…Старый «Москвич» перевалил через шаткий деревянный мосток над болотистым ручьем, при этом одно колесо едва не угодило в дыру на месте оторванной доски.

По дороге Логинов рассказал Репину про шамана.

По фамилии его в поселке никогда не называли, отчества никто не помнил. Вместо того и другого укоренилось одно только имя — Отолон, И хоть имелись у него в округе тезки, такой уж он был человек, что не требовалось уточнять, о ком идет речь.

Живший здесь испокон веков, Отолонов род славился ведунами, знатоками целебных трав, колдовских заклинаний и древних полузабытых обрядов. Отец Отолона тоже был шаманом. Однако перед самой войной его упекли за «антисоветскую деятельность».

Юный отпрыск отцовское ремесло успел освоить сполна. После ареста родителя-мракобеса он исчез из здешних мест и объявился снова только в конце пятидесятых, когда «потеплело». В каких краях обретался, чем и как промышлял на жизнь, никому осталось неведомым. Несловоохотливый был человек и не такой, чтоб его запросто расспрашивать.

Оказался Отолон похитрей родителя, на глаза не лез, жил, чтоб макушку из травы не видать. Ходили слухи, что, когда случалась надобность, камлал без лишнего шума в старой юрте, все еще торчавшей на месте бывшего стойбища.

— Но на всякую хитрую задницу есть прибор с винтом. — Логинов переключился на первую скорость, преодолевая заболоченный участок дороги.

С упомянутым прибором к Отолону примеривались давно и настойчиво. Хоть, вроде, и не лез он ни в чьи дела, но самим существованием своим создавал властям душевный дискомфорт.

— Стал он, как авторитет в общаке, — усмехнулся начальник розыска. — Сам никуда не встревал, но без него ничего не решалось.

Что тут удивительного? Как ни пригибался, а был он сметливее своих собратьев — и когда руками требовалось работать, и когда мозгами шевелить. Так и повелось.

Скажет Отолон, мол, рано на путину выходить, бригадир хоть лбом об лиственницу стучи, никто и не выйдет. Однако, мала-мала, хоть какие отговорки найдут. И во всем так.

Начальство зубами поскрипывало, и, дай Отолон повод, за милую душу схарчило бы его. Но повода он не давал, да и времена пошли другие, терпеливые. Из начальства, кто поумней, даже дружбу с Отолоном водил, смекнувши, что аборигенами сподручней управлять, если иногда к «пахану» ихнему прислушиваться.

Короче, как в колонии, где администрация с «вором зоны» старается общий язык найти.

Очень долго так продолжалось.

Но приключился один случай. Тогдашний предисполкома, абориген, здорово расхворался и угодил в больницу. Сделали ему операцию, а через неделю скончался бедолага. Дело, конечно, обычное, но родственники подняли бучу. Среди них не одни рыболовы оказались. Разнеслись слухи, что местный хирург, поднятый среди ночи, то ли пьяный ножом орудовал, то ли по дурости что-то не то отрезал.

До области дошло, прокурору пришлось вмешаться. Хирург, не будь дураком, дознался, что покойный — а он и прежде болел — обращался втихую к шаману, просил пособить. Отолон отнекивался, говорил, в город больного везти надо, но травы какие-то дал. Никто еще от тех трав не загибался, но какая разница!

Патологоанатом хирургу мужик свой, вместе спирт дули. Накатал бумагу, чтоб дружка отмазать.

Прокурор понимал: если дело против хирурга возбудить, получится один мыльный пузырь. В первый раз, что ли, залечили?! А тут шаман под руку подвернулся. Ага!

Иди сюда, моя маленькая! Забегали — что за травы, кто право дал врачеванием заниматься? Взялись за потомственного мракобеса. Но из трав статья тоже не шибко шьется. Давай у него обыск делать. Нашли неучтенные шкурки. У кого их здесь нет, но все равно, это уже ближе к телу. Кроме шкурок, правда, ничего не накопали, но уж на шкурках тех отоспались. В общем, раскрутили Отолона на всю катушку, и отбухал он срок целиком и полностью без всякого скощения. Вернулся, когда уже и за настоящую уголовщину сажать перестали. Не узнали его. И не в возрасте даже дело. Просто изломало человека.

Теперь совсем бирюком живет, замкнулся, попивать стал. Начнешь говорить с ним, дурачка из себя корчит. Аборигены, правда, его не забыли — шаман всегда шаманом остается. Иногда приходят пошушукаться. И теперь из-за медвежьих дел к старику потянулись.

Но, по правде говоря, давно кончился Отолон. Сейчас все время дома сидит. Вроде, назначили ему какую-то пенсию, в тайге грибы, ягоды, папоротник собирает…

Грунтовка вильнула в просвет между тальниками и вывела к неширокой речке. В гладкой свинцовой воде, будто застывшей в пригоршне низких берегов, отражались разлапистые лиственницы, росшие на противоположной стороне. Сразу за редко стоящими деревьями хмуро темнел сплошной лес, а дальше из его чащи дыбилась к небу округлая, зеленовато-бурая сопка.

Тесня дорогу к самому откосу берега, вытянулись неровным строем разномастные, опутанные по верху «колючкой» заборы, подпертые поленницами дров. Из-за валких изгородей таращились бельмами затянутых полиэтиленовой пленкой окон кривобокие домишки, На просевших крышах вяло похлопывали под порывами ветра куски рваного рубероида, словно какой-то злодей начал было снимать с них скальпы, да бросил.

Во дворах кое-где болтались развешанные на столбах сети.

Лохматые собаки, дремавшие перед калитками, подняли головы на звук мотора.

Логинов вдруг резко затормозил.

— Гляди, представление!

Николай открыл дверцу, полез из машины.

Впереди, посреди улицы, дрались между собой около дюжины аборигенов. Сергей разглядел среди сражающихся нескольких зрелых мужчин, двое казались почти подростками. Худой, тщедушный старик упорно стремился в гущу свалки, получал тумака, откатывался назад, семеня нетвердыми ногами, но снова бросался в битву.

Сбоку подпрыгивала кривоногая, одетая в драный байковый халат баба, то и дело норовившая вцепиться в волосы любому, до кого удастся дотянуться. Баба и старик, похоже, вели каждый свою собственную войну, ни на чьей стороне не выступая.

Баталия происходила почти в полной тишине, если не считать коренастого молодца, который, повалив своего противника на землю и тыча его мордой в грязь, приговаривал монотонно: нахомляд, падла, нахомляд!..

Внезапно старику прилетела увесистая плюха, и он, потеряв равновесие, пробороздил спиной ближайшую лужу. На ее берега выплеснулись две крутые грязные волны. Неистовый старец, однако, тут же вскочил, оглядевшись по сторонам, проворно кинулся к поленнице и извлек из ее недр здоровенный черный колун.

Логинов, невозмутимо наблюдавший за развитием боевых действий, решил, видимо, что настала пора вмешаться. Он шагнул вперед, перехватил старика с колуном, ловко изловив его за тощее запястье, без усилия вырвал из сморщенных рук топор.

— А ну, прекратить! — зычно скомандовал начальник угрозыска.

Но призыв этот действия не возымел, и побоище продолжалось. Старик, сдерживаемый за шиворот твердой рукой Логинова, изо всех сил выдирался и норовил заехать миротворцу сухим кулачком по физиономии. Николай, не обращая внимания на трепыхание злобного дедка, рявкнул свой приказ по второму разу. Но с тем же результатом.

Начальник розыска в таких случаях, как выяснилось, рассусоливать не привык. Он сунул руку под полу распахнутого кожана и выдернул «Макаров». Отпустив старика, передернул затвор, направил дуло пистолета вверх.

Два выстрела раскатисто шарахнули над речной гладью, и хлесткое эхо отозвалось на них со стороны леса. Старик присел, ошеломленный грохотом. Бойцы разом остановились, озираясь по сторонам и пытаясь уразуметь, кто же это так шумно и нахально вторгся в естественное течение их жизни.

— Что, мужики, бражки нажрались и Кешкину бабку поделить не можете? — осведомился начальник розыска, пряча пистолет. — И ты, дед, туда же! Песок ведь уже из задницы сыплется, а ты за топор!

— Цё ты, Коля, сумис, нахомляд? — сказал коренастый, вставая с поверженного врага и вытирая кровь с разбитых губ. — Не пили браску. Цё стреляес?

— Щас проверю. — Николай повернулся к ближайшей калитке.

— Нету браски, нету! — заголосила старуха.

Драчуны обступили Логинова тесной кучкой, что-то доказывали ему, горланя хором и размахивая руками. Перекричать эту буйную артель, казалось, невозможно. Сергей собрался прийти на помощь.

Но тут зычный голос Логинова возвысился над общим гамом:

— Ну-ка тихо, едри вашу!.. Быстро по домам. Увижу, опять сцепитесь, всем кагалом в кондейку посажу! Ясно? Тебе, Василий, ясно? А тебе, Федька?

Убедившись, что милиционер раздумал отправляться на поиски запретного напитка, народ, мирно переговариваясь, рассосался за кривые заборы.

Николай направился к машине, поманив за собой Сергея.

— Лихо ты ликвидировал очаг напряженности, — усмехнулся Репин, усаживаясь на свое место. — Наказывать никого не собираешься?

Логинов пожал плечами и тронул машину с места.

— Оттого они бражку варят и пьют до освинения, что вы на это дело поплевываете, — продолжал Сергей, не дождавшись ответа. — Вот не появись мы, этот старпер точно бы кого-нибудь по мозгам тяпнул. Не в обиду, Коля, но знаешь, как в управлении вас, называют? Милиция в домашних тапочках!

Николай скривился.

— Наказать, конечно, можно. Но я вот тебе расскажу… Восьмого марта мотались мы с ребятами по району, порядок проверяли. Приезжаем в село. На дороге снег еще лежит, пусто кругом, тишина, будто вымерли все. Смотрим, идет по улице ребенок лет шести, не больше. Не поймешь, мальчик или девочка. В одной рубашке со взрослого плеча. Без штанов и босиком по снегу. Мать честная! Мы к нему, тащим в кабину, шофер бушлат скидывает — кутать. Глядь, а чадо-то пьяное в драбадан, только носом пузыри пускает. Ты чье, спрашиваем. Ничего не понимает, царапается.

Поехали по селу, В сельсовет, к фельдшеру, туда, сюда. Потом в дома стали заходить. Везде люди есть. Но веришь ли, хоть бы один при памяти! Все пьяные до посинения, и мужики, и бабы, и старые, и малые. Сельский голова, абориген, ужратый под столом лежит. Фельдшер русский, но тоже не мурмычет. Председателя артели нашли. Тот вообще деятель. У себя в сенях на мешках с комбикормом какую-то девку разложил. Она облеванная вся, но это ему без разницы. Наш водила увидал, плюнул и пинка ему сапогом по голой заднице.

Пошли мы к машине. Вылетает этот гребень петушиный, штаны уже надел, и на нас.

Ребята ему салазки закрутили, затолкали в машину. Глядь, откуда ни возьмись, фигуры какие-то полезли. Давай за колья браться, дура одна поленом по «уазику» свистанула, чуть стекла не повылетали. Смотрим — с вилами уже прут. Встали на дороге — не уедешь. Кино про зомби смотрел? Очень похоже. Сами еле ноги переставляют, а лезут и лезут. Что, стрелять их, давить? Плюнули мы, выкинули из машины козла этого свербливого, пальнули в воздух пару раз, чтоб отогнать, по газам и свалили. Дите в Октябрьске в больницу сдали. А что толку? Месяц там болталось, родители за ним не ехали, пока их силком не притащили.

Отчего до безобразия такого дошло — чего опять толочь? Только дубинками резиновыми да наказаниями ничего не исправишь, это я точно знаю.

— Жалеешь их? — полуутвердительно произнес Сергей. — А если жалеешь, скажи, что делать надо?

Логинов помолчал, потом буркнул неохотно:

— Откуда я знаю, я Пушкин, что ли? Только мне иногда кажется, поздно уже что-нибудь делать. Если даже и проймет тех, от кого что-то зависит, то пока раскачаются, тут один кундига по тайге останется бродить.

Николай сам удивился, чего ради вдруг соскочил у него с языка этот «кундига».

В самом конце прибрежной улицы, там, где она глохла в высоком травяном сухостое, автомобиль затормозил. Николай полез в «бардачок», выудил оттуда бутылку водки, подмигнул Сергею.

— Тяжело нынче стало с дедом Ото разговаривать. Прихватим для смазочки.

Через калитку, болтавшуюся на одной петле, они вошли в заваленный мусором дворик и направились к приземистой халупе, обшитой кусками фанеры и рубероида — не то времянке, не то летней кухне. Николай стукнул кулаком по косматой от ветхости рогоже, которой была обшита дверь, и, не дождавшись ответа, дернул за болтавшуюся клямку для навесного замка. Ручка на двери отсутствовала.

В нос шибанул тяжелый дух то ли вяленой рыбы, то ли вековечной запущенности. Пол в единственной комнатушке, из которой внутри состояло это жилье, дыбился шатром и казался земляным. Только прямые продольные трещины свидетельствовали о том, что под могучими пластами грязи прячутся доски. На облупленных стенах кое-где под слоем копоти угадывались желтые остатки побелки. У глухой, без окон, стены притулилась холодная даже на взгляд печурка с обвалившимися углами. К передней стене комнаты прислонился самодельный топчан, заваленный живописной грудой тряпья. Сквозь мутное оконце в «хоромы» проникал тусклый свет сумерек. Интерьер довершали пара расшатанных табуреток и стол с грудой рыбьих костей и трехлитровой банкой посередине. В банке, на дне, еще оставалась белесая бражная жижа.

Сергей поморщился от зловония.

Груда тряпья на топчане шевельнулась, и из ее недр восстал с кряхтением низенький, тощий абориген. Был он стар, голова отсвечивала смуглой лысиной, обрамленной жирными, давно не стриженными седыми патлами. Круглое, лишенное растительности лицо лоснилось, щелочки глаз на нем были едва заметны. Из-под неопределенного цвета майки выглядывала замысловатая татуировка явно не ритуального, а тюремного происхождения. Синие спортивные штаны сползли к причинному месту и едва удерживались на мосластых бедрах. Абориген подслеповато уставился на пришельцев.

— Здорово, дед Ото, — приветствовал его Логинов. — Как жизнь?

— Здорово, Коля, здорово, — забормотал скороговоркой хозяин. — Цё зизнь? Хоросая зизнь. Тихо сизу, никого не трогаю. Цё милиция присла? Цё надо, однако?

— Ладно, деда, не прикидывайся, по-человечески давай разговаривать. А то завел… — одернул его Логинов. — Опять у тебя брага. Дождешься, составлю протокол. Где пойло берешь?

— Сам ставил, — с готовностью откликнулся старик. — Сам делаю, сам пью, вреда никому нет. Зацем протокол?

Но не больно-то, чувствовалось, устрашился он Николаевой угрозы.

— Ладно, старый, бражку потом поищем. Дело у нас к тебе. — Николай присел на расшатанный табурет. — Это сотрудник наш. Ты его не знаешь, он из области. Но ты его не стесняйся, свой человек, я ручаюсь. Ты ж, дед, меня знаешь. Я плохого тебе никогда не делал, зря человека не приведу. Так что, поговорим, что ли?

— Цё говорить? Давай говорить. Голова токо сыбко болит. — Отолон выразительно схватился пятерней за чумазую лысину.

Логинов не спеша достал из-под куртки бутылку, откупорил, выбрал на столе наименее загаженный стакан и налил в него граммов пятьдесят. Старик довольно равнодушно взял посудину, повертел в тонких коричневых пальцах, медленно выпил.

Не похоже было на то, чтоб уж очень ему досаждала голова. Логинов кивнул Сергею, присаживайся, дескать, по-быстрому не получится.

Хозяин пососал обломок рыбьего хребта и опустился на корточки возле стены.

Зековская привычка, отметил про себя Сергей.

— Ну, дед, полегчало? — осведомился Николай, выждав с минуту. — Мы к тебе вот с каким вопросом…

Сергей шепнул Логинову:

— Дай, я с ним сам потолкую, один на один. Я тебя потом позову.

Логинов удивленно глянул на него — что опять за причуды? Но, пожав плечами, встал.

— Ты, вот что, дед. Я к соседям загляну, а ты с товарищем моим побеседуй. Он тебе вопросы задаст, так ты уж, будь добр, разъясни, что его интересует.

Напоследок, кивнув на початую бутылку, буркнул полушепотом, чтоб не услыхал старик:

— Закончишь, сколько не допьет — забери. Плохо ему может сделаться.

Оставшись с гостем наедине, старик поднял голову, будто любопытствуя, что потребовалось от него чужаку? Раскосые щелочки его глаз приоткрылись, и Сергей рассмотрел, что глаза у старца темные, настороженные и абсолютно трезвые.

Угадывалось в них потаенное движение, словно сторожкие зверушки укрылись в укромных норках и лишь на мгновения высовывали наружу острые мордочки, но, не дав разглядеть себя, прятались вновь.

— О чем говорить будем, однако, начальник? — спросил хозяин, и слова его прозвучали правильно, безо всяких пришепетываний и хмельных интонаций.

Сергей обдумывал еще по дороге, с какой бы стороны подойти к шаману. Ведь не про воровство какое-нибудь собирался расспрашивать. Но ничего особенного не придумал. И Сергей начал без затей. Опять ему казалось, что ведет его кривая и обязательно куда-нибудь выведет.

— События тут у вас разные происходят, — сказал он.

— Про что говоришь? Не пойму.

— Ты что, дед, на улицу не выходишь? Весь поселок гудит… Про медведя говорю, который на людей нападает. К тебе же охотники приходили.

— Про медведя? — деловито переспросил Отолон. — Про медведя слыхал. Плохой зверь, порченый. Стрелять надо.

— Порченый — это что значит?

— Больной или раненый. Да мало ли, что со зверем может случиться.

— Что еще, например?

— Откуда могу знать? Разное бывает.

Темнил старый, не хотел по делу говорить. Да и с чего бы ему вдруг разоткровенничаться с полуслова?

— Но осенью-то все равно ему еды в тайге должно хватать. Чего же он в поселок прется? А, дед?

Старик промолчал, нашел на столе измятую пачку папирос, чиркнул спичкой. Это Сергея даже как-то разочаровало. Должен был шаман, по его представлениям, курить трубку. Но какие уж тут трубки!

— Скажи, дедушка, — продолжал он, — почему охотники так зверя этого испугались?

Что в нем такого особенного?

Абориген с любопытством глянул на гостя.

— Трусливые, наверно, однако. Совсем мало хороших охотников осталось.

— Куда ж они подевались? Тут другого и занятия нет, чтоб охотиться разучиться.

Отолон усиленно раскуривал «беломорину».

— А что за слухи ходят про оборотня? Про кундигу, или как там его? В поселке толкуют — ваши-то злого духа испугались. Или брехня?

Старик снова коротко взглянул на Сергея, словно легонько уколол исподтишка иголкой.

— Какой кундига? Какой злой дух? Не знаю ничего. Может, кто по пьянке болтает?

Глупости, однако.

Но так как-то сказал, словно карту на стол бросил: крой, дескать, своей, если масть имеется. Сергей свой расклад долго мусолить не стал, спросил напрямик:

— Значит, и ты в кундигу не веришь?

— А ты? — вдруг вопросом на вопрос ответил старик.

Сергей, не ожидавший такого оборота, минуту озадаченно молчал. Как же он пронюхал, стервец? Или ничего не пронюхал, а просто городит, что попало? Надо с ним повнимательней. Наконец, сказал осторожно:

— Мне-то с чего в ваши сказки верить? Какое мне до них дело?

— Раз спрашиваешь, значит, есть дело. Или неправильно говорю?

— Может, и правильно. Иначе бы не пришел. Что тебе охотники про зверя рассказывали?

— Охотники много чего рассказывают. Не все слушать надо.

— Скажи, почему зверь на двух лапах бегает, а не на четырех?

— Откуда могу знать? Наверно, повредил передние.

— А если б кундига взаправду существовал, он бы как ходил? По-звериному или по-человечьи?

— Кто тебе про кундигу сказал? Зачем кундига? Медведь, однако.

— Ты, дед, не крути. Беда в стойбище пришла, разве не понял?

Отолон запыхтел погасшей папиросой, потянулся за спичками.

— Где ты стойбище увидел? Беда, она давно пришла. Так и осталась.

— Люди гибнут. Я помочь хочу.

— Человек сам себе сперва помочь должен. Чем ты поможешь?

— А если я знаю то, чего не знают другие? Ни ваши охотники, ни милиция, никто.

Отолон долго раскуривал папиросный «бычок», исподлобья изучая гостя. Сказал наконец.

— Хочешь про кундигу услышать?

— Затем и пришел.

— Ты про него все давно узнал. Больше других, однако. А главного не понял.

— Это чего же?

— Бывает, идет охотник по медвежьему следу, долго идет, догнать не может. А потом на свой след выходит и видит, что медведь его по кругу водит, давно за спиной уже и сам по следу охотника идет. Плохо, однако. Ты зверя выслеживаешь, а он тебя.

Сергей почувствовал, как у него что-то вздрогнуло внутри. Он взял бутылку, плеснул в стакан.

— Пей, дедушка.

Но абориген не торопился. Тогда Сергей, не особо и брезгуя, пододвинул к себе эмалированную почерневшую изнутри кружку, набулькал в нее водки, опрокинул в рот. Старик молча и неподвижно наблюдал за ним, только шевелились морщинки у глаз, будто, поводили усиками прятавшиеся там зверьки. В груди Сергея распространились согревающие волны.

— Давай, дед, за компанию. Разговор лучше пойдет.

Но Отолон медлил, пыхтел папиросой, думал что-то свое, неведомое. Сергею показалось на миг, что старик копается у него в мыслях своими костлявыми пальцами.

— Значит, увидел ты кундигу? — подал, наконец, голос шаман.

— Ну, считай, как ты говорил: я на свой след вышел и понял, что он у меня за спиной. — Сергей достал из пачки сигарету.

— Может, плохо ты следы смотрел? Может, нет никого за спиной? По-другому смотреть надо.

— Нам бы, дедушка, без загадок потолковать. А ты только мутные слова говоришь.

Ни черта не понять.

— За слова отвечать приходится, — старик глубоко затянулся, закашлялся, мокротно сплюнул. — Раньше тоже приходили, расспрашивали про то, про другое. Умные люди, важные, однако, вроде тебя. Потом срок дали.

И снова выглянули на миг из темных норок остроморденькие зверушки, словно присматриваясь, прикидывая, что с этим настырным делать?

— Брось, дед, — махнул рукой Сергей. — Я не за этим пришел. Да и время сейчас другое, не бойся, кто тебя тронет?

— Время, оно всегда одинаковое — люди в нем разные. Но все равно похожи, приходят, спрашивают. Ты вот тоже пришел. Потому что кундигу увидел. Некоторые видят — шибко пугаются.

Сергей нетерпеливо перебил полусонную речь старика:

— Скажи, что он такое? Животное, человек, или… кто?

— Не зверь, не человек. Может, есть он, может, нет его. Говорят, он на плохое место приходит. Где тайга порченая, горелая, где земля ничья, там кундига селится. Если темно, пусто у человека внутри — там кундигу ищи…

— Подожди, дед, — Сергей почувствовал, что в нем нарастает раздражение. — Брось ты свои иносказания. Место плохое!.. Где они есть, хорошие места?! А про то, что у человека внутри, я тоже кое-что знаю. Кундигу я, действительно, видел! Вот ты и скажи, что с ним делать? Почему именно я?

Но старик, казалось, задремал. В наступившей тишине Сергей различил явственный звук, которого не замечал раньше, похожий на шорох дождя. Но дождь этот шелестел не за стенами хибары, а под ее низким потолком. Сергей огляделся. И заметил в полутемном углу слабое, поблескивающее шевеление пола, будто там перекатывалась от стены к стене мелкая, частая рябь.

И тут до него дошло, что он слышит и видит шевеление живого тараканьего ковра, устлавшего пол. Под ложечкой шевельнулась тошнота, но слишком много видел он на своем веку гнилья, чтоб побрезговать насекомыми. Через край развелось кругом всякой мерзости, понабилась она везде, шагу ступить нельзя…

Его снова посетило ощущение, будто шаман ковырялся в его мыслях своими пальцами-сучками.

Наконец старик нарушил молчание:

— Ты зверя выслеживал, понял, что по кругу ходишь. Решил, он позади тебя крадется. Но следы понимать надо. То не его лапы. Ты сам наследил…

— Что-то, дед, совсем ты заговариваешься. Где я наследил? Чего не понял?

— На что охотишься, от того и бежишь. А оно не впереди, не сзади. Оно внутри.

Потому ни догнать, ни убежать не можешь.

Сергей почувствовал злость. Понятно, куда клонит шаман. Но при чем здесь это?

Какая польза от его дремучих философствований?! Ни черта он, видно, в своем деле не смыслит, Отолон хваленый! Что он знает про мертвые подвалы, про белобрысых солдат, про кошку, резвящуюся на прозекторском столе?!

Репин взял себя в руки, сказал спокойно:

— Хватит ходить вокруг да около? Я знаю, что он в поселке, и даже кем прикидывается. Мне помощь нужна, а не болтовня.

— Если все знаешь, зачем меня спрашиваешь? Чем тебе помогу?

Зряшный получился разговор, гадкий, с намеком. Злость вдруг вспыхнула неудержимо, перерастая в ярость. И этот туда же, перевертышами забавляется! Я тебе покажу — следы!

— Ваш ведь кундига, — сказал Репин, еле сдерживаясь, — вы должны и средство знать. Не по юртам же прятаться!

Отолон ухмыльнулся, обнажая остатки сгнивших зубов:

— Какие юрты, однако? В домах живем. А кундига — зачем наш? Раньше плохие охотники были, глупые — были. Кундиги — не было. Чужие люди пришли — кундига появился. Вот ты от него средство и ищи.

— Вот, значит, как, — не выдержал Сергей. — Мы, значит, во всем виноваты.

Матюхин Егор, который первым тварь эту учуял. Я виноват, хоть и не бывал тут никогда, и сто лет бы еще не появляться. Геолог… ну этот, ладно, хоть чем-то… Какой ты, к черту, шаман? Забулдыга!

— Я тебя не виню, — прошамкал Отолон. — Вину свою ты себе сам отмеришь, когда время придет. (И снова мелькнули в норках зверьки непонятной породы.) Егорку жалко, хороший был человек. А ты глупый, однако.

Сергей вдруг успокоился. А чего ты ожидал? Колдуна с острова Гаити, мастера вуду? Он просто бывший зэк, догнивающий в своей вонючей берлоге. Насоветует такой менту!.. А все Логинов, Миклуха-Маклай доморощенный, Верная Рука, друг индейцев! Разрисовал картину — хоть рыдай! А он вот какой, шаман, мать твою!

Правильно таких шарлатанов морщили! И нечего мудрить, доискиваться, не известно чего. Зверь, кундига, черт с рогами! Раз рвет людей, значит и самому потроха прострелить можно. Вот из этого и будем исходить.

— Мудреный ты дед, — сказал Репин, вставая. — Умеешь чужие вины разбирать. И срок свой приплел. А разобраться — были ведь шкурки! Где ты их взял? Набраконьерил, или скупал у своих же. Так что за дело и схлопотал. А вообще не надо было вас трогать. Жрали бы юколу свою вонючую, не из-за чего было бы сейчас хайло разевать. Только с тех, которые трогали, не спросишь. Нам приходится отдуваться.

— Не одолеть тебе кундигу. Заберет он тебя.

Слова старика прозвучали, как шорох старых скомканных газет, которые перекатывает по пустынной улице ветер. Сергей вдруг шагнул к нему, сгреб в пятерне заскорузлую ткань майки, рывком поставил аборигена па ноги. Смуглая плешь мотнулась на уровне Сергеева подбородка.

— А вот буй тебе плавучий! — Репин напряг мышцы и под треск ветхой ткани почувствовал, как легонькое тело отрывается от пола. Шевельнулось желание швырнуть о стену этот ссохшийся комок костей и сухожилий, чтоб хряснуло и влажное пятно расплылось по закопченной штукатурке.

Старик болтался в руке Сергея связкой сухой соломы, не пытаясь сопротивляться, и это, возможно, спасло их обоих.

Когда рассеялась бешеная муть в глазах, Сергей рассмотрел лицо шамана. Острые скулы выпятились еще больше, натягивая высохшую кожу, рот перекосился, а юркие зверьки покинули, наконец, свои норы, и теперь отчетливо стала видна их порода.

Маленькая, бессильная ненависть скалила зубки в глазах Отолона.

Репин перевел дух, распрямил локоть, возвращая шамана на землю, молча повернулся и вышел.

На улице в сыром неподвижном воздухе опять висел невесть откуда взявшийся тошнотворный химический запах. Сергей ощутил, как эта вонь проникает ему в легкие, растворяется в крови, обволакивает мозг. Противный запах казался Сергею знакомым, встречавшимся когда-то давным-давно, но он все никак не мог припомнить, что именно так пахло, где и когда.

— Как потолковали? — спросил Логинов, когда Сергей забрался в кабину «Москвича».

— Зря съездили.