Когда рокот двигателя приблизился настолько, что сквозь него стало слышно  человеческие голоса, Рязанцев двинулся крадучись, пытаясь не потревожить ни одной ветки. Обыденные звуки, долетавшие до его слуха, разрушали здешнюю тишину, расплывались в прозрачном воздухе, как капля чернил в стакане родниковой воды. Вскоре Николай оказался у края еще одного лесного прогала. Он присел на корточки, раздвинул перед собой густую осоку.

Трехосный «Урал» возвышался над зарослями, обступившими его со всех сторон, словно мамонт. Вокруг бродили люди. Рязанцев пригляделся. Да, конечно: бандит Гена с двумя подручными, директор в камуфляже. На подножке грузовика торчал водитель.

Тот, что стрелял в Павлова, заглушил бензопилу, задирая голову, отступил от необъятного ствола и выругался.

– Хрен такую дровину повалишь!

– Надо с умом, – объяснил директор. – Сперва круговой обпил, потом сбоку второй – клином…

– Вот работяг своих и заставишь. Я тебе не сучкоруб! Может, поедем уже?

– Дак куда поедем? – подал голос водила. – Где дорога?

– А ты пошевели батонами, глянь!

– Глядел уже. Вообще не пойму, как сюда зарулили.

– Надо было смотреть, куда прешь, – вмешался Гена.

– Дак я и смотрел! Никуда не сворачивал. Куда с той колеи свернешь?! Темно, гроза, дождина лупит. Потом чуть в дерево не врубился. Вы-то сами…

– Ты не звезди, а вали дорогу искать, – посоветовал Гена.

– Ладно вам собачиться, – прикрикнул директор. – Раз смогли заехать, сможем и выехать. Не по воздуху же прилетели! Гляньте, какой лес! Здесь же на миллионы! Не зря местные помалкивали.

– Тут заповедник, наверно, какой-то, – вставил третий братан. – Кто рубить позволит?

– Никаких заповедников тут не значится, – отмахнулся директор. – А с лесхозом договоримся, если кто другой уже не застолбил. – И покосился на Гену. – Вы как маленькие. На дороге жмур остался, твой  лэндкрузер и двое мужиков бестолковых. Вот это проблема! По дороге, между прочим, народ ездит, глаза имеет.

– Мужики – твои! – огрызнулся Гена. – Если жмура не приберут, я их самих зарою.

– И журналист где-то загасился. Соображаешь – если он слиняет?!

– С писакой херня, – согласился Гена. – Может, он врал, что из газеты?

– Не похоже. Морда подходящая, и говорил уверенно.

– Пока звездюлей не схлопотал, – ухмыльнулся Гена.

– Хорошо бы следы посмотреть, – сказал директор.

– Я те чо, ищейка?! Вот как он мог, – Гена ткнул пальцем в шофера, – через эти бурьяны пропереть и даже не примять?!

– Может, они под дождем распрямились? – предположил водила.

– Распрямились они! А тебя за это нагнуть надо, чтоб рулил по уму!

– Хорош! – опять прикрикнул директор. – Пора делом заниматься.  Осмотримся, чтоб хоть примерно деляну очертить. Заодно бегуна этого поищем. Это, Гена, между прочим, твоя проблема. Вы всю эту хрень замутили. Так что сами и порешайте, в мои обязанности не входит… Дорога никуда не денется, найдется. К вечеру надо со всем разобраться и назад. Тут техники потребуется, людей!..

Рязанцев, наблюдая и прислушиваясь, чувствовал под ложечкой противный холодок. Сейчас они разбредутся, оглядятся и, не исключено, наткнутся на его следы. Непременно наткнутся. И тогда… У них вариантов не много… А потом они выберутся.  Эти – обязательно выберутся. Чтобы  снова вернуться с техникой и батраками. Как? А как они просочились всюду, куда и помыслить было нельзя?! Сами не сумеют – им помогут. Те, у кого больше возможностей, кто над ними. Эта порча не знает преград. Это для тебя, Рязанцев, здесь Аваллон. А для них – деляна, бревна, миллионы!.. А когда речь идет о миллионах, никакие жмуры не помеха. Со жмурами и прочей ерундой они быстро порешают. Они здесь такое устроят! И никакой сдвиг их не остановит. Они давно все в жизни так сдвинули, что уже не поймешь, где какая фаза.

Рязанцев понимал, что жизнь «сдвинули» отнюдь не эти – мелочь пузатая! Но именно с этих начнется разрушение обретенного им Аваллона. Журналистский опыт давно убедил его, что за всякой мелкой сволочью непременно маячат другие фигуры, хозяева городов, воздвигшие над вселенской помойкой златоглавые святилища искуса и смущения. Можно попробовать убежать, спрятаться. Можно понадеяться, что егерь – он ведь где-то тут, рядом – не станет бесстрастно взирать на происходящее.

Но кто он такой, этот егерь, страж Аваллона или тот, кто привык обвиваться вокруг стволов и искушать легковерных? Если  здесь начало начал, Аваллон не зря пробудил в тебе, Рязанцев, именно такую силу. Ты теперь знаешь, для чего брел к нему сквозь мерзость дней, для чего был предназначен. Он избрал тебя, потому, что слово  вечно будет определять жизнь народа, сказавшего про Поэта-Демиурга устами нового Иоана Предтечи: это наше всё! И если гам шабаша на время заглушил Слово, то лишь для того, чтобы явился некто, способный вернуть истинный порядок вещей. И кем ему еще быть, как не слагающим словеса в Слово истины?!

Но кто ты такой, чтобы вообразить себя мессией – здесь, на глухих задворках бывшей империи?!

А кем был две тысячи лет назад безвестный иудейский плотник из Назарета? Истина открылось ему на задворках другой обреченной империи, в полудикой, бесплодной, но не до конца оскверненной нечистью пустыне. Непорочное зачатие и жертву во искупление придумали позже святоши, чтобы как-то объяснить случившееся и оправдать свое существование. Плотника с его Словом просто  одолела злая сила. И лишь другая сила способна ей противостоять. В этом суть того, что произошло с тобой. Что же ты прячешься в кустах, как заяц, пугливо разглядывая мелких бесов?!

Рязанцев выпрямился и, больше не таясь, шагнул из зарослей.