Дед обычно встает раньше, чем первые птицы какнут на землю, как он говорит. Иногда, летом, у меня тоже получается проснуться рано. Тогда я со всех ног мчусь на причал. Случается, что дед уже в море, и я вижу только точечку где-то вдали. Это ужасно обидно — прибежать на мол в такую рань и потом мерзнуть там одному среди чаек, потому что все равно опоздал. Но иногда я прибегаю вовремя.

— Смотри-ка, дружище Трилле, — говорит дед, и бывает очень рад.

Вот что с дедом хорошо — я знаю, что он любит меня так же, как я его. А вон с Леной поди разберись.

В тот день я успел вовремя. И к шести утра мы были далеко в море, дед и я. Мы вытаскивали сети и почти не разговаривали. И было так хорошо, потому что дед был только мой.

— Мина говорит, что мы немножко пираты, — сказал я, любуясь дедом.

Дед выпрямился, и я пересказал ему всю историю про Щепки-Матильды. Когда я закончил, дед зашелся в хохоте.

— А что, это неправда? — спросил я, почуяв подвох.

— Она врет так мастерски — уши расцветают, — сказал дед восхищенно. — Нам всем надо у нее учиться.

— Баба-тетя говорит, что врать нельзя, — строго сказал я.

— Хм, — сказал дед. И дальше смеялся про себя.

— Ты поэтому вчера стукнул Лену о мол? — спросил дед, помолчав.

Я кивнул и вдруг вспомнил про Лену: она вернулась домой вчера вечером с завязанной головой. Исак ее подлечил. Хуже всего, что у нее обнаружилось небольшое сотрясение мозгов, так что ей надо целую неделю быть в покое.

— Ой-ой, — испугалась моя мама, услышав про это.

Когда у Лены в прошлый раз было сотрясение мозгов и ей прописали покой, все в Щепки-Матильды чуть с ума не посходили. Лена не умеет быть в покое, у нее нет к этому таланта.

Теперь она стояла на самом краю мола, как маленькая статуэтка, и ждала, пока мы вернемся из моря — дед и я.

— Рыбалка! Рыбалка! Фу какие! — сказала она ворчливо, когда наша лодка ткнулась в мол. Она была ужасно сердита на нас и на свое сотрясение, даже вокруг стало темно и мрачно.

Бедная Лена. Мне захотелось сказать ей что-нибудь в утешение, и я признался, что во мне нет пиратской крови, что это все Мина насочиняла.

— Значит, меня напрасно разбивали! — завопила Лена и топнула ногой так, что камешки полетели во все стороны.

Выяснилось, что Лена злится не только из-за своего сотрясения. Она получила по почте кое-что неприятное.

— Погляди сам, — сказала она и ткнула деда в живот брошюркой. — Человек болен, он идет за почтой и надеется найти там открытку или что-нибудь хорошее, чтобы утешиться и взбодриться, а там лежит страшно сказать что. Как можно ходить и рассовывать по ящикам вот такое?

Я взглянул на заглавие. «Поздравляем с началом школьного года!» — было написано на брошюре. Лена обожает летние каникулы. А школу она совсем не любит.

— Раз так, — сказала она, — я лично впадаю в спячку до следующего лета.

Ой, бедная! Нам было ее очень жалко. И всю дорогу до дома мы шли молча.

— Везет тебе, ты в школу не ходишь, — буркнула Лена деду, когда мы подошли к дому со стороны балкона. Дед снял деревянные башмаки и открыл свою дверь. Ему просто свински повезло, что он не школьник, подтвердил он. И был во всем заодно с Леной. И чтобы поднять нам настроение, даже сказал, что может напечь вафель.

— Хотя знаете что, лучше угощу-ка я вас свежей рыбой с молодой картошкой, — быстро передумал он.

— Ну вот, конечно, — безжалостно сказала Лена, переполненная своими мучениями, — вафли-то ты печь не умеешь. А жалко.

— На самом деле наша бухта не называется Щепки-Матильды, — рассказал дед, готовя еду. — Все просто зовут ее так, потому что в свое время здесь жила одна женщина по имени Матильда. Ее покойного мужа звали Щепка, у них было четырнадцать детей, и всех их тоже звали щепки, Щепки Матильды, как меня зовут Уттергордов Ларе.

— И постепенно бухту назвали Щепки-Матильды? — спросил я.

Дед кивнул.

— В это даже не поиграешь, — протянул я почти разочарованно.

— Не поиграешь, слава богу! — встряла Лена.

Позавтракав, мы с Леной залезли на тую и сидели там, ничего не говоря. Я прямо чувствовал, как, пока я гляжу сквозь ветки на нашу бухту, из меня выветривается лето. Поля вдруг стали не такими зелеными, а ветер — не таким теплым.

Лена вздохнула обреченно, как на контрольной по математике.

— Печально, как быстро течет время, — сказала она.

А еще через неделю мы с Леной пошли в четвертый класс. Мне уже хотелось вернуться в школу, но Лене я этого не сказал. У нас оказалась новая учительница. Молодая, по имени Эллисив и с ласковой красивой улыбкой. Мне она сразу понравилась.

Но было и плохое: Кая-Томми дразнился и приставал так же, как до каникул. На самом деле это он у нас в классе главный. И он говорит, что надо выгнать Лену — и у нас будет отличный класс, одни мальчики. Когда он так говорит, Лена обычно до того злится, что только фыркает, но теперь у нее появилась отговорка:

— Ты, верблюд цирковой, — говорит она, — а Эллисив? Она разве не девочка?

Так я догадался, что Лене тоже нравится наша новая классная, хотя Лена четыре дня смотрела на нее волком и не отвечала ни на один вопрос.

— Лена очень хорошая, когда к ней привыкнешь, — сказал я Эллисив после какого-то урока, выходя из класса последним. Я боялся, что она будет неправильно о Лене думать.

— По-моему, вы с Леной оба хорошие. Вы ведь с ней лучшие друзья, да? — спросила Эллисив.

Я подвинулся к самому ее уху.

— Я знаю, что половина из нас так думает, — прошептал я.

На взгляд Эллисив, это крепкий фундамент для настоящей дружбы.

Футбольные тренировки тоже начались. И сразу кончились скандалом. Лена сказала, что она летом тренировалась на вратаря и собирается защищать ворота нашей команды. Кая-Томми сказал на это, что ничего глупее он не слыхал со времени последнего разговора с Леной. Не может быть и речи о том, чтобы у нас на воротах стояла девчонка! Лена разозлилась и буянила так, что горы аукались, и наш тренер разрешил ей попробовать постоять в воротах одну тренировку. Никто не смог ей забить ни одного мяча. И Лена стала нашим вратарем, а на турнире в городе в прошлые выходные мы благодаря ей обыграли всех. Лена надулась от гордости, как курица.

Говоря с бабой-тетей по телефону, я рассказал ей о турнире, но ее футбол ни капли не интересует. Она считает его глупой беготней.

— Одинокая пожилая дама сидит тут с холодной вафельницей, в которой ничего не пекли уже несколько недель, а вы мячик пинаете, — жаловалась она. — Ну что вам стоит отложить этот дурацкий мяч и приехать ко мне побаловаться вафлями?

Нам это, конечно, ничего не стоило. Я тут же спросил папу, и оказалось, что и ему удобно, он все равно собирался привезти бабу-тетю к нам на выходные.

До бабы-тети двадцать километров. Папа рулил, Лену укачало, но не вытошнило, она только побледнела очень сильно.

Баба-тетя живет одна в маленьком желтом домике, обсаженном розами. Папа много раз предлагал ей перебраться к нам в Щепки-Матильды. И я тоже просил ее. Но баба-тетя отказывается. Ей так хорошо в ее желтом домике.

Мы провели у бабы-тети полдня и помогали во всем. Когда мы приехали, начался дождь, и на улице стало темно. А внутри баба-тетя красиво накрыла на стол, и все было так тепло и уютно, что у меня заныло в животе. Сидеть на диване у бабы-тети и есть горячие вафли под шум дождя на улице — лучше этого нет ничего на свете. Я попытался вспомнить что-нибудь лучше этого, но не вспомнил.

Пока мы ели, Лена пыталась просветить бабу-тетю по части футбола.

— Надо сильно-сильно бить! — объясняла она.

— Фу-у — отвечала баба-тетя.

— А во время войны здесь сильно стреляли? — спросил я.

Я знал, что баба-тетя гораздо больше любит говорить о войне, чем о футболе.

— Нет, голубчик мой Трилле, стреляли, к счастью, не сильно, но было много других не приятных вещей.

И баба-тетя рассказала, что во время войны немцы запрещали людям держать радиоприемники, они боялись, что в своих программах норвежцы станут подбадривать друг друга.

— Но у нас радио было, — сказала баба-тетя и подмигнула хитро. — Мы закопали его за сараем и выкапывали, когда хотели послушать.

Родители деда и бабы-тети во время войны все время нарушали все запреты и правила, потому что во время войны все наоборот. И то, что запрещают, как раз и есть самое честное и правильное.

— Вот бы так всегда было, — размечталась Лена, но баба-тетя сказала, чтобы мы так и думать не смели. Потому что когда человек попадался, то все. Если бы немцы прознали, что их папа слушает радио, его бы арестовали и услали.

— Вот, тогда и у тебя тоже не было бы папы, — сказала Лена.

— Это верно, — сказала баба-тетя и погладила Лену по голове.

— А куда ссылали тех, кто слушал радио? — спросил я.

— В Грини.

— В магазин «Рими»? — переспросила потрясенная Лена.

— Нет, в Грини. Концлагерь, который они устроили в Норвегии. Это было очень неприятное место, — объяснила баба-тетя.

Лена посмотрела на нее задумчиво.

— Ты очень боялась? — спросила она наконец.

Бабе-тете не бывает страшно, — сказал я, прежде чем она успела ответить сама. — Потому что когда она спит, ее стережет Иисус.

И я повел Лену в спальню бабы-тети и показал ей картину над кроватью.

— Видишь? — сказал я. На картине был нарисован ягненок, который застрял на узком выступе горы, не в силах двинуться ни выше, ни ниже. Мама-овца стоит наверху горного кряжа, она отчаянно блеет и очень боится за своего малыша. Но Иисус крепко всадил свой посох в расщелину дерева, перегнулся вниз и сейчас спасет ягненка.

Лена наклонила голову набок и долго рассматривала картину.

— Она волшебная? — спросила Лена наконец.

Этого я не знал. Я только знал, что бабе-тете никогда не бывает страшно, потому что Иисус стережет ее, когда она спит.

По дороге домой я сидел впереди и переключал передачи, а Лена ехала сзади с бабой-тетей. Ее укачивало все сильнее, и, немного не доехав до дома, она выскочила на поле и пошла тошниться.

— Трилле, это потому что ты дергаешь ручку как дурак, — сообщил мне мой лучший друг больным голосом, вернувшись назад в машину. Я сделал вид, что ничего не слышал. Хотя подумал, что съеденные Леной девять вафель с маслом и сахаром тоже сыграли свою роль.

— Фрекен, чтоб к утру поправились, — сказал папа, — а то как вы будете искать с нами овец?

Мы с Леной вытаращили глаза.

— Нас берут? — почти крикнул я.

— Да, по-моему, вы уже достаточно взрослые, — сказал папа самым обычным голосом.

Удивительное дело, как сильно человек может радоваться!!!