Прыжок с мола
«Бдымс!» – грохнула входная дверь, дом покачнулся, к шуму и грохоту добавились дикие крики:
– Паразитство! С-сушки соленые!
Я встал и, спотыкаясь, вышел из комнаты. Все мои уже маячили в коридоре, заспанные, помятые, нечесаные. Минда, старшая сестра, сумела открыть только один глаз. Папа, судя по его виду, пока не решил, вылупился он уже из одеяла или еще нет.
– Стучали, – громко сказала Крёлле.
– Это чего было? – спросил Магнус, мой старший брат.
– Или природный катаклизм, или Лена Лид вернулась наконец домой, – объяснила мама.
Оказался не катаклизм. Спустившись на первый этаж, я увидел, что в прихожей топчется Лена – мой лучший друг и соседка.
– Привет, Трилле, – сказала она с печальным вздохом.
– Привет. А это что?
– Твой подарок.
Я протер глаза.
– Спасибо. Как называется?
– Куча щепок и осколков. А раньше назывался бутылка с парусником внутри.
Лена была ужасно несчастная.
– А склеить нельзя?
Склеить?! Да что за глупости я говорю?! Это была самая красивая вещь на свете! О склеить и речи нет!
– Я вообще не знаю, как они его туда запихнули, Трилле. Парусник стоял внутри в полный рост и был гораздо шире горлышка.
Мама помогла нам справиться с кораблекрушением. Она хотела сразу выбросить обломки, но я сложил их в банку от мороженого и унес в комнату. Все-таки подарок.
Лена села с нами завтракать. Мне пришлось несколько раз оглядеть ее подробно и внимательно. Она постриглась и вплела в волосы какие-то длинные разноцветные фенечки. Загорела.
Я чувствовал себя слишком каким был, даже шорты с тем же; пятном, что до ее отъезда. Сами мы в отпуск почти никогда не ездим. Во всяком случае, за границу. У нас хутор, хозяйство, дела. А Лене вышла везуха, она целых две недели жарилась на Крите с мамой и Исаком. И пила смузи с воткнутым в стакан («вот так, смотри!») китайским зонтиком, пока я жевал свои вечные бутерброды с паштетом. И спала под одной простыней. И купалась в теплом море. Там была сотня мелких лавочек, в них тыщи разных крутых штук, все Лене по карману. Вот вроде моей бутылки с парусником. На обед она каждый день ела картошку фри. А днем на Крите такая жара, будто прямо под боком жгут костер, как на Ивана Купалу.
– Тебе надо самому туда съездить, Трилле!
– Угу, – кивнул я и стал молчать дальше.
Досадно ни разу в жизни не съездить на юг, но мне тоже было чем похвалиться. И я ждал, когда наконец Лена спросит, что новенького у нас здесь, у старого моря. Но нет. На Крите еще была моторная лодка, в которой Лена переплыла на остров, а ее мама летела за лодкой на каком-то шаре.
– Я успела сказать, какая там жара, да?
Я кивнул, и Лена затараторила дальше о бездомной собаке Порто, скорее всего лишайной, и о двух девочках, с которыми она там познакомилась (они трусихи и не умеют балансировать на краю), и о том, что на завтрак давали блинчиков сколько хочешь.
В конце концов мне надоело ждать.
– Я прыгнул с самого верха мола.
Лена оборвала рассказ и посмотрела на меня, не веря.
– Врешь.
Я помотал головой.
Моя соседка встала из-за стола. Вид ее говорил: не поверю, пока не увижу своими глазами!
Это пожалуйста, иди любуйся.
– Спасибо за завтрак, – прошамкал я с полным ртом и стянул свое полотенце с лестничных перил.
В Щепки-Матильды есть пляж, у мола в подмышке. Зимой туда надувает ветром много песка, и мы строим там замки и крепости. Но когда Лена уехала в отпуск, я стал ходить с Миндой, Магнусом и их друзьями на самый край мола. Там высоко, глубоко и холодно – короче, там совсем другая жизнь.
В прыжках с чего-нибудь Лена круче всех в Щепки-Матильды. У нее меньше дрожи в коленках, чем у всех остальных вместе взятых. (Или меньше мозгов в башке, как утверждает Магнус.) Но с мола Лена не прыгала никогда. Она плохо плавает.
– Лену бросать в море – все равно что якорь, – говорит дед.
Так что это чистой воды сенсация, что я могу прыгнуть, откуда Лена не может. И такая сенсация ей глубоко противна, это я сразу понял.
И вот я стою на самом верхнем камне мола. Ранняя рань, воздух шестнадцать градусов.
– Ты уверен, что у тебя психика выдержит? – серьезно спрашивает Лена. Она прислонилась к соседнему камню и кутается в парео с Крита и куртку.
Я киваю. Я много раз нырял отсюда, пока Лены не было. Но всегда в прилив, в высокую воду. А сейчас как раз отлив, и расстояние до воды стало гораздо больше. И дно видно.
Ветер раздувает купальные шорты. На миг приходит предательская мысль: Трилле, может, не надо? Но тут я вижу приникшую к камню Лену. Она стоит и не верит в меня. Я закрываю глаза и делаю вдох. Раз, два, три!
«Бултыхссссс!» – я врезался в воду, «свур-слиш» – она закрутилась воронкой и сомкнулась у меня над головой.
Когда я первый раз ухнул на глубину, то решил, что утонул. Но теперь я знаю, что надо просто задержать дыхание и быстро-быстро молотить ногами по воде.
– Фуф! – выдохнул я, прорвав пленку воды и вернувшись в летнее утро.
Лена забралась на прыжковый камень и недоверчиво смотрела на меня. Я победно улыбнулся. То-то, Лена, получи и распишись!
Не успел я так подумать, как Лена шагнула одной ногой вперед, хлопнула себя по щеке и завопила:
– Ой-ой-о-о-о-о-о-о-о-о-ой!
Пролетела по воздуху прямо в джинсах, свитере, куртке, парео и кроссовках и – бултыхссссс! – вошла в воду.
Сиганув с мола в море, Лена вернулась домой из отпуска. Какие там смузи с зонтиками, если ты только что едва не утонул в Щепки-Матильды!
Лены не было бесконечно долго. Наконец она вынырнула – и тут же с громким «сву-ур» снова ушла под воду. Если бы в это время не подоспел дед с багром, не знаю, чем бы дело кончилось. Он выудил ее на берег как большую рыбину. Лена оглушительно кашляла и отфыркивалась.
– Я по правде на минутку утонула, – сказала Лена. – И увидела вдали огромный яркий свет.
Мы уже выпили по две чашки обжигающего какао по рецепту Исака, а Лену все еще трясло, как газонокосилку на холостом ходу.
– Пфуф, – фыркнул я. – Нельзя умереть и дальше жить. Ты просто увидела солнце, оно так выглядит из-под воды.
– Не твое дело, и не умничай! А море в Щепки-Матильды как кола со льдом. Народ с Крита помер бы от купания в нашем море!
Я промолчал. Мы-то сами тут с рождения купаемся.
– Ну ладно, – сказала Лена, – с мола я прыгнула, больше в жизни не стану. Все, здесь у меня уже галочка поставлена.
Вид у нее был очень довольный. Она запрокинула голову и сцедила в рот последние капли какао.
Новоселы на хуторе Юна-С-Горы
Услышав о нашем купании, мама выдала нам обоим по огромному ведру.
– Если люди доросли до прыжков с мола, с них больше спрос по хозяйству. Чтоб не возвращались, пока не наберете черники по верхнюю кромочку! – скомандовала она.
Лена в ужасе уставилась на ведро.
– Я не из твоей семьи, Кари.
– Вот как? Мне напомнить тебе об этом, когда у нас будут блины с черничным вареньем, а ты как раз окажешься в гостях? – спросила мама.
Я видел, что у Лены вертится на языке ответ. Но даже Лена не решается спорить с моей мамой в последнее время. Та что-то лютует хуже школьных директрис из прошлой жизни. Магнус за глаза называет ее Диктатором. А Лена говорит, что ничего удивительного. Ситуация в семействе Даниельсен Уттергорд полностью вышла из-под контроля, говорит Лена. Минда и Магнус чуть что хлопают дверью, того гляди дом развалится. Крёлле с утра до ночи падает всем на голову и чего-то требует, хоть надевай шлем с наушниками.
– А ты вообще как пыльный лютик, весь в своих мечтах, а нет бы тарелку за собой помыть. Конечно, Кари приходится закручивать гайки. Жалко только, что под санкции попадают невинные люди, которые ничего плохого не сделали, просто живут в соседнем доме.
Одно Лену радует – что лично у нее есть своя собственная семья, где можно расслабиться в мирных условиях.
С тех пор как они с мамой обрели Исака, жизнь в их доме потекла тихо и спокойно. Он ходит вечно растрепанный и никогда не сердится. Я думаю, он потому такой невозмутимый, что работает доктором. Привык иметь дело с болезнями и драмами, поэтому жить с Леной для него стресс среднего уровня.
Иногда Лена называет его папой, но говорит это скороговоркой и смущаясь, как будто боится, что он растворится без следа, если услышит.
Пока мы дошли до черничника за хутором Юна-с-горы, озноб от холодного купания дошел до точки невозврата.
Лена сунула голову в ведро и заорала благим матом:
– Детский труд под запрет! Детский труд под запрет!
Сняла ведро и сообщила:
– Трилле, там эхо внутри гуляет. С таким же успехом Кари могла дать нам ванну и велеть наполнить до краев ее.
Я присел на кочку и стал собирать ягоды. Солнце лило свет через дуршлаг из тысячи листьев, и моя футболка покрылась солнечными пятнышками. Рядом Лена собирала шишки. Было тихо и по-летнему хорошо.
А потом она сказала:
– Один маленький братик. Неужели я слишком многого хочу, Трилле?!
Мой лучший друг не из тех людей, которые годами тихо о чем-нибудь мечтают. Нет, она ставит цель и идет к ней. И когда два года назад ее мама вышла замуж за Исака, Лена твердо решила, что у них родится ребенок, мальчик.
– Нужно немножко подождать, – объясняла она нам с дедом, – и скоро у меня родится братик, точь-в-точь такой, как я. Будет орать, обделываться и вообще.
Лена была уверена на все сто, а мы с дедом так привыкли, что все всегда выходит по ее, что и братика сразу приняли как данность.
Но прошло уже два года, мы доросли до седьмого класса, а в Ленином доме малышом и не пахнет.
Я вздохнул.
– Дети не заводятся по заказу, так мама говорит.
– Вот что она имеет в виду? – спросила Лена с недоумением. – Вас уже столько, что в дверях заторы.
Я все собирал и собирал чернику. Рядом с Леной тем временем кончились все шишки, и она перешла на мох. Она отщипывала его кусочками и складывала в свое ведро.
Заполнив его почти полностью, стала наконец обирать черничник вместе со мной.
– Лена… – вздохнул я безнадежно.
– Полное ведро на раз-два-три. Трилле, сам попробуй. А они ничего не заметят.
– Еще как заметят, когда начнут чистить и перебирать.
– Меня там тогда уже не будет… Тсс, что это?
Отчаянный скулеж внезапно прорезал тишину летнего леса. Мы повернулись на звук и стали всматриваться, щурясь на солнце.
– Это собака! – завопила Лена и ринулась на помощь. – У нее поводок за что-то зацепился! Бедная…
Представляете себе, найти в лесу собаку?! И ладно бы еще Лаббена, Айко, Тьюрвена или другую окрестную псину, но это была совершенно новая собака, незнакомая ни мне, ни Лене.
Собака смотрела на нас грустными глазами, ее коричневая шерсть красиво переливалась на солнце.
– Это судьба, я думаю, – серьезно сказала Лена, пока мы выпутывали бедолагу. – Я думаю, собака пришла в Щепки-Матильды, чтобы здесь жить. Тогда я в крайнем случае могу годик подождать с братом. А то слишком много всего сразу.
Я взглянул на длинный поводок.
– Лена, у нее есть хозяин.
Пропустив мои слова мимо ушей, Лена позвала собаку:
– Иди, иди ко мне! Ко мне!
Держа пса на полудлинном поводке, Лена выбежала из леса. Они носились в высокой траве на лугу Юна-с-горы, играя и смеясь. У Лены настоящий талант к собакам.
Но радость была недолгой, конечно же. Перед домом Юна-с-горы стоял огромный белый грузовик, а рядом копошились люди.
– Хаас! – закричали они хором.
Пес дернулся, потянул Лену, она оступилась, упала в тракторную колею, полную навоза, и выпустила из рук поводок.
Когда Лена вылезла из грязи, то была похожа на большую коровью лепеху. Две секунды она стояла, вытянув руки, как палки, подальше от себя, и буравила взглядом людей у грузовика. А потом решительно зашагала к ним.
– Вы не следите за своей собакой как положено! – отчеканила она.
Люди испуганно таращились на нас, особенно на Лену-в-навозе. Я беспокойно переминался с ноги на ногу.
Позади всех стояла девочка, похожая на солнце. Светлые кудри окружали лицо пушистым облаком, она чесала пса за ухом и смущенно улыбалась.
А потом они заговорили по-английски. В школе у меня дела с ним гораздо лучше, чем у Лены. Она вообще не понимала, на кой черт его учить, когда уже знаешь норвежский. Но как съездила на Крит, сразу все поняла.
Не успел я рта раскрыть, как она уже сказала:
– The dog was fast in a tree!
– О! Thank you! Thank you! – затараторил мужчина, которого мы посчитали папой.
Лена смерила его мрачным взглядом. Выглядела она зловеще, с нее капал навоз.
– The ferry is that way! – показала она пальцем. – Трилле, идем.
Я широко улыбнулся девочке с кудряшками и пошел за Леной.
– Ох уж эти туристы, – фыркнула она. – Надо ж так промахнуться – заехать на гору вместо пристани! Нужно клеить им на машины специальный знак «Опасность на колесах!».
Бутылка за бортом
Страдать ерундой на суше Лена больше не собиралась, поэтому на следующий день мы вспомнили о бутылочной почте.
Раньше мы постоянно кидали в море бутылки с записками. А в этом году – всего две. Одну с парома и одну с мола. Потому что Щепки-Матильды притягивают бутылки обратно. Все наши письма непременно выбрасывает на камни где-нибудь рядом с домом, и мы оказываемся в дураках. Настоящая бутылочная почта должна доплывать до Англии и Исландии, не говоря уже о Крите.
Поэтому сегодня мы встали в полпятого утра, чтобы выйти с дедом в открытое море. Он собрался на Коббхолмен, потому что с вечера поставил там сети.
– А чего так медленно твой катер тащится? – спросила Лена, едва мы отчалили от берега. – Вот на Крите была одна скоростная моторка, так она…
– На Крите, курица?! – возмутился дед. – Мой катер – это тебе не абы что!
И он стукнул кулаком о переборку.
Не найти, я думаю, человека, который любил бы свое судно так же; сильно, как дед «Тролля». Они с катером всю жизнь вместе.
– Мог бы добавить своему тролльчонку лошадиных сил, мотор посильнее поставить, – не унималась Лена. – Так мы весь день будем колупаться, пока на глубину выйдем.
– У меня лично весь день свободен, – ответил дед.
Я сел на палубу. Вдруг наше письмо правда переплывет океан? Мы написали в нем по-английски, как нас зовут, где мы живем и свои телефоны. И даже вложили наши фотографии. Нам кажется, если кто-то в другой стране прочитает письмо, он сразу захочет позвать нас в гости. Почему нет?
– Иностранцы очень крутые, – сказала Лена. – На Крите они…
Мы с дедом переглянулись и дружно закатили глаза.
– Лопнуло мое терпение, ватрушки зеленые! – внезапно завопила Лена у меня за спиной – и со всей дури швырнула бутылку за борт.
– Лена! – завопил я сердито. – Мы даже из фьорда еще не вышли!
Моя соседка печально смотрела на бутылку, которая то опускала горлышко в воду, то вскидывала, но вот спокойно легла плашмя и поплыла с попутным ветром к берегу.
– Могу прыгнуть в воду и достать ее, – смиренно предложила Лена.
– Спасибо, Лена Лид, только этого не хватало, – возмутился дед. – Я собирался рыбу ловить, а не девочек багром вытаскивать.
Лена театрально опустилась на палубу рядом со мной.
– Так я пленница на «Тролле»? До конца дня? Печенье здесь хоть дают или как?
Мы медленно чапали вперед вдоль берега, пока не вышли на простор. Мертвая зыбь качала нас, как в огромной колыбели, и весь шум с берега сразу пропал. Я перестал сердиться из-за выброшенной бутылки.
– Англия вон там, – сказала Лена и показала в ту сторону, где небо ложилось на воду.
– А Коббхолмен – вот он.
Остров чернел одинокой точкой посреди сплошной синевы. На нем стоял лишь маяк – и все.
– Это необитаемый остров? – спросила Лена.
– Ну теперь да, – ответил дед. – А раньше там жили.
Мы с Леной во все глаза смотрели на крошечный остров и притихший маяк. Ничего себе – вот так жить. Посреди океана.
Катер подошел ближе, и мы увидели дом и хлев. А между черных камней разглядели травяные заплатки.
Дед тоже молча смотрел на маяк.
– Трилле, ты знаешь, что твоя бабушка тут выросла?
– Чего?
Дед кивнул и повел катер к бакену, который качался на волнах чуть дальше в море.
– У тебя есть бабушка? – недоверчиво спросила Лена. – А как ее зовут?
– Она умерла, – ответил я. – Еще когда папа был маленьким.
– А-а.
Лена ничего больше не сказала, только задумчиво смотрела на маяк.
Спокойными, отработанными движениями дед готовился тащить перемет. О бабушке он редко говорит вслух. Но когда мы идем на кладбище за церковью, у нас с собой всегда два букета – один бабе-тете, а второй настоящей бабушке. У нее на могиле лежит небольшой круглый камень, непохожий на все соседние. «Очень скучаем» – написано на нем в самом низу.
Я долго смотрел на остров перед нами. Вокруг маяка и Коббхолмена как будто очертился круг света. Надо же, мама моего папы здесь выросла. Неужели ее папа был смотрителем маяка?
– Поберегись! – сказал дед и включил лебедку. Механизм затарахтел, заходил ходуном, и шнур начал наматываться на бобину.
Вытягивать перемет – это как киндер-сюрприз открывать. Никогда не знаешь, что попалось на крючки. Но у деда всегда ловится рыба, и никто в деревне не знает рыбные места лучше, чем он.
Однажды в юности дед поймал палтуса больше своего роста, я видел фотографию. И я прямо мечтаю, что дед снова поймает такого же. Поэтому я всегда свешиваюсь за борт чуть не на полметра, когда мы вытягиваем перемет. Дед мне это разрешает. В море с ним вообще легко договориться, он только строго следит, чтобы никто не подходил вплотную к лебедке: дяде Тору в детстве так оторвало полпальца.
Папа настаивает, чтобы дед приделал к лебедке кнопку экстренной остановки. Это, мол, обязательное правило. Но в море дедом никто командовать не может. Когда от него чего-то требуют, он этого не делает из принципа. Лучше учить ребят быть осторожными, говорит он.
Мы с Леной свесились за борт, насколько хватило смелости, и кричали деду, когда с переметом вытягивалась очередная рыба. Уже с половину крючков было выбрано, и тут под водой заблестело что-то большое и гладкое.
– Ух ты! – завопила Лена. – Ну и громадина, ёрики-морики! Ларс, тащи-и-и!
Гигантская треска плюхнулась на дно. Лена издала радостный клич и принялась скакать вокруг. Совсем чокнутая.
– Кнопка, когда ты в следующий раз соберешься с нами в море, поставим перемет на палтуса, – засмеялся дед, потирая руки. – Увидишь наконец большую рыбу. Если тебе, конечно, не противно ходить на «Тролле».
– Противно?!
Лена поставила ногу на треску, как будто это пристреленный ею лев.
– Очень вероятно, что я стану рыбаком, когда вырасту, – заявила она.
– Ты же; хотела быть вратарем? – спросил я, вынимая рыбный нож.
– Когда моя карьера в спорте закончится, мне придется возвращаться к обычной жизни.
Бутылку с нашим письмом мы не увидели, хотя высматривали ее долго-долго: дед еще ставил перемет на сельдь, а только потом повернул к дому.
– Попомни мои слова, Трилле! – сказала Лена. – Скоро позвонит испанец. Хелло, сеньор и сеньорита, рад познакомиться!
Но все пошло не так, а совсем иначе. И началось тем же; вечером.
Я валялся на диване с книжкой. Раздался звонок, и Крёлле с топотом промчалась в прихожую, чтобы успеть самой открыть дверь. А потом, к моему изумлению, закричала, что ко мне гость. Кто бы это мог быть? Лена входит без звонка и стука.
Я вышел в прихожую и обомлел. Коричневый пес из леса с любопытством обнюхивал мои чуни, а на нижней ступеньке лестницы стояла она. Девочка-солнце.
– I found it, – сказала она робко и протянула мне бутылку с письмом.
Иностранка
– Что значит «переехали сюда»? – спросила Лена шепотом и смерила стоявшую в саду девочку критическим взглядом.
– Ее семья приехала сюда жить. Они из Голландии. И будут снимать дом Юна-с-горы.
– А это вообще законно?
– Конечно. Юн-с-горы живет в доме престарелых. Идем!
Я потянул Лену в сад.
– This is Lena, – сообщил я с энтузиазмом.
– Hi. I’m Birgitte, – девочка кашлянула и вежливо протянула руку.
– Чего? – сурово спросила Лена.
– Ее зовут Биргитта, – объяснил я.
Мне хотелось, чтобы Лена не вредничала, а сказала что-нибудь приятное на своем новом критском английском, но в ее планы это, похоже, не входило. Она молча смотрела на собаку. Та вежливо обнюхивала Лену, как делают все звери при встрече с ней.
Я чувствовал себя неуютно – точно уж на сковородке.
– Eh, do you want to build float with us tomorrow? – выпалил я внезапно. И ощутил, как стоящая рядом Лена застыла и перестала дышать.
– Float? – переспросила Биргитта неуверенно.
Однажды вечером в начале лета, когда взрослые после обеда пили кофе на террасе, папа с дядей Тором стали вспоминать, как они в детстве построили плот и доплыли на нем до города. История была явно не для наших ушей, потому что у папы сделалось очень встревоженное лицо, когда он понял, что мы тут и слушаем. Он немедленно перевел разговор на другое и замял тему, но поздно: дело было сделано. Раз папа с дядей Тором сумели переплыть фьорд на самодельном плоту, то и мы с Леной сможем.
Все лето мы тайком собирали подходящие доски и деревянные обломки и складывали в старом лодочном сарае.
И вот теперь я стоял посреди сада и пытался объяснить на английском, что такое плот. Пару раз я беспомощно оглядывался на Лену в поисках подмоги, но она только сердито зыркала в ответ.
– It’s a thing that… eh… you float on it on the sea… eh, it’s a…
– A raft, – сказала наконец Лена, как будто ее достало мое блеянье.
Лицо Биргитты просветлело. Я показал на старый лодочный сарай за полем, чтобы она поняла, где у нас склад и мастерская.
– О’кей, – сказала она немного неуверенно. – Хаас!
И Биргитта нырнула в дыру в изгороди, и вмиг все исчезло – и она, и кудряшки, и коричневый пес.
Лена шла по саду, как солдат по полю боя, за ней вприпрыжку бежал я.
– Что-то случилось? – спросила ее мама Ильва, когда мы с грохотом ворвались в гостиную.
– Да! – закричал я. – В Щепки переехала новая девочка. Она как мы!
Ильва сдвинула очки на голову и недоверчиво посмотрела на меня.
– Правда? И она пойдет в ваш класс?
Я радостно закивал. Чудо – оно и есть чудо.
– Лена, так вас наконец-то станет две девочки в классе! – воодушевилась Ильва. – Представляешь, насколько лучше для климата в коллективе?!
У Лены так поменялось лицо, как будто ей тортом в него запулили.
– Климата?! – завопила она. – В коллективе? Да мне климат до лампочки! Плевала я на него с высокой колокольни! Мы с Трилле собирались вдвоем строить… Сам знаешь что, Трилле. И это был секрет!
Ильва подняла брови, заподозрив неладное.
– Какой такой секрет?
– Никакой, – жестко отрезала Лена.
– Никакой?
– Да. Но он был наш с Трилле. При чем здесь кудрявая болонка из Голопопаландии, с которой мы вообще не знакомы!
– Я просто старался быть приветливым, – объяснил я.
– Ты вечно так, архангел недоделанный! Приятный, приличный, приветливый, правильнее некуда! Меня уже тошнит от этого! – кричала Лена.
Я таращился на нее, ничего не понимая.
– Лена Лид!
Вообще-то Ильва повышает голос крайне редко.
– Ты помнишь тот день, когда мы переехали в Щепки-Матильды?
– Нет, – буркнула Лена упрямо.
– Тогда я тебе напомню, – сказала Ильва сердито. – Через час после нашего приезда в дверь позвонили. На пороге стоял приятный и приветливый мальчик. Он позвал тебя во двор поиграть. Ты помнишь, кто это был?
Лена поджала губы и быстро стрельнула в меня глазами.
– Вот именно, – сказала ее мама. – Теперь ты попросишь прощения. Сию секунду.
Лена надолго перешла в режим «без звука».
– Прости, – пробормотала она в конце концов.
Прозвучало это так, как будто Лена вытягивает слова из слепой кишки, если не глубже.
– И ты прости, – ответил я коротко.
Никто не спорит, я поступил плохо, выдав тайну про плот постороннему, но почему Лене обязательно надо так все усложнять?
– Проклятая бутылка, – процедила Лена. – Примагничивают их Щепки-Матильды, что ли?
– Зато бутылочная почта наконец дошла до иностранки, – пошутил я, но тут же; схлопотал подушкой по физиономии.
По дороге домой я остановился и посмотрел на фьорд. Вечернее небо отражалось в зеркале воды. В животе скреблось что-то странное, на щекотку похожее. Неужели Биргитта правда еще придет?
Ангел в лодочном сарае
На следующий день, прежде чем идти в сарай, Лена основательно проштудировала все про Голландию. Точнее говоря, расспросила Исака, главного всезнайку Щепки-Матильды.
– Мне, ватрушки зеленые, не надо даже в интернет лазить, с тех пор как он к нам переехал, – говорит Лена. – Задаешь вопрос, нажимаешь на пупок – и готово.
Пока мы сортировали деревяшки и обломки и ждали Биргитту, Лена успела прочитать мне лекцию о Голландии. В этой стране живет очень много народу, а большая часть ее территории ниже моря.
– Ниже моря?
– Да, поэтому они строят дамбы, чтобы море не затекло и не устроило наводнения. Но Исак говорит, что это хорошая страна, и они классно играют в футбол.
Новость про футбол отчасти примирила Лену с ситуацией. Она по-прежнему вратарь нашей мальчишеской команды. И ее звездный час наступает, когда она из ворот отдает распоряжения и распекает нас на все корки. А мне футбол поднадоел уже. Тем более что играю я плохо. У нас весь класс ходит на футбол, но я иногда думаю, не бросить ли мне.
Когда Биргитта наконец показалась в дверях сарая, Лена с места в карьер заговорила о футболе. Она бомбила Биргитту вопросами, а та ни на один не могла ответить.
– Sorry, I’m really not that interested in football, – сказала она наконец в свое оправдание.
Лена замолкла и застыла позади кучи деревяшек с молотком в руке. Опасаясь, как бы ситуация не вышла из-под контроля, я решительно хлопнул в ладоши:
– Let’s build.
До чего же; странно, что в нашей затее участвует чужая девочка! Я едва осмеливался поднять на нее глаза. Как будто ангел залетел в наш сарай. Дощечки она брала нежно, одними пальчиками, словно никогда раньше не плотничала. Может, и правда никогда не плотничала?
Лена грубо и решительно ворочала деревяшки и с бешеной скоростью заколачивала молотком гвозди. Из-под ее рук редко выходит что-то красивое, и все-таки ей обычно удается соорудить задуманное.
Но вдруг я почувствовал, что сержусь на нее. Могла бы не пугать так тихую девочку из Голландии, подумал я с раздражением.
Кончилось дело тем, что Биргитта просто стояла и наблюдала за нами. Не исключено, что мы казались ей странными. Раньше я никогда не задумывался, как мы с Леной смотримся со стороны, как выглядят наши увлечения. А теперь эта мысль саднила как заусенец. По возрасту ли нам такое ребячество?
– Лена, – шепнул я, когда мы вышли принести пластиковых реек, – надо придумать дело и ей тоже.
Лена посмотрела на меня так, будто я попросил ее наколдовать из воздуха ратушу. Но когда мы вернулись в сарай, она отвела Биргитту на чердак и дала ей простыню и краски Крёлле, уж не знаю, где добытые.
– You can paint the sail, – объяснила она. – Трилле, подай мне молоток.
Хотя Биргитта рисовала на чердаке, а мы работали внизу, за этот день мы многое о ней узнали. Папа у нее – писатель, и он будет целый год писать. А мама – архитектор, но хочет некоторое время позаниматься чем-нибудь другим. Они давно мечтали пожить в Норвегии на маленьком хуторе. У Биргитты есть два старших брата, они гимназисты. И вернутся в Голландию, когда начнется школьный год.
Слух о девочке из Голландии разнесся по нашей бухте со скоростью ветра, и когда мы в полдень пришли домой перекусить, в кухню косяком пошел народ. Зашла Ильва купить яиц; Минда с Магнусом, которым нынче, как известно, все глубоко фиолетово, долго по очереди искали что-то в шкафу. Мама поставила на стол шоколадную пасту, хотя была не суббота.
Потихоньку я совсем раздулся от гордости: приманил-то Биргитту я!
– Хей-хо-хо! – в конце концов сказала Лена и кивнула в сторону сарая.
Последние гвозди мы забивали уже на камнях. Биргитта грелась на солнышке и смотрела на нас. Небось думает, что мы совсем ку-ку: в таком солидном возрасте с плотом возимся…
Обычно я попадаю по гвоздю, но сегодня два раза съездил молотком себя по пальцу. Счастье, что мне удалось сохранить лицо и не вскрикнуть.
Когда мы все достроили, Биргитта притащила парус и развернула его. Мы с Леной онемели просто. Она нарисовала небо, море и солнце – и на их фоне меня с Леной в виде настоящих морских разбойников. Я первый раз видел, чтобы кто-нибудь моего возраста так потрясающе рисовал.
– Вау! – сказал я. – Фантастика!
Я развел руками и оглянулся на Лену. Она ловила ртом воздух, как рыба на суше. Но потом привела лицо в порядок и деловито спросила:
– Водой не размоет?
Первый спуск на воду
– Скоро обедать позовут, – с досадой сказала замученная уже Лена и уперлась в плот плечом.
Тот не шелохнулся. Я толкал сзади, налегая изо всех сил. Биргитта пристроилась сбоку, но какое там – плот не сдвинулся и на сантиметр.
– Берись сзади вместе с Трилле, – скомандовала Лена. – И толкай изо всех сил!
Биргитта деликатно подпихивала плот рядом со мной.
– А ну, ребята, навались! Пошевеливайтесь, хватит языком чесать! – покрикивала Лена.
Я злобно стрельнул в нее глазами. Злость пришлась кстати. Она добавила сил и мне, и Лене, и плот сдвинулся с места.
Почувствовав под собой воду, плот лег на нее, оторвался от земли и теперь легко и тихо покачивался на воде. Мы осторожно, один за другим, залезли на него.
Несколько секунд все шло отлично, но вот плот стал крениться. Я отполз в сторону, чтобы перераспределить вес, а то кильнемся.
– Help! – шепнула Биргитта и схватилась за мачту.
Сначала меж деревяшками запузырилась вода, потом она просочилась наверх, потом беспощадно облепила наши ноги, а уж потом плот с тихим вздохом опустился на песчаное дно.
И вот стоим мы, такие красавцы, по пояс в воде. А из воды торчат полмачты и парус, который стал большой акварелью.
– Троих не выдержал, – процедила Лена сквозь зубы.
И тут с суши донесся хохот.
Если у меня развалился карточный домик или потонул плот, Магнус тут как тут. Прямо дух несчастья. Мне кажется, я ни разу не расквасил носа на велосипеде, чтоб он этого не увидел.
Теперь он привалился к стене сарая, чтобы не упасть от смеха, и хлопал себя по ляжкам.
– Только не говорите мне, что это плот! Только не говорите, а то помру, пожалейте! – надрывался он, задыхаясь от хохота.
Лена спрыгнула с плота. Наше плавсредство отлепилось от дна и всплыло почти на поверхность.
– Ты что, лук пареный, не видишь?! Это подводная лодка! – закричала она.
Магнус зашелся в хохоте, аж дышать перестал.
Разве так нормально, думал я. Парню скоро пятнадцать, а ему нечем заняться, кроме как потешаться над младшим братом. Я смущенно покосился на Биргитту.
– Клянусь, – процедила Лена сквозь зубы. – Клянусь, что завтра к восходу солнца этот плот поплывет с нужной дуракоустойчивостью, и мы будем на полпути к городу.
Если Лена в чем поклялась, так тому и быть. Весь вечер мы в сарае доделывали плот. Биргитта ушла домой.
– Он бы и двоих не выдержал, – сказал я, когда мы сумели-таки перевернуть плот и клепали к нему еще один слой изопора.
Лена ничего не ответила, но со всей силы саданула молотком, и я тихо порадовался, что я не гвоздь.
Когда после дня в сарае я вернулся домой со звенящей неразберихой в голове, родные стены встретили меня привычной симфонией. Мама с Миндой ругались так, что только клочки по закоулочкам (Минду не отпускали поехать, куда она собралась), Крёлле дудела на блокфлейте, Магнус в наушниках развалился на стуле и заржал при моем появлении.
Я вышмыгнул за дверь, чтобы спуститься к деду. У него в квартире какая-то другая планета. Слышно, как мяукает кот и как тикают часы. А моя семья глухо шумит где-то вдали, как прибой.
Но сегодня и у деда было шумно. Я застыл на середине лестницы, услышав сердитый папин голос.
– Да пойми ты, башка твоя упрямая, комбинезон тебя доконает! – кричал папа.
– Ну-у… – ответил дед.
– Оставь свое «ну-у», мы за тебя волнуемся!
– Ну-у, хорошо живете, если вам больше волноваться не о чем.
Я тихо, как мышка, стоял на лестнице, чтоб они меня не услышали.
– У меня полон дом полоумных тинейджеров, но ты хуже всех! – кричал папа. – А тебе семьдесят восемь!
– Вот именно, – ответил дед. – В семьдесят восемь лет человек достаточно взрослый, чтобы решать самому. Посторонись, малыш.
Я слышал, что папа сердито ходит по комнате, а дед гремит в мойке посудой.
– Папа… – начал папа снова, теперь мягче.
Но дед отправил его.
– Все, Рейдар, иди наверх. У меня цветы вянут от твоего крика.
Папа прогромыхал мимо меня, громко топая. Со мной он даже не поздоровался.
– Вы поссорились? – спросил я деда с тревогой, спустившись вниз.
– Ну-у, – ответил дед. – Твой папа хочет, чтобы я выходил в море в гидрокостюме.
Дед сердито тер тряпкой кухонный столик.
– Я всю жизнь хожу в море в комбинезоне. И не собираюсь наряжаться на собственном «Тролле» в костюм космонавта, рыб смешить.
– Но…
– Нашли о ком беспокоиться, тоже мне. Старика-то чего так беречь?
– Знаешь, я тоже не хочу, чтобы ты утонул.
– Трилле, я не утону. Я сам о себе позабочусь. Я всю жизнь это делаю.
Он кинул тряпку в мойку и достал печенье.
– Стоит мне согласиться на гидрокостюм, твой папа потребует надевать сверху спасательный жилет. А когда я надену жилет, он притащит нарукавники. И когда я облачусь во все это и еще наверняка какую-нибудь фиговину на ноги, твой папа скажет, что мне вообще не надо больше ходить в море. А без этого я помру.
Я представил себе деда в костюме, жилете и нарукавниках. На берегу.
– Папа разве не знает, что ты сам справишься?
Дед забарабанил пальцами по столу, как будто раздражение после ссоры искало выход.
– Он всегда боится, что со мной что-нибудь случится.
– Почему?
Дед вздохнул.
– Ингер мы похоронили, один я у них остался.
Это он снова заговорил о бабушке. Я представил себе остров и маяк и понял вдруг, что хочу задать много вопросов. Но с чего начать?
– Она была кудрявая? – спросил я в конце концов.
Дед посмотрел на меня с удивлением и засмеялся.
– Кудрявая? Нет. Но она была единственная девушка с короткими волосами. Состригла их – и все. Представляешь?.. А ты чем сегодня занимался? Пахнет секретным делом?
И я рассказал деду о плоте, Биргитте и Лене. Он ведь не из тех, кто расскажет дальше или сорвет важное дело.
Наперерез парому
Ветер нырял с горы и взрыхливал мелкие волны на море. Было раннее предрассветное утро. Мы стояли за сараем и провожали взглядом деда и «Тролля», они как раз прошли мол и исчезли вдали. А вдруг дед правда стал такой старый, думал я, что ему не по силам управляться одному? Может, надо почаще ходить в море вместе с ним?
Биргитта прятала подбородок в ворот куртки и смотрела с большим сомнением.
– Дует неплохо, – сказал я.
Прищурившись, Лена вытянула палец. Облизала его и подняла вверх.
– И строго в сторону города.
Она притащила весла от моей продырявившейся резиновой лодки. И три спасательных жилета. Поговорили – пора за дело.
И вот мы уже сидим на плоту – каждый на своем ящике для рыбы. Парус поднят. На нем слева видна голова Лены и моя, остальное замазано акварелью. Плот у нас очень надежный, но шаткий.
Впрочем, все неважно – важно, что мы плывем. За какие-то несколько секунд мы проплыли бакен и вышли на глубину.
Лена гребла одним веслом, я – другим, Биргитта держалась за мачту. Мне хотелось как-то ободрить ее, чтоб она меньше боялась, но я не успел придумать ничего путного – Лена затянула пиратскую песню. И Биргитта на секунду улыбнулась. Это было так прекрасно, что я даже грести перестал.
Вот только на ноги все время плескала вода, и качало так сильно, что приятным я бы это не назвал. Тоненький голосок разума нашептывал мне, что мы затеяли что-то не то. Но в одном Лена точно оказалась права: ветер был попутный и с силой гнал нас к городу. Поворачивать было поздно, оставалось лишь твердо держать курс и идти к цели. Папа и дядя Тор ведь справились.
Я ободряюще улыбнулся Биргитте.
– Are you ok?
– Мм, – она кивнула.
– Йо-хо-хо! – закричала Лена. – Паром идет! Хорошо, что мы вовремя вышли: провозились бы еще десять минут – он нас в щепки бы разнес!
Паром не крейсер, идет неспешно. Мы с Леной порой над ним потешаемся и говорим, что другого такого тихохода еще поискать. Лена утверждает, что паром нарочно тащится еле-еле, чтобы матрос Уттергорд успевал за каждый переход не только продать билеты, но и спокойно выпить чашечку кофе. Но сегодня паром как подменили.
– Дополнительный мотор они поставили, что ли? – сказала Лена.
За рекордно короткое время паром превратился из игрушечного кораблика на горизонте в настоящий корабль. Казалось, он за нами гонится.
Я греб изо всех сил. С другого борта Лена молотила веслом по воде так, как будто хотела сделать из моря отбивную.
– Разве большое судно не обязано пропускать маленькое? – спросила она сердито.
Я только застонал безнадежно.
– Лена! Все наоборот!
Биргитта была белее мела.
Тем временем паром приблизился настолько, что нос его казался пастью огромного чудовища. Дело шло к катастрофе, и я отчаянно махал руками.
Наконец паром протяжно загудел, вильнул и разминулся с нами. Какое счастье!
– Тоже мне, чучелы-маручелы! – завопила Лена. – Спят там как сурки! А если бы задавили нас? Вот было бы весело!
Она погрозила парому кулаком с такой яростью, что я сразу понял: она очень испугалась.
Но рано мы радовались. Паром поднял волну выше, чем плоту по силам. Первая прокатилась по всему плавсредству и смыла в море два ящика для рыбы. Вторая волна так качнула плот, что тот едва не опрокинулся. А под напором третьей Лена поскользнулась и с воплем упала в воду.
Я бросился на выручку, но только я перегнулся за борт, как нас нагнала четвертая паромная волна и утащила меня в море.
– Это кораблекрушение! – прокричала Лена изнутри своего огромного спасжилета.
Она вцепилась в плот, молотила ногами и пыталась забраться на него. Наконец с помощью Биргитты ей это удалось.
Губы у Лены были совсем синие. Хорошо еще, что ярость придала ей так много сил.
– Да я этот паром в щепки разнесу в следующий раз! – вопила она. – Пусть он мне только попадется! Да я его!..
– Эй, сначала меня вытащи! – крикнул я.
Я никогда раньше не плавал в одежде. Хоть на мне и был спасательный жилет, меня как будто утягивало под воду, во мрак на дно. Я испуганно лупил руками по холодной воде.
Когда я стал забираться на плот, Биргитта и Лена отодвинулись в противоположные углы, чтобы он не потерял равновесия. Что-то угрожающе хрустнуло подо мной, и один брикет изопора отвалился. Следом еще один. И вся конструкция расползлась. Я болтался между дрейфующим ящиком для рыбы и разломанным плотом и уже собирался впасть в панику, но тут мы увидели, что паром остановился.
Онемев, дрожа от холода, мы во все глаза глядели, как с парома спускают спасательную шлюпку.
Лена застонала и закрыла лицо руками:
– Если это Рейдар плывет нас вылавливать, лучше я сама потопну!
Конечно, это был папа, кто бы сомневался. Как он ругался! Он орал хуже футбольного тренера из города. Правда, посреди самого оглушительного залпа стиснул меня в объятиях и с такой силой поцеловал, что я чуть не задохнулся. Но он уже ругался дальше: мы могли утонуть! Умереть от переохлаждения! Когда мы наконец повзрослеем?! Почему мы не подумали своей головой, что на пароме полно машин и людей, что все опаздывают на работу? А теперь все расписание всмятку из-за того только, что мы тут барахтались, как перепуганные птенцы, прямо в судоходном фарватере. Посреди фьорда!
Вдруг до папы дошло, что нас трое, и он совсем потерял голову. Биргитту он видел впервые; когда она к нам вчера заходила, его не было дома.
– Вы что, заложника взяли? – грозно спросил папа.
– Да, – пробормотала Лена. – Она из Голландии. Мы как раз плыли ее возвращать.
День на коббхолмене
С тех пор Биргитта у нас не показывалась. Постепенно до нас дошли разговоры: ее родители считают, что мы плохая компания для их девочки. Их можно понять. История про плот и его крушение разнеслась по деревне в мгновение ока. И я впервые устыдился, что вляпался в такую глупость. Да еще и Биргитту втянул. О чем только я думал, дурак?
Я посматривал в сторону Холмов и прикидывал, чем она там сейчас занимается. Летние каникулы заканчивались, последние вольные денечки. Надо бы побольше порезвиться впрок, а мне все было скучно. Как будто Щепки-Матильды скукожились и стали слишком маленькими.
– Трилле, что ты тухнешь? – огорченно сказала мама после обеда. – Хоть из дому выйди.
«Из дому», «из дому» – только и слышно по любому поводу. Это вместо того, чтобы напечь булочек и поиграть со мной в «Монополию». Я рассердился и ушел к морю.
Я еще малышом был, а дед уже брал меня в лодочный сарай. Я помогал ему и учился работать. Теперь я умею почти что все, и постепенно многие дела переходят в мои руки. Мы чиним сети, проверяем крючки, разделываем рыбу. Часто, когда я сматываю веревку или втыкаю нож на место в балку, я замечаю, что делаю это точно как дед. Его приятели-старики кличут меня в магазине Ларс-младший. Я больше похож на деда, чем на папу.
Я плюхнулся на перевернутое ведро для рыбы. Дед пропустил мимо ушей мои вздохи. Коротко взглянул на меня.
– Я обещал соседской кнопке поставить сеть на палтуса, пока лето не кончилось. Давай, может, завтра? – предложил он, вытаскивая большой ящик со спутанным переметом.
Я пожал плечами и взял в руки крючок.
Холодный августовский дождь шелестел по крыше. Было слышно, как вдалеке папа кричит что-то Минде, она что-то отвечает. Бок о бок со мной спокойно и невозмутимо работал дед. Руки у него большие, обветренные и загорелые.
– Дед, ты всегда был таким, как сейчас?
Дед потряс спутавшийся в ком шнур, вытряс очередной крючок и положил в ящик.
– Седым и старым и до рыбы охочим? – спросил он.
– Нет…
Мы приладили еще несколько крючков. Я не мог успокоиться и ерзал.
– Ты всегда был такой… довольный всем? – сказал я в конце концов.
Дед взглянул на меня с удивлением.
– Ну-у. Хотя по молодости, конечно, шебутил.
– Ты?
– Не без того, понимаешь. В заду шило, да кровь играет. Спроси вон Коре-Рупора.
Дед снова засмеялся. Я не понял, при чем тут Коре.
– Но я везучий. У меня семья, и здоровье, и катер, и времени выше крыши.
Он спокойно, не раздражаясь, тряс спутавшийся шнур.
– Но ведь бабушка умерла? – вдруг вырвалось у меня.
Дед нацепил крючок на перемет.
– Это да.
Его руки перестали двигаться. Я перестал дышать.
– Но знаешь, зато счастье, что мы с ней поженились и пожили вместе. Это мое главное в жизни везение, старина Трилле.
Он сложил в ящик последний крючок.
– Приходите с Леной завтра утром, ладно?
Я кивнул.
Когда мы на другое утро отчалили от берега, все было в голубоватой дымке тумана. Ни ветерка, в небе над нами бесшумно парили морские птицы, и у Коббхолмена тоже тишь, гладь и полный покой, сроду такого не видел. Даже Лена присмирела и держала рот на замке, пока крючок за крючком с наживкой из сельди уходили под воду.
– Пируйте, палтусы! – выпалила она, когда последний серебристый кусочек селедки пропал из виду. – Смерть в деликатесах!
Я заметил, что дед рассмеялся про себя. Он любит Лену.
Прищурившись, я сквозь дымку рассматривал маяк на черном острове. И Лена смотрела туда же, а потом вдруг сказала:
– А мы можем причалить к Коббхолмену?
Дед бросил за борт поплавок и сплюнул ему вслед.
– Я думал рыбу половить, пока сеть ждем, – сказал он.
– Забыла: сколько у тебя морозильников с рыбой? – спросила Лена. – Или они бездонные?
Тогда дед снял кепку, поскреб голову и фыркнул:
– Угадала, Лена Лид. Но сплавать на Коббхолмен мы, пожалуй, можем.
Я спрыгнул на старый причал, и меня прямо мурашки пробрали. Это же; совершенно незнакомый новый остров!
Мы с Леной сразу помчались его осматривать.
Здесь повсюду были цементные ступеньки и старые перила. Пропеченные солнцем черные скалы требовали: «Дотронься до меня!» Мы носились как полоумные, пытаясь всюду залезть и ничего не пропустить.
– Смотри, море яйца отложило! – сказала Лена, когда мы взобрались на одну из самых высоких скал и с нее увидели внизу бухту, усыпанную круглыми серыми камешками.
Сползти вниз оказалось нелегко, но вот мы сидим на корточках, и под руками у нас гладкие-гладкие камни. Только море могло так отшлифовать их. Ни засечки, ни острого краешка. Я прямо как видел: вот тяжелые волны с пенными барашками набегают на сушу, потом откатывают назад и тащат за собой камни, ворочают их, переворачивают даже самые здоровенные, стукают друг о друга, трут – и так тысячи, тысячи лет.
Распаренный, счастливый, я уселся на самый большой камень и стал смотреть вдаль. Розовые прибрежные гвоздики пригибались на ветру, которого я не чувствовал. А над нами высился белый маяк.
– Идешь? – окликнула меня Лена.
Мы дошли до старого дома. Большие деревянные ставни на окнах закрыты наглухо, дверь заперта. Сколько же; лет назад здесь последний раз варили кофе, мыли посуду, дремали после обеда?
В стене хлева Лена отыскала прогнившую доску, и мы пролезли внутрь. Там оказалось тихо и темно, только чуточку сквозило светом из щелей. Лена обошла весь хлев, простукивая балки и стенки. И я заметил вдруг, как она выросла: на цыпочках дотягивается до потолка. Лена всегда была ниже меня – и вот пожалуйста. Не хватало только, чтобы все в классе выросли за лето, и я один остался каким был. Я нервно переступил с ноги на ногу. Понятно, что это пустые слухи, но Лена слышала, будто бы у Кая-Томми начал ломаться голос.
– А здесь у них куры жили, – Лена показала пальцем на загон под сеткой.
Я хмыкнул, но сразу вспомнил, как папа однажды в воскресенье готовил фрикасе из цыпленка и сказал: «Трилле, знаешь, что твоя бабушка считала идеальным воскресным обедом? Фрикасе из курицы и домашний сок из красной смородины».
Возвращаясь к маяку, мы увидели сбоку от лестницы, на солнцепеке, два куста смородины.
А на самой лестнице по-королевски расселся дед. Он скинул деревянные башмаки, закатал штанины комбинезона и подставил солнцу белые ноги.
Лена вскрикнула и закрыла лицо руками:
– У меня снежная слепота!
– Не галди.
Дед кинул нам по пакету с бутербродами. А сам сидел и с блаженным видом шевелил большими пальцами ног.
– Я бы не отказалась здесь жить, серьезно, – сообщила Лена, устраиваясь на нижней ступеньке.
– Да, в такую погодку, как сегодня, на Коббхолмене отлично, – ответил дед. – Не то, когда здесь ветер задувает.
– Так бабушка Трилле была смотрительницей маяка? – спросила Лена и вытащила из пакета бутерброд вдвое больше ее рта.
– Нет, смотрителем был ее отец.
– Но она здесь жила, когда ты в нее втюрился? – не унималась Лена.
Я искоса посмотрел на деда. Наверняка ему надоели вопросы про бабушку. Но нет. Наоборот, улыбается, довольный.
– Скажем так: она жила здесь, когда влюбилась в меня.
– Угу, – сказала Лена, – хвастай-хвастай.
Дед мрачно напомнил нам, что в свое время он был молод, красив и вообще первый парень в округе, а если мы ему не верим, то и пожалуйста.
– Я собирался стать моряком дальнего плавания и ходить в Шанхай, Ливерпуль и Балтимор. О том, чтобы жениться и осесть в Щепки-Матильды, я и слышать не желал. – Он покачал головой. – Девицы ко мне в очередь выстраивались, а я всем отвечал отказом.
– Очередь? – оживилась Лена. – Жалко, я не видела. А бабушка Трилле тоже в ней стояла?
– Все тебе скажи, – пробормотал дед.
Трава под лестницей заколыхалась от налетевшего бриза.
– А ну живо в катер! – скомандовал дед.
– Откуда ты знаешь, где именно ставить сети? – спросила Лена, когда мы подошли к поплавку.
Дед расхохотался. Какой же; рыбак выдаст свои заветные прикормленные места?!
– Тут у Коббхолмена мне Ингер все места показала. Видит бог, я мог бы спокойненько ловить треску с прибрежных камней вместе с Коре-Рупором и компанией. Но это не то же; самое. Скажи, Трилле?
Мы не поймали палтуса, зато наловили много-много трески и меньков. Дед с молодецкой силой орудовал багром и одну за одной швырял рыбин на борт.
Эх, не так я на него похож, как хотелось бы, вдруг подумал я и приуныл. Ко мне девушки точно не будут в очередь выстраиваться.
Вечером я поехал на велосипеде на кладбище, один. Лена упорно хочет отвадить меня от поездок туда и пугает байками про привидения, мертвецов, гробокопателей, сатанистов и кто там у нее еще в запасе. А мне на кладбище нравится. Тем более сегодня: просто блаженство – открыть калитку и шагнуть в тень и тишину. Голова звенела от переизбытка моря и солнца.
Мимо могилы бабы-тети я через все кладбище пошел к небольшому круглому камню. «Ингер Уттергорд. Родилась 6 мая 1933, умерла 22 ноября 1968» – написано на камне золотой краской. Какая она была, Ингер, на которой женился дедушка? Мама рассказывала, что она умерла от рака. У меня сердце защемляет, когда я об этом думаю. Что дедушка ее потерял, и папа тоже. Это было давно, задолго до моего рождения. Разве можно скучать по человеку, которого никогда не видел?
Я провел пальцами по гладкому камню, и вдруг подушечки пальцев что-то вспомнили. Я отступил на шаг и внимательно вгляделся в камень. Он всегда казался мне странным. Да он же с Коббхолмена!
