Николай Иванович Тургенев происходил из культурной дворянской семьи, принадлежащей к тонкому слою интеллектуальной элиты России конца XVIII в. Его отец, известный масон и филантроп, Иван Петрович Тургенев занимался литературной деятельностью и одно время был директором Московского университета. Все четыре сына И. П. Тургенева оставили след в истории русской культуры. Старший, Андрей, рано умерший гениальный поэт, предвосхитил многие направления в развитии русской литературы. Следующий, Александр, был видным общественным и литературным деятелем. Младший, Сергей, – дипломат и политик, по своим взглядам ближе всего стоял к Николаю.

Первоначальное воспитание Николай Тургенев получил дома, затем окончил пансион при Московском университете и завершил свое образование в Геттингенском университете сразу по трем специальностям: истории, праву и политэкономии. Разносторонние интересы Тургенева, впитавшего в себя все достижения европейской культуры, первоначально базировались на французской просветительской литературе XVIII в. с ее благородными идеями добра и справедливости, высокими представлениями о человеческом достоинстве и разуме. Но то, что происходило в политической жизни Франции и Европы на рубеже XVIII–XIX вв., опровергало многое из того, о чем говорилось в книгах. Чтение Вольтера и Руссо сменялось у юного Тургенева кошмарными видениями санкюлотов на улицах Москвы. 9 декабря 1806 г. он записал в дневнике: «Мне кажется все, что Бонапарте придет в Россию; я воображаю сан-кюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам Московским; а что мне кажется и что я воображаю, того никогда не случается. След., и этого не будет». Однако несколько месяцев спустя, 14 июля 1807 г., Тургенев, чувствуя себя оскорбленным только что заключенным Тильзитским миром, сделал приписку: «Это пророчество сбылось, ибо теперь с ними мир».

Эти кошмары были вызваны, конечно, в первую очередь военными успехами Наполеона, а не чтением произведений просветителей. Но определенная связь тем не менее просматривалась. 3 апреля 1807 г., записав в дневнике общее мнение, возможно им впервые услышанное: «Вольтер и Руссо были причинами Французской Революции», – Тургенев, подумав, добавил: «Это быть очень может. Я заметил из сочинений Вольтера, что он, по крайней мере, способствовал к сему». Руссо с его стремлением к целостному и органическому восприятию мира, к растворению личности в природе и социуме с одной стороны и Вольтер с его едким скепсисом, разрушающим как веру, так и безверье и заменяющим и то, и другое «леденящим душу деизмом» (Чаадаев) с другой ставили Тургенева перед глобальными вопросами бытия, на которые он не находил ответа.

Чтение политической литературы накапливало культурный опыт юного Тургенева и вместе с тем обостряло восприятие событий в революционной и наполеоновской Франции. Последнее обстоятельство несло разочарование в самом опыте и порождало желание избавиться от него. «Мне кажется, – пишет Тургенев в дневнике 5 апреля 1807 г., – что люди до тех пор не могут быть щастливы (я разумею вообще, а не в особенности, т. е. род человеческий), пока они не придут в натуральное существование, т. е. пока все их поступки, дела важные и мелкия, одним словом все не будет согласоваться с Природою». Влияние Руссо здесь чувствуется скорее на уровне терминологии, суть же продиктована собственными внутренними ощущениями. Это хорошо почувствовал и выразил М. О. Гершензон: «Не в книгах Руссо, а в собственном чувстве нашел он мерило для расценки человеческих дел».

В силу невозможности бегства от культуры как таковой вина была возложена на французскую культуру, т. е. на то, что находилось ближе всего и полнее всего отождествлялось с культурой вообще. Молодой Тургенев, таким образом, объявил войну галломании и в поисках союзника обратился к произведениям А. С. Шишкова. Чувствуется, что с немалыми усилиями над собой начал он читать шишковские «Рассуждения о старом и новом слоге». «В сей книге есть очень много очень глупого», – пишет он 4 марта 1808 г. Но тут же, прочитав в «Вестнике Европы» М. Т. Каченовского письмо Шишкова «о привязанности Русских ко всему Французскому», Тургенев с радостью спешит согласиться с автором: «Письмо в своем роде превосходно, и исполнено справедливости, и очень, так сказать, потрафлено».

Спустя два года, находясь в Геттингене и испытывая чувство тоски по родине и русскому языку, Тургенев совершенно другими глазами прочел книгу Шишкова. «С некоторого времени читаю я с очень большим удовольствием Шишкова “Рассуждения о слоге Р[оссийском]”, ложась в постелю. Я нашел, что Шишков очень твердо знает Русский язык и что намерение его при издании сей книги было точно то, как он говорит: желание быть полезным. И подлинно: можно многим воспользоваться в его умной книге. Нехорош, скажут, слог. Совсем неправда: слог точно таков, каким он воображает самый лучший; и в сем случае частию можно с ним согласиться. Конечно, инде не гладок, но везде чист, кроме некоторых мелких ошибок, кот[орыя] скорее можно причесть наборщику нежели сочинителю».

Националистические и галлофобские идеи Шишкова привлекли Тургенева в первую очередь своей непохожестью на ту культурную среду, в которой он был воспитан. Его поверхностный и непродолжительный «шишковизм» был своего рода подростковым бунтом против культурного мира отцов: «Напрасно пристрастные, умные и обезьяны-дураки нападают на Шишкова: мнение его о Славянском языке и о Французском совершенно справедливо и не может быть подвержено благоразумной критике». Однако записываться в «дружину славян» (Кюхельбекер) и вставать под знамена Шишкова и К° Тургенев все-таки не стал. Изначальное воспитание в традициях европейской культуры в конечном итоге взяло верх и заставило его признать Шишкова «идеалом откровенной глупости и откровенной подлости».

Три года, проведенные в стенах Геттингенского университета, необычайно много дали Тургеневу и в плане практического знания европейской жизни, и в плане научного развития. До конца жизни он сохранил пиетет перед своими немецкими профессорами, в первую очередь историком А. Г. Л. Геереном и экономистом Г. Сарториусом. Их влияние долго будет сказывать в историко-политических и экономических работах самого Тургенева.

Вернувшись в Россию в феврале 1812 г., Тургенев был поражен ее отсталостью от Европы. Его дневники запечатлели состояние растерянности и душевной подавленности. Он не знает, за что взяться, и находится перед сложной дилеммой: остаться на родине или покинуть ее навсегда. Война 1812 года, обострившая в Тургеневе чувство патриотизма, вывела его из состояния душевной подавленности, а в 1813 г., с началом заграничных походов русской армии, он получил назначение на должность русского комиссара при Центральном административном департаменте, образованном правительствами стран антинаполеоновской коалиции для управления освобожденными от французов территориями. Во главе департамента стоял прусский государственный деятель и реформатор барон Г. Ф. К. Штейн. В его взглядах причудливо переплетались аристократические убеждения с демократическим характером проводимых им в Пруссии реформ. В частности, им была осуществлена реформа местного самоуправления на основе бессословных выборов, ликвидирована личная зависимость крестьян от помещика и стерто различие между помещичьим и крестьянским землевладением.

Общение со Штейном открыло Тургеневу глаза на то, что следует сделать в России. Отныне и навсегда мысль о реформах сверху становится своего рода тургеневской idée fixe. «Все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом», – записывает он в дневнике. Он убежден в том, что главная реформа – отмена крепостного права – должна предшествовать введению конституции. Не договор монарха с нацией, а петровский путь преобразований кажется Тургеневу наиболее оптимальным для России. Он создает своего рода «миф» Петра I как либерала, противника если не самого института крепостного права, то, во всяком случае, его наиболее бесчеловечного проявления – торговли людьми. В качестве пропаганды антикрепостнических идей Тургенев использовал слова Петра, запрещающие «продавать людей, как скотов, чего во всем свете не водится и от чего немалый вопль бывает». На этом основании Тургенев делает вывод, что «Петр I был либеральнее всех прочих императоров и императриц в сем указе».

Петр I, в представлении Тургенева, не только либерал, но еще и тираноборец. Декабрист ассоциирует его с Брутом. «Новейшие народы так исказили свои понятия о праве, что сами не знают, где патриотизм, какия деяния принадлежат ему. Древние передали им уважение, удивление к Бруту, и они ему удивляются; но притом даже не хотят признавать поступков, похожих на поступки Брута, но случившихся в новейшие времена. Они удивляются слепо по привычке Бруту но не по рассуждению, иначе бы Петр I стоял в одном отношении наряду с Брутом. Мы прославляем патриотизм Брута, но молчим о патриотизме Петра, также принесшего своего сына в жертву отечеству. Voilà de conséquence!».

Такого рода инверсия – в древнем Риме сын убивает отца, в России отец убивает сына – для Тургенева весьма символична. Идеи свободы в России исходят сверху и встречают глухое непонимание в обществе. Явный намек на Александровское царствование. Эта параллель усиливается мрачным подтекстом: Александр I – косвенный убийца своего отца Павла I – еще один «непризнанный» Брут. Далее выстраиваются два любопытных параллельных ряда: «Я удивляюсь, – продолжает Тургенев свою мысль, – Гомеру, Кесарю, Волтеру, Невтону, Петру I, но не в этом, что тут; но не удивляюсь Леониду, Бруту, Курцию, Катону, потому что чувствую в себе силу подражать им».

Здесь интересно все. Во-первых, Петр, который только что уподоблялся Бруту, оказывается в одном ряду с Цезарем и противопоставляется Бруту. Во-вторых, само противопоставление. Если единство второго ряда представляется очевидным – это люди, вошедшие в историю благодаря своему патриотизму, – то с первым рядом дело обстоит сложнее. Что может объединять Гомера, Вольтера и Ньютона – понять можно. Отчасти можно понять и объединение Цезаря и Петра, хотя в связи с тургеневской ассоциацией Петра и Брута это сделать сложнее. Еще сложнее понять, что общего у них двоих с Гомером, Вольтером и Ньютоном? И каков смысл противопоставления этих двух рядов? И почему Тургенев «удивляется» первому списку и как бы включает себя во второй? Самое простое объяснение, напрашивающееся само собой: в первый ряд включены гении, прославившие себя в различных областях деятельности и знания. Тургенев удивляется их гениальности с осознанием невозможности с ними сравняться. Для себя он как бы выбирает другой путь в историю, по его мнению открытый каждому – отдать жизнь за родину. Поэтому неудивительно, что Петр в этом смысле оказывается и гением, и патриотом, Цезарем и Брутом. А это значительно расширяет его права как исторической личности. Характер его власти, в которой было столько неприемлемого для людей самых разных политических убеждений, и в первую очередь для либералов, Тургеневым оценивается безусловно положительно. Такое отношение к петровскому правлению со стороны русского либерала нуждается в пояснении.

Тургенев, европеец по убеждению, не считал Россию европейской страной, во всяком случае, изначально: «Россия не Европа. Европейские известия пролетают через Россию и теряются в ней или в степях, ее окружающих», – писал он в дневнике 29 августа 1820 г. Но вместе с тем европейские либеральные ценности казались ему единственно возможными условиями цивилизованного существования. Россия же не просто неевропейская страна, но и страна, в которой отсутствуют внутренние потребности в европеизации, и на время здесь полагаться бессмысленно: «Дворяне за картами и в привычке своей праздности, не будут чувствовать и не чувствуют нужды в просвещении». Поэтому выход один – насильственная европеизация сверху. Правитель, который постиг благотворность европейского пути развития, должен обладать чрезвычайными полномочиями, для того чтобы направить Россию по этому же пути.

«Направление народным умом, – пишет Тургенев, – как слово сие не противно для ушей благомыслящего человека – нужно в России, хотя это и опасно, ибо направление редко бывает хорошее; но оно нужно, потому что вы исторгнуты из обыкновенного хода вещей и должны там, где вещи не могут быстро идти сами собою, как, напр[имер], в промышленности и торговле, идти путем искусственным. Естьли спросят, полезно ли, хорошо ли сие изторжение? Я не медля скажу: да! конечно. И Россия обязана вечною благодарностию за сие Петру 1-му. Естьли мы вперед и медленно подвигаемся, то по крайней мере Петр I заградил нам дорогу идти назад: он сжег флот, привезший нас с земли невежества на землю образованности. Как мы ни будем вертеться, а вплавь домой не пустимся!».

Особенность России, в представлении Тургенева, заключается в том, что к европейскому просвещению она движется неевропейским путем. «Я давно заметил, – пишет он брату С. И. Тургеневу 1 февраля 1821 г., – что Россия идет к просвещению совсем не тем путем, каким дошли до него другие народы».

Идеалом государственного устройства для Тургенева всегда служила Англия. Поэтому в своих оценках политического состояния России он исходит из английской практики. Различие между Англией и Россией, по мысли Тургенева, заключается, в частности, в том, что в Англии просвещение народа и правительства всегда шло синхронно, поэтому чисто монархическое правление для Англии так же пагубно, как и конституционная монархия для крепостнической России, где «правительство просвещеннее народа». Петровская эпоха является ярчайшим тому примером. В трактате «Политика» Тургенев, явно имея в виду Петра I, писал: «Чистая монархическая власть, сделавшись достоянием государя мудрого и народолюбивого, может быть весьма благодетельна, направляя народ в успехах гражданственности, искореняя своею силою варварские обыкновения, поддерживаемые эгоизмом, невежеством, предрассудками, созидая тою же силою новое и прелестное здание общего благополучия народного».

Таким образом, не формальное разделение властей, а наличие механизма, способного с максимальной эффективностью обеспечить управление государством и препятствовать тем злоупотреблениям, которые могут быть проведены в жизнь конституционным путем, является в глазах Тургенева важным признаком благополучия государства. В Англии это обеспечивается ее конституцией. В России это не обеспечивается ничем, кроме личности монарха. Поэтому не формальное подражание английским принципам, а поиск адекватной им формы государственного правления, пригодного для российской действительности, должно, по мнению Тургенева, способствовать движению России по пути прогресса. Однажды он саркастично заметил, что закон «в России играет роль английского короля». Таким образом, Россия оказывается как бы антиподом Англии, и, по обратному принципу, русский царь должен выполнять функции английского закона. Петр в этом отношении, соединяющий в себе, по мнению Тургенева, силу и разум, и был наиболее адекватным русским соответствием английскому политическому строю.

Характерно, что русское самодержавие противопоставляется французскому деспотизму так же, как и английская свобода. «Самовластие тогда только может быть полезно для народов, – пишет Тургенев, – когда при недостатках общего устройства власть верховная соединена в руке умного и народолюбивого государя. Тогда власть сия может называться важным именем самодержавия. Но, когда неограниченная власть государя слабого и непатриотического переходит в руки нескольких вельмож или любимцев царских, даже в руки их любовниц, тогда власть сия не может иметь ничего, кроме ненавистного и презрительного. Умные самодержцы возвышали Россию. Слабые самовластители губили Францию в течение нескольких столетий».

Сопоставление Англии, Франции и России для Тургенева имеет основополагающий смысл. Англия – страна классического парламентаризма, Франция до революции 1789 г. – страна классического абсолютизма. Россия противостоит им обеим как некое неоформленное явление. Задача реформ заключается в том, чтобы придать России облик цивилизованного европейского государства. И хотя идеалом государственного устройства для Тургенева является Англия, он понимает необходимость для России сильной власти, сосредоточенной в одних руках, способных провести преобразование. Поэтому опыт Франции может в какой-то мере также быть полезен для России. При этом Тургенев считает важным учитывать не только исторический опыт, но и возможные перспективы развития Англии и Франции. Он уделяет большое внимание циркулирующим в Европе слухам о приближающейся революции в Англии.

В Англии действительно было неспокойно. «28 января 1817 г., когда управляющий Англией сын сумасшедшего короля Георга III, принц-регент Георг, крайне непопулярный в стране, ехал открывать парламент, его карета была забросана камнями и сам он подвергся тяжким оскорблениям. По предложению правительства парламент постановил приостановить действие закона о неприкосновенности личности (Habeas Corpus Act) до 1 июля. В стране поднялась волна протестов и манифестаций. В графстве Йорк и Манчестере было проектировано движение в Лондон 100 тыс<яч> чел<овек> с петицией к парламенту. Вожаки движения были арестованы, клубы закрыты. Но после этого были раскрыты заговоры в Бирмингеме, Ноттингеме и Дерби, и постановлением парламента от 3 июня срок приостановки действия Habeas Corpus Act был продлен до 1 марта 1818».

Эта тема возникла в переписке Тургенева с братом С. И. Тургеневым, который разделял общеевропейские опасения за судьбу Англии. Тургенев из России, задаваясь вопросом «чем все это в Англии кончится?», уповал на английскую конституцию и на ее незыблемость: «Я думаю, что все обойдется без больших потрясений и без вреда свободе англичан и их несравненной конституции».

Слухи о возможной английской революции Тургенев считал не только безосновательными, но и вредными: «Опасение революции, долженствующей потрясти, разрушить Англию, не совсем основательно и тщетно в частных людях, непростительно в английских министрах (oiseuse dans des particuliers est inexcusable dans les ministre anglais). Оно может их подвигнуть к средствам избежания ожидаемой революции, кот[орые] несовместимы с благополучием Англии, средствам, могущим причинить действительный вред для избежания предполагаемой опасности. Те, кои с некоторым самодовольствием (contentement) предсказывают бедствия для Англии, не подозревают, какие несчастия от того неминуемо произойдут для всей Европы, не подозревают, что они даже и своим печальными предсказаниями причиняют истинный вред всем государствам, кот[орые] не дошли еще до той степени свободы гражданской, каковою Англия пользуется. Они останавливают их на благородном пути их и за каждый потерянный шаг вперед еще должны ответствовать пред священным судилищем разума и человечества. Что будет с Европою, когда падет Англия! Все сыны тьмы заревут тогда, что Англия пала от свободы, и свобода, священнейшее благо смертных, будет страшилищем. Французская революция сделала уже много вреда свободе (à la cause de liberté). Какой вред причинит сему делу несчастная революция в Англии? Во Франции, по крайней мере, революция ясно для всех произошла от деспотизма. В Англии нет деспотизма; но там есть зато правительство, стремящееся к деспотизму, там есть министры неспособные исполнять с пользою для отечества мест своих. Кастельре ускользнет от глаз современников, и они его и ему подобных будут обвинять в несчастиях и в революции. Пока беспристрастное потомство произнесет приговор свой, вред будет уже сделан и будет уже иметь свое действие». Итак, если во Франции деспотизм породил революцию, то в Англии, наоборот, нагнетание слухов о революции способно породить деспотизм, к которому и без того склоняется кабинет Каслри.

«Революция, происшедшая во Франции, – пишет Тургенев, – обошла более или менее всю Европу, произвела много зла, но вместе с тем посеяла в умах народа неувядаемые семена добра и гражданского благополучия». Тургенев, как и многие его современники, считал, что Французская революция завершилась в 1814 г. реставрацией Бурбонов на французском престоле. До этого момента его оценки того, что происходит во Франции, были крайне негативными. Не правительственный деспотизм, а «искаженная образованность», «ложное просвещение», «переродившийся народ Французский» послужили причинами революции. 1814 г., который Тургенев провел во Франции, вызвал у него сложные чувства. С одной стороны, он явно рад тому что «религия и свобода восторжествовали», надо полагать, над революцией, но с другой – он не очень ясно представляет себе будущее Франции, точнее, каким это будущее должно быть. Возвращение Бурбонов его явно не радует: «Какое нещастие, какой стыд для целого народа! драться, резаться, убить Короля за свободу, и потом, после жесточайших войн, притти на то же место, с которого пошли за 25 лет».

Не вызывает у него энтузиазма и октроированная Хартия, «ибо подлые сенаторы при составлении оной всего более думали о своих доходах, а о многом совсем не думали. Бог знает, как это сойдет с рук Франции», – писал он братьям из Парижа 19 апреля 1814. Хартия была оружием, которое различные политические партии пытались использовать в своих интересах. В 1815–16 годах это оружие находилось в руках ультрароялистов.

Для Тургенева было очевидно, что в России, где сильно противодействие либеральным намерениям Александра I со стороны «наших ультра», преждевременное принятие конституции пойдет во вред необходимым преобразованиям и в первую очередь будет препятствовать освобождению крестьян. «Прежде, нежели все сие будет приведено в порядок, нельзя думать о конституции, ни о репрезентации народной», – писал он в дневнике 1 января 1816 г.

В России даже в послевоенные годы, когда популярность Александра I была на пике, наверное, немного нашлось бы людей столь же лояльных по отношению к нему, как Н. И. Тургенев. Он так же боготворил царя, как и отечество: «Имя России не должно быть разделяемо с именем Александра». И тем не менее именно в это время он ведет активную работу по созданию тайного общества. Общество это не только не должно было быть антиправительственным, но, напротив, оно должно было способствовать правительству в проведении реформ. В этом Тургенев опирался на опыт немецкого тайного общества Тугендбунда, преследующего цели возрождения и объединения Германии и содействующего правительству в проведении реформ. Тайным Тугендбунд являлся не столько от прусского правительства, сколько от французов, оккупировавших во время наполеоновского господства германские княжества.

От кого же должно быть тайным общество, замышляемое Тургеневым? Под влиянием демократических идей XVIII в. и, в частности, Руссо Тургенев «заметил, что между простыми людьми гораздо более хороших и добрых людей, нежели между людьми, принадлежащими к высшим классам». Эту мысль он пронесет через всю свою жизнь, как и убеждение в том, что «русское дворянство уподобилось племени завоевателей, которое силой навязало себя нации». В этом плане оно вполне сопоставимо с французами, оккупировавшими Германию, и является главным врагом на пути процветания отечества. Против них в первую очередь и должно быть направлено тайное общество, состоящее из людей, которые, подобно Тургеневу, не желают мириться с сохранением крепостного права. Поэтому его конспиративная деятельность вполне уживалась с лояльностью по отношению к царю.

По возвращении в Россию в 1816 г. Тургенев был назначен помощником статс-секретаря Департамента экономии Государственного совета. Это ввело его в круг бюрократической элиты страны. Общаясь с ее представителями, он еще раз убедился, насколько далеки они от «либерального образа мыслей». В их среде либеральный Тургенев прослыл якобинцем. В это время он вместе со своим другом генералом М. Ф. Орловым пытается создать тайное общество, еще не зная, что такое общество под названием Союз Спасения уже существует в России. В 1818 г. они вместе с членами к тому времени распавшегося Союза Спасения организуют новое общество – Союз Благоденствия. С этого момента Тургенев становится одним из главных идеологов декабризма и останется им до своего отъезда за границу в 1824 г. Его истинная роль в тайных обществах до сих пор до конца не выяснена. В существующих источниках слишком много противоречий. Однако, исходя из политического мировоззрения и психологического склада Тургенева, можно полагать, что идея военного переворота в России им если и рассматривалась всерьез, то как крайнее и нежелательное средство. Свою главную цель, как идейный руководитель общества, он всегда видел в пропаганде либеральных и освободительных идей в России.

Однако, в отличие от французских либералов, сдержанно относящихся к идее немедленного освобождения русских крепостных, Тургенев был сторонником самых решительных действий в этом направлении: «Все эти люди, которые таким образом говорят о свободе, не знают, не понимают свободы; они не чувствуют, что свобода так натуральна, так свойственна человеку (si naturelle, si humaine), что нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе. Все равно естьли бы кто сказал о людях между снегов, в вечной ночи живущих: они еще не созрели для того, чтобы греться на солнышке». Просветители XVIII в., не допускавшие саму мысль о праве одних людей владеть другими, казались Тургеневу либеральнее современных ему французских либералов: «Политические писатели того времени <…> либеральнее наших». В другом месте дневника Тургенев писал: «Каждый век имеет особенную печать свою. Прошедший век отличается тем, что все рассуждали и писали о достоинстве человека, о самостоятельности и независимости государств; о свободе граждан относительно их лиц и относительно их собственности. Это был век благородства, в коем царствовали чувствования сердца и понятия разсудка».

Как известно, каждый исторический период порождает свои культурные мифы, и современная Н. И. Тургеневу эпоха в этом смысле не была исключением. Из приведенных дневниковых записей видно, как либеральный миф переносится на эпоху Просвещения и просветители становятся не только предшественниками современных либералов, но и творцами классического либерализма. Как и просветители, Тургенев был убежден, что не просвещение является источником свободы, а, наоборот, свобода ведет к подлинному просвещению: «Свобода, устройство гражданское производит и образованность, и просвещение». Отсюда мысль о возможности немедленного освобождения крепостных. «Время плохой врач в болезни нещастия народного», – писал Тургенев брату Сергею Ивановичу.

Конспиративная деятельность Тургенева в тайном обществе, сколь бы значительной ее ни пытались представить его недоброжелатели и позднейшие историки, в действительности была ничтожной по сравнению с его общественной и научной деятельностью, преследующей те же освободительные идеи. В 1818 и 1819 гг. вышло два издания его книги «Опыт теории налогов». Как установил авторитетнейший знаток Тургенева А. Н. Шебунин, эта книга «представляет собой переработку слушанных им в Геттингене финансовых лекций проф. Сарториуса». Для русского читателя, по большей части далекого от немецкой учености, это обстоятельство значения не имело. Книга Тургенева произвела общественный резонанс, несмотря на то что в ней крайне мало говорилось о России. Речь шла о европейском опыте налогообложения. Значение книги было в том, что Тургенев на ее страницах последовательно проводил идеи экономического либерализма. На примере средневекового хозяйства он доказывал, что крепостное право способствовало упадку земледелия в силу незаинтересованности крепостных в результатах своего труда. И хотя в книге не шла речь специально о России, автор не мог не высказаться по поводу русского крепостничества: «Успехи России при таком духе народа и Правительства, каковой существует в Отечестве нашем, были бы еще совершеннее, если бы общей деятельности, общему стремлению к образованности и к благосостоянию не препятствовало существованию рабства».

Любое принуждение в хозяйственной деятельности снижает ее производительность. При этом налоги должны платить не те, кто непосредственно занимается производством, а те, кто получает доход. Применительно к России это означало, что не крестьяне, а дворяне должны стать податным сословием. Противопоставляя две экономические системы XVIII в. – меркантилистов, видящих основу национального богатства в деньгах, и физиократов, видящих его в земле и получаемом с нее продукте, – Тургенев отдает полное предпочтение последней. Дело не только в том, что истинное благосостояние заключается не в деньгах, а в заменяемых ими предметах непосредственного использования, но и в том, что меркантилизм с его протекционистской политикой по отношению к национальной экономике закрывает перед ней перспективу здоровой конкуренции, а следовательно, искусственно сдерживает ее развитие. «Рассматривая систему меркантилистов, – пишет Тургенев, – невольно привыкаешь ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим». Этому он противопоставляет принцип свободной торговли и невмешательства государства в экономику: «В делах управления, как и в делах таможенных, самое мудрое и верное правило – laissez faire, laissez passer. Но правительства, кажется, испытывают своего рода зуд (да простят мне такого рода выражение): им неймется распределять и упорядочивать, и тем сильнее, чем менее правительство к этому способно».

Вскоре после выхода второго издания «Опыта теории налогов» Тургенев подал Александру I записку «Нечто о крепостном состоянии в России». В ней не содержалось ничего такого, что не соответствовало взглядам самого царя, и даже известно, что на Александра I записка Тургенева произвела самое благоприятное впечатление. В теоретической части записки декабрист развивал идеи об экономической неэффективности крепостного хозяйства. Что касается практической стороны вопроса, то Тургенев, с учетом адресата, высказывался крайне осмотрительно и не требовал немедленного освобождения. Он лишь обращал внимание царя на то обстоятельство, что крестьяне в России никогда законодательно не были прикреплены к личности помещика, а лишь к земле, поэтому все операции по продаже и покупке безземельных крестьян являются незаконными. Для продвижения вперед крестьянской реформы, помимо запрета продавать людей поодиночке и без земли, Тургенев предлагал ввести в крепостных деревнях чиновничий надзор за соблюдением интересов крестьян, подтвердить указ Павла I, запрещающий крестьянам работать на помещика более 3 дней в неделю, уточнить закон о вольных хлебопашцах (20 февраля 1803 г.) и ясно прописать условия, на которых помещики могут освобождать своих крепостных. И наконец, разрешить открыто обсуждать крестьянский вопрос в печати, оставаясь при этом в рамках действующего цензурного устава. «Я стремился обратить внимание царственного читателя, – вспоминал позже Тургенев, – на тьму, окутывающую в России в вопросе о крепостном праве, и на причины этого; показывал, что все те, кто создает и направляет общественное мнение, пишет историю, составляет и исполняет законы, будучи рабовладельцами заинтересованы в том, чтобы этот вопрос обсуждался как можно меньше».

Подав записку императору и узнав о его согласии с высказанными предложениями, Тургенев напрасно ждал от него практических шагов. Причины бездействия царя он склонен был объяснять активным противодействием либеральным идеям со стороны высшей бюрократии. Этому и должно было противостоять тайное общество через сеть своих легальных филиалов: литературных обществ, журнальных редакций и т. д. Однако эти попытки оказались столь же безрезультатными, как и прямые обращения к царю. Тайное общество в этих условиях эволюционировало в сторону военного переворота. Тургеневу этот путь никогда не казался перспективным. Разочаровавшись как в своей общественной деятельности, так и в тайном обществе, он в 1824 г. отправился за границу официально для поправления здоровья, а уже в следующем году восстание на Сенатской площади закрыло перед ним дорогу обратно. Верховный уголовный суд заочно приговорил его к смертной казни.

До 1830 г. Тургенев не терял надежды вернуться на родину и оправдаться перед правительством. С этой целью он написал ряд оправдательных записок, в которых с позиций современной ему европейской правовой мысли, а также при непосредственном участии видного французского юриста О. Ш. Ренуара пытался доказать собственную невиновность. Тургенев доказывал, что суд должен судить поступки, а не намерения, его неучастие в вооруженных восстаниях делает его автоматически невиновным. В одной из оправдательных записок говорилось: «Николай Тургенев приговорен к смертной казни за то, что он был лично знаком с некоторыми обвиняемыми, разговаривал с ними о самых обыкновенных вопросах философии или политических вопросах, мечтал (если хотите) о преобразовании Суда и Народного Образования, но находил осуществление их невозможным и торжественно от них отказался».

Оправдаться важно было не только в глазах Николая I, но и в глазах европейской общественности. К этому примешивался и глубоко личный мотив. В 1829 г. Тургенев попросил руки дочери английского помещика Гариэт Лоуэлл и получил отказ. Отец невесты потребовал от него оправдательного приговора. С этой целью в 1830 г. осужденный декабрист намерен был приехать в Россию и представить суду доказательства своей невиновности. Однако Николай I дал ему понять, что никакого «пересуда» не будет и что, скорее всего, его ждет Сибирь. Он отказался гарантировать Тургеневу безопасность при пересечении границы и лично от себя («как человек, а не как император») велел передать, что не советует ему приезжать в Россию. Таким образом, в одночасье рухнули надежды декабриста и на возвращение, и на семейное счастье. Впрочем, не навсегда. В 1833 г. Тургенев сочетался браком с Кларой Виарис, дочерью ветерана наполеоновских войн, а возможности вернуться на родину пришлось ждать долгих семнадцать лет.

Тяжело переживая судьбу вынужденного эмигранта, Тургенев писал: «Убедившись, что доступ в Россию закрыт для меня навсегда, я постарался оторваться от нее духовно, подобно тому как уже был отторгнут физически. Я старался думать о ней как можно меньше, стереть самое воспоминание о ней; быть может, мне удалось, сумей я забыть о несчастных, томившихся в Сибири, и о рабах, населяющих империю». Последнее обстоятельство оказалось решающим. Забыть Россию для Тургенева означало не только вычеркнуть из памяти родину и все, что с ней связано, но и примириться с тем, что он ненавидел больше всего на свете: рабством и бесправием. Он решил продолжать борьбу и по-прежнему настаивать на собственной невиновности. Но теперь из ответчика он превращается в истца и перед лицом всей Европы предъявляет иск российскому государственному строю. Однако только лишь судить родину, не оставляя никаких надежд на изменение ситуации в ней, для ностальгирующего Тургенева было невозможно. «Впрочем, – писал он, – если я с полным правом мог проклинать официальную Россию, эту варварскую власть, осудившую меня на смерть, то разве я обязан был считать олицетворением родины лишь этот узкий круг причастных к власти? Разве должен был я переносить на всю страну законное отвращение, какое внушали мне некоторые люди, считавшие возможным представлять Россию, только потому, что они управляют ее и говорят от ее имени». Таким образом, к критике режима Тургенев, как и в былые времена своей политической активности, добавляет так называемые pia desideria (благие пожелания), т. е. план реформ, направленных на включение России «в поступательное движение европейской цивилизации».

Все это вместе составило три тома главного литературного труда Тургенева «Россия и русские», вышедшего в 1847 г. на французском языке во Франции, Бельгии и Голландии и на немецком в Германии. Первый том рассказывал о декабристском прошлом Тургенева. Он важен как либеральная версия декабристского движения, происхождение которого Тургенев напрямую связывает с общим либеральным курсом Александра I. Автор не только отказывает декабристам в революционности, но и вообще исключает из их деятельности антиправительственную направленность. Инициатором реформ выступило правительство, члены тайного общества поверили ему и пошли за ним. Когда же Александр I отказался от преобразований, декабристы лишь продолжили начатое им дело: «Нация шла вперед, государь же, наоборот, двигался вспять». Поэтому в действиях тех, кто не принял участия в восстаниях, нет состава преступления не только с точки зрения европейского правосознания, но и с точки зрения российских законов.

Почему же члены тайных обществ были осуждены? Ответ на этот вопрос читатель должен был получить во втором томе «России и русских». Россия – страна рабов. Эту мысль Тургенев последовательно проводит, анализируя положение всех сословий России. Ни одно сословие не может считать себя по-настоящему свободным, т. е. защищенным законодательно и судебно от произвола правительства. У высших сословий – дворянства, духовенства и отчасти купечества – свобода заменена привилегиями, существующими по милости царя. Крестьяне же, составляющие подавляющее большинство населения, мало чем отличаются, несмотря на некоторые различия в их положении (государственные крестьяне, удельные, арендные, крепостные и т. д.), от настоящих рабов. Венцом этой социальной пирамиды является абсолютный монарх, «который нередко оказывается рабом в еще большей степени, чем последний из его подданных». Декабристы пытались разорвать этот порочный круг. Они выступали против рабства во всех его проявлениях, но рабство оказалось сильнее. В ходе следствия над ними варварство, свойственное рабскому состоянию, восторжествовало над всеми нормами морали и права, принятыми в цивилизованном обществе.

Какой выход из этой ситуации видит Тургенев? Поскольку рабами в России являются все от царя до последнего подданного, то нет таких сословий или даже групп людей, чьим бы интересам не отвечали реформы, избавляющие их от рабского положения. Другое дело, что для представителей привилегированных сословий привилегии нередко оказываются важнее свободы и они субъективно настроены против реформ. Но даже среди них немало здравомыслящих людей, руководствующихся не узкокорыстными соображениями, а интересами страны. Такими были декабристы, на таких людей следует и в дальнейшем опираться при проведении реформ.

Начинать реформы необходимо с отмены крепостного права – это самый чудовищный и самый опасный для государства вид рабства. Тургенев снова и снова настойчиво повторяет свою излюбленную мысль о том, что крепостничество не только морально разлагает общество, но и препятствует экономическому развитию страны. При этом крепостная зависимость – тот вид рабства, в котором наименее всего заинтересовано правительство. В историческом экскурсе «Введение рабства в России» Тургенев еще раз подчеркивает, что самое ужасное право крепостников – продавать и покупать людей без земли оптом и в розницу, – никогда законодательно не было оформлено. «Роковой закон» Бориса Годунова (1593), «навсегда прикрепивший крестьян к земле <…>, не установил, однако, то жестокое крепостничество, какое существует в настоящее время. Крестьяне были прикреплены к земле, подобно приписанным к земле (glebae adscripti) в феодальной Европе; но помещик не мог по своей воле отнять их от земли, на которой они жили. Все, что отличает человека, приписанного к земле, от раба – нынешнего русского крестьянина – было установлено позднее». При этом цари, начиная с Петра I, обращали внимание на недопустимость продажи людей без земли, но практика всякий раз оказывалась сильнее.

Тургеневу это дает основание считать, что самодержавное правительство не заинтересовано в сохранении рабства. Ряд законоположений, начиная от указа Александра I о вольных хлебопашцах и вплоть до указа Николая I об обязанных крестьянах от 2 апреля 1842 г., лишь подтверждал его уверенность в этом. Поэтому бывший декабрист по-прежнему убежден, что только правительство в России должно проводить реформы. Процесс реформ Тургеневу всегда представлялся как развертывание во времени хорошо обдуманного широкого плана преобразований. Каждой отдельно взятой реформе свое место и свое время в общей системе преобразовательных проектов: «Ни одна частная мера не должна вводиться, пока не будет обдуман вопрос о том, какое воздействие она окажет на тех, кто будет ее исполнять. Мало того, что реформа хороша сама по себе, она еще должна оказаться кстати, то есть проводить ее надо в нужное время и в нужном месте; иначе мы не только не извлечем из нее всю возможную пользу и уменьшим ее добрые последствия, но задержим и испортим то, что должно ее увенчать».

Все реформы Тургенев делит на гражданские и политические. Первые не только вполне совместимы с абсолютизмом, но и при наличии твердой воли в монархе-преобразователе сама неограниченность его власти может ускорить процесс реформирования. Вторые, затрагивающие саму верховную власть, с абсолютизмом не совместимы, но и в этом случае монарх, осознавший реальную ограниченность номинально неограниченной власти, захочет сделать ее более эффективной и прочной. А этого можно достичь лишь путем законодательного ограничения самодержавия и введения принципа разделения властей при наделении монарха всей полнотой исполнительной власти. Таким образом, реформы в России, по Тургеневу, должны проводиться в два этапа. На первом этапе отменяется крепостное право и проводится ряд реформ сопутствующего характера: судебная, военная, образовательная, административная, касающаяся местного самоуправления, и другие более мелкие реформы. На втором этапе вводится принцип разделения властей и представительное правление.

Вопросом номер один для Тургенева всегда был крестьянский вопрос. «Если у людей есть понятие отечество, – писал он, – если идея соотечественника связана с мыслью о родной земле, то я без колебаний могу сказать, что всегда видел своих соотечественников в крестьянах и особенно в крепостных». В «России и русских» Тургенев анализирует два способа отмены крепостного права применительно к России. Первый – безусловное или личное освобождение. Крестьянин получает свободу плюс то, «чем он обладал, будучи рабом», т. е. «дом, где он живет, домашнюю утварь, лошадей, коров и пр.». Второй способ освобождения Тургенев называет квалифицированным, «и состоит он в том, что вместе со свободой крестьянину даруется в собственность или хотя бы в пользование тот участок земли, который он, будучи рабом, орошал своим потом».

Поскольку «освобождение должно не только разбить цепи рабства, но и привить рабам человеческое достоинство», то Тургенев заявляет себя сторонником квалифицированного освобождения. Однако он отдает себе отчет в дополнительных трудностях, связанных с наделением крестьян землей, и считает, что без проведения ряда сопутствующих реформ такое освобождение будет невозможным, а следовательно, задержит весь эмансипационный процесс. Поэтому он предлагает двигаться постепенно. Сначала крестьяне освобождаются без земли. На практике это сводится «к предоставлению крепостному права свободного передвижения, к разрешению покидать одного господина и отправляться жить на земли другого или же искать занятие для обеспечения своего существования». Затем по мере проведения сопутствующих реформ крестьяне могут наделяться земельными участками и становиться полноценными собственниками. Одним из существенных аргументов в пользу безземельного освобождения крестьян для Тургенева является общинное землепользование. Земля, которая будет передана крестьянам немедленно, поступит не в личную, а в общественную собственность. Это не решит проблемы частного землевладения и не приведет к свободной конкуренции, в которой Тургенев видел непременное условие успешного развития не только сельского хозяйства, но и всей экономики страны.

Второй по важности для Тургенева была судебная реформа. В «России и русских» он предсказал многие черты будущей судебной реформы 1864 г. Это введение независимости судей, гласности судопроизводства и института присяжных. Судебная реформа влечет за собой реформу местной администрации. Крестьянам будет предоставлена возможность участия в мировых судах и местном самоуправлении. Значение последнего все время будет расширяться за счет децентрализации власти. Превращение крестьян в полноправных граждан предполагает предоставление им возможности получить образование, что неизбежно влечет за собой реформу образовательной системы. То же самое касается и армии. Рекрутские наборы должны перестать быть исключительной повинностью и приобрести всесословный характер. При этом в армии, как и везде, отменяются телесные наказания, и срок службы сокращается до восьми лет.

Завершающим этапом реформ должно стать уничтожение абсолютизма. Отмена крепостного права, реформа суда, местного самоуправления и т. д. должны продвинуть Россию по пути к правовому государству и подготовить ее переход к представительному правлению. Поскольку предполагается, что и политические реформы будут проведены действующим правительством, то Россия станет конституционной монархией наподобие Англии. Царь сам дарует стране конституцию, введет принцип разделения властей и установит избирательную систему. Тургенев был сторонником прямого, но не всеобщего избирательного права. Он считал наличие образования и собственности необходимыми условиями для избирателей. Их общее количество он предлагал ограничить миллионом человек. Таким образом, в пятидесятимиллионной России лишь каждый пятидесятый получал право голоса.

Увенчивая здание реформ представительным правлением, Тургенев считал на этом процесс вхождения России в число цивилизованных государств завершенным. В дальнейшем она должна развиваться наряду с передовыми европейскими странами на условиях свободной конкуренции на внутреннем и внешнем рынке. Все попытки контролировать промышленность или социальные отношения со стороны государства он считал недопустимыми и вредными. Принцип laissez faire (не мешайте им) он противопоставлял как стремлению самодержавного правительства вмешиваться во все сферы государственной жизни, так и популярным в тогдашней Европе социалистическим идеям.

Книга Тургенева «Россия и русские» не имела успеха ни за рубежом, где она свободно продавалась, ни в России, куда проникала контрабандой. А. И. Герцен объяснял этот тем, что Тургенев «не знал той России, которая развилась после 1825 года. Образ мыслей г. Тургенева, к несчастью, не позволяет понять положение вещей в России». В этом Герцен был прав и неправ. Действительно, Россия 1840-х гг., с ожесточенными спорами западников и славянофилов, увлечением интеллигенции немецкой философией, поисками путей социалистических преобразований и т. д., никак не отразилась в книге Тургенева. В отличие от Герцена, только что покинувшего навсегда николаевскую Россию, Тургенев был недостаточно информирован о реальном положении дел в империи. Но в то же время Тургенев в чем-то оказался прозорливее Герцена. Если у последнего к тому времени уже не было никаких иллюзий относительно реформаторских намерений Николая I, то Тургенев по доходящим до него слухам и отдельным мероприятиям правительства в области крестьянского вопроса вполне серьезно воспринимал желание царя отменить крепостное право.

Основанием для этого Тургеневу служила вся история крепостного права, подтверждавшая, что русское самодержавие не заинтересовано в его сохранении. Три исключения – указ Бориса Годунова 1597 г., отменивший право крестьянского перехода от одного землевладельца к другому, ряд указов Анны Иоанновны, предписывающих помещикам покупать людей без земли, и распространение крепостного права на Малороссию при Екатерине II – лишь подтверждают, в силу своей случайности, общую тенденцию противостоять закрепощению личности крестьян помещиками. Годунов, по мнению Тургенева, «вскоре умерил и ограничил» собственное постановление и тем самым не закрепостил крестьян, а «подал, так сказать, только повод к закрепощению». Указы Анны Иоанновны по крестьянскому вопросу Тургенев называет «бестолковыми», а ее правительство «кровавым и тупым». Труднее всего Тургеневу объяснить действия Екатерины II, закрепостившей малороссийских крестьян, или Александра I, учредившего военные поселения. Но здесь и здесь Тургенев находит причину в недостатке гласности: «Если бы в России была какая-нибудь гласность при Екатерине II в эпоху закрепощения Малороссии или при Александре I во время учреждения военных поселений, то, судя по возвышенности души и бабки, и внука, нет сомнения, что они с негодованием отвергнули бы и то, и другое и тем спасли бы память свою от справедливых укоризн истории».

Этим случайным действиям русского правительства Тургенев противопоставляет «постоянное стремление умерить зло рабства и защитить рабов», идущее от Петра I. Незаинтересованность русского правительства в сохранении крепостного права Тургенев объясняет исторически. Само это право как институт феодализма возникло в результате завоеваний. Классическим примером для Тургенева служит завоевание норманнами англосаксов в 1066 г., когда вся земля была объявлена собственностью короля, а крестьяне оказались на положении крепостных. Земли король дарил за службу своим вассалам, и таким образом возникла классическая феодальная система. В России же «феодального права никогда не существовало, потому что не было завоевания. Напротив, русский народ сам сверг с себя иго завоевателей-татар и, что особенно непостижимо, покоренные магометане и впоследствии разные чухонцы и латыши – все вошли в ряды людей свободных, между тем как православные русские крестьяне, или, как называли их татары, христиане, соделались жертвой крепостного права!». Существование крепостного права при отсутствии феодализма для Тургенева является историческим парадоксом. Такое право не может, собственно говоря, являться правом, оно всего лишь случайность, обусловлено корыстью помещиков и попустительством правительства.

Интересы помещиков и правительства в этом вопросе не могут совпасть, из чего следует, что правительство рано или поздно должно будет отменить крепостное право. Поэтому аболиционистские намерения Николая I представлялись Тургеневу вполне серьезными и закономерными. Главное препятствие, которое он видел на этом пути, – отсутствие гласности. Поэтому своей книгой «России и русские» он хотел обеспечить гласность если не в России, то за ее пределами. Причем, по мнению В. В. Пугачева, Тургенев ориентировался в первую очередь на английского читателя и «хотел, чтобы все англичане, в том числе и поклонники русского императора, приняли участие в поддержке вновь оживившейся в 1840 г. борьбы за уничтожение крепостничества. Ее возглавил сам император и министры П. Д. Киселев и Л. А. Перовский. Тургенев хотел, чтобы западные читатели посмотрели на это как на продолжение дела декабристов. Ему представлялось важным, чтобы о его товарищах писали не только как о мучениках, но и как о людях, боровшихся за идеи, которые надо осуществить».

В своем желании привлечь внимание европейской общественности к режиму Николая I Тургенев предвосхитил Герцена. Но, несмотря на сближающие их черты – политическую эмиграцию, ненависть к произволу, царящему в России, стремлению к установлению в ней законности и порядка, уничтожению крепостного права и т. д., – они расходились по ряду кардинальных вопросов. Тургенев был чужд любых проявлений социалистической идеи, разделяемой Герценом. В свободной конкуренции, существующей во всех сферах, он видел залог общественного прогресса и основу цивилизации вообще. Но еще в большей степени их разделял вопрос об освободительном движении в России. Герцена на рубеже 1840–1850-х гг. все чаще посещают мысли о русской революции. Он пишет книгу «О развитии революционных идей в России», не лишенную внутренней полемики с «Россией и русскими».

Если для Тургенева правительство и общественное мнение являются естественными союзниками в деле освобождения крестьян, то для Герцена русское правительство – главный тормоз общественного прогресса и главный поработитель русского народа. Их интересы настолько несовместимы, что само правительство в глазах Герцена не является русским: «Русское правительство – не русское, но вообще деспотическое и ретроградное». Отсюда расхождение и в оценке декабризма. Существующее в историографии противопоставление герценовской и тургеневской концепции декабризма как революционной и либеральной не способно вместить в себя все аспекты этой проблемы. Оставляя в стороне споры о происхождении самого слова «декабризм» и его различных трактовках, отметим, что практически все исследователи, пишущие на эту тему, признают, что именно Герцен закрепил за этим словом терминологическое значение. Для него декабрист прежде всего участник восстания 14 декабря 1825 г. Но декабристами Герцен называет не только участников, но и других членов тайных обществ, не принимавших участия в восстании, тем самым подчеркивая, что своей конспиративной деятельностью они так или иначе способствовали подготовке восстания на Сенатской площади. Следовательно, само восстание признается высшей точкой всего движения декабристов.

Тургенев же настаивал на том, «что восстание явилось результатом стихийных действий нескольких лиц, а не было подготовлено обществом». Его непосредственной причиной стало междуцарствие, «когда из-за отказа великого князя Константина возникла неясность, кто займет престол. Таким образом, восстание не было заранее намеченной целью общества, а стало следствием совершенно исключительного события, которое по сути своей, несомненно, могло вызвать у людей, недовольных существующим строем, мысль о восстании».

Таким образом, круг людей, действительно виновных в вооруженном выступлении, ограничивается теми, кто принимал в нем непосредственное участие, но и для них Тургенев находит смягчающие вину обстоятельства. Большинство же членов тайных обществ, особенно те, кто стояли у его истоков, не должны нести никакой ответственности. Они желали того, что и сам Александр I, – уничтожения рабства в России. Анализируя по пунктам «Донесение Следственной комиссии», Тургенев показывает его полную юридическую несостоятельность и прямо заявляет, что «в цивилизованной Европе не бывало подобного уголовного процесса». Можно сомневаться в искренности Тургенева, стремящегося максимально сгладить антиправительственный характер декабристских организаций (сам жанр объяснительных записок не располагает к искренности), но нельзя не согласиться с ним в том, что вина тех членов тайных обществ, которые не участвовали в восстании, юридически доказана не была. Авторы «Донесения Следственной комиссии» совершали чудовищную подмену понятий: разговоры о восстании они подменяли планами восстания. Между тем совершенно очевидно, что план восстания никогда не ограничивается лишь идеологическим обоснованием. Гораздо более важно решение практических вопросов и в первую очередь организационно-финансовых. Но ни одного доказательства ведущейся в этом направлении работы в ходе следствия добыто не было. Таким образом, не было доказано главное: что цель общества состояла в подготовке вооруженного восстания, а значит, не был доказан преступный характер этого общества, и все лица, не участвовавшие в восстании, были незаконного осуждены на смерть и длительные сроки заключения.

Герцена, в отличие от Тургенева, меньше всего интересовал вопрос о юридической стороне процесса декабристов. Он подходил к этой проблеме с нравственными и политическими критериями. Поэтому декабристы в его представлении выглядели как мученики и борцы с самодержавием. Таким образом, злейший враг николаевского режима, Герцен невольно для самого себя следовал его судебной логике, путая намерения и деяния, слова и поступки.

Тургенева не могла устроить герценовская концепция. Она не отвечала его всегдашней убежденности, что единственно возможным путем реформ в России может быть только путь сверху. Сформулировав еще в молодости вышеприведенный принцип о том, что «все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом», он так и остался верен ему. К тому же революционная легенда Герцена, при всем его преклонении перед подвигом декабристов, в глазах европейской общественности, более восприимчивой к вопросам права, чем русской, пусть косвенно, но подтверждала их вину, а значит, и вину Тургенева, меньше всего желавшего иметь репутацию беглого преступника. И наоборот, обоснованием юридической несостоятельности обвинения, выдвинутого против декабристов и против него лично, Тургенев представлял своих товарищей по тайным обществам борцами против рабства и беззакония, преследуемыми на родине по политическим причинам.

Прошло десять лет со дня выхода в свет «России и русских», и страна, как в дни тургеневской молодости, опять вступила на путь либеральных реформ. При этом давление со стороны общественного мнения на власть после поражения в Крымской войне было несравненно сильнее, чем после победы над Наполеоном в 1814 г. В первом случае сама ситуация победы примиряло общество с абсолютизмом. Теперь же поражение было воспринято в первую очередь как поражение самодержавия, и раскол между правительством и обществом наметился с гораздо большей силой. Страну наводнила рукописная литература в основном публицистического характера, откликающаяся на наиболее злободневные вопросы современной жизни. На первый план вышел крестьянский вопрос. 30 марта 1856 г. Александр II, выступая перед московским дворянством, заявил, что если придется отказаться от крепостного права, «то гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». Эти «великодушные, незабвенные, – по словам Тургенева, – изречения императора <…> раздались в России и в Европе. Мысль народная устремилась к великому делу освобождения. Начали об этом говорить, толковать, писать».

В 1858–1859 гг. на страницах «Русского заграничного сборника», а также герценовских изданий Тургенев включился в обсуждение конкретных планов крестьянской реформы. Его взгляды на этот вопрос мало изменились с александровской эпохи. Моральный аспект проблемы рабства для него по-прежнему на первом месте: «Во главе всех моих предположений всегда было: оградить, прежде всего, личность русского крестьянина». Поэтому любое освобождение, как с землей, так и без земли, кажется ему предпочтительнее сохранения status quo. Однако это не мешало Тургеневу составить свой четкий план освобождения крепостных. Над этой проблемой он продолжал думать все время, находясь в изгнании, внимательно изучая европейский опыт отмены крепостничества.

Несмотря на всю обширность познаний Тургенева в этом вопросе, намного превосходившую познания большинства современников, его реформаторские идеи и предложения практически оказались невостребованными. Дело было не только в том, что он, по словам А. Н. Шебунина, «отвык от русской жизни и плохо разбирался в новейших общественных течениях». Вопрос реформ, став достоянием гласности, вместе с тем стал одной из форм политического самоутверждения различных идейных группировок, которые при первых же признаках политической оттепели стали стремительно появляться на свет. Среди этих группировок и идейных течений открытых защитников крепостного права практически не было. Высокопоставленные «плантаторы», боясь потерять свое влияние при дворе, вынуждены были, зная серьезность царских намерений, молчать. Но в их среде зародились проекты безземельного освобождения крестьян в обмен на аристократическую конституцию. Либеральный лагерь в его самых широких проявлениях – от просвещенных бюрократов, отцов реформ, до тверских дворян-прогрессистов – выступал за земельное, хотя и постепенное освобождение крестьян. И наконец, радикально-демократические круги, поклонники Герцена и Чернышевского, пытались дело освобождения подменить воплощением в жизнь социалистических утопий. За жаркими спорами, развернувшимися в печати между этими группировками, собственно крестьянские интересы тонули в политической саморекламе.

Тургенев, со свойственной ему трезвостью суждений и действительно искренним желанием крестьянского освобождения, естественно, не мог, да и не хотел искать себе места в этом политическом раскладе. Считая гласность необходимым спутником реформ в России, Тургенев видел в ней отнюдь не самоцель, а способ оказания общественной поддержки преобразовательным действиям правительства. Когда же вопрос реформ решен и механизм их проведения запущен, то появляется опасность того, что гласность, превратившись в болтовню, станет тормозом реформ. Освобождение крестьян он считал делом двух сторон, непосредственно в этом заинтересованных: крестьян, которым нужна свобода, и царя, который эту свободу может им предоставить. Поэтому, поверив в искренность намерений Александра II, Тургенев сначала считал излишним широкое обсуждение крестьянской реформы в печати и хотел, по его словам, «вместе с крестьянами, в молчании ожидать того, что неминуемо должно воспоследовать». Но развернувшая в печати полемика, способная не столько ускорить, сколько «заболтать» освобождение, заставило его высказываться по этому вопросу. «Но я вижу, – пишет он, – что говорят другие: одни толкуют о постепенности в действии, о мерах приуготовительных; другие требуют выкупа или правительством или крестьянами, иные в предоставлении крестьянам их усадеб и в предназначении им для пользования половины помещичьей земли, находят какие-то сосиалистские начала, le droit au salaire и пр. и пр.; встречаются даже такие доброжелатели бедных русских крестьян, кои заступаются за Годунова, разглагольствуют о законности его избрания». Этим и другим предложениям Тургенев противопоставляет «освобождение единовременное, полное и без потери времени».

В отличие о правительства, для которого вопрос, как освободить крестьян, был важнее самого освобождения (из чего следовало, что если неясно, как освобождать, то, значит, освобождать вообще не надо), для Тургенева сам факт освобождения был важнее конкретных путей проведения крестьянской реформы. Правительство, и Тургенев это знал, никогда не пойдет на безземельное освобождение. Сам же он, по его собственным словам, предпочел бы «видеть в России несколько миллионов пролетариев, бобылей, нежели столько же миллионов крепостных людей». Поэтому он и боялся, что бесконечные разговоры о способах освобождения могут в очередной раз похоронить реформу.

Отмена крепостного права всегда представлялась Тургеневу как результат доброй воли правительства. И чем больше у правительства полномочий, тем проще ему провести крестьянскую реформу. Поэтому он никогда не был решительно настроен против самодержавия как формы правления в России. Этот стереотип, сформировавшийся в сознании Тургенева еще в эпоху Александра I, сохранился у него вплоть до Великих реформ. Поэтому он явно переоценивал личное желание царя заниматься реформами и недооценивал степени влияния на него общественного мнения. Полагая, что правительство «одно только имеет голос в России», Тургенев в своих многочисленных статьях и брошюрах по вопросам реформ обращается прежде всего к нему, как в свое время он обращался к Александру I.

«Внепартийность» Тургенева, с одной стороны, давала ему возможность быть независимым от групповых суждений, но с другой – делала его проекты мало востребованными в России. Кроме того, его обширные статьи с обилием материла по истории отмены крепостного права в западной Европе напоминали скорее научные диссертации, чем практические советы. Наиболее приемлемым для России Тургеневу представлялся прусский путь реформ, осуществленных в начале XIX в. бароном Штейном, «коему Пруссия, после Бога всемогущаго, обязана более, нежели кому-либо, своим перерождением». Опыт Пруссии важен для Тургенева не только потому, что там реформы проводил человек, олицетворяющий в его глазах идеал государственного деятеля, но и потому, что Пруссия накануне реформ находилась примерно в таком же положении, как и Россия. И там, и здесь толчком к преобразованиям послужило крупное военное поражение, подорвавшее государственное могущество. В первом случае – это поражение под Иеной и Ауэрштедом 14 октября 1806 г., когда Наполеон фактически уничтожил прусскую армию. Однако Пруссия, как пишет Тургенев, «завоеванная, разоренная, связанная трактами, надзираемая со всех сторон суровым неприятелем <…> не уныла. Добросовестный король понял смысл народного движения. Он вручил власть человеку, к которому обращалось доверие народа. Барон Штейн с помощью нескольких сподвижников <…> управлял Пруссиею не долее как 9 месяцев, и в короткое время Пруссия переродилась и достойно приготовилась к незабвенным событиям 1813, 14 и 15 годов, к событиям, кои не ограничивались военною славою, но имели последствием и правильное гражданское благоустройство. Таким образом, Пруссия не только не погибла от ужасного испытания; но и сумела извлечь из него самые блистательные и самые существенные блага величия народного и устройства гражданского».

Поражение в Крымской войне также, по мысли Тургенева, дает России уникальный шанс нравственного и гражданского возрождения. Главную заслугу Штейна перед Пруссией Тургенев видит в том, что он подготовил отмену крепостного права, которую сам, будучи отстраненным по требованию Наполеона от власти, не успел провести в жизнь. Это сделали его преемники законом 14 сентября 1811 г. Основные положения этого закона, по которому «земледельцы получили в собственность одни (наследственные Erbbauren) две трети, другие (срочные Laszbauern) половину земли, за пользование коею они были прежде обязаны работами, и продолжали пользоваться остальною частию посредством покупки или вольного найма», Тургенев считал возможным применить в России. Иными словами, речь шла о том, что часть обрабатываемой ими земли крестьяне получают в полную собственность безвозмездно. Но поскольку этого надела недостаточно для прокормления, то недостающую часть крестьяне получают за выкуп либо берут в аренду.

Во всех проектах, связанных с выкупом земельных наделов крестьянами у помещиков, предполагающих временнообязанное состояние, в котором будут пребывать крестьяне до окончательного выкупа, Тургенев не только не видит полного и окончательного освобождения личности крестьянина, но даже в самом наделении крестьянина землей видит определенное лукавство. Поскольку большинство крестьян не в состоянии заплатить даже минимальный выкуп, они остаются фактически на положении крепостных. Обращаясь к авторам подобных проектов, Тургенев восклицает: «Вы хотите освобождения с землей? И так дайте крестьянину клочок земли, самый малый, потому что вообще он не может приобрести его выкупом. Этот клочок будет несколько более там, где земли много, и менее там, где ее мало. Но везде он будет недостаточен для полного продовольствия крестьянина. Эта недостаточность укажет крестьянину на необходимость искать продовольствия в найме земли помещичьей, но в найме вольном, как следует вольному человеку. Равенство, невозможное в самом наделении, найдется в пропорциональности, предписываемой самой силой вещей и обстоятельств, коей никто преодолеть не может».

Основные контуры крестьянской реформы, а также реформ, которые неизбежно должны будут ей сопутствовать, у Тургенева сложился еще во время его работы над «Россией и русскими». По-прежнему считая, что освобождение крестьян соответствует как их интересам, так и интересам помещиков, Тургенев верил в то, что реформа может быть проведена с соблюдением интересов обеих сторон: «Доброжелательство мое к крестьянам, конечно, беспредельно. Но это нимало не мешает мне видеть и уважать выгоды помещиков, ибо я убежден, что благо крестьян не может быть основано на разорении помещиков».

Для этого он предлагает выделить крестьянам треть помещичьих угодий из расчета максимум три десятины на тягло. Понимая, что этого недостаточно, Тургенев сознательно идет на занижение крестьянского надела, чтобы стимулировать крестьян арендовать землю у помещиков и тем самым сохранить общее количество прежней запашки. Никакого выкупа ни за землю, ни тем более за собственную личность крестьяне платить не должны. Государство берет на себя компенсацию помещикам их земельных потерь. Для погашения этого долга Тургенев предлагал использовать заложенные дворянские имения. Благо крестьян Тургенев видит в освобождении, благо помещика – в повышении цен на землю, которое неизбежно произойдет в условиях свободного найма и возросшего спроса: «Стоимость земель по освобождении сильно возвысится. В сем то возвышении ценности их земель помещики найдут неминуемое и справедливое вознаграждение».

Высшим моментом в жизни Тургенева стал Манифест 19 февраля 1861 г. Для него это событие было не менее важно, чем собственная реабилитация в 1857 г. Сбылась цель всей его жизни – правительство само даровало народу свободу. Вся долгая жизнь старого декабриста, его участие в тайных обществах, попытки оправдаться, политическая эмиграция, работа над книгой и проектами – все это озарилось неким высшим смыслом. Неслучайно общественное мнение в Европе воспринимало Тургенева как патриарха в деле крестьянской эмансипации. В 1861 г. в православной церкви русского посольства в Париже на торжественном молебне по случаю реформы 19 февраля присутствовали два декабриста: Тургенев и не любивший его С. Г. Волконский. Когда подошло время приложиться к кресту, то все присутствующие единодушно, включая и Волконского, предложили Тургеневу «прикладываться к кресту первому, как человеку, положившему почин этому святому делу». Присутствующий при этом И. С. Тургенев писал: «Нам редко случалось видеть нечто более умилительное, как Н. Тургенева, предстоявшего с бегущими по щекам слезами в церкви парижского посольства во время молебна за государя, когда пришло известие о появлении манифеста 19 февраля».

Тургенев недолго умилялся дарованной крестьянам свободой. Его далеко не все устраивало в положениях 19 февраля. Он не мог согласиться с неопределенностью установленных «взаимных отношений между помещиками и крестьянами не только в продолжение первых 9 лет, но и впоследствии, до самого выкупа земель крестьянами». По его мнению, такая неопределенность больше отвечала интересам помещиков, чем крестьян, в то время как его собственный проект немедленного полного освобождения был «для крестьян <…> решительно выгоднее».

Таким образом, отношение Тургенева к крестьянской реформе было двойственным. С одной стороны, он видел в ней первый шаг на пути дальнейших всесторонних преобразований России, и в своей новой брошюре «Взгляд на дела России», написанной вскоре после отмены крепостного права, он говорит о продолжении реформ, совместимых с самодержавием. О необходимости и содержании этих реформ Тургенев писал и раньше, теперь он стремится все это соединить в одном месте с учетом уже совершившихся в стране перемен. По-прежнему считая, что «одно правительство в теперешних обстоятельствах может в России действовать с успехом для блага и для пользы всего государства», Тургенев предлагает сосредоточить общее государственное управление в комитете министров, придав его деятельности больше самостоятельности, стройности и согласованности. В местном самоуправлении он предлагает расширить крестьянское представительство на всех уровнях – от волостного до губернского. В судебной сфере вводится принцип независимости и несменяемости судей, а также суд присяжных. В сфере образования Тургенев требует автономии университетов, выборности ректора, уничтожения должности попечителя. Для повышения качества среднего образования он предлагает усилить во всех гимназиях преподавание древних языков и т. д.

С другой стороны, Тургенев видел, что положения 19 февраля не решили окончательно крестьянского вопроса и крепостнические отношения в том или ином виде все еще остаются в деревне. Причину этого он видит в бюрократическом характере реформ. Министры-реформаторы не смогли обеспечить в должной мере интересов ни помещиков, ни крестьян, а главное, они не смогли преодолеть существующей пропасти между ними. Тургенев понимал, что этот основополагающий для России вопрос не может быть решен бюрократическими методами. В брошюре «Чего желать для России», написанной в 1864, а опубликованной в 1868 г., он предлагает созвать Земский собор, для того чтобы народные представители от всей земли сами смогли принять окончательное решение по крестьянскому вопросу. Правда, Тургенев специально оговаривается, что предлагаемый им собор не парламент, так как «политических партий у нас нет». Он даже не претендует на то, чтобы «достигнуть равновесия между властями законодательною и исполнительною, потому что в России власть государя так огромна и основывается, сверх усвоенного ему законом государственным самодержавия, на такой беспредельной вере и преданности освобожденных миллионов и сочувствующих сему освобождению, что сила этой власти никакой иной силою – кроме силы самого государя – умерена и уравновешена быть не может».

Тургенев предлагает для начала ограничить Земский собор совещательными функциями с правом законодательной инициативы. Это позволит со временем, не нарушая естественного хода истории, подготовить страну к конституционному строю. Таким образом, созванный по инициативе царя Земский собор станет последней реформой, совместимой с самодержавием, и первым шагом на пути к правовому государству.

Тургенев прожил долгую жизнь. Рожденный в год Великой французской революции, он дожил до Парижской коммуны. Последние месяцы его жизни было омрачены не только этой «междоусобной войной». Еще большие опасения внушали ему немецкая оккупация Франции и усиление Германии. С юности сохраняя самые лучшие воспоминания об этой стране, Тургенев всегда желал ее объединения. Однако, дожив до этого события, он с присущей ему проницательностью почувствовал, какая страшная угроза исходит от немецкого объединения. «Я всегда, – писал он Д. Н. Свербееву, – видел в объединенной Германии залог мира европейского. Теперь вижу противное. Немцы подражают Наполеону I, которого всегда справедливо проклинали! Такое разочарование для меня истинно горестно».

Умер Тургенев 27 октября 1871 г. на своей даче под Парижем. По воспоминанию Д. Н. Свербеева, «за несколько часов до смерти с жаром он беседовал с доктором о предстоящей реформе во Франции народного просвещения».

В лице Н. И. Тургенева русская общественная мысль тесным образом переплетается с европейской. Воспитанный в Европе и проживший там большую часть своей жизни, но при этом постоянно думающий о России, он пытался совместить европейское правосознание с российскими реалиями. Парадокс Тургенева заключался в том, что, часто опережая свое время, он воспринимался современниками как человек, отставший от своей эпохи. Еще с юности усвоив мысль о том, что в России нельзя ничего изменить, не отменив крепостного права, он вступил в тайное общество, чтобы содействовать уничтожению рабства. Другие декабристы, избрав путь вооруженной борьбы, смотрели на него как на умеренного члена общества, не сумевшего подняться до борьбы с самодержавием. Когда же перед лицом всей Европы он заявил о юридической несостоятельности приговора, вынесенного декабристам, а следовательно, об их невиновности, которая, согласно нормам права, автоматически вытекает из недоказанности вины, сами декабристы восстали против него, увидев в его мыслях стремление принизить их подвиг. В эпоху Великих реформ, когда многие мысли Тургенева были воплощены в жизнь, он опять остался на обочине событий, потому что не принял участие в политической борьбе. Он, несомненно, был либералом, но с русскими либералами у него было мало общего. Их политическую тактику лавирования между правительством и революционным лагерем, шантаж правительства возможной революцией, если оно не пойдет на политические уступки, Тургенев считал для себя неприемлемой. Понимая, что логика политической борьбы почти неизбежно заставляет ее участников выходить за пределы правого поля, он предпочитал в ней не участвовать и, добиваясь от правительства отмены крепостного права, никогда не прибегал к угрозам. Тургенев высоко ценил историческую роль российского самодержавия и до конца своей жизни не считал ее завершенной. Самодержавие в России должно было, по мысли Тургенева, умереть естественной смертью, предварительно исчерпав свои возможности в реформаторской деятельности. Эти идеи не находили отклика ни у защитников режима, ни у борцов с ним.

Закрепившаяся в 1860-е гг. за Тургеневым репутация «старейшего борца за освобождение крестьян» так и осталась его визитной карточкой. Но то, что в уничтожении крепостничества в России он видел первый шаг по пути медленного превращения монархического государства в правовое, так и не было воспринято.