Глава 16
Происхождение Бога
Тучи серые, точно такого же цвета, как шоссе, – может, темнее. Я нахожусь между серым сверху и серым снизу, и это если не упоминать серые тучи у меня в сознании, которые кружатся, словно превращаясь в ураган. Я на шоссе, погода портится, я еду в Кливлендский аэропорт имени Хопкинса. Ураган показывает мне свои зубы, рычит, сжирает мою уверенность и пугает меня. Моя красная «Тойота» не знает, где поворачивать в аэропорт, потому что раньше там не была, а если и была, то когда-то давно – никто из нас не помнит, когда. Я должен прекратить думать и обращать внимание на дорожные знаки, чтобы не пропустить поворот. Я не очень хороший водитель и не очень хорошо запоминаю дорожные знаки, в особенности сегодня, в особенности, когда боюсь урагана. Мой разум наполнен образами несчастного случая с доктором Х, в результате чего он оказался ближе к смерти, чем к жизни. Я не видел аварию, но мне приходится бороться с образами случившегося, когда мою «Тойоту» разворачивает ветер, а я сжимаю руль обеими руками. Наше сознание способно показывать нам картины, которые наши глаза никогда не видели, и мне хотелось бы, чтобы моё сознание показало мне картину поворота, который я никогда не делал.
Внезапно я представляю, что слышу серию ужасающих одиночных выстрелов у себя в голове, словно кто-то убивает мои слова, мысли и воспоминания о событиях. Это подобно тому, как усыпляют лошадей. Меня мучает эта повторяющаяся сцена в мозге, я надеюсь, что она уйдёт. Я в ужасе, я боюсь, но стараюсь успокоиться. Я напоминаю себе, что я за рулём.
Я каким-то образом приезжаю в аэропорт. Каким-то образом нахожу место для парковки. Каким-то образом нахожу дорогу к тому месту, где встречают прилетающих пассажиров и забирают багаж. Каким-то образом я помню, что Бобби не следует сообщать о моих нынешних проблемах. Я жалуюсь на людей, которые что-то держат в тайне, тем не менее сам так поступаю. Я не претендую на последовательность, я даже не бываю последовательно непоследовательным. Я просто не пытаюсь лицемерить в Университете ради собственного благополучия, но я лицемерю с теми, кого люблю, ради их благополучия. Я – ложь, которая говорит!
Бобби прилетает домой на выходные. Я надеялся, что его самолёт приземлится до урагана, но сильнейшие ветра уже качают стеклянные стены терминала, напоминая мне о том, как хрупок искусственный мир, который собрало человечество, и что начальником является природа. Я нахожу скамейку в зале ожидания и сажусь, чтобы подумать.
Наш мозг высвобождает химические вещества, которые награждают нас видением того, что есть, а не того, что мы воображаем. Тем не менее наши знания и то, во что мы верим, становятся нашей реальностью. Если они не являются истинными, то могут привести к тому, что мы сами причиним себе боль, как самоубийцы со взрывным устройством.
Чтобы увести мысли от урагана, я пытаюсь медитировать. Медитировать можно независимо от того, что вы делаете! Я вижу, как садятся и как взлетают самолёты, они все ворчат, словно испуганы, словно в агонии, словно это реинкарнированные птерозавры, приговорённые быть убитыми мечом времени. И я представляю, как мой сын летит на птице из птиц, самолёте. Я боюсь за него, так как эти птицы из металла и пластика падают и разбиваются, в отличие от старинных карет, которые могли только застрять в грязи.
Я возбуждён и злюсь на ураган. Почему он начался сегодня? Мой сын – это моя другая жизнь! Да, я люблю и других. Да, я люблю и другие вещи. Я люблю истину. Красивые вещи. Красивые звуки. Но эти виды любви не закодированы в моих генах так глубоко, как моя любовь к Бобби. Но я любил бы его, даже если бы он не делил со мной половину генов.
По громкоговорителю объявляют, что ряд рейсов отправляют в другие аэропорты. У меня в горле застревает крик беспокойства и молча там умирает. Я продолжаю ждать и наблюдать, как стихает ураган.
Я понимаю, что когда пассажиры поднимаются на борт самолёта, их жизни пересекаются и соединяются вместе, а когда они выходят из самолёта, их жизни разъединяются и рассеиваются. Если самолёт падает на холодную, жёсткую бетонированную полосу, жизнь всех пассажиров заканчивается одинаково трагически. Кто или что пишет начало и конец? Этот ураган – автор, который вот-вот станет творить жизнь моего сына? Болезнь Альцгеймера превратила меня в испуганного пессимиста?
Чтобы сохранять спокойствие, я пытаюсь быть позитивным, но не настолько позитивным, чтобы утонуть в заблуждениях. Чтобы быть объективным, я пытаюсь быть негативным, но не настолько негативным, чтобы себя парализовать. Негативность также готовит меня для любого трагического события. Я не уверен, что сегодня правильно уравновешиваю негативность и позитивность.
Большинство священнослужителей, даже некоторые учёные верят, что у Вселенной есть цель. Если так, то собирается ли она сегодня убить путешественников? Целеустремлённость Вселенной и идея детерминизма Вселенной – это не одно и то же. Одно приписывает разумность реальности, а другое нет. Одно имеет в виду карту и цель, второе – инертный детерминизм. Ашана предполагала, что «временами, когда ты ничего не делаешь, всё делается». Может, ничего не делать, как, например, не беспокоиться сейчас – это лучше, чем что-то делать. Пусть «ничегонеделанье» или «деланье ничего» вырастут в гору безобидного ничего!
Теперь, думая позитивно, я напоминаю себе, что временами пассажиры влюбляются друг в друга над облаками. Затем они спокойно приземляются и счастливо живут под облаками или страдают под несчастливыми крышами, не понимая, что смерть близка или что развод может быть ещё ближе.
Я смотрю на стену, чтобы не видеть ураган. Но я продолжаю напряжённо думать и воображать. Мне хочется побрить головы тупой бритвой Папе, Великому Аятолле и главному раввину за навязывание нам идеи о том, что Бог предоставляет людям свободу выбора. Но священные книги не запрещают рабство, как грех, отнимающий у многих свободу выбора! Пассажиры выбирали этот сильнейший ураган сегодня? Мы не выбираем наши гены, пол, расу, родителей, вероисповедание и регионы, где мы рождаемся, но они во многом определяют наш язык, личность, знания, веру, здоровье и судьбу. Нас клеймят, как скот, ситуативной принадлежностью. Мы сами – карты, а не те, кто держат карты, которые раздают. Сила воли не может победить плохие гены. Мир таким, каким мы его находим, – это не наш выбор.
Реальные и воображаемые тени, предзнаменующие недоброе, играют на стене, словно зеркало смерти. У нас есть выбор одного из двух ядов: принять нашу реальность, как Бог её создал, и бороться с ней, или совершить самоубийство, как только мы об этом догадались.
До тех пор, пока не будет больше известно о Бытии, разуме и их взаимоотношении, должен править скептицизм в отношении свободы выбора. Ответы на такие не поддающиеся точной оценке вопросы о непредсказуемых последствиях будущих событий не созданы Богом, поэтому человек не может их найти. Человек должен создать ответы, как и многие другие вещи, которые Бог не создал, а человечество создало. Мы, подобные Богу, должны подняться и использовать человеческий потенциал.
Я потерял Элизабет, мою первую любовь, из-за её веры. Она верила в первородный грех. Какой суд посчитает нерождённого ребёнка виновным в преступлениях его прадедушек, и это не говоря про преступление Адама, – виновным в том, что Адам съел фрукт, который ему понравился? Мой мозг нагревается и дымит, как старый тостер, когда я думаю о многочисленных вероисповеданиях, которые поймали в капкан человеческий разум и душу.
Очевидно, Бог полагается на наши языковые способности, закодированные в наших генах, чтобы понять священные книги. Но независимо от того, как искренне мы пытаемся, мы не можем понять откровения Бога недвусмысленно. Разве неточности Библии и Корана не являются причиной многочисленных интерпретаций священных текстов и новых интерпретаций уже существующих интерпретаций?
Я иду за стаканчиком кофе, чтобы сделать что-то, кроме раздумий. Я вижу, как одна старушка молится. Я вижу страх на лицах. Я понимаю, насколько жестоки вероисповедания и законы: они одни и те же для всех, безотносительно способностей отдельного человека их соблюдать до конца. Нам приказывают поднимать один и тот же вес, независимо от того, какими маленькими или большими нас создали. Как несправедливо!
Моя способность чувствовать нутром, или интуиция, обычно приводит меня к лучшим решениям, чем сознательные размышления. Я спрашиваю своё нутро, почему я думаю эти мысли. Я злюсь на Бога за этот ураган или на себя за то, что страдаю от воображаемой трагедии? Если Бога надо благодарить за чудеса, тогда его нужно ругать за трагедии. Некоторые говорят, что атеизм – это болезнь. Я говорю, что религия – это приговор в принятии этого мира и не подтверждённого другого мира, в который мы должны попасть.
Я задумываюсь, какое количество лжи требуется для социальной сплочённости. Когда религии перестанут быть необходимыми? Как иронично: евреи – жертвы еврейских сказок, христиане – христианских сказок, мусульмане – мусульманских сказок, а атеисты – жертвы истины. Можно быть духовным без институтов, которые манипулируют душами!
Во всех священных текстах правдивость считается добродетелью, и тем не менее сами они её игнорируют. Египтяне строили пирамиды, персы изобрели арфу, эволюция навсегда распрощалась с динозаврами, когда Бог все ещё потирал свои священные руки и думал, создавать бытиё или нет! Я думаю, что насилием над детьми является навязывание им иллюзий, как будто бы они являются фактами. Разве заблуждение не является признаком шизофрении?
Я мечтаю о счастье, как и любой человек. Если наличие веры делает людей счастливыми, то пусть будут счастливыми. Что касается меня, я не могу проглатывать сказки, словно это пилюли счастья. Я также не могу проглатывать пилюли под названием «мы-не-можем-понять-волю-и-мудрость-Божью», словно транквилизаторы. Страх потерять Бобби в ураган заставляет меня думать о том, как вера могла бы меня успокоить: смерть – это воля Божья и людям не понять божественную мудрость. Это убеждение противоречит идее о любящем и сочувствующем Боге. Убийство моего сына будет грехом и преступлением, если только убийцей не является ураган, присланный Всевышним.
Я продолжаю напряжённо думать, чтобы не беспокоиться об опасном урагане. Мои мысли – это также моя пытка. Как мне с этим разобраться?!
Мои мысли прыгают, будто пьяный кенгуру. Я – эгоист, который требует от жизни слишком многого? У эгоиста есть эволюционное преимущество по сравнению с альтруистом в рамках группы. Но если группа в основном состоит из альтруистов, то она победит группу, состоящую в основном из эгоистов. Это выживание самой хорошей или наиболее взаимодействующей группы.
Виды не только борются за выживание, сама эволюция борется за выживание! Она скорее борется за большее благо для групп, видов, даже экосистем, чем за выживание наиболее подходящих отдельных особей. Каждое живое существо – это клетка Матери Природы. Сотрудничество и соперничество взаимодействуют, но сотрудничество – это лучшая сила для выживания. Любая клетка в любом теле или любом мозге объявит:
– При сотрудничестве мы живём в человеке; без него мы умираем!
То же самое относится к человечеству: без сотрудничества мы – одинокие панды.
Наконец появляется Бобби. Я делаю глубокие вдохи и выдохи, словно медитирую. Он выглядит хорошо, только немного устало. Мы крепко обнимается, долго стоим, обнявшись, потом долго хлопаем друг друга по спинам, потом целуем друг друга в щёки, что ему не очень нравится, но мне от этого становится лучше. Внезапно всё кажется лучше – ураган или не ураган. Я так счастлив его видеть, что забываю спросить, как он долетел. Но он рассказывает и без моего вопроса.
– Папа, кажется, что самолёт исполнял танец смерти внутри бури. Нас чуть не направили в другой аэропорт.
Затем Бобби объясняет свой несколько неожиданный визит:
– Папа, ты по телефону был не похож сам на себя, как и в письмах – и даже когда ты молчал. У тебя между словами частые и затянувшиеся паузы. Знаешь, это такая тишина, когда слышно, как муха пролетит, как тишина, которая наступает после смерти. Твой громкий смех не напоминал раскаты грома, а улыбки у тебя на последних фотографиях грустные, так улыбаются подсолнухи на похоронах у солнца.
– Бобби, ты говоришь, как герой моих романов, – заявляю я сыну. – Ты уверен, что не сменил специализацию?
– Папа, ты – не единственный глупый экономист, который читает и пишет книги и стихи. Я писал хайку, пытаясь отключиться от диссертации. Не забывай: мы – родственники. Но если серьёзно, я на самом деле о тебе беспокоюсь. Что-нибудь не так?
– Давай поговорим об этом чуть позже, – предлагаю я.
– Хорошо, но не позже, чем поздно! – он счастливо улыбается.
Я обнимаю его за плечи, а он обнимает меня, и мы идём к месту выдачи багажа.
– Я рад тебя видеть, – говорю я. – Но неужели я на самом деле настолько плох, что ты внезапно сорвался в это путешествие? Так, дай-ка мне подумать. А ты случайно не решил отказаться от защиты диссертации? Ты собираешься её заканчивать? Или есть маленький Бобби, который, как сорняк, растёт в животе у какой-нибудь девушки, а мне о нём уже пора беспокоиться, как дедушке?
Бобби смеётся.
– С диссертацией всё в порядке, и никакого маленького Бобби не намечается. У меня все новости хорошие, за исключением того, что мне исполнилось двадцать четыре. И про это ты тоже забыл, папа. Ты забыл про мой день рождения. Но не беспокойся об этом: я знаю, что ты меня любишь и ты очень занят. Ты можешь представить, что мне уже две дюжины лет?
– Мне не нужно представлять, ты кажешься более мудрым, чем я.
Он обо мне беспокоится, возможно, и о моей памяти, как и я беспокоюсь о своей памяти, без «возможно», точно так же, как я беспокоюсь о нём из-за этого неожиданного приезда. Я ему даже не позвонил в день рождения и не поздравил. Я вижу, как у меня в сознании стоит Альцгеймер с ружьём в руке. Он стреляет один раз и разбивает вдребезги нейроны и синапсы, которые удерживают в памяти дату рождения моего сына.
– С тобой всё в порядке, папа? – Бобби чувствует мою неловкость.
– Со мной всё в порядке. Если хочешь, садись за руль.
Бобби счастлив, что я позволяю ему сесть за руль. Он не доверяет мне за рулём, в особенности, когда идёт дождь и дует сильный ветер, да я ещё и возбуждён после встречи с ним. Он молчит, сосредотачивается на дороге, чтобы не соскользнуть в кювет, не врезаться в установленные вокруг нас и движущиеся объекты. Я его не виню, поэтому тоже молчу.
– Ты боишься со мной ездить, Бобби? – я выхожу из раздумий.
– Не столько, сколько я боюсь другого. Но насчёт этого страха я кое-что уже предпринял: я тебя посадил на пассажирское сиденье!
– Ты хочешь рассказать мне про другие свои страхи, Бобби?
– Давай поговорим об этом чуть позже, – повторяет он мои слова и начинает смеяться. – Папа, не говори мне больше, что наши отношения асимметричны! Это мы уже проходили.
Я тоже смеюсь. И мне так хорошо, когда я смеюсь.
Ураган немного стихает и напоминает яростного молодого человека, который стареет. Наверное, я должен поблагодарить ураган, лётчика или изобретателя радара. Но я благодарю ураган за то, что стихает. Может, Вселенная замыслила задержку рейса специально, чтобы я, ожидания прибытия Бобби, смог подумать о своих мыслях.
Я думаю о своих страхах. Я даже боюсь правильности того, во что верю, и правильности знаний, которые я с таким трудом приобрёл. Я боюсь быть алетофобом. Но у страха есть функция, способствующая выживанию, без страха наши предки стали бы жертвами хищников. Но мне не нравится страх, в особенности боязнь правды, алетофобия, болезнь отдельных людей и цивилизаций.
Мы боимся смерти, но надо ли её бояться? Смерть – это значит спать одному, не дыша, не видя кошмаров, это спать без снотворного; смерть – это засыпание клеток навсегда. У смерти несправедливая репутация – будто это самое плохое из всего плохого, когда на самом деле смерть может быть самым хорошим из всего хорошего – лекарством из лекарств. Но всё равно лишь немногие хотят умереть!
Моя мораль хорошая или плохая? Эволюционные и культурные принципы поведения, модифицированные моим разумом и силой воли, формируют моё сознание. Время от времени я боюсь, что не прав, а большинство людей, с которыми я не согласен, правы. Ну и страх, учитывая количественный вес! Я должен найти попутчиков! Я – скептик, даже в отношении скептицизма. У меня любовь и ненависть с сомнениями. Я боюсь сомнений. Я люблю сомнения. Я сомневаюсь в сомнениях. Я борюсь, чтобы удержаться, когда ветер меняет направление.
Я раздумываю, что если жизнь на Земле – это единственная сознательная сущность, то Земля должна быть нервным центром мира. Ложность этой мысли ещё не доказана, несмотря на всех разумных инопланетян, которые, предположительно, толпятся в космосе, в книгах о космических путешествиях и фильмах на эти темы.
– О чём ты думаешь в эту минуту, папа?
– Ты на самом деле хочешь знать, какие случайные мысли лезут мне в голову?
– Да, каждую из них! Сегодня я в таком хорошем настроении. Нам удалось избежать падения самолёта, и я приехал к тебе в гости.
В сравнении со смертью в авиакатастрофе, услышать твои мысли будет облегчением!
Мы оба смеёмся.
– Мы мысли вызваны ураганом и опасностью, в которую ты попал из-за него. Я все ещё немного зол из-за своих мыслей!
– Давай, папа! Успокаивайся. Пожалуйста, расскажи мне.
– Я был зол. В священных книгах – если смотреть на них как на тексты – содержатся противоречия (и неправда), они в них скрыты. Если детально разобрать эти тексты, то все противоречия становятся явными. Если разобрать на части отдельных людей, общества, человечество и само бытиё, то также можно показать противоречия внутри них, как если бы это были тексты…
– …А убивая всё, иногда слишком рано и слишком жестоко, Бог противоречит своим собственным указам о сострадании. Да, папа? Я это говорю до того, как это сказал ты!
– Правильно, Бобби! Да, очевидно, даже Бог не смог представить свои послания недвусмысленно, независимо от того, скольких пророков, говорящих на невероятном числе языков, Он отправил на Землю. Так что если я говорю, что языки, священные книги и даже математика нечёткие и размытые, не говори «нет»! Почти все туманно и неопределённо, за исключением солнца и нескольких тривиальных вещей типа таблицы умножения. Я оспариваю или существование Бога, или приписываемые Ему качества, типа безграничного сострадания и всемогущества. Бог не мог создать время. Что происходило до того, как Он сказал, что пусть будет время?
– Понятно, – говорит Бобби так, словно с неохотой подбадривает меня, чтобы продолжал говорить дальше. Так что я продолжаю.
– Мой дорогой сын, с этими мыслями, которые крутятся у меня в голове, мне хочется побрить голову самой тупой бритвой, которую удастся найти в самой старой парикмахерской, которую только можно представить.
– Тебе следует это сделать, папа.
Мы смеёмся.
– Я рисую у себя в воображении тех, кто верит, что Иисус воскрес после смерти, Моисей раздвинул море, а Мухаммед поднялся на небеса на верблюде. Они оказались в затруднительном положении на островах веры, как будто жертвы кораблекрушения, и отказываются садиться в лодки, чтобы плыть к берегу истины под парусами, развиваемыми ветрами знаний. Но эти события нарушают законы физики и биологии, которые относятся ко всему сущему, поэтому эти события должны были происходить в другой Вселенной, где действуют другие законы, или это выдумки. У верующих галлюцинации. Они считают, что спаситель придёт к ним из другого мира и спасёт их с воображаемых островов.
Недавно бушевавший ураган стих. К радости счастливых подсолнухов, выходит солнце. Бобби снижает скорость, чтобы съехать со скоростного шоссе, и поворачивает на юг по направлению к нашему дому. Он нарушает молчание.
– Папу на Землю! Папу на Землю!
Я улыбаюсь. После окончания колледжа он ни разу не произносил этих слов, которые означают, что мне пора спуститься с небес на землю, то есть прекратить мечтать. Я много мечтаю. Только жизненные необходимости вытаскивают меня из мира грёз. Мой воображаемый мир, построенный мной, лучше реального мира, построенного всем остальным! Если я, потомок обезьян, вижу, сколько улучшений требуется этому миру, почему Всевышний и история не могли этого увидеть? В моём воображаемом мире нет лицемеров, уверенных в своей правоте, никто ни во что не верит без доказательств и никто никому не приносит боль.
Теперь Бобби приходится совсем снизить скорость. Мы оказались за похоронной процессией. Очень длинной. Большинство машин – большие и чёрные. В них я вижу много священников и монахинь.
– Наверное, это любимый монсеньёр, который присоединился к своим любимым, – говорю я. – Я читал в газете, что он внезапно скончался как раз перед тем, как его собирались арестовать за надругательство над детьми.
– Это очень плохо, по очень многим причинам, – говорит Бобби.
Я знаю, что он имеет в виду. Всегда плохо, когда кто-то умирает или совершает преступление. Но, учитывая моё настроение, я не могу быть таким милосердным и снисходительным.
– Он сейчас лежит в этом ящике совсем один, и нет рядом никакого мальчика-прислужника, чтобы его утешить, – говорю я.
– Папа, не надо так.
– Его вера была достаточно хороша, чтобы поддерживать его и прикрывать его на протяжении всей его жизни. Он родился католиком и оставался католиком, несмотря на то, что всё знал о нехристианском поведении Церкви по отношению к тем, кто ищет правду и истину, и по отношению к человечеству – инквизиция, крестовые походы и просто молчание, когда католики творили геноцид в Новом Свете или участвовали в жестокой колонизации Старого Света. Кражи и убийства во вселенских масштабах были невинным желанием Христа или путём Христа? И эта Церковь не осудила, не прокляла оружие массового уничтожения, когда оно было изобретено или использовалось, подрывая заповедь Божью не убивать. Также можно говорить про взрыв рождаемости и увеличение населения, которые Церковь по сути поддерживает и продвигает, уничтожает мироздание. Церковь – это ещё одно предприятие или группа самообслуживания, только с духовными атрибутами. Но тем не менее всё ещё встречаются великие католики, которые следуют путём Иисуса, как мать Тереза, которая ухаживала за прокажёнными в Калькутте.
Бобби выезжает вслед за похоронной процессией на скоростную автостраду. По обеим сторонам стоят высокие цементные заборы, скрывающие от нас дома. Вместе с другими машинами мы ползём, как кровяные тельца по закупоренной вене.
– Нельзя за все это винить одного старого католического священника, – говорит Бобби.
– Конечно, нет. Я стал бы жаловаться, даже если бы в катафалке лежал аятолла.
– Я знаю, что стал бы, папа.
– Не имеет значения вера монсеньёра. Его разлагающееся тело сейчас – это группа объединяющих все религии атомов, которые прощаются друг с другом, словно вечеринка закончилась. Он избежал Судного дня на Земле. Смешно, если не трагично то, что верующие каждый день пользуются плодами науки, а затем отказываются от них по воскресеньям.
Похоронная процессия заворачивает на следующем съезде с трассы. К несчастью, и нам тоже нужен именно этот съезд. Мы ползём вниз по пандусу.
– Но, вероятно, Бог хотел, чтобы этот священник вернулся к Нему побыстрее, – говорю я. – Он умер от инсульта, когда молился. Сразу же умер.
Бобби забавно слышать, что я ссылаюсь на Бога, настаивая, что Его не существует.
– Ты с каких это пор стал верующим, папа?
– Только кажется, что я верю в Бога, когда я опровергаю и доказываю несостоятельность приписываемых Ему качеств. Обычно я выбрасывал нелюбимые игрушки, когда мне надоедало их угрюмое молчание. Многочисленных маленьких божков тоже выбросили, как нежеланные игрушки. Придёт время и для большой игрушки!
– И даже Бог не может остановить тиканье времени или силу тяжести от притяжения, папа!
– Правильно, – говорю я. – Если Бог существует, а бытиё – Его создание, то Он должен был также создать все возможные возможности в нём, плохие или хорошие. Почему идеальный Бог искушает своих неидеальных детей дьяволом, чтобы грешили? Это такая суровая любовь или жестокое обращение с детьми? Бог, абсолютный деспот, ни с кем не советуется, но всем угрожает и всеми командует.
– Странно, что сохраняется вера в одного Бога, даже хотя она стоила человечеству больших страданий, крови и жертв, чем вера во всех греческих и индуистских богов вместе взятых. Ты только посмотри, сколько стоит строительство молельных домов и содержание священнослужителей и во сколько обошлись войны, которые они спровоцировали, – добавляет Бобби.
– Это подобно дорогим женщинам, которых содержат некоторые мужчины, да, Бобби?
– Но не я, папа! Не на мою жалкую стипендию, даже если бы я и хотел. – Он делает паузу. – Не меняй тему, папа. Я очень серьёзен. – Его озорная улыбка несколько противоречит объявленной серьёзности.
– Я верю, что этот Бог, как и многочисленные другие боги, будет в конце концов выселен из нейросферы – его надёжной земной резиденции, – говорю я.
– Я хочу знать, почему и каким образом Бог изначально попадает в человеческий разум, – говорит Бобби. – И становится постоянным жителем нейросферы, как ты это называешь. А не что будет, если Он будет выселен, и когда Он будет выселен. Как и хорошие музеи, мозги будут хранить Бога миллиарды лет.
Теперь движение останавливается, двигатели работают вхолостую, нас окутывает голубой дым с запахом сгорающего масла, это напоминает обёртку не приносящих радости подарков. До того, как я успеваю ответить, Бобби ворчит:
– Страх перед террористами замедляет посадку в самолёт, ураган замедляет приземление, мёртвый монсеньёр замедляет движение по трассе, а мой руководитель откладывает дату защиты диссертации, день моего освобождения. Я на самом деле чувствую, что по мере того, как Вселенная где-то там ускоряется, моя жизнь замедляется изнутри. И бессознательная Земля медленно вращается к смерти сознания, которое в ней содержится, идёт к той же судьбе, которая постигла её сестру, планету Марс.
Я смотрю на небо, которое кажется более дружелюбным, потом бросаю взгляд на машины, которые кажутся более счастливыми, и говорю:
– Ты, Бобби – самопровозглашённый агностик, который внезапно заинтересовался Богом?
– Я тебе попозднее скажу, – отвечает Бобби. – Не отвечай мне вопросом на вопрос. Ответь на мой вопрос, папа. Почему, по твоему мнению, люди верят в Бога?
– Вспомни, что если говорить с точки зрения духовности, то я – духовный атеист. Духовность и атеизм не являются взаимоисключающими, – заявляю я. – Тебе следует воспринимать всё, что я говорю, со щепоткой соли, причём соли должно быть больше, чем было у Бога, когда он превращал жену Лота в соляной столб.
Мы оба смеёмся, потом я становлюсь серьёзным.
– Почему люди верят в Бога, независимо от того, существует Он или не существует? Это хороший вопрос, потому что это очень дорогая вера. Позволь мне привести в порядок мои мысли.
Для создания веры в Бога взаимодействуют несколько факторов. Во-первых, для выживания было необходимо воображение, например, способность вообразить невидимого хищника-тигра или дичь-оленя, прячущегося за кустом. Если воображаешь правильно, то выживаешь, но если представил неправильно – и за кустом никого нет, – ты всё равно выживаешь. Таким образом, развившаяся человеческая способность представлять существование невидимого агента использовалась для продвижения невидимого Бога, который стал одновременно и тигром, и оленем.
Во-вторых, способность имитировать родителей необходима для выживания. Поэтому природа запрограммировала на это отпрысков. Таким образом, человеческая способность воображать и имитировать подготавливает почву для веры в невидимого Бога и следования за старшими. Можно продолжать?
– Да, впереди у нас ещё много дорог, – говорит Бобби. И я продолжаю.
– В-третьих, на выживание больше шансов, если принадлежишь к группе, как, например, к группе охотников, или, уж если на то пошло, то к группе верующих. Соединение выгодно для отдельных людей и групп.
В-четвёртых, по мере развития нашего человеческого вида эволюция языков обеспечила благоприятные и вредные побочные эффекты выживания. Результатом стали способность к любопытству, размышлению, влияние других, люди стали подвержены внушению определённых идей, истинных или ложных. Религии удовлетворяют любопытство, делают жизнь более сносной, смерть более приятной, а контроль за верующими проще, обещая жизни в невидимом следующем мире.
В-пятых, разговорный язык также позволил человеку делать такие вещи, которые, по нашим предположениям, животные делать не могут: не просто думать, а также думать о размышлениях; не просто изготовлять орудия труда, а изготовлять орудия труда, которые изготовят другие орудия труда; и не просто представлять здесь и сейчас, а представлять бесконечность.
В-шестых, ощущаемое желание или потребность, или то, что экономисты называют скрытой или имплицитной потребностью, существовала в отношении многих вещей до того, как они были изобретены, как желание летать до того, как изобрели самолёт. Соответственно любопытство к жизни после смерти и духовные потребности, возникающие в нашем развивающемся разуме, требовали удовлетворения. Таким образом, скрытая необходимость или потребность в невидимом агенте – который нас спасает, который даёт нам все ответы, который даёт нам силы, который любит нас и возрождает нас, – становится определённой или эксплицитной потребностью в Боге. Идея Бога была изобретена в ответ на такие вопросы и потребности. Страх ада и манящие небеса также использовались для того, чтобы заставить верующих подчиняться священнослужителям. Точно так же, как хищники маскируются, чтобы поймать дичь, маскируются и священники, которые требуют слепо слушать.
Бобби начинает смеяться.
– Я сказал что-то смешное, Бобби?
– Ты имеешь в виду, что они закрывают глаза, когда слушают?
– Этот как раз противоположное тому, что делаешь ты, Бобби. У тебя открыты глаза, но я не уверен, что ты меня слушаешь.
Он смеётся.
– Это будет долгая лекция, папа?
– Нет. Нет. Я почти закончил. И, таким образом, нет ничего удивительного в том, что религиозные предприниматели или пророки появились по всему миру, чтобы удовлетворить скрытую необходимость или потребность в религиях, богах или Боге.
– Одна религия не лучше другой, как различные марки сигарет?
– И да, и нет, Бобби. Религии способствовали развитию искусств и наук, которые не угрожали догмам; они предотвратили распространение болезней, требуя вступления в брак, и так далее, – я делаю паузу.
– Продолжай, папа. Я слушаю, – настаивает он.
– Наконец, потребность в религиях и поставка религий способствуют продвижению и конкуренции, как в табачной промышленности, и даже приводят к территориальным войнам.
– Папа, независимо от того, правда это или ложь, но если чувствуешь себя бессмертным, это успокаивает.
Очевидно, у Бобби сложилось неверное впечатление, будто я закончил и пришло время экзамена.
Я начинаю отвечать:
– Да, но…
Он перебивает меня:
– …В самолёте мне хотелось быть бессмертным, папа. Мне нравится, как ты связываешь эволюционную биологию, социологию, психологию и экономику, чтобы объяснить появление Бога в человеческом сознании. Но я не уверен, что лишь это связано с Богом, должно быть что-то ещё.
– Я думал, что ты агностик, Бобби.
– Но не тогда, когда ты пытаешься всем испортить вечеринку, папа!
Я улыбаюсь.
– Взгляни на высокомерие религий, Бобби. Каждая утверждает, что она главнее остальных, что логически не является возможным. И таким образом дети Земли разделены догмой вместо того, чтобы быть объединёнными истиной.
Наконец похоронная процессия заворачивает на кладбище. Большие чёрные машины одна за другой исчезают в море прямоугольных камней. Бобби начинает говорить.
– Некоторые теологи утверждают, что Бог запрограммирован в наших генах, – говорит Бобби.
– Ты имеешь в виду, что Разумный Дизайнер воплощает своё идеальное «я» в наших дефектных генах, поскольку, как предполагается, мы созданы по Его образу и подобию. Я предпочитаю наш думающий разум верящему разуму священнослужителей. Религии нравственны только если неправда, которую они проповедуют, – нравственна! Животные не обладают способностью верить в ложь. Нет слонов-мусульман, иудеев или христиан. Птицы не строят храмов, даже если и поют хором.
– Обрати внимание на «Макдоналдс» и другие рестораны, которые мы проезжаем, папа.
– У меня дома есть фрукты, четыре вида сыра и индейка, выращенная на натуральном корме. Также есть зерновой хлеб, всякие овощи и зелень. Всё выращено без искусственных химических удобрений.
– Твоя взяла, папа. – Бобби возвращается к нашему разговору, грустно поглядывая на мелькающие вдоль дороги рестораны. – Если даже людям и внушаются определённые идеи, когда их вовлекают в веру, их любовь к Богу всё равно реальна, независимо от того, реален Бог или нет!
– Другими словами, я писаю, когда ветер дует с двух сторон, и всё это льётся на меня?
– Что-то в этом роде, – милостиво говорит Бобби и улыбается с умным видом.
– Если бы мыши верили в Бога и не крали у человека, обнимали кошек и сов вместо того, чтобы от них сбегать, то они бы исчезли. И верующие сказали бы: «Такова воля Божья!» Но Бог создал мышей, чтобы они воровали и ещё испражнялись на месте преступления в виде благодарности!
Бобби смеётся, и это делает меня счастливым.
– Наконец, как мы устанавливаем, что Рай и Ад или Вишну существуют, Бобби?
– Ну, папа, спасибо за ответы на мои вопросы без слишком долгой лекции. Может, когда-нибудь мне доведётся встретиться с Вишну, кто бы это ни был.
Я хлопаю его по колену, прижимаюсь головой к верхней части сиденья, давая ей отдохнуть.
– Вишну – это индуистский бог, один из высших богов в индуистской мифологии. Индусы утверждают, что мы встречаемся с ним каждый день, он входит в нас с каждым вдохом. Спасибо, Бобби, за то, что был так добр ко мне.
Бобби продолжает относиться ко мне по-доброму и дальше. Он задаёт новый вопрос, который нужно переварить моему разуму.
– Так расскажи мне, папа, про то, во что ты веришь. Эти вещи высечены на камне?
– Нет. Если то, во что веришь, высечено на камне, то это создаёт преграды к истине, подобно завалам на дороге. Для хранения того, во что веришь, и информации я предпочитаю воск. У меня есть кое-какие собственные идеи, и я ищу свою аудиторию.
– Ты говорил, что не стоит искать то, чего не существует.
Мы оба смеёмся. Наконец я начинаю снова говорить:
– Священные книги начертаны на каменных скрижалях, но наука написана на песке, таким образом вера остаётся зафиксированной, в то время как наука течёт и изменяется в зависимости от новых находок и открытий.
– …И, к сожалению, хорошая научная теория может быть отвергнута, а плохая теория может сохраняться дольше, чем следовало бы, если научное тестирование ошибочно, – перебивает меня Бобби.
– Конечно, это может произойти, но только временно. Наука регулярно очищается точно так же, как мы регулярно принимаем душ. И хотя мироздание находится в процессе изменения, предполагается, что вера вечно чиста и ей поэтому не требуется чистка.
– Таким образом вера – это стабильная неправда, а наука – нестабильная истина!
– А поскольку всё, что создано, оказывается дрянью, то Бог – это неидеальная сущность, производящая дрянь, как «Дженерал Моторс»!
Бобби сжимается, словно сотня яростных фанатиков собралась на заднем сиденье.
– Пожалуйста, не говори таких вещей, папа. Какой-нибудь псих тебя убьёт.
Я вижу, что он обеспокоен.
– Я знаю, когда нужно держать рот на замке. У нас в обществе есть застёжки-молнии, которые очень «помогают» свободе речи! – заверяю я его.
– Верующие утверждают, что Бог бесконечен, в то время как мы конечны. Поэтому мы должны подчиняться Богу, даже если мы Его не понимаем! Таким образом священники фактически становятся Богом, а мы становимся идиотами.
– И ничей отец не создавал Вселенную из ничего? – спрашивает Бобби.
– Если бы кто-то заявил о таком подвиге сегодня, ему бы кто-нибудь поверил? Или его бы посчитали лунатиком? Иисус был слишком умён и правдив, чтобы претендовать на такое.
– Миссия Божьих пророков по созданию истинных иудеев, христиан или мусульман провалилась, но за провал винят людей.
Именно поэтому я хочу побрить голову этому фиктивному всемогущему самой тупой бритвой во Вселенной и попросить Его доказать своё существование какими-то конкретными и неспорными способами, чтобы все – дети, бабушки и интеллектуалы по всему миру – поняли.
– Как Он может это сделать, папа?
– Для начала Бог мог бы выстроить звёзды на небе так, чтобы на всех языках можно было прочитать: «Я существую!» Или приказать Гавриилу спуститься с небес, пожимать всем руки и прогуляться по всему миру с огромной секвойей из Рощи Титанов в руках и на всех языках говорить, что Бог существует!
Бобби смеётся.
– Ну и ну! А что ты думаешь про Иисуса, папа?
– Иисус – один из величайших и храбрейших мужчин, которые когда-либо ходили по этой планете. Его послание о безоговорочной и безусловной любви на самом деле безоговорочно для меня. Он продвигал любовь, как действующую силу для перемен. Он был революционером всех времён. Если бы только люди за ним последовали…
– А что ты думаешь про десять заповедей, папа?
– Это религиозная инквизиция? – спрашиваю я.
– Нет, но я должен подготовиться для общения с одной чудесной девушкой, будто не из этого мира, с которой познакомился. Она католичка. Я думаю, она бы предпочла, чтобы я тоже был католиком.
До того, как я успеваю придумать ответ, он защищает себя и её.
– Для меня неважно, ошибается она насчёт всего остального или нет, если она только не ошибается в своей любви ко мне. Ты так зациклен на правде, папа! Истина – это не всё! Поживи с неправдой и живи счастливо после этого, всегда, папа! Ты можешь убрать облака с неба? Ну так прекрати убирать облака из голов людей. Мы живём здесь, а не в раю. Наслаждайся солнцем, которое у нас есть.
– Я не верю, что это говоришь ты, Бобби.
– Слишком много времени в колледже и тебя бы тоже изменили, папа.
– Спасибо, Бобби! Как говорится в известной рекламе: «Мне это и было нужно!» После всех моих усилий по твоему воспитанию, ты мне это сейчас говоришь? Я был озадачен, когда ты вдруг заинтересовался верой. Мне кажется, что мы меня используешь как советчика для твоих сексуальных приключений. Так, Бобби?
– Думай как хочешь, папа. Но скажи мне, что ты думаешь про десять заповедей? Ты в них веришь?
Теперь мы петляем между возвышенностей, приближаясь к дому. Я стараюсь успокоиться.
– Я повторяю. Я не верю ни во что так, как верят верующие или даже как некоторые учёные верят в науку. Десять заповедей повторяются и не являются полными, и их следует исправить: Не помогай росту населения. Не приноси вред окружающей среде или не добавляй химию в еду. Не загрязняй разумы ложью или национальными, расовыми или религиозными предрассудками.
Мы заворачиваем на подъездную дорожку к дому. Бобби направляет машину к гаражу, объезжая газонокосилку, мусорные баки и высокую гору барахла, которую я собрал, чтобы устроить гаражную распродажу, которую так никогда и не провёл. У Бобби ко мне есть ещё один вопрос.
– Что ты думаешь, папа? Тот мёртвый монсеньёр, похороны которого мы видели, на самом деле верил в жизнь после смерти?
– Если верил, то должен был умереть, нервничая. Он вёл двойную жизнь. Он умер, беспокоясь, что ему придётся встретиться с Богом? Он мог быть атеистом. Кто знает?
– Или ненадёжным агностиком с туманом в голове, как я, – добавляет Бобби.
Мы садимся рядом на диван. Бобби берёт в руку прибор дистанционного управления, но, слава Богу, не включает телевизор. Он устал с дороги и, возможно, от моей лекции.
– Папа, я собираюсь попробовать с этой девушкой-католичкой, – врывается в поток моих мыслей Бобби.
– Сделать ей предохранительную прививку от меня?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Да, я знаю, что ты имеешь в виду.
– А как у тебя дела, папа? У тебя кто-то появился?
– Да, кое с кем я познакомился. Разве я тебе не рассказывал про доктора Пуччини?
– Рассказывал, но немного. – Очевидно, он видит на моём лице беспокойство. – Не говори мне, что она тоже католичка.
– Только по рождению. Если бы только всё было так трудно или так просто, – говорю я и вздыхаю.
– Поскольку ты хранишь секреты, я буду делать то же самое, пока ты не изменишься, папа!
– Я слишком устал, чтобы спорить, но меня беспокоит вера твоей девушки, – отвечаю я.
– Как ты обычно говорил, папа: «Никакое препятствие не может остановить любовь».
На следующее утро мы отправляемся вместе перекусить. По времени это уже не завтрак, но ещё и не обед. Бобби любит ходить в рестораны, а я люблю есть дома. Наши споры никогда не кончаются. Он не хочет убираться после еды и устал от домашней обстановки. Я предпочитаю есть дома, что гораздо лучше того, что мы получаем в ресторане. Наилучший компромисс – это ресторан, где подают блюда только из натуральных продуктов, он называется «Горчичное семя». У них делают фантастические соки из свежих овощей. Мы говорим обо всём и заканчиваем обменом фразами:
– А диссертация и девушки позволяют тебе и дальше заниматься спортом, Бобби?
– Ты опять к вопросу о здоровье, папа?
– Да, Бобби, я попытаюсь сохранять здоровье до смерти, и тебе следует делать то же самое!
– Нет, я поступлю лучше. Я попрошу, чтобы мне в могилу положили гантели!
– Хорошая мысль. Ты все ещё тот мальчик, которого я воспитал!
Позднее, в книжном магазине «Барнес и Нобель» и в кафе мы получаем дозы нашего любимого кофеина, ужинаем в ресторане и заканчиваем вечер фильмом о гангстерах.
Я говорю Бобби, что Джульетта и Ашана находятся в Вашингтоне. Я слышу у себя в голове голос Джульетты:
– Науку создавать хорошо, но лучше создавать детей – по мнению моей пустой матки, которая меня пилит и теперь думает независимо от меня, если ты можешь в это поверить.
Я не могу представить Джульетту как свою подружку и также, возможно, сводную сестру Бобби! И я не могу чувствовать, что «всё в порядке» и что злые духи не прячутся, чтобы потом на меня наброситься. Теперь я чувствую, что заморожен и неподвижен, представляю, что ко мне приближается скала – а у меня связаны руки и ноги.
Перед тем, как заснуть, я вспоминаю стихотворение, которое мне прочитала Ашана Васвани:
Где истину искать и кто ответит,
Как сотворён был мир и чьей рукой?
Ведь боги появились на планете —
Кто создал их, и магией какой
Возникло всё, что есть на белом свете?
Я просыпаюсь среди ночи. Я катаюсь и дёргаюсь на своей постели, где лежу один, – подобно полосатой зубатке, которая по глупости выпрыгнула на берег и больше не может найти путь назад в воду. И я делаю то, что делаю обычно. Я отправляюсь к компьютеру и пишу стихотворение. Но я ничего не могу с собой поделать. Некоторые люди, отправляясь в кухню, съедают коробку пончиков.
Запомните при выборе пути:
Науки – это истины, что трудно
Мы в поисках стремимся обрести.
А верованья ваши – это только
Во что другие верить просят вас
И вы не сомневаетесь нисколько…
Пока вселенский светоч не погас,
Прошу вас, будьте вместе, встаньте рядом,
Позвольте свету космоса упасть
На всё, что перед вашим будет взглядом,
И даже там, где взглядом не попасть.
