать на место преступления комиссара полиции, чьей задачей является поймать убийцу и обезвредить его. Николя лихорадочно осмысливал имевшиеся в его распоряжении факты, пытаясь вычленить из них самый весомый и убедительный, на основании которого он смог бы выстроить собственный план. Теперь ясно, что мясник из Самаритен знал его и даже знал, где он живет. Но откуда, но почему? Круг лиц, которые могли сообщить ему эти сведения, не отличался широтой. Ламор? Он сам стал жертвой. О нем все знал Ренар. Неужели же инспектор повинен в страшных преступлениях?

Тут он вспомнил еще одно имя. Ретиф. Филин был в курсе многих событий. Двигаясь ощупью по зыбкой почве, окружавшей преступление, он порицал преступников, однако с интересом наблюдал за ними. Двуличный, он давно сотрудничал с полицией, охотно поставляя ей сведения в надежде, что при случае она закроет глаза на его грешки. Ретиф знал всех участников его нынешнего расследования. Несмотря на опыт и глубокое знание человеческой натуры, в душе Николя до сих пор жила юношеская доверчивость, а потому поверить в предательство ему всегда бывало трудно, тем более в предательство человека, с которым он давно имел дело. Конечно, нравы Ретифа нельзя назвать образцовыми, тем не менее он никогда явно не преступал закон и не совершал злодеяний. А вдруг, исполняя данное ему поручение, Филин совершил оплошность? Но какую, как и в чем? Ретиф всюду совал свой нос, что в соединении с неуемной болтливостью могло привести к чему угодно. Надо бы выяснить, где он сейчас находится. Оправдывая свое прозвище, Ретиф, словно ночная птица во мраке, обладал способностью растворяться в большом городе. Николя решил отправить Рабуина на улицу Бьевр, где проживала жена Ретифа. Супруги состояли в разводе, однако продолжали поддерживать отношения; при необходимости он прятался у бывшей супруги, у нее же встречался с детьми, а когда заболевал, то отлеживался у нее дома, словно заяц в норе.

В Шатле папаша Мари заявил, что после ночных трудов чувствует себя совершенно разбитым; еще он сообщил Николя, что в подвале его ожидает Сансон. Так как на середину дня была назначена казнь, палач прибыл пораньше, чтобы захватить необходимые инструменты из своей комнатушки. Услышав шаги Николя, Сансон выскочил к нему навстречу и, подхватив его под руку, к великому его удивлению, повлек наверх.

— Дорогой Сансон, что означает столь странный прием?

— Друг мой, я не хочу лишний раз терзать ваш взор крайне неприятным зрелищем. Природа ран, кои вы уже видели, в соединении с воздействием ужасающей жары, ускорила естественное разложение, и я полагаю, вам его видеть незачем.

— Ваша забота трогает меня. Простите, что доставил вам столько неудобств, однако обстоятельства требовали срочного обследования останков. Что вам удалось узнать?

— Я догадываюсь, о чем вы прежде всего хотите спросить. Успокойтесь, несчастного сначала убили, а потом подвергли истязанию его тело.

— Вы смогли определить, как он был убит?

— После обследования сердца у меня возникли некоторые соображения. Этот орган избежал воздействия брусьев, иначе говоря, остался неповрежденным. Внимательный осмотр показал, что убийство совершено, скорее всего, длинным тонким клинком. Но скажите, неужели несчастного переехала тяжелогруженая телега?

Николя с облегчением вздохнул: наконец-то его перестанет мучить вопрос, терзавший его с первой же минуты, как он увидел тело. Он рассказал Сансону, где и при каких обстоятельствах нашел труп, и высказал догадки, на основании которых связывал это убийство со своим теперешним расследованием.

— Вы когда-нибудь задумывались, по какой причине клиент может наказать своего дрозда, почему он мстит ему, причем месть эта связана именно с занятиями юнца?

— Откуда возник такой вопрос?

— Уничтожена вся средняя часть тела, а также пах. Быть может, кто-то пожелал покарать несчастного за его грехи? Не кажется ли вам, что в таком изощренном способе наказания, в издевательстве над трупом прослеживается некое маниакальное стремление?

— Разумеется. Но ведь есть еще записка, призвавшая меня в одиннадцать вечера явиться в Самаритен, и тут отношения жертвы с тем, кто надругался над ее телом, совершенно ни при чем. Однако ваше замечание открывает новые перспективы, кои мы непременно учтем в нашем расследовании. Господин де Ноблекур, которому я изложил подробности дела, подозревает, что в этом убийственном, по его словам, безумии присутствует нечто странное, выходящее за рамки обыденного.

Сансон протянул Николя мятую окровавленную бумажку.

— Я нашел ее в кармане фрака жертвы. Похоже, это счет от прачки.

Николя развернул бумажку и прочел:

Прачечная Нале

Возле водопоя в Маконе

Возле моста Сен-Мишель

Счет для господина Жака д’Асси

— 6 батистовых сорочек. 6 л

— 10 подштанников. 10 л

— 5 носовых платков. 3 л

— 6 шейных платков. 4 л

— серебряное шитье. 22 л

— Общая сумма. 45 л

— Черт! Однако эта бумажка многое говорит и о вкусах, и наполняемости кошелька нашего незнакомца. Впрочем, теперь мы знаем его имя, и если оно не вымышленное, оно поможет нам узнать его адрес, чтобы мы могли расспросить соседей о нем и о его привычках.

— Каковы ваши распоряжения относительно тела? В том состоянии, в каком оно сейчас находится, мне кажется неразумным дальше сохранять его.

— Если у него есть семья, мы попробуем ее отыскать. Пока же придется распорядиться похоронить тело на кладбище в Кламаре.

Поблагодарив Сансона, Николя вернулся в дежурную часть. Бурдо только что пришел и, судя по его лицу, пребывал в растрепанных чувствах.

— Пьер, если бы вы только знали, как я рад вас видеть!

Начав перечислять все, что произошло со времени их последнего разговора, он дошел до преступления в павильоне водокачки. По мере того как он рассказывал, лицо инспектора становилось все мрачнее.

— Почему вы не предупредили меня, прежде чем отправиться на такое опасное свидание?

— Я об этом пожалел, но, увы, слишком поздно. Но будь спокоен, твои подарки спасли мне жизнь. Твой карманный пистолет и твоя шпага-трость действовали безотказно!

Желая приободрить инспектора, явно чувствовавшего себя не в своей тарелке, о чем свидетельствовало появлявшееся на его губах некое подобие улыбки, он слегка сглаживал особенно пугающие места своего рассказа.

— Я не только не сумел помочь вам в опасном предприятии, но и не справился с поручением.

Тут только Николя заметил, что Бурдо обращается к нему на «вы», чего давно уже не случалось во время их бесед наедине.

— Господи, Пьер, с чего это ты вздумал говорить мне «вы»?

— Я совершил ошибку и жестоко виню себя в этом. Ты поручил мне следить за Ренаром. Я, разумеется, сделал надлежащие распоряжения, но вчера, когда ты рисковал жизнью, я целый день провел дома с семьей. И вот, я проиграл, и нет мне оправданий.

— Скажи наконец, — со смехом произнес Николя, пытаясь разрядить обстановку, — что случилось, почему ты упорно жаждешь взять вину на себя?

— Должен тебе сказать, — на одном дыхании произнес Бурдо, — что и мои люди, и наши осведомители, словом, вся эта безмозглая челядь, которых мы считаем лучшими нашими агентами, упустили добычу. Ренар ускользнул из их сетей, мы не знаем, где он находится, а он, возможно, является автором нового преступления, и ты мог стать его жертвой.

— Успокойся! Мы найдем его. Как ему удалось ускользнуть?

— Он исчез в воскресенье утром, но я узнал об этом слишком поздно. Они бросились искать его, а когда не нашли, сообщили мне, но это случилось только вчера вечером. А знаешь ли ты, как ему удалось уйти от слежки? Самым наглым образом. Помнишь, как он объяснил нам исчезновение рассыльного в зарослях Волчьего острова?

— Того самого, который, по его словам, являлся связным между ним и автором памфлета, направленного против королевы?

— Именно. Так вот, наш лис удрал тем же путем, и наши люди его потеряли. Всю ночь они караулили возле его дома, продолжили следить, когда он вышел на улицу, следили очень плотно, и все же…

Николя задумался.

— У этого промаха есть и своя положительная сторона. Теперь мы уверены, что инспектор Ренар замешан в темных делишках, что он чувствует себя виновным и, обнаружив, что мы за ним следим, настолько испугался, что решил бежать. Успокойся, Пьер, надолго его не хватит, и вскоре мы выкурим лису из ее норы.