Жить с Леной в одном доме оказалось даже лучше, чем жить с ней по соседству, хоть она и не отдала мне моего Иисуса, как я мечтал. Картина висела у нее в комнате, над кроватью, где она теперь спала.

— Ты еще получишь картину назад, Трилле-бом, попозже, — сказала мама, когда я пожаловался ей. — Видно, Лене она сейчас очень нужна.

— Но она же вернулась в Щепки-Матильды, и у нее все отлично! — заспорил я.

Но мама сказала, что хотя Лена не жалуется, она, конечно же, скучает без своей мамы. Особенно по вечерам перед сном.

— Но она ничего об этом не говорит, — упирался я.

— Не говорит. А разве Лена вообще говорит о таких вещах? — спросила мама.

Я подумал и покачал головой. Нет, Лена вообще много чего не говорит вслух.

— Она ни разу не сказала, что я ее лучший друг, — поделился я с мамой. — Ты думаешь, она так все-таки думает?

Мама улыбнулась.

— Да, думаю, думает.

— Но я ведь не могу быть в этом уверен наверняка? — спросил я.

Нет, пока Лена этого не сказала, нельзя быть уверенным наверняка, согласилась мама.

Я продолжал думать, что Лене не с чего быть недовольной жизнью.

— А правда здорово, что я переехала к вам? — спрашивала она часто и широко улыбалась.

— Да уж, спасибо, кнопка, вернулась в коробку, — отвечал тогда дед. — Нам с Трилле было очень пусто в Щепки-Матильды, пока тебя не было. Всю ту неделю.

Теперь нам было так хорошо втроем с дедом проводить время по вечерам, что мы наперегонки неслись домой из школы. Однажды, только мы примчались и зашвырнули ранцы под балкон, дед спросил, не хотим ли мы снова сгонять на Холмы к Юну-с-горы. Снег уже таял, так что катиться придется не на санках, а на велосипеде.

Оказалось, что подниматься на велосипеде с мотором системы «крути педаль» так же утомительно, как тащить наверх санки с Леной. Дед выжимал из своего мопеда последнюю скорость и поддразнивал нас, пытавшихся за ним угнаться.

С того дня мы с Леной стали звать Юна-с-горы иначе: Юн-в-гору.

В молодости Юн-в-гору был моряком и в сражении потерял один глаз. С тех пор он ходит с черной пиратской повязкой.

— Я вижу только половину жизни, и отдельное спасибо Господу за это, — любит он повторять.

Из-за этой повязки многие дети Юна-в-гору боятся, но мы с Леной оба знаем, что он не страшный. Наоборот, в нем много хорошего, например, Юнова кляча — его лошадь. Летом она стоит на опушке леса и жует, а зимой стоит в конюшне и жует.

— Эта лошадь до того умная, что она ржет стихами, по-моему, — говорит про нее дед.

Когда мы наконец взобрались на Холмы, дед с Юном сели пить на крылечке кофе, а мы с Леной побежали в конюшню.

— Скучная какая-то эта кляча, — сказала Лена и наклонила голову набок.

— Она умная, — в полутьме ответил я.

— А ты откуда знаешь? Ты понимаешь ржание?

Ржать я не умел, а что кляча умная — знал. Но Лену разве так убедишь?

Мы долго торчали у Юновой клячи. Мы ее гладили и болтали с ней, Лена угостила ее конфетой. Я сказал себе, что это самая лучшая лошадь в мире.

— Она съела конфету, — рассказал я деду, когда мы вернулись к ним с Юном.

— Тогда это последняя конфета в ее жизни, — сказал дед, застегивая шлем и садясь на мопед.

— Почему последняя? — удивился я, но дед уже поехал и не услышал вопроса.

Когда мы доехали до дома и дед наконец остановился, я бросился к нему, схватил за руку и снова спросил:

— Почему конфета последняя?

Дед сначала юлил, но потом рассказал, что Юн-в-гору стал таким старым, что его забирают в дом престарелых, но Юнову клячу никто не хочет брать, потому что она тоже очень старая.

— Становиться старым вообще вещь поганая, — сердито буркнул дед и хлопнул своей дверью у меня перед носом.

— И что же с Юновой клячей будет? — крикнул я в запертую дверь.

Дед не ответил. Он заперся у себя, сидел там и злился на то, что и лошади, и дедушки стареют. Зато мне ответила Лена. Громко и ясно.

— Нет домов для престарелых лошадей. Поэтому ее отправят на бойню.

Я вытаращился на Лену. А потом как заору:

— Они не имеют права! — с такой силой, как Лена обычно кричит.

Я так и сказал маме. Я был весь зареванный и сказал ей, что они не имеют права отправлять на бойню таких умнейших лошадей, как Юно-ва кляча. И папе я тоже крикнул, что они не имеют права.

— Не имеют права, — серьезно откликнулась Крёлле.

— Трилле, милый, мы каждый год посылаем овец на бойню, и ты никогда так не расстраивался, — сказала мама и вытерла мне слезы.

— Юнова кляча не овца! — завопил я. — Нет, они ничего не понимают!

На следующий день я не мог думать ни о чем, кроме Юновой клячи, тихой смирной лошади, никому не сделавшей зла, но все равно обреченной на смерть. На математике я понял, что сейчас заплачу. Только этого не хватало! Я покосился на Лену. Она смотрела в окно. Как она сказала — нет домов для престарелых лошадей? Я встал так стремительно, что опрокинул стул.

— Эллисив, нам с Леной нужно немедленно уйти до конца уроков, — сказал я нервно.

Лена понятия не имела, что я затеял. Но без колебаний решительно сунула учебник математики в ранец и добавила с глубокой серьезностью на лице:

— Речь идет о жизни и смерти!

И пока Эллисив и остальные таращились на нас, от изумления открыв рты, мы с Леной выскочили из класса в обнимку с незастегнутыми ранцами.

— У тебя что-нибудь горит? — прохрипела Лена, когда мы добежали до леса у нашего дома.

— Мы откроем дом для престарелых лошадей! — крикнул я в азарте.

Лена остановилась на бегу. Не считая птичьих трелей и нашего сбившегося дыхания, в лесу было тихо. Я в тревоге посмотрел на Лену. Неужели ей не понравилась моя идея? Но тут раздался победный вопль:

— Трилле, вот здорово, что ты додумался до этого как раз на математике!!!

Дома был один только дед. Это нам повезло. Особенно потому, что в этом деле мы могли рассчитывать на одного только деда. Я присел рядом с ним под балконом.

— Юнова кляча может жить у нас в старой конюшне. Представь, как обрадуется Юн, что ему не нужно посылать ее на бойню! Я буду косить траву, сушить и ворошить сено, и убирать за ней, и кормить, а Лена мне поможет. Ведь правда, Лена?

Она неопределенно дернула плечом. Конечно, она всегда поможет немного в уходе за старой клячей. Я понял, что Лена радовалась из-за математики.

— Дед, и ты ведь тоже можешь помочь мне иногда? — спросил я тонким голосом, не решаясь даже посмотреть на деда. Дед растирал колено загорелыми старческими руками и задумчиво смотрел на море.

— Ты, например, можешь быть взрослым, у которого мы спросили разрешения, — сказал я еще более тонким голосом.

Как же трудно просить о таком! Я чувствовал, что слезы польются вот-вот, и старался сдержать их. Дед посмотрел на меня долгим взглядом.

— А почему нет? Неужели дружище Трилле и соседская кнопка не справятся с одной старой лошадью? — сказал он в конце концов.

В этот раз мы просто должны ехать в ящике его мопеда, сказал дед. По двум причинам. Во-первых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем перевозчик с бойни увезет Юнову клячу. Во-вторых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем дед успеет еще раз подумать.

— Потому что я, похоже, выжил из ума!

Мы резко затормозили во дворе перед домом Юна-в-гору. Там уже стояла одна машина. Это была машина Веры Юхансен. Она племянница Юна. Теперь она энергично помогала ему сложить вещи и убрать все, чтобы ехать в дом престарелых. Сам Юн-в-гору сидел на стуле и имел потерянный вид. Дед сунул руки в карманы комбинезона и молча поприветствовал своего лучшего друга.

— Дружище Трилле хотел спросить тебя кое о чем, — сказал дед и вытолкнул меня вперед.

— Я вот тут подумал… Нельзя ли мне взять твою лошадь, мы с Леной и дедом собираемся открыть дом для престарелых лошадей…

Стало звеняще тихо, я едва осмелился взглянуть на Юна. Он быстро протер здоровый глаз.

— Храни тебя Бог, мой мальчик, — сказал он, — но лошадка моя уплыла на пароме двадцать минут назад.

Стоя перед Юном-в-гору и глядя в его единственный печальный глаз, я думал, что больше никогда, никогда не смогу радоваться. Это было точно как в тот день, когда от меня уехала Лена. Та самая Лена, которая теперь сердито дернула меня за куртку:

— Э-эй, так мы открываем лошадиный приют или что? Прикончить лошадь — это, наверно, не минутное дело, да?

И она бросилась к мопеду. Нам с дедом осталось только ее догонять.

Пока дед заводил мопед, на крыльцо вышел Юн-в-гору. Он махал нам, и на лице его отражалось много разных чувств.

— Давай, дед, — крикнул я. — Гони!

И дед погнал. Я наконец-то понял, почему мама не разрешает ему возить нас в ящике мопеда. Когда он запрыгал по кочкам под горку, даже у Лены стало испуганное выражение лица. Мы ехали так быстро и нас так ужасно трясло, что я три раза прикусил язык. И все-таки мы опоздали.

— Давай же! Паром отошел! — завопил я.

— Сейчас же поворачивай обратно, дурацкий паром! — подхватила Лена.

Мы выпрыгнули из ящика и стали отчаянно махать руками.

Капитан заметил нас и увидел, наверно, что дед тоже немного махал, потому что он вернул паром к причалу. Паром пришвартовался со стуком, и матрос Биргер впустил нас на борт. У папы был перерыв на обед, так что его нигде не было видно.

— Если можно, не говори пока папе, что мы на борту, — попросил я матроса Биргера.

— Почему? — спросил он.

— Это немножко секрет, — ответила Лена. — У него сегодня день рождения.

Матрос Биргер посмотрел на деда, тот кивнул авторитетно.

— Да, вы уж поласковей сегодня с моим мальчиком, ему исполняется сорок четыре, — и дед так хлопнул Биргера по спине, что билетная сумка звякнула всеми замками.

Я смотрел на деда и Лену в ужасе. У папы не было сегодня дня рождения!

— Дружище Трилле, знаешь, приврать иногда даже полезно, — сказал дед. — И папе только лучше: возможно, Биргер спроворит ему и торт, и подарок.

По-моему, никогда еще дорога до города не занимала столько времени. Я торчал у борта, но мы не приближались ни на сантиметр, по-моему. Зато Юнова кляча с каждой секундой все ближе подъезжала к воротам бойни.

— Мы никогда не доедем, — сказал я. — Вот так бы прыгнул за борт и поплыл.

— Пока ты будешь болтаться посреди фьорда без жилета, мы точно опоздаем, — фыркнула Лена.

Дед смотрел на часы.

Когда мы наконец причалили в городе, дед еще удвоил скорость против прежнего, но нас с Леной он закрыл одеялом, чтобы никто нас не увидел, и прежде всего полиция. Я лежал и думал, сколько всего строго-настрого запрещенного мы сегодня сделали: прогуляли уроки, наврали матросу Биргеру, без разрешения организовали дом для престарелых лошадей и носимся в ящике мопеда и по Холмам, и по городу. Ужас! Но тут у меня перед глазами встала Юнова кляча. Боженька, милый, сделай так, чтоб мы успели!

— Ждите меня здесь, — строго сказал дед.

Он ушел внутрь в своем комбинезоне и деревянных башмаках, а мы с Леной остались посреди огромной парковки. Так вот куда мы посылаем овец по осени, тяжело думал я, и у меня неприятно сводило живот. Туда, где мы стояли, не доносилось ни звука.

— Наверно, ее уже превратили в конскую колбасу, — мрачно сказала Лена. — Сейчас перец добавляют.

— Помолчи! — рассердился я.

— Ведь Юнова кляча приехала сюда на целый час раньше нас. Наверняка ее уже нет в живых. И чего дед там торчит? Боится выйти и сказать мне это?

Я старался не плакать, но слезы текли все равно. Лена делала вид, что не замечает этого, и ковыряла ботинком асфальт.

Но в конце концов дверь открылась, и вышел дед — без Юновой клячи.

— Нет! — закричал я.

— Успокойся, дружище Трилле, я не мог вывести ее через дирекцию, пойдем заберем ее с другого входа.

Так что мы все-таки успели, хотя и в последнюю секунду, признался потом дед. И вот я внезапно обзавелся собственной лошадью и стою с ней посреди огромной парковки. Господи, каким же счастливым можно иногда быть!

Мы прошли через весь город процессией в таком составе: впереди дед на мопеде, потом я с лошадью на веревке и замыкающей — Лена, громогласно извещавшая нас каждый раз, как Юнова кляча примерялась сделать свои дела. Но свершилось это только на причале. Мы пристроились за черным «Мерседесом»: сначала Дед на мопеде, потом я с лошадью и наконец Лена.

— Она такую гору навалила — ни проехать, ни пройти! — восторженно закричала Лена.

Пассажиры смотрели на нас с недоумением, и я радовался, что у меня такая смирная и разумная лошадь, которая тихо стоит в общей очереди, не привлекая к себе лишнего внимания.

Но без лишнего внимания все же не обошлось, потому что обеденный перерыв у папы как раз закончился. Он стоял у входа, когда паром причаливал. Увидев нас, он разинул рот так широко, что я разглядел зубы мудрости. Он был так потрясен, что забыл дать знак «Мерседесу» и другим машинам заезжать на борт. Но они поехали без его сигнала, и мы двинулись со всеми вместе, постепенно приближаясь к папе, который стоял посреди машинной палубы, а из кармана у него торчала бумажная именинная корона. Сначала мимо него прошуршал «Мерседес», потом чихающий мопед деда, потом мы с моей клячей тихо ступили на борт, причем я даже не поднял на папу глаз, и последней вошла Лена с неясной улыбкой. Она любит разные заварухи.

Чтобы собраться с мыслями, папа сначала взял деньги за проезд с «Мерседеса». Потом подошел к деду на мопеде. Папа был красного цвета и собирался, похоже, произнести небольшую речь. Но дед слез с мопеда, вытащил бумажник и сказал:

— Один пенсионер, два ребенка и одна лошадь, пожалуйста.

— И поздравляем с днем рождения! — добавила Лена.

В этот вечер папа сказал, что мы его доведем когда-нибудь, и тогда ему придется досрочно выходить на пенсию. И ничего страшного, успокоила его Лена, мы всегда примем его в наш дом престарелых. Хотя он прежде всего для лошадей, конечно.