По дороге Николя объяснил Бурдо, какого рода отношения связывают его с Сатин. Инспектор ничего не ответил. Фиакр замедлил ход. Без риска раздавить прохожих в уличной толпе лошадь могла идти только шагом. Временами Николя казалось, что они стоят, застыли на месте. Правда, из-за столь медленного передвижения у него образовалось дополнительное время, чтобы все обдумать.

Итак, послушницей, как назвала ее Сатин, могла быть только Мари Ларден. Моваль держал ее у себя, изыскивая способ, как подороже продать ее. Ее заставят заниматься проституцией или — еще хуже — продадут в гарем великого паши. Или отправят в американские колонии. Она — жертва заговора, целью которого является ее исчезновение. Иными словами, исчезновение наследницы Лардена и неожиданной наследницы Декарта. Да, как все ловко придумано! Нотариус начнет разыскивать Мари, чтобы ввести ее в права наследства. Ее не найдут. Не имея известий от падчерицы с самого ее отъезда в Орлеан, госпожа Ларден начнет волноваться. Полиция Сартина, разумеется, бросится искать девушку, но вскоре оставит это бессмысленное занятие и внесет ее в список бесследно исчезнувших пассажиров почтовой кареты на Орлеан. Потом неожиданно обнаружится письмо или какая-нибудь записка, вполне правдоподобно изготовленная, где будет сказано, что девушка внезапно почувствовала призвание к монастырскому уединению. В конце концов гипотез о ее исчезновении появится множество, все в них запутаются, устанут и прекратят поиски. И быстро о ней забудут.

Внезапно Николя ощутил приступ дурноты и судорожно проглотил заполнившую рот горьковато-кислую слюну. Сердце бешено заколотилось, на лбу выступил холодный пот. Бурдо повернулся и выжидательно посмотрел на него. Лицо его хранило невозмутимое выражение.

Пытаясь справиться с тошнотой, Николя вновь задался вопросом, какова же истинная сущность его помощника. В Бурдо прекрасно уживались два совершенно разных человека. Один, жизнерадостный эпикуреец, заботливый отец и примерный супруг, казался добродушным недалеким чиновником, вполне довольным своей рутинной работой и мелкими радостями простого, банального существования. Другой, утонченный, в совершенстве владевший маскировкой и отточивший свой талант перевоплощения за долгие годы борьбы с преступниками, хранил в себе неразгаданную тайну. Общество судит о людях по их внешнему виду, Николя же задавался вопросом, как обнаружить ту щелочку, сквозь которую можно проникнуть в скрытую от глаз сущность человека. После возвращения из Геранда вопрос этот мучил его не переставая. Невинные лица с успехом скрывали истину. Маркиз де Ранрей, Изабелла, Семакгюс, госпожа Ларден, Моваль и даже Сартин служили прекрасными тому доказательствами. Еще хуже: лица являлись зеркалами, в которых отражались ваши собственные вопросы. Доверие, дружба, самоотреченность наталкивались на прозрачную стену, возведенную противником. Каждый одиноко жил в своем мире. Уделом каждого было одиночество.

Невидящий взор Николя скользил по лицам прохожих. А чем, собственно, занимается он, волею случая заброшенный в этот город? К чему та бешеная гонка, которую он выдерживает уже вторую неделю, преследуя невидимого врага? Почему судьба выбрала именно его, какие высшие соображения руководили ею? Он вполне мог остаться в Ренне и исполнять несложную и ни к чему не обязывающую работу помощника нотариуса.

Добравшись до улицы Фобур-Сент-Оноре, Николя постучал по стенке кареты, и кучер остановился. Они так стремительно покинули Шатле, что не успели разработать план наступления. Дорогой же Бурдо из уважения к Николя не решился прервать его размышления. Но сейчас пора действовать.

— Я хорошо знаю расположение комнат в доме, — произнес Николя, отчетливо сознавая, что несколько преувеличивает свое знакомство с заведением Полетты. — Если Моваль здесь, надо готовиться к самому худшему: он очень опасен. Лучше я один отправлюсь в «Коронованный дельфин» и попытаюсь без шума обезвредить его.

— Одного я вас не отпущу, даже речи быть не может, — ответил Бурдо. — А лучше всего будет, ежели мы оба дождемся здесь подкрепления. Вспомните, что случилось в предместье Сен-Марсель, и не будем наступать дважды на одни и те же грабли. Подождем приставов.

— Нет, у нас нет времени; нас не ждут, значит, надо брать противника врасплох. Сатин сказала мне, что в доме есть потайной выход, он ведет в сад. Возле него вы и покараулите. Если Моваль здесь, вряд ли он решится напасть в открытую. Сегодня утром он ускользнул от нас и теперь уверен, что мы явимся не одни. Следовательно, он попытается бежать через черный ход. Там вы его и схватите. Мне очень тревожно за вас. Будьте осторожны, этот тип хитер как дьявол! Давайте отправим кучера за подкреплением, а сами попробуем потянуть время.

Получив надлежащие инструкции, возница развернулся и поехал в обратную сторону, а Николя и Бурдо разделились. Молодой человек направился к «Коронованному дельфину» и несколько раз постучал в дверь. Открылось зарешеченное окошко, некто невидимый оглядел его со всех сторон и только потом распахнул дверь. Николя, ожидавший встретить Полетту или маленькую негритянку, с удивлением увидел высокую старуху, одетую в черное платье и с густой черной вуалью на лице. Из-под вуали торчали щеки, покрытые толстым слоем белил, поверх которых сверкал ярко намалеванный румянец. Трясущимися руками в шелковых перчатках она опиралась на трость с крупным набалдашником. Женщина походила то ли на монахиню, сменившую монастырский костюм на светское платье, то ли на вдову. Наклонив набок голову, она настороженно разглядывала гостя, медленно обходя его кругом.

— Здравствуйте, сударыня. Я хотел бы поговорить с госпожой Полеттой.

— Сударь, — ответил хриплый жеманный голос, — госпожа Полетта отправилась в город по делам. Если вам угодно, можете подождать, она скоро будет.

И, поклонившись, странная особа попятилась, пропуская его вперед. Он узнал коридор, а затем и гостиную, где успел побывать раньше. С тех пор здесь ничего не изменилось. Плотно закрытые ставни, серая бархатная портьера на входе, и, если бы не свеча в подсвечнике, водруженном на одноногий столик, мрак в комнате стоял бы кромешный. Несмотря на скудное освещение, убранство, показавшееся ему во время первого посещения шикарным, теперь смотрелось грязным и вульгарным. Разглядев в полумраке клетку с попугаем, он, заинтригованный молчанием птицы, подошел к ней поближе и обнаружил замену: вместо живой птицы на жердочке стояла птица фарфоровая; благодаря искусству мастера она казалась живой.

— Господин, без сомнения, знал Коко? — спросила старуха, заметив его изумленный взор. — Увы, он покинул нас! Скончался от переполнявших его чувств. А как красиво этот мошенник говорил! Правда, иногда он бывал излишне многословен.

Усмехнувшись, старая карга направилась к двери.

— Оставляю вас, у меня дела. Госпожа Полетта не заставит вас долго ждать.

Николя опустился в кресло. Он мог бы войти силой, устроить обыск и в случае необходимости наложить секвестр. Но, не желая спорить с незнакомой особой, благоразумно решил дождаться Полетты и заставить ее выложить все как есть. А тем временем успеет подойти подкрепление.

Минут через десять он встал, подошел к камину и стал смотреть в стоявшее на полке зеркало. В нем отразилось его постаревшее и усталое лицо. Продолжая вглядываться в собственное отражение, он неожиданно почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. И этот кто-то смотрит на него тяжелым, ненавидящим взглядом. Пытаясь сдержать дрожь, он слегка сдвинулся в сторону и в правом углу зеркала увидел бесшумно крадущуюся к нему старуху. Откинутая назад вуаль позволяла разглядеть белое кукольное лицо, на котором грозно сверкали широко открытые глаза. По их зеленоватому отблеску Николя узнал Моваля. Во взгляде Моваля читалась решимость убить его. Еще не видя оружия, молодой человек сообразил, что враг собирается ударить его шпагой сзади. Он замер, не подавая вида, что видит врага. Моваль не должен знать, что его противник уже начеку.

В следующую секунду он понял: надо уравнять силы. Пока все преимущества у Моваля, ибо он вооружен, стоит у него за спиной и в любую секунду готов нанести удар. Но если противник потеряет его из виду, шансы их будут равны.

Играя в детстве в суле, Николя овладел искусством падать и часто пользовался этим умением, чтобы потом напасть на соперника снизу. Вот и сейчас, толкнув одноногий столик, Николя резко упал на пол. Столик рухнул вместе с подсвечником. Протянув руку, Николя мигом затушил свечу. Комната погрузилась во мрак. Лежа на полу, Николя толкнул столик в сторону двери. Понимая, что с ног противника он вряд ли собьет, он надеялся хотя бы на время остановить продвижение Моваля. Под громыхание стола Николя откатился к стене. Когда шум стих, комнату плотно накрыла одеялом тишина.

На мгновение ему пришла мысль позвать Бурдо, но он тотчас от нее отказался. Неизвестно, услышит ли его помощник, а если услышит, сможет ли он проникнуть в дом? Моваль наверняка предпринял все необходимые предосторожности. Ох, как же глупо он попал в ловушку! Однако времени на угрызения явно не наблюдалось, наоборот, требовалось как можно скорее обезопасить тылы, чтобы его не пришпилили к стене, словно бабочку к картонке. Лежа возле камина и ощупывая пространство вокруг себя, он коснулся холодных металлических стержней — каминные щипцы. Осторожно сняв их с подставки, он, стараясь ничего не опрокинуть, изо всех сил швырнул их через комнату. Слабо тренькнула люстра, а следом раздался переливчатый хрустальный звон, сопровождаемый глухим стуком. Похоже, разбилось одно из висевших на стене зеркал. Послышался шорох платья, удар и звук падающей мебели. Николя молил небо, чтобы у его противника не было с собой кремня. Впрочем, он быстро сообразил, что первый, кто зажжет огонь, первым себя и выдаст.

Прижавшись спиной к стене, Николя выжидал. Если он потеряет ориентацию в окружающем его грозном пространстве, он не сможет заставить себя оторваться от стены. Он не питал никаких иллюзий: борьба шла не на жизнь, а на смерть. Моваль не собирался оставлять его в живых. Конечно, теплилась надежда, что Бурдо явится вовремя и, быть может, даже приведет подкрепление, но уверенности в этом не было никакой.

Его посетила забавная мысль: он попался, словно Финей, одолеваемый гарпиями. Прибудут ли вовремя Зет и Калаид, чтобы спасти его? Пришедшие на ум образы заставили его задуматься. Согласно преданию, старый слепой царь защищался от нападения чудовищ палкой. У него же есть шпага. Значит, и нападать, и защищаться он должен одновременно. Для этого придется пойти на хитрость, подсказанную ему мифологическим сюжетом.

Медленно вытащив шпагу из ножен, он положил ее на пол, затем столь же осторожно снял редингот. Ощупав стену, он переместился вправо, в сторону окна, где стояла клетка с попугаем. Время от времени он замирал и с бьющимся сердцем вглядывался в грозную тьму, пытаясь разобрать, на месте ли Моваль или тоже пытается маневрировать. Судя по всему, противник его также избрал охранительную тактику и теперь прижимался к стене, только возле двери.

Нащупав столик маркетри, где стояла клетка, Николя открыл решетчатую дверцу, вытащил фарфоровую птицу и положил ее на стол. Замерев, прислушался. Скрипнула дверь, и до него донесся шум перемещаемой мебели. Следовательно, пора переигрывать противника быстротой маневра. Набросив на клетку редингот, он превратил ее в некое подобие пугала. Приподняв полученное сооружение, он убедился, что какое-то время сможет удержать его на вытянутой руке. Исполнение замысла требовало от Николя безупречной координации всех движений.

Придвинул поближе шпагу, левой рукой он взял клетку и приподнял ее, а правой схватил фарфорового попугая и с силой метнул его через всю комнату. Смерть Коко оказалась не напрасной. Зазвенел разбившийся об стену фарфор, и в дверном проеме мелькнула тень. Раздался стук падающей мебели. Держа одной рукой клетку с накинутым на нее рединготом, а другой шпагу, Николя двинулся вдоль стены, постепенно, шаг за шагом, отрываясь от нее. Не встречая препятствий, он осторожно двинулся наискосок, шаг за шагом подбираясь к выходу. Внезапно просвистевший в воздухе клинок рассек ему рукав. Моваль стоял где-то рядом.

От внезапно охватившего его страха Николя чуть не задохнулся. Ему показалось, что он никогда не доберется до двери и не сумеет вытащить противника на свет, чтобы скрестить с ним шпаги в честном бою. Выхода нет, а значит, остается только уповать на случай или на самого Господа, ибо результаты поединка в темноте не зависят ни от мужества, ни от ловкости. По непонятным ему причинам судьба ввергла его во мрак вместе с Мовалем, справедливо полагая, что на свет выберется только один из них.

Предполагая, что Моваль угадал его стремление добраться до двери, он приготовился к следующей атаке. А так как по логике она должна была произойти справа, Николя сделал широкий шаг влево. Маркиз де Ранрей обучил его не только основам фехтования, но и игре в шахматы. И он навсегда запомнил, что, передвигая фигуры, необходимо держать в уме ближайшие пять или шесть ходов. К сожалению, сейчас основная проблема заключалась в том, что позиции противника он представлял лишь приблизительно.

Услышав, как со свистом рассекая воздух, клинок с глухим стуком вонзился в висевший на стене гобелен, Николя с трудом удержался, чтобы не сделать ответный ход. Но, следуя замысленной им комбинации, остался на месте. Рука, державшая клетку с наброшенным на нее тяжелым рединготом, затекла и подрагивала. Вскоре по ней забегали мурашки. Желая обмануть Моваля, Николя задвигал клеткой, создавая легкий шум и движение воздуха, скрывавшие его истинное местоположение. Но лезвие возникло там, где он не ожидал его, а именно с левой стороны; просвистев в воздухе, оно слегка задело плечо Николя. Не удержавшись, бретонец вскрикнул, но, быстро сообразив, какую можно извлечь из этого выгоду, следом за возгласом изумления издал жалобный стон раненого. Уверенный, что он ранен, Моваль, забыв об осторожности, без промедления пойдет в атаку. Николя оказался прав: следующий удар пронесся над самой головой; он едва успел пригнуться. Избежав опасности, он резко выпрямился и дернул руку с клеткой в сторону. Моваль наверняка подошел совсем близко, чтобы прикончить его. Поэтому редингот должен был промелькнуть в непосредственной близости от противника, а еще лучше — задеть его. Не получив ответа, Моваль станет думать, что раненый Николя пытается у него под носом пробраться к двери, и нанесет решающий удар. Так и случилось. Шпага Моваля проткнула редингот и проскользнула между прутьями клетки, не задев молодого человека. Николя резко повернул клетку, блокируя оружие Моваля. Теперь он точно знал, где находится враг. Крепко сжав рукоять шпаги, он сделал выпад. Натолкнувшись на твердое препятствие, острие соскользнуло вниз и вонзилось в плоть. Послышался долгий вздох и шум падающего тела. Николя заподозрил, что противник прибег к той же хитрости, что и он сам, и приготовился отразить новое нападение. Но атаки не последовало, и он, метнувшись к двери, лихорадочно отдернул бархатную портьеру. Через круглое окно над входной дверью в коридор лился красноватый сумеречный свет. Еще несколько мгновений назад Николя страстно рвался к свету, но теперь в кровавых отблесках заката ему стало не по себе.

Обернувшись, он увидел погруженную в полумрак гостиную, где на полу среди опрокинутой мебели чернела недвижная масса, очертаниями напоминавшая человеческое тело. Схватив подсвечник, он зажег свечу и вошел в комнату. Развешанные на стенах зеркала до бесконечности множили его отражение. Осторожно приблизившись к скорчившемуся под черными вуалями телу, он ощупал его кончиком шпаги, а потом носком сапога перевернул на спину. Раскинув руки, перед ним предстал мертвый Моваль. Гротескный грим придал его лицу красоту падшего ангела. Зеленые глаза навечно уставились в пустоту.

Безжизненный взгляд, казалось, обвинял Николя. Не выдержав посмертного взора врага, молодой человек закрыл ему глаза. Осмотрев тело, он убедился, что нанес удар точно в сердце. Только случай мог направить его руку, подумал он. И в эту минуту осознал, что убил человека, После напряженной борьбы его охватила безмерная усталость. Оправдываясь, он убеждал себя, что защищал собственную жизнь, но никакие оправдания не могли избавить его от мучительного ощущения, вызванного убийством своего ближнего. От сознания, что отныне ему придется привыкать к этому чувству, учиться жить с ним и с давящими душу воспоминаниями, угрызения становились еще сильнее.

Кое-как взяв себя в руки, молодой человек отправился на поиски Бурдо. В конце коридора находилась кухня, а в ней чулан с выходом в сад. Открыв дверь, он сразу увидел Бурдо. С тревожным видом инспектор ждал его там, где ему велел Николя.

— Черт побери, сударь, какой вы бледный! Ох, не напрасно я волновался. Что с вами случилось?

— Ах, Бурдо! Как я рад вас видеть…

— Оно и видно. Вы похожи на привидение, хотя, если говорить честно, сам я привидений никогда не видел. Однако как вы долго!

— Я убил Моваля.

Бурдо усадил его на каменный цоколь дома.

— Да вы ранены! Ваше платье разорвано, и плечо кровоточит.

Только сейчас, после слов Бурдо, Николя почувствовал боль в плече.

— Ерунда. Царапина.

И он принялся рассказывать о поединке с Мовалем. Слова лились из него рекой, он никак не мог остановиться, а Бурдо, по обыкновению, только качал головой. Когда не умолкавший Николя забился, как в лихорадке, инспектор взял его за плечи и легонько встряхнул.

— Успокойтесь. Вам не в чем себя упрекнуть. У вас не было выбора. Или вы, или он. Теперь одним мерзавцем станет меньше. Вы привыкнете к таким переделкам. Мне дважды приходилось защищать свою жизнь, и оба раза у меня тоже не было выбора.

Они прошли в дом. Николя повел инспектора в гостиную. К великому смущению Николя, Бурдо принялся хвалить его за твердость руки и искусное владение оружием. Сорвав половину занавеса, закрывавшего маленькую сцену, Бурдо накрыл ею тело Моваля, предварительно обшарив карманы его одежды. Помимо нескольких луидоров и табакерки с портретом Луизы Ларден, они нашли записку с сорванной печаткой. На листке рукой Николя было написано: «Лосося вытащили из воды». Молодой человек сразу узнал записку — пароль, данный им Полетте на случай, если той захочется повидаться с ним без лишних свидетелей. На другом клочке бумаги они прочли адрес господина де Ноблекура. Таким образом, пришел к выводу Бурдо, Моваль питал относительно Николя самые дурные намерения.

Вспомнив, наконец, о цели своего приезда в «Коронованный дельфин», они бросились на третий этаж. Изо всех дверей, выходивших в коридор, запертой оказалась только одна. Николя изо всех сил забарабанил в нее кулаками. В ответ послышались сдавленные рыдания. Отстранив товарища, Бурдо достал из кармана крошечный металлический стержень, выточенный особым образом, и вставил его в замочную скважину. После нескольких попыток ему удалось отжать язычок. Дверь открылась, и перед ними предстали Полетта и Мари Ларден. Связанные, с кляпами во рту, они лежали на куче сваленной на пол соломы.

Когда их развязали, Мари зарыдала, всхлипывая и икая, словно ребенок. Широкое курносое лицо Полетты от удушья приобрело пурпурный цвет. Она никак не могла отдышаться, ее могучая грудь ходила ходуном, а изо рта вместо слов вылетало жалобное повизгивание. Наконец, опасливо глядя на свои распухшие ноги, она поднялась и, шатаясь, сделала несколько шагов.

— Ах, сударь, как мы вам благодарны!

Внезапно на лице ее отразился испуг, и она принялась взволнованно озираться.

— Успокойтесь, сударыня, — произнес Николя, от которого не ускользнула перемена в ее настроении. — Полагаю, вы понимаете, что вам придется кое-что нам объяснить. Вы — надеюсь, невольно — стали пособницей преступников. Эту девушку похитили, силой доставили к вам в заведение, заперли, угрожали ей, грозились продать и заставить вести бесчестную жизнь. За это вас, сударыня, следовало бы передать в руки палача, чтобы он на ступенях Дворца правосудия заклеймил вас цветком лилии. А потом отправить вас в камеру пожизненно. Поэтому в ваших интересах быть с нами откровенной. Скажите нам правду, и это вам зачтется, обещаю вам.

— Сударь, — ответила Полетта, судорожно стискивая его руку, — я знаю вас как честного человека. Пожалейте бедную женщину, вынужденную вопреки воле сердца принять эту бедную овечку.

И она выглянула в коридор.

— Это его работа, этого чудовища.

— Какого чудовища?

— Проклятого Моваля! Я всего лишь несчастная владелица заведения, и я всегда по-доброму отношусь к своим девочкам. Я никого не принуждаю работать на меня, ко мне ходят солидные люди. Я всегда, по первому требованию, платила полиции. А ежели тут и идет подпольная игра, так это с благословения комиссара Камюзо. В тот раз я, конечно, вспылила. Собственно, это вы, молодой человек, вывели меня из себя. А что до мадемуазель, так вы спросите у нее, разве я не защищала ее, как могла? Особенно когда узнала, что она дочь самого комиссара Лардена. Ну скажи ему, Марго! А негодяй Моваль схватил мальчишку и отобрал у него мое послание! Он понимал, что рано или поздно вы явитесь, а потому решил устроить вам ловушку. Я попыталась его прогнать, а он меня ударил…

И она указала на свою посиневшую щеку.

— Потом он бросил меня сюда, в том виде, в каком вы меня нашли. Неужели вам этого мало, чтобы поверить в мою невиновность?

— Пока нам ясно только одно: вы испугались, что дело зайдет слишком далеко, — сухо заметил Николя.

Не переставая рыдать, Мари несколько раз кивала, подтверждая слова Полетты. Внезапно снизу раздались голоса. Содержательница притона задрожала от ужаса. Шепнув несколько слов на ухо Николя, Бурдо отправился вниз. Прибыло долгожданное подкрепление, и Бурдо распорядился увезти тело Моваля. Николя не стал сообщать женщинам о смерти подручного Камюзо, и когда Полетта поинтересовалась, куда подевался этот разбойник, он ответил уклончиво. Николя чувствовал, что Полетта рассказала им почти все и почти честно — то есть так, как умела. Сатин права: хозяйка заведения по-своему неплохая женщина, хотя ремесло и заставляло ее порой совершать поступки, граничившие с преступлением.

Николя и обе женщины молча сидели в комнате. Николя не хотел допрашивать Мари Ларден в присутствии третьего лица. Наконец после долгого отсутствия вернулся Бурдо и знаком дал понять Николя, что досмотр закончен и тело увезли. Все вместе они покинули «Коронованный дельфин». Бурдо поехал в экипаже вместе с Полеттой, а Николя — с Мари Ларден, восхищенно взиравшей на своего спасителя. Девушка успокоилась и только иногда тяжко вздыхала.

— Извините меня, мадемуазель, но мне надо задать вам несколько вопросов.

— Позвольте прежде поблагодарить вас, Николя. Как я понимаю, та девица исполнила мою просьбу…

Она бросила на него испытующий взгляд.

— Вы с ней знакомы? И давно ее знаете?

— Она мой добрый и очень давний друг.

Мари скорчила презрительную гримаску:

— Значит, вы такой же, как все… путаетесь с девицами легкого поведения!

Николя разозлился:

— Замолчите, мадемуазель. Вас освободили. Не знаю, известно ли вам, чего вам удалось избежать, но я совершенно уверен, в некоторых обстоятельствах лучше иметь дело с девицей легкого поведения, чем с так называемой честной женщиной. А когда этой девице вы обязаны своим спасением, то проявить признательность за ее доброе сердце и умение держать слово было бы совсем не лишним. Не будет ли вам угодно ответить на мои вопросы и рассказать, каким образом вы попали в заведение Полетты?

— Я этого не знаю, сударь, — ответила девушка, не решаясь более называть его по имени. — Я очнулась в той самой комнате, где вы меня нашли. У меня сильно кружилась голова, все тело ныло. Полетта хотела заставить меня заниматься ее бесчестным ремеслом. Затем явилась та девица и тоже стала убеждать меня смириться. А когда я расплакалась, она прониклась ко мне жалостью, и я решила подкупить ее. Собственно, я ничем не рисковала. Если бы она отказала, мое положение вряд ли бы ухудшилось, а в случае согласия у меня появлялась надежда на освобождение.

— В какой день вас похитили?

— Точно не могу вспомнить. Мне кажется, это случилось в среду, на прошлой неделе. Наверное, мачеха подслушала наш разговор. Помните, сударь, как накануне вечером я пыталась предостеречь вас?

— Прекрасно помню. Еще вопрос: не оставлял ли вам отец какой-нибудь записки?

— Вы копались в моих вещах! — возмущенно воскликнула она. — По какому праву?

— Не только в ваших вещах. Мы произвели обыск во всем доме. И, судя по вашему возмущению, вы действительно получили некое письмо. Мне очень важны подробности, поэтому продолжайте.

— Да, я получила записку. Смысл ее я не поняла, да и вы вряд ли его поймете. Когда я в последний раз видела отца накануне его исчезновения, он незаметно сунул ее мне в руку. А вы что-нибудь узнали о моем отце?

— Вы помните содержание записки?

— Там всего одна строчка. Кажется, в ней говорилось о чем-то, что надо отдать королю. Но я не знаю, на что отец намекал, велев мне сохранить эту записку. Я положила ее в ящик и забыла о ней. Вы засыпали меня вопросами, сударь. Но скажите, что с моим отцом?

Николя показалось, что она вот-вот затопает ногами, как малое дитя. Ему стало жаль ее. Собственно, у него нет причин скрывать от нее истину. Подозревать ее пока не в чем, а две свидетельницы, Полетта и Сатин, подтверждают ее показания.

— Мадемуазель, соберите все ваше мужество…

— Собрать все мужество? — переспросила она, выпрямляясь. — Неужели вы хотите сказать, что…

— Увы, я в отчаянии, ибо должен сообщить вам, что отец ваш мертв.

Чтобы не закричать, она принялась кусать кулаки.

— Это Декарт! Это он! Я же вам говорила. Она его заставила. Господи, что же мне теперь делать?

— Откуда вы знаете, что его убили?

— Она с ним об этом говорила.

Девушка разрыдалась. Протянув ей носовой платок, Николя принялся успокаивать ее.

— Вы ошибаетесь, — проговорил он. — Декарт тоже умер, убит. Как и ваш отец.

— Значит, это доктор Семакгюс.

— Почему вы его назвали?

— Потому что он тоже любовник моей мачехи. Он всегда был неравнодушен к ее прелестям.

— А может, ваша мачеха сама это сделала?

— Она слишком хитра, чтобы компрометировать себя.

Мари плакала, и он не знал, как ее успокоить. Наконец он решил прибегнуть к крайнему средству. Накинув на плечи девушки свой редингот, он обнял ее и привлек к себе. Тотчас перестав плакать, Мари положила голову к нему на плечо. Боясь пошевелиться, он застыл в неудобной позе и оставался в ней до тех пор, пока карета не въехала под своды Шатле.

Николя поручил Бурдо взять показания у Полетты и Мари Ларден. До завершения расследования содержательнице «Коронованного дельфина» предстояло провести время в секретной камере. Сатин разрешили вернуться домой, взяв с нее обещание хранить молчание о случившемся. Мари Ларден до завершения расследования решили отправить в монастырь. Вернуть ее на улицу Блан-Манто и позволить в одиночестве жить там до выяснения обстоятельств убийства ее отца не позволяли приличия.

Бурдо предложил отвезти ее в монастырь англичанок в предместье Сент-Антуан, настоятельница которого являлась его хорошей знакомой. Затем он спросил у начальника, чем тот намерен заняться. Многозначительно усмехнувшись, Николя сообщил, что намерен отправиться домой, лечь на кровать и плевать в потолок, размышляя о бренности всего земного. Впрочем, время позднее, а так как в доме, где он имеет честь квартироваться, живут по строго заведенному порядку, у него имеется шанс получить ужин, ибо, если говорить честно, он зверски голоден. Еще Николя надеялся перевязать плечо и справиться о здоровье господина де Ноблекура.

Притворяясь беззаботным, Николя хотел разыграть Бурдо. У него это получалось редко, но когда розыгрыш удавался, он испытывал величайшее наслаждение. На самом деле он хотел вернуться на улицу Монмартр, чтобы еще раз перебрать в уме все этапы своего расследования. Истинное значение некоторых фактов по-прежнему ускользало от него. Чувствуя настоятельную потребность избавиться от жуткого впечатления, произведенного на него гибелью Моваля, он надеялся, что тепло домашнего очага, согревавшее его в доме Ноблекура, поможет ему прогнать зловещие видения. Поэтому, несмотря на зверский голод, он не смотрел в сторону рестораций, где за деньги всегда готовы накормить одинокого голодного парижанина. Он шел домой спокойно выспаться и без помех поразмышлять.

На улице совсем стемнело, когда он, наконец, вошел в ворота дома магистрата. Во дворе, несмотря на мороз, приятно пахло горячим хлебом. Зайдя на кухню, он с удивлением увидел за столом Марион и Пуатвена. Оба о чем-то оживленно беседовали. Над большой кастрюлей на плите вился пар: под крышкой что-то тушилось. Уютная, поистине семейная картина проливала бальзам на его истерзанную душу. Аромат, исходивший из кастрюли, приятно щекотал ноздри. Он с радостью подумал, что его ждали и встречали как блудного сына из Писания. Господин де Ноблекур все еще страдал подагрой, однако при каждом удобном случае не забывал спросить, не вернулся ли его жилец. Ему очень хотелось повидать Николя.

Захватив большой кувшин с горячей водой, Николя по черной лестнице поднялся к себе. Прежде чем явиться к прокурору, он решил привести себя в порядок и перевязать плечо. В его отсутствие посланец мэтра Вашона принес роскошный зеленый фрак, и Николя даже замер, любуясь сверкавшим при свете свечей его серебристым шитьем.

Когда он наконец вошел в библиотеку, достойный Сирюс приветствовал его веселым лаем и радостными прыжками. Хозяин дома сидел в кресле; его правая нога, обернутая ватой, возлежала на покрытом ковром пуфе. Ноблекур читал, и чтобы повернуться к Николя, ему пришлось сделать немалое усилие.

— Слава Богу, — воскликнул он, — вот и вы! Мои предчувствия не оправдались. Я со вчерашнего дня места себе не нахожу. Меня одолевают самые мрачные мысли. При каждом приступе чертовой подагры во мне немедленно просыпается тревога. К счастью, я ошибся.

— Гораздо меньше, чем вы думаете, сударь. Возможно, именно вашими заботами мне и удалось остаться в живых.

И Николя принялся рассказывать все по порядку. Однако сохранять последовательность повествования оказалось крайне непросто, ибо почтенный магистрат постоянно перебивал его вопросами и репликами. Тем не менее ему удалось довести рассказ до конца, прежде чем явилась Марион с чашкой светлого бульона для хозяина. Прокурор предложил Николя отведать тушеных овощей, которые лично ему строго запретили есть. Также он приказал принести Николя бутылку старого бургундского. Предложение было встречено с энтузиазмом.

— Марион решила уморить меня голодом! — вздыхал магистрат. — К счастью, — добавил он, указывая на отложенную книгу, — я нашел себе утешение и с наслаждением перечитываю «Повара» Пьера де Люна. Чтение заменяет мне пищу. Знаете ли вы, что этот великий мастер истинной кухни был стольником герцога де Рогана, внука великого Сюлли. Это он изобрел букет гарни, тушеную говядину с овощами и ру. Но самое ужасное, — лорнируя покрытую пылью бутылку, поставленную на стол Марион, переменил он тему, — мне запретили пить вино. Поэтому, насытившись чтением кулинарных книг, я берусь за труды старика Монтеня. Он помогает мне забыть о мерзкой подагре. Вот послушайте: «Боль станет значительно менее сильной, ежели ей сопротивляться. Сопротивляйтесь, а потом идите в наступление». И я следую совету Монтеня! Однако вижу, рассказ о моих страданиях нисколько не отбивает у вас аппетит! Верный признак умиротворенной души!

Смутившись, Николя оторвался от тарелки, содержимое которой он — незаметно для себя — поглощал с неприличной быстротой. Каждая новая ложка горячего ароматного рагу прибавляла ему сил.

— Простите меня, сударь. Но после сегодняшних событий…

— …вы чувствуете волчий голод.

— Сударь, могу я вас попросить высказать свое мнение о том, о чем я вам рассказал?

Прикрыв глаза, старый прокурор опустил голову и, казалось, полностью ушел в собственные мысли. Щеки, плавно переходившие в складки шеи, образовали вокруг подбородка мясистый воротник.

— Честно говоря, — произнес он, поднимая голову, — истина пока еще далеко. Однако у вас имеется немало фактов, которые, если их привести в порядок, могут многое объяснить. Вспомните каждую деталь вашего расследования. Беспристрастно оцените доказательства и подозрения. А потом ложитесь спать. Опыт подсказывает мне, что чаще всего правильное решение приходит к нам, когда мы меньше всего о нем думаем. И последний вам совет: нужно поджечь порох, чтобы засверкала истина. А если у вас нет огня, сделайте вид, что он у вас есть.

В его взоре, устремленном на Николя, запрыгали лукавые искорки. Это невинное хвастовство тотчас было отомщено: у советника начался очередной приступ подагры, и он, перекосившись от боли, принялся тихо поскуливать. Николя сообразил, что пора дать старому другу отдохнуть. Пожелав магистрату доброй ночи и скорейшего выздоровления, он отправился к себе. Улегшись на кровать, он принялся размышлять. Но мысли никак не хотели выстраиваться в нужном направлении. То ему казалось, что в деле ясно абсолютно все, то он вдруг понимал, что до сих пор не вытащил ни единой нити из пестрого и запутанного клубка событий, который ему необходимо размотать. Он снова и снова выстраивал версии, однако все они рассыпались уже на середине.

Чтобы отвлечься, он решил заняться тремя записками, оставленными Ларденом. Разложив их на пюпитре секретера, он несколько раз перечитал тексты. Фразы прыгали, перескакивали с места на место, напоминая ему о чем-то далеком и неуловимом. В конце концов он в раздражении смешал листки, словно колоду карт, и оставил лежать на пюпитре. И тут его сморил сон.

Вторник, 13 февраля 1761 года.

Детская рука замерла над разложенными на полу кусочками картона. Старательно хмуря лоб, он пытался сложить слово «кошка». Схватил одну букву, затем другую, потом третью, четвертую… Наконец с довольным видом поднял голову. Но он забыл про второе К, а потому каноник продолжал выбивать тростью на каменных плитках кухонного пола звонкую мелодию. Устав дожидаться, он сам указал мальчику на пропущенную букву. Знакомый голос произнес: «Вот теперь все в порядке». Но опекун опять смешал все карточки и велел ему собрать новое слово. Стоя на коленях, Николя видел грубые башмаки каноника и обтрепанный, заляпанный грязью край его сутаны. Фина ощипывала дичь, напевая старинную бретонскую балладу. Он удивился, почему плавная мелодия сопровождается неприятными скрипучими звуками.

И проснулся. Вскочив с кровати, он подбежал к окну и раздвинул занавески. По улице Монмартр шел овернец в накидке из овечьей шкуры, на ходу извлекая из скрипочки жалобные тягучие звуки. Вокруг музыканта скакала черная собака. В голове Николя еще звучали слова опекуна, когда взгляд его упал на оставленные на секретере записки Лардена. Позабыв обо всем, он вновь перетасовал бумажки. Как он этого раньше не заметил? Все прояснилось, или, по крайней мере, появился новый след, который непременно должен был куда-то привести. Наконец-то он понял, что побудило Лардена оставить эти загадочные послания. Разумеется, догадки требовалось доказать. Но теперь он знал, что строчки явились своего рода камешками, похожими на те, которые в сказке Перро бросал на тропинку Мальчик-с-пальчик.

Стремительно одевшись, он выскочил из комнаты. Забежав в кухню, обжегся, залпом проглотив приготовленную для него Марион чашку шоколада, и помчался дальше, оставив старую служанку сокрушаться о торопливости Николя, не оставившего ей времени, чтобы вспенить напиток. Только вспененный шоколад становится по-настоящему шелковистым и отдает аромат во всей его полноте. В душе Марион давно уже усыновила молодого человека: ягоды, которые они прошлой осенью чистили вместе, покорили сердце почтенной домоправительницы. Она доверяла ему во всем, видя, как доверяет ему Ноблекур и с каким почтением Николя относится к ее хозяину. Пуатвен, разделявший склонности Марион, мягко, но уверенно задержал Николя и заставил его снять сапоги. В одно мгновение он резкими движениями щетки вычистил их и натер воском. А в довершение, чтобы придать им еще больший блеск, он, поплевав, несколько раз провел по ним щеткой с густой и мягкой щетиной. Вырвавшись, наконец, из заботливых рук прислуги Ноблекура, Николя радостно выскочил на улицу, где сразу же глотнул свежего морозного воздуха, сулившего светлый и солнечный день.

Сначала молодой человек отправился в Шатле и написал записку Сартину. В ней он просил начальника полиции сегодня вечером, в шесть часов, лично присутствовать на очной ставке всех подозреваемых. Бурдо посоветовал Николя лично передать послание и вызвался сопроводить его, ибо хорошо знал, сколь велик гнев начальника полиции, когда ему кажется, что знаки почтения, положенные ему по должности, не соблюдены в полной мере. Николя получил возможность еще раз убедиться в мудрости своего помощника.

Как и предполагал Бурдо, Сартин фыркнул, прочитав приглашение, но не отверг его. Начальника полиции сразил аргумент инспектора, пообещавшего раскрыть потрясающие подробности завершенного, в сущности, дела.

Несмотря на весьма двусмысленное заявление, сорвавшееся с уст его помощника, Николя не выказал беспокойства, и Бурдо облегченно вздохнул. Когда оба вышли из кабинета, Николя серьезно поблагодарил инспектора за поддержку.

Затем они с Бурдо долго совещались. На очную ставку требовалось доставить Семакгюса из Бастилии, Луизу Ларден из Консьержери, призвать кухарку Катрину и, разумеется, дочь комиссара Лардена. Ничего не объясняя, Николя передал помощнику все полномочия по принятию решений в его отсутствие.

Уточнив задание, он спустился в мертвецкую и несколько минут стоял перед мрачной коллекцией останков, начатой расчлененным трупом, найденным на Монфоконе, и продолженной трупами Декарта, Рапаса, Брикара, Лардена и Моваля. Экспонаты этой зловещей коллекции явились жертвами совпадений, которые порок, корысть, страсть и нищета в конце концов свели вместе на сцене театра смерти. Отмытое от грима лицо Моваля выглядело ясным и помолодевшим, и Николя вновь стало не по себе. Какое стечение трагических обстоятельств привело в это хранилище столь разных и столь далеких друг от друга людей? Он снова склонился над останками неизвестного с живодерни, словно пытаясь разгадать их тайну и услышать подтверждение своей догадки. В этой позе его застал Сансон. Оживленно беседуя, они осмотрели тело Лардена, затем тело Декарта. Задумавшись, обменялись многозначительными репликами. Наконец, Николя расстался с королевским палачом, не забыв пригласить его на очную ставку, которая состоится вечером в Шатле под председательством самого Сартина.

Оставшееся время Николя провел в разъездах. Наняв фиакр, он пересек город из конца в конец. Сначала он приказал везти себя на улицу Блан-Манто, где он еще раз внимательно обследовал жилище Лардена. Потом отправился на другой берег, в контору мэтра Дюпора, нотариуса Декарта и, как оказалось, нотариуса Лардена. Прием ему оказали нелюбезный, он повел себя еще более нелюбезно и в результате получил то, за чем приехал. Затем он еще раз пересек город, добравшись до предместья Сент-Антуан. В квартале столяров он моментально заблудился в лабиринте улочек и тупичков и после долгих скитаний вынужден был спросить, где находится интересующий его дом. Получая самые противоречивые сведения, он, в конце концов, разыскал краснодеревщика, чье имя стояло на счете, обнаруженном в библиотеке комиссара Лардена. В бумагах краснодеревщика царил невообразимый беспорядок, но после долгих поисков столяр все же сумел удовлетворить любознательность Николя. Предположения молодого человека подтвердились, и он позволил себе отдохнуть и перекусить в одном из пригородных кабачков, где заказал блюдо из любимой им дешевой требухи. Для полного счастья ему не хватало только дружеской беседы Бурдо, отличного товарища и любителя такого рода пирушек.

Утолив голод, Николя отослал экипаж и пешком вернулся на улицу Сент-Антуан. Смешавшись с толпой ремесленников и поденщиков, он вновь и вновь спрашивал себя, есть ли у него основания проводить задуманный им эксперимент. Достаточно ли у него доказательств, чтобы оправдать присутствие на очной ставке Сартина? Но, вспомнив максиму Ноблекура, он укрепился в своей решимости довести дело до логического конца. Он понимал, что речь идет не столько об успешном завершении расследования, сколько о его будущей работе у Сартина. Если он ошибется, ему придется всю жизнь довольствоваться положением мелкого служки на побегушках, и это будет особенно больно, потому что провал последует за его неожиданным и непомерно высоким взлетом. Сартин не простит ему неудачи, ответственность за которую падет прежде всего на него, ибо именно его обвинят в том, что он доверил дело государственной важности неопытному юнцу. А начальника полиции сейчас интересовало не столько раскрытие очередного уголовного дела, сколько успешное завершение истории, затрагивавшей высшую власть и безопасность королевства в военное время. Прекрасно зная причину, на основании которой его начальник — возможно, излишне легкомысленно — оказал ему особое доверие, он чувствовал себя обязанным не разочаровать его. В глубине души он был убежден, что сделал все, что мог, и даже больше, и вдобавок рискуя собственной жизнью, поэтому сомнения его относились скорее к области заклинаний, нежели оправданных страхов.

Когда он вступил под своды Шатле, часы пробили пять. Волевым решением он завершил спор с самим собой, отбросил бесполезные душевные терзания и преисполнился решимости довести дело до конца. Заставил себя отбросить все сомнения.

Бурдо, обеспокоенный долгим отсутствием Николя, при его появлении облегченно вздохнул, но не стал расспрашивать, где тот провел день. Тем более что подошло время готовить зал. С помощью папаши Мари в просторном кабинете начальника полиции поставили несколько скамей. Гораздо ниже, чем скамьи подсудимых в суде, они, как выразился привратник, удобства участникам очной ставки не прибавят. Пошептавшись с Бурдо, Николя объявил папаше Мари, что он тоже примет участие в заседании. Однако усаживать его вместе со всеми подозреваемыми молодой человек не собирался. Потом, словно полководцы, изучающие поле предстоящего сражения, все трое несколько раз входили и выходили из кабинета. Когда до начала заседания осталось совсем ничего, Николя заволновался.

Подозреваемые и свидетели ожидали в отдельных комнатах, чтобы никто не мог ни с кем перекинуться словом. На соседней колокольне пробило шесть, и торопливые шаги на каменной лестнице известили о прибытии господина де Сартина, не имевшего привычки опаздывать.

Жестом пригласив Николя проследовать за ним, Сартин прошел к себе в кабинет. Войдя, он устремился к большому камину и принялся яростно ворошить угли. Молодой человек покорно ждал, когда начальник успокоится.

— Сударь, — наконец начал Сартин, — мне не может нравиться, когда мне диктуют мои обязанности и устраивают присутствие из моего собственного кабинета. Надеюсь, у вас есть веские основания действовать подобным образом.

— Я всего лишь хотел убедить вас, сударь, в необходимости организовать очную ставку, являющуюся, на мой взгляд, чрезвычайно важной для нашего расследования, а потому ее просто невозможно проводить без вашего участия, — почтительно ответил Николя. — Вы сами наверняка решили бы, что лучше всего провести ее у вас в кабинете.

Собеседник смягчился.

— Вы меня убедили, господин предсказатель. Но послушайте, Николя, какое отношение имеет очная ставка к тому делу, о котором мы с вами сейчас думаем?

— Самое непосредственное, сударь.

— Тогда постарайтесь не касаться его.

Обогнув рабочий стол, Сартин уселся в большое кресло, обитое красной дамасской тканью, и вытащил из кармана часы.

— Постарайтесь не затягивать допросы, Николя. Меня ждут к ужину, и жена меня не простит, если я опоздаю.

— Я немедленно попрошу ввести подозреваемых. Но на ужин, сударь, боюсь, вам сегодня придется опоздать…