Как прекрасна земля!

Биргитта уехала в Голландию, чтобы встретить Рождество вместе со своими братьями, и времени у меня стало вагон и маленькая тележка. И у братика новенького тоже. Он сидел себе у мамы в животе и не думал вылезать, хотя мама была уже такая беременная, что стены дома выгибались наружу. Мама даже стала говорить, что Лена права, стара она уже детей рожать.

Погода на улице стояла неутешительная, так что моя семья оказалась заперта в четырех стенах. Мы изо всех сил старались заботиться о маме. Даже тинейджеры уже не сидели целыми днями в телефоне с кислой миной: случалось, я заставал Магнуса на кухне за приготовлением ужина, а Минду – за игрой с Крёлле в детское лото. А папа – тот вообще наводил в доме красоту, гладил скатерти, складывал одежду в шкаф аккуратными стопками – короче, шел на все. Если уж нам до зарезу нужно было поругаться, мы забирались на чердак и шипели друг на друга шепотом.

– А она не лопнет? – спросила как-то вечером Крёлле, когда мы после ужина загружали с ней посудомойку.

Она крутила в руках вилку и выглядела встревоженной.

– Пф-ф, – фыркнул я.

Но сам тоже украдкой поглядывал на маму с тревогой. Неужели малыш не понимает, что ему пора выходить, а то маму разорвет?

Лену я видел непривычно мало. Ильва старалась держать ее при себе, чтобы в нашем доме по возможности царили покой и тишина.

Шел уже второй день Рождества, за окном хлестал ледяной декабрьский дождь с пробирающим до костей ветром, видов на появление малютки-брата по-прежнему не было, – и тут в нашу кухню, топая в своей кавалерийской манере, вошла Лена Лид.

– Сегодня идем колядовать, мы будем партизаны, – скомандовала Лена и вытерла рукавом залитое дождем лицо.

Вокруг нее уже растеклась большая лужа.

– Да? – спросил я недоверчиво.

– У меня гениальный план, Трилле. Мы надеваем Магнусов камуфляж и разрисовываем лица. И берем у Магнуса охотничий нож.

Я видел несколько изъянов в плане – прежде всего двойное упоминание моего брата. Но меня уже опередили.

– Только через мой труп! – сказала мама и тяжело оперлась о кухонный стол. – Еще не хватало, чтобы вы с Леной ходили по деревне в камуфляже и с ножом и пели «Счастливого Рождества!» и «Как прекрасна земля!».

Сейчас в мир пришли радость и покой, поэтому мы должны вести себя по-человечески, а нарядиться можем ангелами или рождественскими ниссе.

Мы поднялись ко мне в комнату. Здесь ветер и дождь были гораздо слышнее.

Лена обвела взглядом комнату. И заметила картину.

– Каю-Томми тоже перепало, – пробормотала она.

– Что?

– Подарочек от Биргитты.

– У-у, – сказал я с деланным безразличием, хотя меня как обухом по голове ударило.

Неужели правда? А я так радовался картине все эти дни, так от нее на сердце теплело. Значит, Биргитта всем раздарила подарки? Или только нам с Каем-Томми? Ну вот зачем Лена явилась сюда со своими рассказами?!

Я прижался лбом к стеклу, огородил лицо руками, прищурился и сердито смотрел в исполосованное дождем стекло. Ветер порывался содрать фонарики с туи в саду. По тракторной колее брели, сгорбившись, два человека. Дед и папа. Они ходили проверять лодки.

– Не пойду колядовать в такую мерзкую погоду, – пробормотал я.

Я уже привык, что Лена не лезет мне в душу – плечами передернет и уходит, – и сейчас опешил от ее напора.

Она подошла и встала передо мной.

– Не бывает мерзкой погоды, трус позорный! Еще скажи, что ты не все сладости из подарка съел!

– Трус? – переспросил я, не веря своим ушам. Лена попала мне в самое больное место. – Лена, колядовать ходит только малышня сопливая. А я не хочу!

Глаза у Лены стали как щелки, и смотрела она не на меня, а мне за спину.

– Если тебе больше нравится сидеть на попе ровно, играть на пианино и рассматривать картины – ради бога, – отчеканила Лена холодно. – Это твоя жизнь. Лично я собираюсь пойти проверить урожайные места, пока не набежали черт-те кто и все не сгребли.

Повернулась и ушла.

Я стоял посреди комнаты, раскаивался и злился одновременно. В конце концов я схватил простыню и ринулся за Леной.

– Ладно, – сказал я и обернул плечи простыней.

Лена смотрела сердито, на улице смеркалось.

– Ты, что ли, серьезно будешь ангелом?

– Я пока оденусь ангелом. А на дороге стану привидением.

Вторую простыню – для нее – я тоже захватил.

Внизу на кухне рядом с Лениной лужей растеклись еще две: папа с дедом оттаивали после похода к морю.

– Как прекрасна земля! – лаконично приветствовала их Лена и, будто настоящий ангел, сделала книксен.

– Даже не думайте, – сказал папа. – Сегодня никто никуда не идет. По радио передали штормовое предупреждение. Просят не выходить из дому без крайней необходимости.

– У меня точно крайняя необходимость, – сказала Лена, когда папа с дедом ушли переодеваться. – Мне нужно пополнить запасы сладостей.

Стараясь не шуметь, я достал из кладовки непромокаемую сумку-холодильник, и мы выскользнули за дверь.

 

Ангелы бури и шторма

Идею с привидениями пришлось оставить сразу. Чтобы простыню не сорвало с головы, ее надо было бы приколотить к земле колышками от палатки. А как тогда идти? Так что выбора не осталось – пришлось обмотаться простынями, обхватить себя руками и изо всех сил косить под ангелов.

– Шторм и проливной дождь! – вопила Лена. – Ура! Настоящая рождественская погодка!

А я шел и травил себе душу ее словами о Кае-Томми. Со злостью подставлял лицо дождю и шагал, борясь с ветром.

Начали мы с дяди Тора.

– Вы ненормальные, да?! А ну марш домой немедленно! – завопил он, когда из распахнутой двери его окатило дождем, ветром и «Прекрасной землей».

– Не спеши, – сказала Лена и открыла сумку. – Нам надо хотя бы дно закрыть.

Дядька скривился, но кинул нам несколько ирисок и убежал в дом.

По-хорошему надо было возвращаться домой, но что там делать? Сидеть смотреть на картину Биргитты? Ходить на цыпочках вокруг мамы?

Мы укрылись за стеной сеновала и коротко посовещались. Рядом с пристанью целый квартал домов, доверху забитых сладостями. Ходу туда всего четверть часа, а соперников и конкурентов у нас в такую погоду точно нет.

– Только представь, как мы позвоним в дверь Кая-Томми, – сказала Лена. – Какая у него сделается рожа, когда он поймет, что мы прошерстили уже всю округу, пока он чинно сидит дома и ждет у моря погоды, типа снега и снегирей.

Я сердито сжал ручки сумки-холодильника.

– Вперед! – сказал я твердо и сурово.

А на улице оказалось круто! Мы почти летели над землей в попутном ветре; уличные фонари раскачивались, будто качели, в их шатком свете плясали большие лохматые тени елок, стоящих вдоль дороги. Мы поравнялись с домом Эллисив, я уж изготовился к «Счастливому Рождеству», но Лена сказала – нет, сначала дома у пристани.

– А сюда зайдем на обратном пути! – крикнула она.

На последнем мысу перед пристанью мы услышали рев моря. Капли, стекавшие по лицу, были солеными на вкус. Непогода сгущалась. То и дело казалось, что ветер обнимает тебя за пояс и тащит вперед по дороге.

– Будем петь «В Вифлееме младенец родился», она короче всех! – крикнула Лена и припустила в сторону домов.

С дико скакавшей на плечах простыней она была похожа на взбесившуюся самоходную сушилку.

Двери нам открывали с перекошенным от ужаса лицом. Лена сказала, что оторопь хозяев нам на руку, сладостей дают больше. Мы едва успевали упихивать все в сумку, столько нам давали.

– Это, конечно, крутые ребята из Щепки-Матильды, кто ж еще, – сказал Коре-Рупор и вручил каждому по огромной плитке молочного шоколада. – А теперь айда домой – и Ларсу привет.

Но мы не могли уйти домой, не зайдя к Каю-Томми.

У них не дом, а картинка из американского кино. Даже колонны есть. И в саду полощется на ветру тысяча рождественских гирлянд, точно не меньше.

Нам открыл его брат. Тот самый, футбольный гений. Голубая отутюженная рубашка сидела в облипку, и он откинул челку со лба типичным жестом Кая-Томми. Я представил его себе в футбольной форме. Минда наверняка лишилась бы чувств от подобного зрелища. Неужели Кай-Томми тоже станет таким через пару лет? И поэтому Биргитта неровно дышит к нему?

Я уныло опустил голову и уставился на свои ботинки, торчавшие из-под простыни, но Лена в упор смотрела на брата и пела «В Вифлееме младенец родился» так громко, что стены покачивались.

Посреди песни позади брата возник Кай-Томми. Какую-то секунду он смотрел на нас с ужасом, не веря своим глазам, но потом справился с собой и надел на лицо обычную презрительную ухмылку – мол, таких идиотов, как мы, еще поискать.

Подтянулись родители. Мама в красном рождественском платье и Ивар в строгом костюме – а-ля английский менеджер. Последняя Ленина «аллилуйя» под взглядом тренера прозвучала тише. Но когда мама принесла двух огромных шоколадных ниссе, Лена мельком взглянула на сумку-холодильник и заявила:

– Трилле, придется сунуть их в карманы. Сумка забита.

Когда мы закрывали за собой дверь, из прихожей слышался возмущенный голос Кая-Томми:

– Почему им можно, а мне нельзя?

И слова его мамы:

– Не могу поверить, что у них есть родители.

Я слегка позлорадствовал.

– Все, Лена, пошли домой.

Ветер и дождь пробрались под одежду, и сопротивляться холоду стало невозможно. Я уже не сердился, но устал и раскис. Идти против ветра – это вам не лететь с попутным. Ты упираешься в живую стену. Даже дышать трудно. Проще всего идти боком вперед, сжавшись и прикрывая лицо рукой.

Внезапно оказалось, что до дома бесконечно далеко. На душе скребли кошки: неужели мы с Леной опять вляпались в плохую историю?

Но только выйдя к пристани, мы поняли, что дело швах. Лену ветер сдул с ног, словно бумажного ангела. Потом море плеснуло тонну ледяной воды на дорогу, смыв с нее все, включая меня.

Когда мы встали на ноги, оказалось, что простыней на нас нет.

Как по команде, мы спрыгнули в канаву справа от дороги.

– Надо обогнуть мыс! – прокричал я.

Мы то шли, то ползли на четвереньках по раскисшей канаве. Лена тащила за собой сумку как якорь. Я вспомнил: у нее же; гипс, обернулся забрать сумку – и в эту секунду волна размером с дом обрушилась на то место, где только что были мы. Она унесла с собой камни, столбики-отражатели и все, что не вросло в землю накрепко. Это штормовой нагон воды, понял я. Страх бил меня молотом. Я и подумать не мог, что ветер вмиг станет ураганом!

Новый порыв ветра заставил нас упасть и вжаться в землю. Я боялся посмотреть на фонари. Вдруг ветер разбил их?

– Трилле! – завопила Лена. – Смотри!

Я поднял голову. Елка далеко впереди опасно накренилась. Ветер бил в ее раскидистые зеленые ветки, и она, как в замедленном кино, стала заваливаться. Она падала, падала и наконец рухнула, точно раненый великан.

Мы сидели в канаве и молча таращились на огромное дерево, лежавшее перед нами в штормовом свете поперек дороги. Черт, мы угодили в лесоповальный ураган!

Дальше наступил мрак. Не такая обычная темнота, а чернота хоть глаз выколи, как в черном-черном шкафу в черной-черной комнате на черном-черном чердаке. Фонари потухли, огоньки на той стороне фьорда погасли, луна сбежала.

Я ощупью дополз до Лены.

Если мы поползем вперед, нас может раздавить падающими деревьями. Если вернемся к пристани – смоет в море.

Мы в западне!

 

Эллисив и Аксель

– Дом Эллисив! – крикнула Лена мне в ухо.

Мы знали, что между мысом и опасными елками есть только один красный домик. Но видеть мы ничего не видели, поэтому боялись вылезать из канавы.

С моря налетел очередной порыв ветра. Когда он немножко унялся, я вытер глаза от дождя и долго мотал головой, чтобы мир встал на место. Так вот оно каково – жить слепым.

А потом в темноте прорезалась узкая желтая щелка.

– Смотри! – завопила Лена.

Должно быть, окно Эллисив. Чего это она вдруг свечку зажгла?

Мы двинулись на свет. Как только налетал шквал ветра, мы вжимались в землю. Но в перерывах мы усердно ползли вперед. Сначала Лена, за ней я с сумкой.

И вот наконец дом навис прямо над нами. Оставалось встать на ноги.

Дождавшись относительного затишья, мы бегом припустили к дому. Пока добежали, несколько раз упали: в темноте ничего под ногами не видно, а ветер крутит и опрокидывает. У самого дома я споткнулся и с размаху рухнул лицом на ступеньку. От боли я закричал. Рот был полон противной теплой крови из носа. Новый порыв ветра опять снес нас со ступенек, но я не сдался и все-таки сумел добраться до двери и распахнуть ее. Ветер чуть не сорвал ее с петель в ту же; секунду, но я успел удержать.

Мы ввалились в прихожую, и за нами с диким грохотом захлопнулась дверь.

Картина, которая открылась Эллисив, свела бы с ума любого человека: два насквозь мокрых, окровавленных ребенка в куче шоколада и мандаринов. Она вскрикнула и зажала рот рукой. Счастье, что она была дома не одна. За ней вдруг вырос Аксель, наш старый футбольный тренер.

Мы с Леной поднатужились и встали на ноги.

– И ты здесь? – сказала Лена и удивленно посмотрела на Акселя.

– Кто бы говорил! – возмутилась Эллисив. – Что происходит, Трилле и Лена?

– Мы хотели спеть вам «Как прекрасна земля!», но не знаю…

Лена не смогла договорить. Я тоже онемел, от холода и пережитого страха меня била дрожь.

Нет, никто этого не поймет, как ни описывай, – что мы почувствовали, когда нам принесли огромные кружки горячего сока! И вот за окном бушует ветер, а мы с Леной сидим на старом диване, подоткнутые со всех сторон подушками, запакованные в пледы, и греемся. У печки висит наша одежда, от нее идет пар и уже запотели окна. Сок пронизывает меня изнутри горячими лучами, прямо как живая вода из сказок.

– Спасибо, – выговорил я. Наверно, это было первое наше слово. – Нам нужно домой позвонить.

– Связи нет, – сказал Аксель.

Нет? Папа умрет от тревоги. И мама тоже. Только этого ей сейчас не хватало!

– Я успела послать эсэмэску, пока телефон работал, – успокоила меня Эллисив. – Они знают, что с вами все в порядке.

Я переживал ночные бури и раньше – не каждый год, но достаточно часто, чтобы хорошо представлять себе, что сейчас творится дома. Папа беспокойно ходит по кухне и волнуется, устоят ли сарай и хлев, не снесет ли крышу дома. Мама уговаривает его, что сейчас остается только ждать. Обычно, когда ураган такой силы, что его называют по имени, нас отсылают в подвал к деду. Там безопасно. Гораздо безопаснее, чем у меня на чердаке, где над головой колотятся черепицы.

Сидят ли все мои сейчас у деда внизу? Могут ли они не думать все время о нас с Леной? Очень ли они сердятся?

Аксель по-хозяйски управлялся с огромной печкой. Снова налетел ветер, домик затрясся и стал ходить ходуном. Мы затаили дыхание. Ветер улегся.

Лена вошла в дом синяя от холода, но горячий сок сделал свое дело. Теперь она сидела краснощекая, как рождественский ниссе, и переводила взгляд с Эллисив на Акселя и снова на Эллисив.

– Аксель, – сказала она наконец. – У тебя же в городе дама сердца?

Ой, я забыл ей рассказать. Эллисив стала красная как свекла, Аксель закашлял.

– Она его выгнала, – зашептал я Лене в надежде, что она свернет на разговоры о погоде. Сегодня это было несложно.

Но нет.

– Так вы теперь парочка?

Я смущенно опустил глаза.

– Парочка не парочка… – пробубнила Эллисив.

Аксель перестал ворошить дрова.

– Не понял! – сказал он. – Разве мы не парочка? А кто ж мы тогда?

– Э-э… – сказал Эллисив.

Такой красной она не была, даже когда в четвертом классе Лена побила Кая-Томми прямо у ее учительского стола.

В комнате повисла неуютная тишина. Хорошо хоть за стеной страшно гремел ветер.

Лена сделала глоток сока.

– А вы бы подошли друг другу, – сказала она, закрывая тему. – Шоколада не хотите?

Мы собрали наш улов с пола в коридоре и разложили его на столе. Пока мы занимались этим, Аксель углядел, что Ленин гипс разломался.

– Лучше бы его снять, – сказал он.

– Да, – кивнула Лена, – его третьего января все равно бы сняли.

Эллисив принесла нож и ножницы. И вот уже Лена сидит, растопырив пальцы, и неловко шевелит ими с непривычки.

– Скоро снова станешь на ворота, – сказал Аксель и хлопнул ее по спине.

Это были те самые слова, которых не хватало, чтобы Лена замолкла. Она закусила губу.

– В основном теперь Туре стоит, – внес ясность я.

Аксель удивленно посмотрел на Лену.

– Ты больше не вратарь?

Лена резкими, напряженными движениями ломала огромную шоколадку от Коре-Рупора на маленькие кусочки.

– Лена?

Аксель не собирался сдаваться.

– Сушки соленые, конечно, я вратарь. У меня только ворот нет.

Лена уже полгода ругалась и жаловалась на футбол всем подряд в Щепки-Матильды, но мы слушали вполуха, кивали и ждали, когда все придет в норму. И вдруг я увидел двух взрослых людей, возмущенных не меньше самой Лены.

Аксель подался вперед и стал подробно расспрашивать ее о тренировках, об Иваре и мальчишках, и Лена неохотно выложила всю правду о том, какой была жизнь на щебенке последние полгода.

– Лена, но это несправедливо, – сказала Эллисив. – Я знаю, что ты отличный вратарь.

Аксель кивнул.

– Это не ерунда, Лена.

Он очень рассердился из-за Лены. А я почувствовал укол совести. Почему меня не особо трогают ее проблемы с футболом?

– А ты готова начать играть в городе? – спросил Аксель.

– Чего? – удивилась Лена.

– Я знаком с Ларсом, он тренирует девчонок на два года старше тебя. Но я знаю, что они в этом сезоне не смогли найти хорошего вратаря. Не хочешь попробовать?

– В девчачьей команде? – сказала Лена таким тоном, как будто ей предложили играть с верблюдами.

– Лена, ты девочка, – строго сказала Эллисив. – Если ты собираешься быть футболистом, тебе рано или поздно придется перейти в женскую команду.

Я был уверен, что Лена ответит «нет». Ни за что в жизни она не будет менять команду!

Она задумчиво загрузила в себя пять шоколадных палочек с печеньем.

– В какие дни у них тренировки? – спросила она наконец.

Я смотрел на нее во все глаза. Неужели она правда такая крутая, думал я обескураженно.

Всю ночь шторм только усиливался. Теперь уже не было никаких сомнений, что это ураган. Аксель нервно ходил по крохотной гостиной. Один раз он даже вышел на крыльцо, но тут же; вернулся.

– Дом стоит с тысяча восьмисотого года, – сказала Эллисив. – Он выдержит эту ночь тоже.

Она обняла Лену и спрятала ее голову под мышкой, как только Эллисив умеет делать, и так они заснули на диване.

 

Утро после урагана

К утру все стихло. В предрассветной серости мы вышли на крыльцо и замерли, онемев. Мир как будто выдержал бой не на жизнь, а на смерть, и теперь приходил в себя и дышал с осторожностью. Слива сломалась, обнажив острую древесную культю. Дорога в Щепки-Матильды была завалена елками, они лежали сикось-накось, асфальт кое-где вымыло напрочь. Один из фонарей между домами присел в книксене, неуклюже склонившись в нашу сторону. А позади всего виднелось море – серая масса, словно измученная морской болезнью.

Мне стало дурно от одной мысли, что мы с Леной побывали в эпицентре всего этого. Внизу на берегу тяжелые нервные волны накатывали на камни, выплевывая на них ветки и обломки.

– Представляю, что творилось ночью на Коббхолмене, – задумчиво сказала Лена. – Интересно, дом устоял?

Я не успел ответить, потому что вдали заурчал трактор. Он доехал до завала на дороге, кто-то выпрыгнул из кабины и стал пробираться к нам.

Это был папа.

– Трилле!

Я попал в медвежьи объятия, едва папа взобрался на лестницу. Выпустив меня, он тут же; стиснул в объятиях Лену.

– Разве не опасно ездить на тракторе, пока все не расчистили? – спросила Лена.

Папа выпустил ее из своих объятий.

– Опасно? – закричал он. – Посмотрите на нее, это она меня спрашивает! А кто, скажите пожалуйста, сбежал в этот Рагнарёк колядовать?

Папа рассердился. По-настоящему.

– А Исак где? – спросила Лена примирительно.

Я слышал по голосу: ей бы хотелось, чтоб это Исак приехал на тракторе и сжимал нас в медвежьих объятиях.

– Исак? – Папа всплеснул руками. – Так он с Кари, Лена! Трилле стал ночью дважды старшим братом!

Так вот оно что! Нехило братик мой выбрал ночь, чтобы родиться: дороги завалены деревьями и скорая помощь не может проехать, паром не ходит, телефоны не работают, связаться ни с кем нельзя.

Пока ураган обрушивал на нашу бухту шквал за шквалом, мама в подвале у дедушки родила совершенно новенького человека. Шторм превратил Исака в акушера, Ильва ему помогала. Магнус и Минда носились по дому как ошпаренные, притаскивали полотенца, простыни и воду, топили печки и следили за стеариновыми свечками. А дед, которого мало что может вывести из равновесия, шагал из угла в угол как ходячий комок нервов, сердился и требовал у всех ответа, с какой стати женщины должны так мучиться, рожая детей. И одна только Крёлле спокойно проспала драму от начала до конца.

– Трилле, но это вовсе не брат! – сказал папа торжественным голосом, когда мы наконец перелезли через елки и забрались в трактор.

Он энергично повернул ключ зажигания.

– Это сестричка, ребята! Большая и крепкая, как пухлый пупс!

Дедушка сразу взвесил ее безменом – 4790!

– Знаешь, какое золото твоя мама?! – закричал папа и в диком восторге ущипнул меня за щеку довольно чувствительно. – Знаешь?!

А то я не знаю, что у меня за мама!

Я стоял за дверью и рассматривал ее в щелочку. Насколько папа был не в себе, настолько же; мирной и спокойной казалась мама. Седая челка красиво кучерявилась на лбу. Вид у мамы был такой, будто она тоже приходит в себя после урагана.

Рядом с кроватью сидела Крёлле и сияла от счастья. Гордая старшая сестра, это было видно с первого взгляда.

– Трилле, мальчик мой, – сказала мама, когда я наконец вошел в комнату. – Что это ты учудил?

Я собрался ответить, но ей, похоже, было не до того.

– Видел? – она кивнула на колыбельку. – Возьми ее.

– Она почти ничего не весит, – объяснила Крёлле со своего места.

– Ну это как посмотреть… – пробормотала мама и устало откинулась на подушку.

Я бережно и осторожно взял на руки крохотное тельце. Когда родилась Крёлле, я был совсем маленький, так что ничего не запомнил. И совершенно не был готов к тому, что ты чувствуешь, беря на руки свою новорожденную сестру. А она раз – и тут же; проникла мне в сердце и угнездилась там. Если бы она велела мне сделать доклад перед всем классом, я бы сделал. Вот такое это было чувство. Снаружи ветер поставил все с ног на голову, а тут она – спокойная, беззаботная, новенькая в этой жизни. Поверить невозможно!

Я всегда буду защищать тебя и беречь, думал я, глядя на красное круглое личико с приоткрытым ртом.

Сзади подошла Лена. Она очень серьезно смотрела на малышку.

– Хочешь подержать?

Она покачала головой, потом провела своим тощим, но сильным пальцем малышке по носу. Вздохнула и вышла.

Непривычно было обходиться без электричества и связи, но в обед папа с Ильвой согрели в дровяной печи остатки рождественского ужина из обоих домов и накрыли стол на всех. На наше счастье, никто кроме Магнуса не спросил, много ли мы наколядовали. Хотя наверняка позже вопрос всплывет, когда улягутся ночные волнения.

– Имя ей уже придумали? – спросил я, когда все сидели за общим столом, а мама кормила малышку в кресле-качалке поближе к печке.

Я немножко волновался. И у меня, и у Крёлле есть вопросы по поводу наших имен. Не вдаваясь в подробности: именно по этой причине нас зовут дома как зовут.

Мама с папой переглянулись.

– Мы думали дать ей имя, которые бы напоминало о буре и шторме, – сказала мама.

– Это какое, например? – спросил Магнус скептически.

– Ураганда, – сказал папа. – Вам нравится?

Минда перестала жевать и уставилась на Магнуса. Он закашлялся. Ураганда. Странно, конечно, но привыкнуть можно. С другой стороны, хорошо иметь имя, которым никого кроме тебя не зовут.

Мы пожали плечами и кивнули. Ураганда так Ураганда. Сойдет.

– Будь я вами, я назвала бы ее иначе, – сказала Лена с другого конца стола.

– Лена! – сердито одернула ее Ильва.

Мне кажется, Лена иногда забывает, что она не наша.

Мама тихо рассмеялась.

– А как бы ты ее назвала? – спросила она из своей качалки.

Лена проглотила кусок и посмотрела на деда.

– Ингер, по-моему, лучше.

 

Обломки

Ураган такой силы выносит на берег не только канистры для воды и лодочные черпаки. Первая же; инспекция нашего берега обнаружила чьи-то лодочные мостки, пластиковую лодку Коре-Рупора, половину деревянного домика с детской площадки и мертвого оленя. Плюс к этому шторм размолотил наш мол в какую-то каменную осыпь и раскрошил в щепки дверь лодочного сарая. «Троллю», к счастью, только покорябало корпус немного.

Вообще-то мы в Щепки-Матильды легко отделались. В других местах дела обстояли гораздо хуже.

Когда починили электричество и заработали все гаджеты, на нас посыпались сообщения, где что разрушено. На нескольких горных склонах ураган посек елки – словно газон подстриг, и теперь они лежали внавалку, лодки и лодочные сараи разнесло в щепы по всему побережью, а кое-где пострадали дома.

– Самый крышеснос с этим ураганом не в том, что мама в подвале родила малявку, – сказал Магнус, когда мы с ним пошли посмотреть на разрушенный мол. – В историю войдет, что вы с Леной ходили колядовать. Типичный случай, вы все-таки полные ку-ку оба.

– Тшш, – шикнул я.

Вообще-то мы всегда после шторма выходим на охоту за сокровищами. Но в этот раз мы могли бы построить флотилию из всех обломков.

Лена уже спала и видела новый плот, гораздо лучше старого.

– Последний наш был курам на смех. Но теперь мы будем работать с качественным материалом, – сказала она и прошлась хищным взглядом по обломкам.

Я кивнул – и сам воодушевился: о-го-го мы понастроим из этого всего!

Лена прыгала с камня на камень.

– Ха, Трилле! – крикнула она и вытащила из кучи что-то блестящее.

Но я уже не видел и не слышал ее. Потому что наверху, у дома, возникло чудное видение, и сердце мое стало крутить сальто-мортале. Биргитта и Хаас. Они неспешно спускались вниз по тракторной колее вдоль рябин. Солнце посылало косые оранжевые зимние лучи на все вокруг, и снежные поля вспыхивали и сияли. Она вернулась!

– С Новым годом!

Биргитта приветливо смотрела на меня и на засыпанные хламом камни. Я лишь улыбнулся в ответ. Как приятно ее видеть, и сколько всего мне надо ей рассказать!

Хаас ткнулся мне в живот и помчался к Лене. Она так и стояла около водорослей и как будто бы не собиралась отходить от них.

– Лена хочет строить новый плот, – сказал я и как бы безнадежно пожал плечами.

Биргитта засмеялась и сказала, что с нее плотов достаточно.

– С меня, в общем-то, тоже, – я быстро перевел взгляд на Лену – она как раз с грохотом кинула на землю половинку сарайной двери.

Хаас скакал вокруг нее и заливался лаем.

– Он рад, что вернулся, – сказала Биргитта. – Собаке в Щепки-Матильды лучше, чем в Амстердаме.

Я хотел спросить, а ей самой где лучше, но не спросил. Вместо этого мы вдвоем пошли к Лене.

– Что ты нашла? – спросил я, вспомнив, как она мне что-то кричала.

– Ничего особенного, – буркнула Лена, не глядя на меня.

Она ушла вперед, осматривая обломки. Я видел, что она спрятала что-то под куртку, но какое мне до этого дело?

 

Лена звереет

– П-почему не п-пришла на т-тренировку?

Школа уже началась. Мы сидели на скамейке перед залом и ждали физкультуру. Андреас вопросительно смотрел на Лену.

– Перешла, – ответила она коротко.

Все ребята оборвали разговоры.

– Перешла? И за кого будешь играть?

Туре был явно удивлен.

– В городе, за женскую команду.

– Ой, – сказал Андреас. – К-как г-глупо.

– Г-г-глупо, – передразнил его Кай-Томми, и они с Туре тихо фыркнули.

Лена положила ноги на физкультурную сумку и смерила их презрительным взглядом.

– Мне не улыбается сидеть всю жизнь на скамейке запасных, – буркнула она.

Кай-Томми расплылся в улыбке.

– Девчачья команда – это хорошо. Уровень как раз подходящий.

Это оказалось последней каплей. В Лене проснулась былая Лена.

– Моя проблема не в уровне, чтоб ты знал!

– А в чем?

Кай-Томми подался вперед всем телом.

– Повторяю: моя проблема не в уровне!

Биргитта удивленно таращилась на происходящее. Может, теперь она наконец поймет, как все устроено в нашем классе?

– А в чем твоя проблема? – спросил Кай-Томми.

Лена молчала. Кай-Томми повторил вопрос. Ему очень хотелось услышать, в чем Лена видит проблему.

– В тренере, – сказала наконец Лена и посмотрела прямо на Кая-Томми. Он заржал.

– В тренере?! Да ты просто ничего не понимаешь, Лена!

– А что здесь понимать, амеба ты склизкая? Я вратарь не хуже Туре, но твой папаша усадил меня на скамейку запасных на весь сезон. Это несправедливо.

– Ты играешь хуже, чем думаешь, – ответил Кай-Томми. – Поэтому у тебя и нет шансов.

– Bullshit! – крикнула Лена и вскочила.

– Bullshit?

Кай-Томми тоже вскочил, конечно же. Я вспомнил, как она побила его в младшей школе. Тогда они были примерно в одной весовой категории. Теперь Кай-Томми перерос ее в два раза.

– Мы работаем над формированием команды, – ораторствовал Кай-Томми. – Туре стоит на воротах, потому что из него вырастет хороший вратарь. Мы не можем держать тебя, только чтобы не обижать девочек.

И повторилась старая история. Лена кинулась на него.

Все ахнули. Кай-Томми пошатнулся, но не упал как тогда, в четвертом классе. Он моргнул, помял челюсть и в бешенстве налетел на Лену.

Первую секунду мы стояли как парализованные и смотрели, как они лупят друг дружку. Огромный Кай-Томми и маленькая Лена.

– Нет! – крикнул я и вступил в драку.

Туре и Абдулай держали Кая-Томми, а мы с Андреасом – Лену. Нам удалось растащить их до прихода учителя.

– Ты говнюк, Кай-Томми! – крикнула Лена.

У нее по щекам катились слезы. Ссадина над глазом кровила.

– А вы все трусы и засранцы!

И убежала.

Биргитта, бледная и онемевшая, стояла перед дверью женской раздевалки. Кай-Томми искоса взглянул на нее и стряхнул с щеки песок.

– Она у нас бешеная, – сказал он и развел руками, вроде как извинялся.

Но я-то почему вел себя как дурак? Стоял и смотрел на Биргитту и радовался, что хоть теперь она поймет, чего стоит этот Кай-Томми. Когда я наконец очнулся и хотел побежать за Леной, то оказалось, что Андреас давно меня опередил.

Остаток дня парта Лены пустовала. Обстановка в классе была как на пороховой бочке, того гляди рванет. Эллисив никто в курс событий не ввел, и она только удивленно морщила лоб и смотрела на нас пристально.

Я знал, что Лена ничего не расскажет даже под пытками. Но как мне быть? Я промолчал.

Когда я вернулся домой, Лена уже уехала на тренировку. В некоторые дни ей приходится мчаться в город сразу после школы, иначе она не успевает.

– Лена с тобой? – спросила мама из гостиной, она кормила там Ингер.

– Нет, – помотал я головой.

Вечером я стоял за туей и смотрел, как Лена на велике возвращается домой. Надо, наверно, зайти к ним? Но не очень ли злится на меня Лена? Проклятый футбол! Лучше б его вообще не было.

Пока я раздумывал, что мне делать, дверь их дома снова хлопнула, вышла Лена и побежала в лодочный сарай. Я прищурился и увидел, что там горит свет. Дед хлопочет над своим «Троллем». О чем эти двое говорят без меня?

Я развернулся и пошел в дом.

 

Мои дедовы руки

Всю оставшуюся зиму деда я видел в основном в замызганном рабочем комбинезоне. Он готовил «Тролля» к новому сезону и торопился все доделать.

– Отчего тебе не дождаться тепла? – спросил его папа. – Зачем так мучиться в холода?

Дел не слышал его.

– Успеем небось на треску выйти, Трилле, – только и сказал он и посмотрел на меня искоса.

Я кивнул, но у меня неприятно засосало под ложечкой. Я уже сто лет не заглядывал к нему в сарай.

Впрочем, и сам он проводил там не так уж много времени. Он теперь старался не отлучаться из дому надолго. У сестренки все время пучило живот, но она не успевала пискнуть, как дед, бросив все дела, уже был тут как тут.

– Дайте-ка специалисту, – говорил он и пристраивал Ингер на своей большой ручище так, чтобы вздувшееся пузико поместилось у него в ладони. И так они ходили по всему дому, дед и малышка Ингер, и он качал ее и гладил по маленькой спинке своей большой рукой.

– Слышали? – кричал он гордо на каждый ее пук.

Обычно он называл ее кнопотулькой, но иногда и по имени, и тогда произносил его скороговоркой и чуть смущаясь – так Лена говорит Исаку «папа».

Однажды я с удивлением понял, что держу Ингер так же, как дед. Руки у меня меньше, но они что здесь, что в сарае сами начинают делать все точно как дедовы, не спрашивая меня.

– Слышишь?! – кинулся я однажды к маме, когда носил Ингер по дедову рецепту, и она громко и крепко пукнула.

– Ларс-младший, – сказала мама и взъерошила мне волосы.

Давно никто меня так не называл.

И вдруг у меня как будто пожар внутри начался – мне приспичило сию секунду метнуться к деду в сарай. Я сунул ноги в сапоги и побежал через двор. «Тролль» стоял на суше, и дед смолил его.

– Тебе помочь?

– Да нет, измажешься весь, – ответил дед, посмотрев на мою одежду.

– Я дождевик надену.

И я снял оранжевую одежку с крюка.

Сколько же; времени я в нем не щеголял? Дождевик пах рыбой и сам по-свойски облепил меня.

– Спуск на воду завтра? – спросил я и подлез под самое брюхо «Тролля», куда труднее всего добраться.

– Похоже на то, – сказал дед и посмотрел на меня радостно. – Тор обещал помочь.

Как же; хорошо лежать вместе с дедом под днищем катера и работать! Я бы весь вечер так лежал, но дед уже доделывал.

Получаса не прошло, как все было готово. Пришлось снимать дождевик и идти с дедом домой.

– Спасибо, что помог, – сказал дед.

– Чего там, – ответил я и собирался уже зайти в дом, как увидел Биргитту.

Она на всех парах неслась на велике вниз по их горке. В животе что-то бумкнуло. В гости едет? Просто так?

Я было рванулся навстречу, но, к моему изумлению, она свернула в другую сторону.

Настроение опустилось ниже ватерлинии. Я знал, куда она собралась. Из их разговоров с Каем-Томми я понял, что они часто проводят время на пристани. Я сглотнул.

– Потом еще договорим, – пробормотал я деду и пошел в гараж за велосипедом.

И вот я уже сижу нога на ногу рядом с магазином на пристани. Кругом тарахтят мопеды, Кай-Томми с Туре сидят на другой лавочке вместе с учениками старшей школы. Биргитты не видно. Значит, она все-таки не сюда поехала?

Я уже походил по магазину, все рассмотрел. И теперь сидел с маленькой колой и чувствовал себя дураком.

Приехала Лена; на багажнике велосипеда футбольная сумка, на ней самой спортивный костюм красного цвета, не как у нас. Она заметила меня, когда парковала велик, склонила голову набок и уставилась, как будто диковинную орхидею увидела.

– Ты здесь?

Я кивнул. И чтобы подчеркнуть, что я теперь из тех, кто ошивается на пристани, залихватски плюнул.

Лена прикусила губу. Я хорошо ее знал и понял, что она борется со смехом.

– А чего такое? – ответил я и развел руками.

Лена запрыгнула на стол и села рядом со мной.

– Трилле, ты ку-ку с какао, – сказала она.

Угу! А промолчать никак нельзя было?

– Уси-пуси! – тут же; заорал Кай-Томми. – Голубки из Щепки-Матильды!

И в эту самую секунду к нам подрулила Биргитта. Я едва не спихнул Лену со стола, а то, не ровен час, Биргитта подумает что-нибудь не то. Но Лена сидела крепко и устало смотрела на Кая-Томми.

– Хоть бы его приливом смыло, – пробурчала она.

Я помахал Биргитте, пока она открывала дверь в магазин.

Кай-Томми то и дело косился в нашу сторону, и во мне нарастало беспокойство. После той драки он не оставлял Лену в покое. Говорил свысока, что у нее серьезные проблемы с самоконтролем (в этом он, возможно, был прав) и что психовать и кидаться на людей ненормально. А чтобы доказать свою правоту, он не упускал ни одного случая довести Лену до бешенства. Иногда она чуть не взрывалась – но каким-то чудом каждый раз удерживалась.

Теперь она расстегнула молнию на костюмной куртке и посмотрела на меня. Глаза горели, казалось, она сейчас лопнет.

– Что такое? – спросил я.

Лена растянула улыбку вдвое шире.

– Да что случилось? Ты миллион выиграла?

– У нас будет малыш!

Ленин голос скакал от бурной радости.

– Правда? Честно?

Лена кивнула с блаженным видом.

– Круто! Поздравляю!

– С чем ты ее поздравляешь?

Кай-Томми подъехал к нам вплотную и уперся ногой в стол.

– Ни с чем, – ответила Лена.

Спокойным уверенным движением Кай-Томми открыл бутылку колы и отпил глоток. На нем не было ничего поверх свитера, хотя на пристани дул ледяной ветер.

– Профессиональная лига, – съехидничал он и показал пальцем на Ленину форму.

Лена молча смотрела, как швартуется паром.

– Как успехи в городе? – спросил он наконец.

– Спасибо, хорошо, – ответила Лена. – Цвету и пахну на своем уровне.

– Матчи уже играла?

– Пока нет.

Кай-Томми покрутил руль. Он злился, что ему не удается завести Лену.

– А с чем он тебя поздравлял?

– Я поздравил Лену с тем, что она станет старшей сестрой, – выжал я из себя.

– Вот оно что?! Поздравляю.

Лена встала и пошла на паром безо всякого «спасибо».

То ли это задело Кая-Томми, то ли что она ему не поддалась. Но что-то его зацепило, и он крикнул Лене в спину:

– Наконец-то у Исака будет свой ребенок! Получить в нагрузку такую Лену – это как клопа с малиной съесть.

Я похолодел. Лена не ответила. Ушла на паром – и все.

Может, она не услышала?

Я в ярости посмотрел на Кая-Томми, но не успел ничего сказать, потому что вернулась Биргитта. Она купила шоколадку и с улыбкой угощала всех.

– Что-то случилось? – спросила она неуверенно.

Я в тревоге смотрел на паром. Лена же не будет переживать из-за слов Кая-Томми? Она же; знает, что она для Исака дочка?

Кай-Томми таращился на меня из-под челки и вдруг начал шумно нюхать воздух.

– Фу-у, как рыбой воняет, – протянул он.

Кровь отлила к ногам. Я быстро взглянул на Биргитту. Она осторожно и неуверенно тоже понюхала воздух.

– Серьезно, Трилле. Это от тебя несет?

Кай-Томми воззрился на меня, как будто ничего гаже в жизни своей не видел.

– Да нет, – пробормотал я и отодвинулся. Залпом допил колу и вскочил на велосипед.

Стыд жег и бил меня изнутри.

Доехав до дома и поставив велосипед в гараж, я натолкнулся на деда. Он стоял перед домом с бочонком мороженой сельди и собирался нести его в сарай.

– Трилле, пойдем со мной.

– Нет, – буркнул я, а сердце билось и билось.

Я зашвырнул всю одежду в стиралку и пошел в душ.

 

Смерть курицы номер семь

На другой день в школе я старался держаться как можно дальше от Биргитты. Никогда больше я не смогу поговорить с ней, воняло-рыбу-жрало. Кай-Томми демонстративно зажимал нос двумя пальцами, когда я проходил мимо. Если бы я не был так поглощен своим несчастьем, то заметил бы, что и с Леной не все в порядке. Но я ничего не заметил.

И даже когда Лена вечером стала в голос рыдать из-за сдохшей курицы, мне не хватило мозгов понять, что причина в другом. Я обязан был догадаться, но из-за этой курицы нагородилось столько всего, что Лена отошла на задний план.

Все началось с того, что ко мне в гости пришла Биргитта. Очень удивленный, я пропустил ее перед собой на кухню и с горечью сообразил, что на столе стоят неубранные грязные тарелки.

– Хаас тоже может войти, – сказал я, но Биргитта оставила его на улице.

– Я ненадолго, – объяснила она и быстро окинула меня взглядом.

Да уж понятно, что ненадолго, грустно подумал я.

Биргитта посмотрела на меня своими добрыми глазами и собиралась уже что-то сказать, как залаял Хаас.

– Опять лиса! – крикнул я.

И выскочил на крыльцо.

За последний месяц мы уже потеряли двух кур. Папа все время говорит, что надо на рассвете устроить засаду и пристрелить бандитку, когда она сунется в курятник, но дальше разговоров дело не идет. Когда пропала курица номер два, мы не стали поднимать шум. Так же; как когда исчезла номер пять, оставив по себе кучку перьев и несколько капелек крови. Но сегодняшний вечер был не похож на другие. Я сразу это понял, едва выскочил во двор.

Лена уже была здесь. И она была в ярости.

Курица номер семь, ее любимица, лежала на спине у самой сетки. Еще живая, но с растерзанной головой. Лай Хааса, видно, спугнул лису в разгар расправы.

Лена нагнулась, взяла курицу в руки и вдруг залилась слезами.

Она рыдала из-за какой-то курицы! Я оторопел и ничего не мог понять.

– Лена, – заговорил я осторожно. – С такой раной она не выживет. Ты не сможешь…

– Я не идиотка!

Она развернулась, дотопала до двери в подвал и позвонила. Я слышал, как она дергает шнурок, и напрягся. Дед зажег уличный свет и отпер дверь.

– Ларс, можешь помочь мне? – спросила она и подставила курицу под свет лампы.

Я должен был уже тогда догадаться, что для Биргитты это не обычное житейское дело. Если б я оглянулся, то увидел бы, что она вдвое белее, чем при крушении плота. Но как раз в ту минуту я думал в основном о Лене и курице номер семь.

Дед прикончил ее быстро и нежно, как он умеет.

– Мы попросим Рейдара сделать из нее фрикасе на воскресенье, – сказал дед в утешенье, проверяя в свете лампы, окончательно ли курица умерла.

Я услышал за спиной вздох и наконец повернулся к Биргитте.

– Что такое фрикасе? – прошептала она, не отрывая глаз от подсвеченной лампой птицы.

Я объяснил, как я обычно объяснял ей новые слова.

– Это еда. Куски курицы в светлом соусе. Очень вкусно.

Вся Биргитта была двумя огромными глазами в темноте.

– Но… Лена плакала? – выпалила она, провожая взглядом Лену; та несла окровавленную тушку по лестнице, чтобы сдать маме на кухню.

Готовить еду из животных, которых все равно надо прикончить, очень хорошо, так всегда говорит папа, и теперь я повторил его слова Биргитте.

Она таращилась на меня как пришелец из другой галактики.

– Чем лучше есть незнакомых животных? – спросил я растерянно.

– Я никаких не ем, – прошептала Биргитта.

– То есть?

– Мы вегетарианцы.

– Ох, – только и сказал я.

Но я все-таки не совсем ее понял.

– Вы никогда не едите мяса?

Биргитта кивнула.

– И рыбу тоже?

Она опять кивнула.

– Чем же вы питаетесь? – спросил я в полной растерянности.

Всю свою жизнь на обед и ужин я ем или мясо, или рыбу.

– Другой едой! – сердито сказала Биргитта и убежала домой, прихватив Хааса.

Я остался стоять в саду, пошевелиться я не мог. Потом медленно побрел по кровавому следу к дому.

На кухне положение было чрезвычайным. Лена рыдала, мама утешала ее как могла и одновременно грела на плите воду в большой кастрюле.

– Пристрелит когда-нибудь Рейдар эту лису или только грозиться будет? – закричала Лена; она совсем пошла в разнос и буянила больше обычного.

– Лена, моя хорошая, – пропела мама и приобняла ее.

Лена вырвалась.

– Это была номер семь!

Мама помнила, конечно же. Она окунула курицу в кастрюлю, вытащила и спросила Лену:

– Ощипать хочешь?

– Нет! – зарычала Лена.

Я безрадостно смотрел на курицу. Фрикасе с картошкой и вареной морковкой – это объедение, пальчики оближешь. Любимая еда моей бабушки. Семейная традиция. А для Биргитты она гадость?

– Лису надо пристрелить! – опять завопила Лена.

Я порадовался, что папино ружье надежно заперто в шкафу. Ни одна лиса отсюда и до города не чувствовала бы себя сегодня в безопасности, если бы шкаф открывался. И ни одна другая живая душа тоже.

– Сушки соленые, я все придумала, – сказала Лена и вытерла глаза рукавом. – Идем, Трилле.

По-хорошему мне надо было сесть на велосипед и съездить в Холмы поговорить с Биргиттой. Но я не мог, сил не было. Вместо этого я пошел за Леной.

Всю жизнь я ем животных, которых люблю. Ягнят-искусственников я летом кормлю из бутылочки, а на Рождество съедаю. Кролики, которые живут у деда под кухонным окном, идут на суп в порядке очереди. И козлятину мы едим, и праздничные блюда готовим из кур, ни о чем не тревожась. А рыба?! Я съел уже целый бассейн рыбы, наверное. И никогда не думал, что делаю что-то нехорошее. А теперь Биргитта, милая, славная Биргитта, убежала домой в страхе и ужасе.

Я вспомнил, какие у них в Холмах красивые грядки с овощами. И как меня там угощали: кислый хлеб на закваске и лисички.

Она считает меня мерзким. Я воняю рыбой, ем животных и вообще отвратителен по всем статьям.

Мысли крутились в голове каруселью, но все это время я упорно шагал следом за Леной, стараясь не отставать. И мы уже дошли до домов у пристани.

– Мы сюда? – спросил я понуро, когда Лена резко затормозила у дома Туре.

Она не ответила. Бросила велосипед в изгородь и безжалостно нажала на звонок.

Дверь открыл Туре.

– Мне нужно твое духовое ружье, – сказала Лена. – Завтра в школе верну.

Туре поджал губы и посмотрел куда-то за спину Лены. Я в очередной раз подумал, что он ее боится.

Когда мы ехали домой, у Лены на плече болталось ружье.

 

Неудачная охота на лису

– Эй, я с тобой разговариваю? Ты оглох, что ли?

– Чего?

– Я сказала: возьми с собой плащ-палатку Рейдара, она нужна для маскировки. Сможешь?

– Лена, лису нельзя убить из пневматики, – ответил я раздраженно.

А она и не собирается убивать. Хочет просто припугнуть. Пора прекратить это безобразие: лиса лишает жизни домашних кур, которые не делали ничего плохого, исключительно несли яйца, в крайнем случае, катались на санках.

– Я как пальну из духовушки, так она сразу все поймет!

– Лена, я не верю…

– Ты обязан! – рявкнула она.

Пошел дождь, но Лена соорудила из брезента подобие охотничьей палатки, прикрепив один конец к углу сеновала. Когда я пришел с плащ-палаткой, она сидела на складном стуле, широко расставив ноги и вся обратившись в слух. Лицо размалевано под камуфляж, поперек колен ружье, рядом пирамида из бутербродов с шоколадной пастой и бинокль. Вид совершенно безумный. В обычное время я бы рассмеялся, но сейчас промолчал.

Я плюхнулся рядом и прикрыл нам ноги пятнистой зелено-коричневой накидкой. Никто из нас не проронил ни слова. Мы мрачно и неотрывно смотрели на курятник.

И вдруг – всего через полчаса – оттуда донесся звук! И что-то там зашевелилось!

Лена схватила ружье и выстрелила.

– А-а-а-а! Да какого!..

Посреди курятника поднялась на ноги огромная фигура.

– Сушки соленые! – пискнула Лена. – Я подстрелила Рейдара…

– Лена?! Трилле?!

Мы во все лопатки рванули через поле, раскисшая земля чавкала в темноте под ногами.

– Прячемся в катере, – просипела Лена. – И запираемся изнутри.

Она уже бежала к плавучей пристани у мола, где «Тролль» остался ночевать на воде впервые после бури.

Мы ввалились на борт и заперлись в каюте.

Некоторое время мы молча стояли в темноте и прислушивались. Папа крикнул что-то сердито, потом еще, потом стало тихо.

Я заполз в койку и улегся. Запахи и звуки напоминали о лете, море, деде и покое. Это было как вернуться в старое королевство, из которого уехал. Я смертельно устал и закрыл глаза.

В темноте было слышно, что Лена обшаривает шкаф. Потом она принесла мне печенье.

– Наверняка у него срок годности вышел до нашего рождения, – сказала она, засовывая печенье в рот. – А одеяло тут есть?

Сколько раз мы с Леной сидели вот так и болтали обо всем на свете?! Сейчас мы оба молчали. Мы слышали, как плещет за стеной море, и думали каждый о своем, пока темнота неспешно стирала остатки дня.

– Все, мне пора домой, – сказала Лена, клацая зубами от холода. – Я не могу позволить себе цистит в разгар тренировок.

Она взяла ружье наизготовку и открыла дверь каюты. Она же не собирается опять стрелять в моего папу?

– Я еще тут побуду, – пробормотал я.

Натягивая на себя нагретое Лениным теплом одеяло, я успел с надеждой подумать, что вдруг мне тоже удастся подхватить цистит. И заснул под шелест дождя и плеск волн.

 

Дед, море и я

Я мог бы разобидеться, потому что ни мама, ни папа не заметили, что я не ночую дома, и хватились меня только утром. Слишком нас много в семействе Даниельсен Уттергорд. У папы болел подстреленный зад, Ингер кричала весь вечер, каждый из родителей думал, что другой заходил ко мне пожелать спокойной ночи.

А я лежал в дедовом катере, натянув одеяло на голову, и спал.

Когда я проснулся, «Тролль» качался совершенно иначе, и тарахтел мотор. Я сел, ничего не понимая. Серый рассветный свет падал в дверь каюты, а на палубе маячил дедов комбинезон. Неужели уже утро? Дед говорил по телефону. Разговор меня и разбудил. Дед всегда держит телефон подальше от уха, как будто это краб и того гляди вцепится в него.

– А-а? – кричал дед. – Нет, Трилле не со мной.

Я готов был вылезти на палубу, но дед уже закончил разговор:

– Слушай, Рейдар, я не могу говорить, у меня полперемета в море. Позвони, когда Трилле найдется.

Он нажал отбой и зашвырнул телефон в каюту. Тот приземлился рядом со мной. Кишки опять свело в узел. Я вспомнил взгляд Биргитты, когда дед прикончил курицу. И как издевательски морщит нос Кай-Томми при виде меня. От одной мысли о школе меня чуть не вывернуло. Одеревеневшими пальцами я взял дедов телефон и написал папе эсэмэску: «Я на борту. Прости, что подстрелили тебя».

Я выключил телефон и снова закутался в одеяло. Я чувствовал себя кутенком. Ясно представлял, как разозлился папа, прочитав сообщение. Но мне было до лампочки. Пусть ругаются сколько хотят. Я больше не могу.

Толчки «Тролля» чередовались с толчками сердца. Я подвернул одеяло поплотнее и снова заснул. Хотелось ни о чем не думать.

Проснулся я через несколько часов. Резко. От крика: кто-то кричал!

Я много слышал, как люди кричат. Лена переходит на крик то и дело, да и в моей семье все любят повопить. Но я никогда не слышал, чтобы кричал дед. И поэтому не сразу понял, что это за звук. А когда понял, сердце ухнуло вниз, как горная лавина.

Я отбросил одеяло и высунулся на палубу. Свет ослепил меня. Палуба была залита рыбьей кровью, а дед стоял согнувшись у бобины с переметом. Потом он закричал. И я все понял. Его руку затянуло в механизм. И кровь на палубе была не рыбьей.

– Деда! – крикнул я. И увидел, как он вздрогнул, услышав мой голос:

– Трилле?!

Повернуться он не мог. Я потянулся и выключил лебедку.

– Но-ож, – простонал дед. – На полу… Перережь… перемет…

Нож, нож… куда он задевался? Руки обшаривали палубу, всю в крови и дождевой воде. Наконец я отыскал его под тазом.

– Нашел! – крикнул я.

Дед не ответил. Я испугался, что он потерял сознание, но он кивнул на перемет.

Веревка уходила отвесно в воду. И кто-то тянул ее вниз со страшной силой.

Я перегнулся через борт и увидел зрелище, которого никогда не забуду: рядом с катером в воде лежало чудовище. Огромное белое брюхо размером с наш «Тролль» просвечивало сквозь воду.

Палтус изогнулся. Он все еще висел на крючке и изо всех сил старался сорваться с него. Катер сотрясался.

– Дед… – шепнул я.

Гигантская рыбина тянула и тянула веревку, чтобы отвязаться и снова уйти в черную глубину. Неужели бывают такие огромные рыбы?

Я повернулся к деду. Он был совсем серый и только кивнул коротко.

Я перерезал веревку. Натяжение ослабло.

Громадина-рыба ушла под воду, дед осел на палубу.

 

Геройский поступок

До этого дня все было понарошку. Что бы я ни натворил, рядом был взрослый и все исправлял. Но в этот день единственный взрослый лежал на палубе без чувств, истекая кровью. Вокруг было бескрайнее беспокойное море. Я мог костерить жизнь как угодно – никто меня не услышит. Мы остались вдвоем – я, Трилле Даниельсен Уттергорд, и море.

Не знаю, сколько времени я простоял с ножом в руке, ничего не делая. Но в конце концов внутренний Трилле крепко дал мне пинка. Надо немедленно доставить деда на сушу!

Я мгновенно стащил с себя свитер и сделал из белой футболки жгут на покалеченную дедову руку. Потом метнулся в каюту, схватил старую простыню и намотал ее сверху. Дедова рука стала похожа на шар. Я подумал, не спустить ли деда в каюту, но понял, что не справлюсь, и притащил все одеяла из каюты наверх. Два подсунул под него, а двумя накрыл.

Когда я встряхнул последнее одеяло, из него вдруг выпал телефон, скользнул по палубе и скатился в воду.

– Не-ет!

Я кинулся к бортику, но увидел только пузыри на воде. Телефон утонул.

«Тролль» плясал и подскакивал на серых волнах. Город был бесконечно и безнадежно далеко, за туманом, маревом и плотным дождем. Ни единой лодки вокруг. Я сжал зубы и запустил мотор. Идти в Щепки-Матильды я не мог. До города ближе, и больница там.

Миллион тысяч раз я ходил с дедом в море, но он не научил меня, как посылать по радио сигнал SOS. Почему он этого не сделал? И почему у него нет кнопки экстренной остановки на бобине? Почему он без спасательного жилета, наконец? Я треснул кулаком по рулю.

– Дед, радио! Как передать сообщение? – закричал я.

Дед застонал и выдавил из себя несколько слов, чушь какую-то. Шар вокруг его руки побагровел.

Море стало грубее и жестче. Мне все время приходилось бегать наверх и выправлять курс. Я насквозь промок под дождем. Нашел в каюте дедов дождевик и, весь дрожа, разложил его поверх одеял. Теперь дед лежал как мумия. Наружу торчал один нос, но деда все равно била дрожь. Я приник ухом к его губам. Он прошептал что-то непонятное. Потом сказал «Ингер» – и снова соскользнул в беспамятство.

Я заплакал. Почему он зовет бабушку? Он умирать собрался? Почему он меня не видит?

– Деда, я здесь, – плакал я. – Вот он я…

Но мне надо было снова бежать наверх, к штурвалу. Во мне колотилась молитва: «Сделай так, чтобы дед выжил. Сделай так, чтобы дед не уходил. Сделай так, чтобы дед очнулся. Сделай так, чтобы дед поправился. Сделай так, чтоб он дружил со мной…»

Иногда из-за занавешенного дождем моря возникал город, с каждым разом ближе, но лодки мы ни одной не встретили, помочь мне никто не мог. «Тролль» гудел, качался и шел, дед дышал и истекал на палубе кровью, я молился и плакал. Добавить бы судну лошадиных сил, как говорила Лена! «Тролль» двигался до боли медленно.

Что уж он подумал, загорелый яхтсмен под белым парусом, заметивший нас первым, истории неизвестно. Наверно, испугался за свою яхту. Еще бы – вдруг в городской гавани стала швартоваться старая калоша с безумным пацаном в качестве единственного шкипера!

– Помогите! – кричал я и махал руками. – Вызывайте скорую! Дед ранен.

А потом я сделал то, чем дед гордится больше всего. Пришвартовался. Я не врезался ни в одну яхту. На «Тролле» тоже ни вмятины, ни царапины. И это, похоже, было круче всего, что мне удалось в тот день.

– Видите ли, старину «Тролля» совсем не так легко подвести к причалу, – гордо говорил потом дед, как будто именно это сделало меня героем дня.

– Просто повезло, – сказала на это Лена. – Чистой воды везенье.