Против кельи, где Абисогом-ага нёс бремя своей епитимьи, имелась небольшая комната, которая сообщалась с кухней и служила столовой. В эту комнату и прошёл Абисогом-ага вместе с хозяйкой дома. Войдя в столовую, он тихо поздоровался с Мануком-агой, расставлявшим в этот момент стулья, и подвинулся к столу.

– Пожалуйте вот сюда, Абисогом-ага, – сказал Манук-ага, показывая гостю на стул во главе стола.

– Садитесь и вы, я тоже сяду, – ответствовал гость, располагаясь на отведённом ему почётном месте.

– Извините нас, пожалуйста, что мы так опоздали с обедом. С завтрашнего дня будете обедать вовремя. Вы и сегодня отобедали бы вовремя, если б не некоторые обстоятельства… Об этих причинах я расскажу позже… Ну, как чувствуете себя, Абисогом-ага? Надеюсь, вам у нас спокойно? – заговорил Манук-ага.

– Да, спокойно.

– Благодарю. А как наш трабзонский приятель поживает?

– Хорошо. Послал тебе поклон.

– Спасибо и ему и вам… Предложу-ка я вам рюмочку водки. Пропустите? Раздражает аппетит.

– Только одну.

– Одну так одну.

Манук-ага протянул Абисогому-аге рюмку, который одним духом и проглотил её – разумеется, водку, а не рюмку.

– На доброе здоровье, Абисогом-ага.

– Благодарствую.

– Ваше здоровье.

– И за твоё здоровье.

Манук-ага помедлил, затем долил рюмку водой и выпил её в четыре приёма.

– Пока супруга разогреет и подаст, мы с вами можем побеседовать, скоротать время. Согласны, Абисогом-ага?

– Согласен, – произнёс гость тоном, который мог означать только одно: было бы куда лучше прежде поесть, а уж потом поговорить.

– Послушайте, значит, какие нынче произошли со мной истории. Вот уж несколько недель кряду мы всё о выборах в квартальный совет хлопочем. Вы сейчас, возможно, скажете про себя: на кой тебе, божий человек, этот ваш совет сдался? Не твоя забота… Ошибаетесь, Абисогом-ага! Если дела нации не касаются ни меня, ни тебя, ни его, тогда кого же они касаются?! «Не твоя забота» – это плохие слова. Те, кто следует им, в стороне держатся, и, стало, нации своей не служат. По-моему, каждому из нас надлежит по мере сил своих способствовать нации в её делах… Ещё одну выпьете, Абисогом-ага? Для аппетиту.

– Не имею привычки пить больше рюмки.

– У нас рюмки маленькие, притом и воздух в Константинополе благоприятствует.

– Ладно.

Сотрапезники пропустили ещё по одной рюмке за здравие друг друга, и Манук-ага затараторил.

– Сегодня утром, – начал он так, – заглянул я на наш бульвар, и встретился мне там один из моих старых приятелей – Мелкон-ага. Этот Мелкон-ага сперва был женат на дочери Бартохимеоса-аги, того самого Бартохимеоса-аги, на которого некогда пальцем показывали – как на человека доброго, гостеприимного, человека набожного и большого патриота… И держал он несколько лапок на базаре, которые давали ему солидный доход. Через несколько лёг жена Мелкона-аги, дочь Бартохимеоса-аги, умерла, и он женился на дочери шорника Никогоса. У этой дочери четыре брата. Один из них у Дмбакума-аги писарем служит. А достоуважаемый Амбакум-ага имел одного сына, который только и знал, что проматывал и проигрывал отцовские деньги и в конце концов укатил в Россию. А он – этот молодой человек, уехавший в Россию – не кто иной, как внучатый племянник сестры епископа Маркара. Другой её брат – ювелир, высокого росту, красивый такой из себя мужчина. Третий брат – тот долго всё бездельничал, впал в бедность, голодной смертью чуть было не умер, но потом ему повезло: был избран в члены квартального совета и года за два стал на ноги… Что же до Мелкона-аги, то он, коротко говоря, некоторое время прожил тихо, спокойно, но впоследствии – счастье не вечно – обрушились и на него одна за другой беды, и он разорился вконец. Как-нибудь вечерком приведу его сюда, и вы увидите, какой это добрейшей души человек. У него есть брат, отличный часовщик, когда-то в Беюк-тере проживал, потом несколько лет в Скутари, затем в Кум Капун перебрался, но недолго побыл и там, а где он сейчас – не знаю. Однако, повторяю, мастер он хоть куда. Торос-ага, к примеру, лишь одному ему свои часы доверяет… Вы не знаете Тороса-агу? О, это оригинал! Расскажу-ка я вам одну историю, и вы убедитесь, что едва где на свете сыщется личность, как он.

– Суп подавать? – спросила хозяйка, просунувшись в полуоткрытую дверь.

– Немного потерпи, жена, дай мне досказать… Неправда ли, Абисогом-ага, ведь и поговорить приятно? Но если у вас нет времени, или я забил вам голову своими историями, то…

– А? Но…

Абисогом-ага остановился на полуслове, ибо Манук-ага тут выказал нетерпение и начал рассказывать про Тороса-агу.

– Этот Торос-ага простой скорняк, живёт себе со своей семьёй – ни хорошо ни плохо. Все покупки по хозяйству, как и по части одежды, то есть гардеробов, и даже провизии он делает самолично, поскольку никому вообще не доверяет… Купит, бывало, Торос-ага у мясника мяса, придёт домой, взвесит его тут же, ну и, понятно, окажется, что несколько там золотников мясник недовесил. Тогда он снова к мяснику, осрамит, оскандалит беднягу и с несколькими золотниками доданного мяса вернётся домой… Такой вот он у нас, не тем будь помянут, чудак. Раз этот Торос-ага решил часы свои отдать в чистку. – Зашёл, значит, к одному часовщику, ну, начал сговариваться и наконец согласился заплатить за всю работу пятнадцать пиастров, но при условии, если часовщик почистит его часы у него на глазах. Поскольку Торос-ага, как я уже заметил, вообще никому не доверяет, не тем будь помянут, он не пожелал оставить свои часы у часовщика и уйти, боялся, чтобы тот не стянул что из часов или не испортил их умышленно, с целью сорвать побольше, как это делают многие часовщики, когда несколько дней подряд просидят без работы… Выставленное Торосом-агой условие, ясно, крайне оскорбило часовщика, и тот возмутился. А вы на его месте не осерчали бы, Абисогом-ага?

– Осерчал бы, – ответил Абисогом-ага, все помыслы которого были поглощены ожиданием супа и который поэтому совершенно не слушал Манука-агу.

– Когда часовщик осерчал, Торос-ага тоже, конечно, разгневался, ну, и сказал тому несколько крепких словечек… Хоть мог и воздержаться, не так ли?

Так, машинально ответил гость опять же утвердительно, дабы рассказ Манука-аги не растянулся и хозяйка подала суп.

Дальше – больше, часовщик выталкивает Тороса-агу на улицу, а Торос-ага не хочет выходить из лавки, говоря, что такое обращение с его персоной для него унизительно… Вы ведь тоже не вышли бы, да?

– Не вышел, да, – ответил Абисогом-ага, который, конечно же, не знал, откуда и почему бы он не вышел, поскольку, как мы уже сказали, ни одно слово из рассказа Тороса-аги до слуха его не доходило.

– Ну, и начинается потасовка, часовщик даёт Торосу-аге пощёчину, а Торос-ага, верно, сейчас ему икается, даёт часовщику пинка. Думаю, что всякий точно так же ответил бы на оплеуху часовщика… Не правда ли, Абисогом-ага?

– А вы здесь тоже помидорами заправляете? – ни с того ни с сего вдруг полюбопытствовал гость.

– Помидорами?

– Да, у нас – помидорами.

– Часы? – удивился Манук-ага.

– Какие часы?

– Часы Тороса-аги.

– Что за Торос-ага?

– Как? Значит, вы не слушали мою историю?

– Слушал, ни слова не пропустил, – сказал Абисогом-ага, хотя и вопросом своим относительно помидоров невольно подтвердил, что, пока Манук-ага рассказывал про Тороса-агу, его внимание было приковано к тонкостям приготовления рисового супа. Абисогом-ага, однако, имел все основания не слушать разглагольствований хозяина дома, тем паче на голодный желудок.

Есть люди, которым кажется, что они вправе испытывать твоё терпение, часами докучая тебе своей болтовнёй. Есть и такие, которые способны даже заставить тебя – не тем, так другим способом – слушать их пустопорожние речи; они не ждут, пока им встретится слушатель, но ищут его, и если не. находят, то готовы пуститься на последнее средство: нанять подобного слушателя за подённую или даже помесячную плату. Я тоже, случалось, попадал им в руки, но я делал вид, будто бы слушаю, а сам думал о чём-то своём и на все их вопросы отвечал утвердительно. На вопрос «Не так ли?» я отвечал «Да, так», на вопрос «Ведь это же справедливо?» я отвечал «Да, справедливо». «Ты прав» отвечал я сразу на вопрос «Разве я неправ?» – лишь бы разговор не затянулся… Ещё и в том беда, что иной надоедала может задать и такой вопрос, ответить на который чрезвычайно трудно, поскольку решение этого вопроса, то есть, в сущности, вынесение вердикта возлагается на тебя. Например, окончив свою тираду, докучливый этот Говорун вдруг спрашивает: «Кто Же, следовательно, прав, Маркос-ага или Киракос-ага?»

Рассуди поди, когда, с одной стороны, решительно не имеешь понятия о существе дела, а с другой – не знаешь, кого из названных лиц оправдать, дабы у пустозвона, от речей которого страх как у тебя разболелась голова, не болело сердце. Впрочем, я и здесь нашёл-таки выход из положения, придумав следующие ответы. «Хорошо бы пойти на мировую» – «Да, но кто же из них прав?» – «А! стоит ли связываться с дурным человеком!» – «Но я умоляю, скажи мне всё-таки, кто же из них прав?» – «Зачем ты, братец, вынуждаешь, чтобы я сказал, кто именно прав, когда это и без того известно, как дважды два?»

Многие этими ответами удовольствуются, но находятся и менее сговорчивые, кои, кажется, не постыдятся предать тебя в руки полиции, если ты не скажешь, что прав Маркос, а не Киракос, или наоборот. Чтобы отделаться от них, обычно я говорю, мол, более не располагаю ни минутой, и задаю стрекача. Но в последнее время я стал замечать, что этот мой ход даже усиливает приступ многоречивости, и раз заядлому одному пустомеле, рискуя быть невежливым, сказал: «Сударь, я согласен слушать тебя два часа, но за это ты должен заплатить два золотых, и если ты предложишь хоть на грош меньше, мы не столкуемся». По счастью, он предложил мне всего ползолотого, я не взял, и мы расстались. Слышно, однако, что этот мой знакомый на днях за четверть золотого сразу двух слушателей нанял. Невольно позавидуешь «Масису», который, вместо того чтобы платить своим читателям, ухитряется брать с них деньги.

Абисогом-ага не последовал моему примеру, и, как вы помните, когда вопросом касательно помидоров изобличил себя в том, что он не слушал-таки Манука-агу, то, желая несколько затушевать свою невоспитанность, сказал: «Слушал, ни слова не пропустил». Хорошо он сделал, спрашивается? Плохо он сделал. На его месте я вот что сказал бы: «Видишь ли, братец, человек должен знать совесть, особенно когда он говорит, а кто-то его слушает. Вот уже восемь часов я хочу есть и мне нет надобности уточнять, кому и кем приходится Мартирос-ага или там Геворг-ага, сожалеть, что часовщик влепил Торосу-аге пощёчину, а Торос-ага дал часовщику пинка». Так в лицо и сказал бы, и не только обыкновенному любителю молоть языком, но даже и тем архиереям, что из одной любви к многоглаголанию проповедуют по четыре часа подряд и ещё обижаются, если кто из прихожан во время проповеди выходит из церкви. И мне уже раз привелось усовестить одного епископа. После своей проповеди, длившейся часов пять, он, выйдя из церкви, заторопился куда-то, и я спросил его: «Куда вы, ваше преосвященство?» – «Вспотел так, что должен пойти в келью – исподнее сменить. А вы куда?» – «Домой, мне тоже нужно сменить исподнее».

И с того дня епископ, произнося проповедь, более не размусоливает.

Да, Абисогом-ага не проявил, к сожалению, подобной дерзости, и это позволило Мануку-аге продолжить свой рассказ…

– Помидоры у нас и в суп кладутся, и в некоторые другие блюда, но никоим образом – не в часы, – сказал Манук-ага в смущеньи.

– Благодарствую. Значит, помидоры, здесь и в суп кладут, вот это я и хотел узнать.

– Вы с помидорами любите суп или без них?

– С помидорами люблю.

– Ну и отлично. Теперь вернёмся к нашему разговору. На чём же мы остановились? Да, на Торосе-аге. Чудной он человек – этот наш Торос-ага, много у него историй, в другой раз расскажу, и опять мы с вами время скоротаем. Но ближе к делу… Встречается сегодня утром Мелкон-ага…

– Несу, несу! Абисогом-ага, ешьте, пока горячий, – проговорила хозяйка, войдя с кастрюлей в руках в столовую.

– Да, неси, давай, я очень проголодался, – сказал Абисогом-ага.

– Милости прошу.

– Благодарствую, – буркнул Абисогом-ага и приготовился есть.

Но едва он поднёс ложку ко рту, как его будто что подкинуло.

– Кажется, суп чересчур горячий, извините, Абисогом-ага, – сказала хозяйка.

– Отпейте глоток воды, Абисогом-ага, – посоветовал хозяин.

– Ничего, пройдёт.

– Вы почему же, мадам, не знаете, горячий у вас обед или холодный? – пожурил супруг жену.

– Сегодня, Абисогом-ага, вам уж, видно, придётся закрыть глаза… на наши недостатки.

– А, пустяки.

– Пока суп остывает, расскажу-ка я хоть сегодняшний случай, – сказал Манук-ага.

– Манук-ага, не надоедай Абисогому-аге, может, ему и нежелательно вовсе… особенно в такой поздний час.

– Я ж для того и рассказать хочу, чтобы время шло быстрее и гостю не было скучно.

– Отложи на завтра: сейчас, такой уставший, он ведь уже не в силах слушать тебя.

– Я думаю, Абисогом-ага охотно послушал бы мой рассказ о наших национальных делах.

– Я бы послушал, спору нет, – ответил гость, – но, как говорит хозяйка, подождём до завтра, нынче я и впрямь очень притомился.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, но история члена нашего квартального совета – просто моё почтение! А уж если бы сам Мелкон-ага рассказал, мы бы со смеху померли.

– Суп остыл, ешьте, пожалуйста, – сказала хозяйка.

Она только что произнесла эти слова, как Абисогом-ага с жадностью набросился на похлёбку.

– Выпьемте ещё по рюмочке водки, Абисогом-ага, – предложил Манук-ага.

– Спасибо, не хочу.

– Мадам, налейте Абисогому-аге вина.

– Манук-ага, ты что это сегодня всё какие-то глупости говоришь? Сколько я знаю, вино к супу не подходит.

– Отчего же? Интересно, понравится ли ему наше вино?

Хозяйка вышла и вернулась не с вином, а с блюдом варёного мяса.

Гость ел с большим аппетитом, так что мясо глотал не разжёвывая.

– Слава тебе, господи, нынче опять наелись, – сказал Абисогом-ага после того, как опустошил свою тарелку; затем, перекрестясь и низким голосом пропев «Отче наш», он выбрался из-за стола и дал понять, что хотел бы вымыть руки.

– После еды вы обязательно моете руки? – спросила хозяйка.

– Если есть вода…

– У нас этой привычки нет, но раз вы моете…

Абисогом-ага помыл руки и, вытерев их, осведомился, где он будет спать.

Хозяйка, взяв лампу, проводила гостя в отведённую ему на втором этаже спальню.

Мы почти определили бы размер этой комнаты, если б сказали, что длиною она была с Абисогома-агу. Постель была приготовлена у единственного на втором этаже окна, которое смотрело на улицу. Обстановка комнаты состояла из одного стула, квадратного столика, зеркальца, графина с чашкой, расчёски и щётки.

Войдя в комнату, Абисогом-ага воздел руки к потолку и снова восславил господа – за то, что избавился-таки наконец от всех напастей и остался один. Я не преувеличу, если скажу: в эти минуты он блаженствовал. Только что выпущенный из тюрьмы узник вряд ли испытывает большую радость.

Кончив славословие, Абисогом-ага разулся, разделся и лёг.

«Теперь уж я знаю, что дальше делать, – сказал он сам себе. – Перво-наперво ни с кем знакомиться не стану, потому что эти константинопольцы мне совсем не понравились, – или денег у тебя выпросят, или душу вытянут своими разговорами. Нужны мне они?.. Я приехал найти себе жену. Которую полюблю, ту и возьму в жёны, если отдадут; возьму и уеду, и дело с концом, а не отдадут… Отчего же не отдадут? Или получше меня найдутся?.. А если завтра газета и вправду выставит моё имя на самом видном месте, то после этого многие не только рады будут отдать, но ещё и просить начнут: возьми, мол, нашу дочь, и вот тебе родительское благословение… Но мне и одной жены довольно… Облюбую среди их дочерей самую смирную… посватаюсь, обручусь… женюсь…

И, приняв столь замечательные решения, гость отошёл ко сну.