Он не знал, сколько времени оставался в беспамятстве. А когда пришел в себя, первым делом прислушался к своим ощущениям. После побоев и удара о невидимую преграду он ожидал боли. Не открывая глаз, осторожно подтянул руку, потрогал лицо. И ничего не почувствовал, кроме прикосновения собственных пальцев – ни содранной кожи, ни ссадин. Он пошевелился. Боль и теперь нигде не возникла. Никак не напоминали о себе сбитые во время падений колени и локти, и под ложечкой было спокойно, будто никто не всаживал туда ружейного приклада. Он был не просто жив. Он чувствовал себя неплохо, даже не продрог, лежа на мягкой подстилке из хвои и перепревшей листвы.

Рязанцев открыл глаза и сел. Перед ним был каменный столб, который, похоже, и встал на пути во время недавнего бегства. Столб был четырехугольный, обтесанный, у основания обросший зеленовато-бурым мхом. Николай повел взглядом вверх. Каменный столб был одной из основ арки, сложенной из трех гранитных плит. На них кое-где угадывались не то рисунки, не то надписи.

Рязанцев крепко зажмурился, потряс головой, потом огляделся.

Гранитная арка была не единственной. Она с полудюжиной таких же каменных ворот составляла анфиладу, у одного края которой из земли торчал заостренный каменный кол, а у другого глубоко вросла в почву гранитная колыбель, сплошь испещренная вырезанными на ней знаками. Борозды в камне скруглились от времени и непогоды.

Рязанцев поднялся на ноги. Трудно было определить время суток. Потому что среди гигантских, во много обхватов, древесных стволов, подпирающих вознесенные на недосягаемую высоту кроны, царил мягкий сумрак. Почва была сухой – ни следа минувшего ливня. Время года тоже оставалось неизвестным. Во всяком случае обволакивавшее Николая тепло, напоенное незнакомыми лесными запахами, никак не соотносилось с серединой  осени. Оно вместе с отсутствием мошки, скорее, напоминало о поздней весне.

Он обошел вокруг мегалитического сооружения, заглянул в каменную колыбель. Она оказалась до краев заполненной лесной прелью. Те, кто построил анфиладу, похоже, давно забыли дорогу сюда. Рязанцев запустил руку в углубление, затем поднял ее, разжимая пальцы и пропуская между ними труху, которая, осев,   оставила в воздухе пыльное облачко.

Рязанцев не мог определить породы окружавших его лесных гигантов. Ему показалось, что это кедры вперемежку с какими-то лиственными исполинами. Таких он никогда не видывал. Да и много ли он повидал живой природы? А родной город, где прошла почти вся его жизнь, погружал Рязанцева в отчаяние.

Кто-то рылся в помойках, кто-то проносился мимо в дорогих «иномарках», через тонированные стекла которых мир выглядел совершенно иначе. Одни  крутились изо всех сил, выживая, а другие, кому повезло, рубили и рубили  «бабки», не оглядываясь по сторонам, будто обрели бессмертие. И так повсюду в этой стране вечнозеленых помидоров. В которой ты никому не нужен, как и твои книги, которые никто не издаст, потому что они не пишутся. А не пишутся они оттого, что их все равно не продать кующим всё те же проклятые «бабки» издательствам. Из этого заколдованного круга не было выхода. И на ум отчего-то все время приходили взломанные газовые трубы и зажженная свеча рядом с ними. Опухоль в голове – не случайность. Таким, как ты, Рязанцев, нет места в той жизни. Павлов всё понял гораздо раньше и сделал свой выбор…

О, Боже! Володя!!

У Рязанцева в памяти всплыла ужасная сцена, и он покрылся холодным потом. Но теперь уже ничего не исправить. Предупреждал же Павлова участковый, что не спасет казенная фуражка! Как в воду глядел.

Николай повернулся и медленно побрел между гигантских деревьев в неведомую чащу.

Под ногами не было даже малой тропки, и он не знал, куда направляется. Сумрак, тепло и неподвижность, окружавшие его, навевали покой. В голове возникали и тут же таяли редкие, ленивые мысли. Может, это и вправду какой-то забытый участок леса, чудом укрывшийся от людских глаз? Впрочем, Рязанцев даже не пытался поверить в это. 

Колонны стволов расступились, и он увидел впереди небольшую поляну. У ее противоположного края чернело что-то угловатое, похожее на тушу мертвого носорога, уткнувшего морду в землю. Сделав еще несколько шагов, Николай вгляделся. Это был никакой не носорог. Среди высокой травы, краснея пятнами ржавчины, застыл вросший в грунт остов лесовоза.

Того самого, который когда-то пропал на проклятом зимнике?

Рязанцев, задрав голову, взглянул на клочок белесого неба, полоскавшийся над далекими верхушками деревьев, которые раскачивал ветер. Небо было пустым, прозрачным, но совершенно не таким, как над озером, сопками и поселком. Николай не мог объяснить, в чем тут дело. Он просто чувствовал, что это небо – другое, а  реликтовый лес раскинулся на многие десятки или сотни километров вокруг. Или даже тысячи километров.

– Вот тебе и твой Аваллон, – сказал Рязанцев вслух. – И что ты будешь с ним делать?

Только тут он сообразил, что голова у него больше не болит.