Вчера я сделал кое-что, что заставило бы доктора Ашану Васвани или очень мной гордиться, или очень разочароваться во мне, если бы она об этом узнала: я немного попрактиковался в ситуативной этике. Ситуационизм – это доктрина, в соответствии с которой никакие правила, касающиеся морали и нравственности, не подходят ко всем ситуациям, и то, что может быть неправильным в одних случаях, может быть правильным в других. Она стала популярной в шестидесятые годы.

В любом случае я сделал следующее. Я позвонил в больницу и притворился отцом Эндрю. Я выяснил, что его перевели из отделения, где держат склонных к суициду пациентов. Медсестра переключила меня на его палату. Казалось, он был счастлив услышать мой голос. Я пообещал его навестить на следующий день – то есть сегодня.

И теперь моя красная «Тойота» несётся по городу, словно летит на быстрых крыльях невинной лжи.

– Сын мой, доктор! – нараспев произношу я, заходя в палату.

– Папа! – восклицает Эндрю в ответ.

Мы обнимаемся, как могли бы обниматься отец с сыном. Он немного похудел и побледнел, но в целом это всё тот же старина Эндрю. Мы ставим два пластиковых стула рядышком, чтобы поговорить, причём так, чтобы нас не могли подслушать.

Я предлагаю связаться с его родителями.

– Может, как твой преподаватель, я смогу подать им новость как-то поделикатнее, – говорю я. – Ничего не преувеличивать, чтобы они с ума не сошли.

– Моя мать уже сошла, а отец сошёл наполовину. Кто знает, что с ними будет после того, как они все узнают? Я – взрослый человек. Пришло время мне самому о себе позаботиться.

Я склоняюсь вперёд и хлопаю его по коленке.

– Я понимаю. Но если я могу сделать что-то ещё…

– …Мне нужен адвокат, – он говорит так же быстро, как он отверг моё первое предложение. – Как только я приду в себя, меня переведут в тюрьму.

Я сжимаю голову в районе лба обеими руками – на тот случай, если там есть выпирающие вены, которые нужно затолкать назад.

– В тюрьму? Но Ванда и Брэдли не подают на тебя в суд!

– Полиция должна меня в чём-то обвинить, – грустно улыбается Эндрю.

– Конечно, я найду тебе адвоката, Эндрю. И я буду твоим отцом столько, сколько тебе нужно, чтобы я был отцом.

Теперь Эндрю склоняется ко мне и хлопает меня по коленке.

– Не беспокойтесь, доктор Пируз. Не думаю, что они будут ко мне слишком строги. Даже хотя я не принимал таблетки, я не был полностью иррационален. Я не целился ни в Ванду, ни в Брэдли. Я добровольно пришёл сдаваться. Я никогда не привлекался к уголовной ответственности. Я даже правил дорожного движения никогда не нарушал. Я не причинил никому вреда, кроме себя самого. А на пистолет у меня есть разрешение. И я обещал регулярно принимать таблетки. Я могу приносить пользу обществу.

Эндрю повторяет местоимение «я» так много раз, что я задумываюсь, а знает ли он, что собой представляет его «я». С другой стороны, а я сам знаю, что представляет собой моё «я»? Кто-то вообще знает, что представляет собой его «я»? Наши сердечные часы, которые тикают ударами сердца нашей личности, переходят из одного биохимического состояния в другое, удар за ударом, из одной ситуации в другую? От рождения к смерти? Мы не знаем, какое количество ударов сердца у нас осталось. Несколько счастливых ударов, несколько грустных и масса скучных и просто ударов в ожидании.

Позвольте мне признаться. Помощь Эндрю полезна и для меня. Это помогает мне не думать о том трудном положении, в котором я оказался с Джульеттой, это дело висит тяжёлым грузом на мне, давит на моё сознание, как один из больших глиняных кувшинов с водой, которые деревенские женщины носят на головах – те женщины, которых показывают в передачах, сделанных по заказу Национального географического общества США. Да, я чувствую опасность. Да, мне хочется погрузиться с головой во что-то ещё.

Я спрашиваю у медсестры, можно ли нам прогуляться по отделению. Нам разрешают.

Психиатрическое отделение – это сюрреалистическое место. Кругом кружат пациенты. Разговаривают сами с собой. Разговаривают с картинами. С зеркалом и с телевизором. С другими пациентами, которые делают всё, что угодно, только не слушают. С Богом и пророками, о которых никто никогда не слышал. Они разговаривают с несуществующими людьми, с незачатыми детьми, у которых есть имена и пол. Некоторые пациенты разговаривают по телефону, причём на другом конце никого нет. Некоторые просто сидят в одиночестве или гуляют в полном молчании и с таким видом, словно мир опустел, в нём не осталось ничего, кроме скал.

– Скажи мне, как невролог, что, по твоему мнению, происходит у них в головах, Эндрю?

– Каждая голова отличается от других как внутри, так и снаружи, – говорит он. – Но они также и похожи. Некоторые представляют то, чего нет. Некоторые думают, что они только представляют то, что фактически существует. Некоторые видят вещи совсем не так, как мы, а некоторые, как кажется, вообще ничего не видят. Посмотрите вон ту даму под искусственной пальмой, доктор Пируз. Она целый день ищет Бога, словно он – это потерянная связка ключей. Под подушками. В своих карманах. В своём лифчике. В таких местах, которые неприлично называть.

– Это шизофрения?

– Может, шизофрения, может, психоз.

– Гены, которые увеличивают риск возникновения душевных болезней, выживают, потому что могут быть связаны с творчеством? И таким образом человеческая эволюция к ним благосклонна, так как они тоже способствуют выживанию вида?

– Да. Я считаю, что и другие думают над этой идеей, строят предположения.

Я бросаю взгляд на даму, которая путает связку ключей с Богом, и нервно посмеиваюсь.

– Разве не предполагается, что Бог – везде, может, Он прячется за множеством дверей, запертых на многочисленные ключи, которые невозможно даже представить? Также это отделение следовало бы сделать гораздо, гораздо больше, если здесь приходятся ко двору все, кто ищет Бога, – говорю я.

– Пожалуйста, поосторожнее с Богом тут, доктор Пируз!

Мы идём дальше, и Эндрю снова начинает говорить.

– Посмотрите вон на того старика с белой бородой и бритой головой. Он живёт в мире, где нет времени, поскольку всё сразу же забывает. Никакого прошлого. Никакого будущего! Никакого настоящего, за которое можно держаться! А поскольку он забывает, что забывает, то у него и проблем никаких нет!

Молодой человек, который сидит в уголке и смотрит в потолок, считает, что он мёртв – и мёртв уже довольно продолжительное время! Его привезли в больницу после того, как он пырнул себя ножом, чтобы доказать, что из него не пойдёт кровь, так как он мёртв.

Молодая женщина, постоянно расчёсывающая волосы, стоя перед окном, – жертва синестезии. Её чувства перемешались, как в блендере. Она слышит картины, пробует на вкус солнце, видит музыку. Я задумываюсь, как следует смотреть на эмоции, которые живут в нас. На основании причины их возникновения, их последствий или нервных коррелятов – биохимии мозга? Здесь ты думаешь и думаешь о человеческом состоянии.

Эндрю указывает на мужчину, который строит башни из игральных шашек.

– Это Роберт. Он предлагает выйти за него замуж всем, кто проходит мимо, – медсёстрам, врачам. Один раз он сделал предложение голубю, сидящему на подоконнике. Он громко и повторно делал предложения унитазам!

– Я понимаю, что он любит форму, в которую одет медперсонал. Но ты серьёзно говоришь про другое? – спрашиваю я.

– Я не менее серьёзен, чем Роберт.

Мы оба улыбаемся.

– В любом случае, кто может объяснить любовь? – он выбирает тему так, словно разговаривает сам с собой.

Учитывая наш любовный опыт, я быстро меняю тему.

– Эти пациенты хоть в какой-то степени осознают, где они находятся или кто они?

– Сомневаюсь, что даже доктор Х знает об этом больше, чем вы, доктор Пируз.

– Я не знаю о предмете столько, сколько притворяюсь или сколько мне следовало бы знать! Я просто много рассуждаю. Вы – специалисты в этой области – более консервативны, чем кто-то, кого не ограничивает слишком большое количество знаний, как один раз заметил доктор Х. Кстати, он вышел из комы.

– …Слава Богу! – восклицает Эндрю и ждёт, чтобы я закончил то, что говорил.

Я возвращаюсь к своим мыслям.

– В этом отделении сознание – это ускользающая сущность, и оно более туманное, чем обычно, из-за душевных болезней.

Мы идём дальше, Эндрю предлагает всем участникам семинара посетить это отделение, чтобы прочувствовать альтернативные состояния сознания. Теперь Эндрю говорит о том, что его беспокоит:

– Личная независимость здесь мертва. Если отказываешься принимать таблетки, тебе делают уколы.

– Скомпрометированный мозг порождает скомпрометированную независимость, – говорю я.

– И вы не хотите, чтобы психи стреляли в вас в окно, не правда ли? – мрачно говорит Эндрю.

– Если они только целятся хуже, чем ты! – отвечаю я так же мрачно и продолжаю: – Чтобы бороться с отчаянием, я пытаюсь включить солнце у себя в голове, вымести паутину: дурные мысли, эмоции и воспоминания, и отполировать хорошие! Я пытаюсь разбудить тело, свой разум и мир, и чтобы они пребывали в разбуженном состоянии до тех пор, пока я не засну.

– Доктор Пируз, у вас великолепно работает воображение, но его недостаточно, чтобы увидеть границу между хорошим и плохим, как и в случае всех нас. Так что покажите мне, как чистить мозг – и отделить плохое от хорошего в моём сознании.

– Я могу его немного почистить с помощью медитации. Но я всё равно не знаю, с какой скоростью мне ехать на машине жизни: скоростью моих инстинктов или скоростью разума, или на импровизированной смеси?

– Когда я вел машину жизни на скорости инстинктов, то получил штраф за нарушение правил дорожного движения и в конце концов оказался здесь, в психиатрическом отделении, а потом, возможно, ещё окажусь в тюрьме! – отвечает Эндрю.

Я ухожу из больницы и чувствую себя лучше. Эндрю в гораздо лучшем состоянии, чем я ожидал. Но внезапно меня снова охватывает страх и беспокойство. Может, я чувствую себя лучше, потому что всем остальным хуже. Я чувствую, что природа нечестно поступила с Эндрю и другими пациентами. Природа сама с собой поступила нечестно – в отношении меня природа вообще нечестна.

Кажется, что даже животные знают, когда с ними поступают нечестно. Я видел это в глазах бабуина, когда ребёнком ходил в зоопарк в Тегеране. И я сегодня видел это на лицах нормальных, полубезумных и безумных людей в отделении, где лежит Эндрю, и также и на лице Эндрю. И я вижу всю эту боль на своём собственном лице в зеркале заднего вида. Что чувствует чувства? Как материя видит сны, а потом интерпретирует свои сны? Почему эти вопросы жужжат у меня в сознании, как комары, заставляя меня повторять их, словно таким образом я могу выпустить их из черепной коробки?

Общество и его законы тоже поступят с Эндрю нечестно? Как поступила Природа? Правила и законы определяют ответственность, но Природа определяет базовую активность мозга. Могут ли правила и законы общества доминировать над законами Природы внутри мозга? Может ли образование отделить мозг от Природы? Полностью укротить презренные инстинкты? Если нет, то в какой степени это можно сделать и в отношении кого? Превратить гомосексуалистов в гетеросексуалов, как утверждают некоторые, плохо знающие психологию и психиатрию? Кто или что является главным виновником трагедий? Война и преступления – это мазохизм Бытия? Бытиё занимается самобичеванием, приносит себе боль, калечит себя? Кажется, мы тонем в обмане и несправедливости.

Голые инстинкты Эндрю, животная ревность привели его к насилию над той, кого он любит сам, и над своим другом. Человеческие гены не делают невозможным каннибализм и другие отклонения от нормы – благодаря Богу или эволюции, которые сделали возможными эти возможности.

Внезапно я чувствую, как обжигающая мысль пронзает мой мозг. Я становлюсь одним из этих пациентов? Весь мир – психиатрическое отделение? Наши политические лидеры более опасны, чем большинство опасных пациентов на отделении? Бог биполярен, приказывая природе быть в этот час спокойной, а затем, в следующий, – штормовой и разрушительной?

Профессор права, Хашим, мой старый друг, согласился помочь Эндрю с решением юридических вопросов. Его жена Азита – какая-то моя дальняя родственница.

В любом случае ровно через две недели после стрельбы Эндрю судят. К сожалению, судья, ведущий это дело, не является моим старым другом. А что ещё хуже, то это тот же судья, который вынес приговор не в мою пользу, когда я попал в аварию на шоссе, соединяющем два штата, несколько лет назад. Дело было зимой, пострадало несколько машин, одна врезалась в другую, вторая – в третью, и пошла цепная реакция. Он выписал мне штраф за то, что я протаранил грузовик, который ехал передо мной, но ещё и за неуважение к суду, так как я задремал в зале суда. Теперь он выносит приговоры по преступлениям, не дорожным авариям. Взбирается по лестнице человеческих трагедий. Для него это – повышение по службе. Так что сегодня я отправляюсь в зал суда в мрачном настроении, которое связано ещё и с моими личными воспоминаниями. Я вижу Ванду и Брэдли и сажусь рядом с ними. Зал суда почти пуст. Кроме нас, присутствуют Хашим и женщина сурового вида в сером костюме. Я предполагаю, что она из прокуратуры. На тележке с колёсиками установлен огромный телевизор.

Вбегает доктор Ашана Васвани и садится рядом с входом в зал суда. Вскоре также вбегают доктор Рутковский и Джульетта.

Теперь лысый сотрудник суда включает большой телевизор. Мы видим Эндрю в оранжевом комбинезоне, он сидит на оранжевом стуле. Изображение плохого качества, поэтому его лицо тоже выглядит оранжевым.

– Он выглядит, как большая тыква, – шепчу я Ванде. – Поэтому боюсь, что сегодня всё будет скорее напоминать Хэллоуин, а не Пасху.

Ванда пытается меня успокоить, похлопывая по плечу.

Но я не успокаиваюсь.

– Почему Эндрю должен сидеть в телевизоре? Они считают его слишком опасным, чтобы допустить личное присутствие?

– Так просто безопаснее и экономичнее, – говорит Брэдли.

– Если считать все расходы и пользу, то может оказаться не так и экономично, – отвечаю я.

– Это вы экономист, доктор Пируз, – шепчет он мне.

Теперь тот сотрудник, который включал телевизор, заставляет нас встать. Судья заходит стремительно и выглядит, как Бог в тот день, когда узнал, что Адам нарушил правила и съел яблоко. Он хмурится, глядя прямо на меня. Или, по крайней мере, у меня создаётся ощущение, что он хмурится, глядя только на меня.

Выясняется, что, к счастью, я зря боялся. Подключение электроники – просто формальность, чтобы информировать и инструктировать обвиняемого. Учитывая просьбу Ванды и Брэдли о снисходительности, Эндрю обвиняют только в мелком преступлении, и ему выносится условное наказание. Он должен раз в неделю посещать судебного психиатра и также раз в неделю отмечаться у инспектора по надзору за условно осуждёнными. Он также должен выполнить общественные работы, принимать таблетки и держаться подальше от Ванды с Брэдли. Это всё.

Таким образом, в этот июньский день, который приносит удовлетворение, Эндрю Эшкрофт становится свободным человеком. Нет, не свободным от своей душевной болезни. Не свободным от стыда, сожалений и страхов. Не свободным от ревности и чувства потери. Но свободным от запертых дверей. Свободным от оранжевых комбинезонов. Он – изгнанник, как и я, свободный, но утративший связи. А я не свободен от демонов у себя в голове.

Доктор Рутковский и Джульетта машут всем на прощание и убегают. Мы с Ашаной идём к полицейскому участку встречать Эндрю. Ашана обнимает Эндрю по-матерински и шепчет ему:

– Твои крылья вскоре заживут, и ты снова полетишь.

Я обнимаю Ашану, прощаясь.

Я везу Эндрю в его квартиру, но вначале захожу вместе с ним в бакалейную лавку. А затем я уезжаю, на глаза у меня наворачиваются слёзы, всё перед ними расплывается, и я бессознательно включаю дворники, словно лобовое стекло – это моё лицо, а по нему стекают слёзы. С чувством облегчения я разговариваю сам с собой:

– Эндрю свободен, и я чувствую себя свободным от одного из моих демонов.

Перед тем, как покинуть зал суда, Ванда с Брэдли пригласили нас с Ашаной на обед. Но я извинился и отказался. Я сказал им, что у меня большой список дел. Это не ложь. Даже не ложь во спасение.

У меня на самом деле длинный список дел. Просто я не собираюсь их делать. Просто я не хочу находиться рядом с двумя влюблёнными людьми, когда я сам не могу находиться с человеком, которого люблю.

Поэтому я еду в книжный магазин «Бордерс». Не для того, чтобы провести вторую половину дня, играя в кафе в шахматы с Али Резой, а для того, чтобы провести это время, читая научные журналы. Продавцы позволяют мне их читать перед тем, как решить, стану я их покупать или нет, при условии, что я не буду капать на них «эспрессо». Это означает, что я, вероятно, купил в «Бордерс» больше журналов, чем кто-либо ещё в Америке.

В «Американском учёном» напечатана статья, посвящённая нанотехнологиям – науке построения микроскопических машин из молекул и атомов, иллюстрация к ней дана на обложке журнала. Очевидно, всё становится меньше по мере того, как Вселенная становится больше, – по крайней мере, в относительном выражении.

Как бы мне хотелось, чтобы меня можно было поместить в машину и сжать до исследователя пещер наноразмера, чтобы я мог забраться в разум Эндрю и посмотреть, что там сейчас происходит. И как бы мне также хотелось иметь крошечную машину времени, чтобы посмотреть, что происходило у него в голове перед тем, как он выстрелил в Ванду и Брэдли. Он преднамеренно в них не попал? Подсознательно? Или он не попал, потому что в тот день просто не мог хорошо прицелиться?

Конечно, я бы позволил Эндрю забраться ко мне в голову в виде ответной любезности. И, может, раз я уже пользуюсь футуристическими технологиями – нанотехнологиями и путешествиями во времени – я смог бы клонироваться и отправиться вместе с ним. Чтобы самому посмотреть, что там! То, что, по нашему мнению, мы знаем подробно и до конца, – это только часть того, что наши тело и мозг знают безоговорочно и полно, и это не является ещё полностью доступным для нашего сознания! Разве это не было бы фантастично – знать всё, что знают наши тело и мозг, чтобы функционировать правильно и удерживать нас среди живых? Если бы я мог и дальше отправляться на воображаемые обзорные экскурсии по мозгам и разумам других людей, то, думаю, смог бы сбежать из своей собственной ментальной камеры пыток.

И как бы мне хотелось отправиться на исследование головы доктора Х, пока он выходит из комы. Или внутрь головы Элизабет, когда она теряет память и возвращается в то время, когда она ещё не начала её терять. И мне бы хотелось забраться в головы политиков, которые совращают нас и убеждают отправляться в ужасные места или участвовать в ужасных войнах. Или внутрь головы Джульетты, которая нетерпеливо ждёт, когда я поговорю с ней о нас.

А как насчёт головы Истории? Эволюции? Внутрь головы Бытия? Множества голов Бога, которые ежедневно друг другу противоречат? Этого мультиполярного авраамического Бога, который так быстро меняет решения, как ветра, которые он создал, меняют направление. Теперь мои мысли повторяются! Бог, у которого столько разумов, оказывает нам так мало помощи в понимании их. Я, очень неидеальное и беспомощное существо, позволяю себе быть непоследовательным, но я ожидаю, что Бог или Бытиё будут другими! Так много голов качаются вместе, подобно ласточкам, устроившим совещание на электрических проводах, и это только при одной туманной реальности, которую нужно постигать. Я прав? Есть всего одна туманная реальность или, возможно, бесконечные реальности, находящие друг на друга, или миры, разбросанные в бесконечных измерениях космоса, – каждый со своими собственными законами? А каждый отдельный взгляд на мир каждой отдельной ласточки – это крошечный и уникальный кусочек реальности? Эволюция тащится вперёд так медленно, как умирающая черепаха, а технологии прыгают вперёд, как вышедший из-под контроля кролик. Я задумываюсь, что происходит с людьми, оказавшимися между этими двумя скоростями. Нашими ДНК и нашим искусственным миром. И я гордо думаю: разве мы, человечество, не представляем собой что-то – бесконечность коллективно думающей пыли?

Мой кофе стынет, я читаю ещё одну статью, эта из журнала «Новый учёный», о параллельных вселенных. Мне хотелось бы оказаться в другой вселенной. Затем я читаю статью в «Нейроне» о формировании новых синапсов на основе новых экспериментов и беспокоюсь о влиянии моего беспокойного мозга на идеальный мозг Джульетты. Я смотрю на «Природу», мой любимый журнал, но кажется, что этот номер далёк от природы – слишком много формул и графиков. Я задумываюсь, может ли наука достичь высшей истины такими средствами и вообще есть ли такая вещь, как высшая истина. Сегодня я настроен довольно негативно – какие биохимические вещества отрицательно влияют на мой оптимизм? Я чувствую себя лучше, читая рецензии на книгу в «Американском учёном» об эволюционной морали. Выживание группы и таким образом выживание отдельных особей внутри группы усиливается моралью, которая как бы приклеивает отдельного человека к группе и придаёт сил обоим. Спасибо, эволюция, за то, что воплотила в нас эволюционную мораль перед тем, как власть возьмёт догма, чтобы приносить нам столько печали.

Я бросаю взгляд на журнал «Разум», где всегда находится что-то интересное для меня. Теперь мои мысли блуждают, как потерянные души. Для меня Бог – это просто слово, на самом деле сильное слово. Как слово может создать мир? Мою голову наполняет ещё больше случайных мыслей.

Я скучаю по Джульетте. Мне не хватает разговоров с ней, рассказов о появлении научных идей у неё в голове перед тем, как они излагаются на бумаге или по ним проводятся эксперименты. Всё моё тело горит и хочет её. Мысли о Джульетте и образы Джульетты пересекаются у меня в мозге, призывая меня вернуться к ней. Они говорят мне, что даже если я её отец, я не могу быть её отцом, поскольку я никогда не чувствовал себя её отцом. Но они не объясняют, почему я испытываю такое сильное чувство вины. Такой стыд, как если бы все мёртвые и живые указывали на меня обвинительными перстами. Но что такое вина? Что такое стыд? Что такое их чувствовать? Откуда они происходят? Мне от них избавиться – как? Мне следует позволить им вести меня в отчаяние, которое является смертным грехом? Как я могу отрицать Джульетту, отказывать Джульетте в себе – отказывать Джульетте в своей любви? Как мне погасить в себе этот бушующий огонь перед тем, как он меня поглотит и превратит в пепел?

Я держу голову руками, закрываю глаза ладонями и сжимаю голову, чтобы выдавить то, что я не знаю, но, может, узнаю, если буду сжимать достаточно. Я хочу кричать, но не смею. Я – потерянный бедолага в берете, с бородой, идеями и акцентом!

Я не в первый раз так держусь за голову и не в первый раз её так сжимаю. Моя любовь к Джульетте и моё чувство вины из-за того, что я испытываю эту любовь, борются в моей измученной душе, как Ахурамазда и Ахриман. Я почти уверен, что если бы я точно знал, что совершил инцест, то был бы более спокоен, чем находясь в сомнениях по этому поводу. Угроза может быть более мучительной, чем реализованная угроза. Я слышу, как мечи Ахурамазды и Ахримана звенят у меня в голове. Боже, как мне её не хватает! Мир, мне её не хватает! Почему Бытиё дало мне это сильное желание Джульетты, если предполагается, что я не должен иметь Джульетту? Я хочу вернуть мою Джульетту, Боже, Ты сделал всё существующее возможным, включая мою любовь к Джульетте! Я хочу спрятаться внутри неё. Я думаю об Элизабет, держащей маленькую Джульетту на руках на фотографии, о дате, написанной на обороте фотографии. И я чувствую уверенность – истинную или ложную – что я – биологический отец Джульетты. Я знаю, сколько раз при помощи хороших обоснований доказывались неправильные идеи, доказывалась ложная наука и оправдывались плохие дела. Может, мне следует довериться науке и убедить Джульетту пройти ДНК-тест.

Пожалуйста, поймите, что я не хочу поражения ни в футболе, ни в шахматах, ни в чём-то другом! Я отдаю всего себя, полностью выкладываюсь, потому что мне это нравится! Потому что я учусь на этом, потому что я расту с этим. Потому что это мои пристрастия.

Уже шесть вечера, и я решаю поехать домой. Я бросаю все свои пустые пластиковые стаканчики из-под «эспрессо» в серое пластиковое мусорное ведро у окна. День за днём все эти стаканчики отправляются в серое, а затем выходят из серого, как мои мысли и чувства входят и выходят из другого серого, сделанного из моих экстравагантных нейронов. Я плачу за два журнала и одну газету, которую запачкал. Я приказываю своей красной «Тойоте» отвезти меня домой. Я прошу её поторопиться. Как и всегда, она подчиняется, не беспокоясь о том, зелёным или красным светят светофоры по пути. Когда-нибудь моя машина поймёт, что я не её бог, а просто ещё одна бездушная машина. Тогда у меня возникнут большие проблемы.

Дома я проглатываю несколько фруктов, питу и сыр, а затем отправляюсь на диван медитировать. Это немного помогает.

Я понимаю, что человеческий мозг, самое сложное изобретение природы, оказывает ужасающее побочное действие на природу, точно так же, как мораль и технологии, изобретённые мозгом, оказывают ужасающие побочные действия на мозг. Я пытаюсь быть нравственным, хотя я и не религиозен. Мой моральный кодекс признаёт мораль авраамической религии, марксистскую мораль о свободе от эксплуатации и буддийскую мораль о сочувствии в основе всего. Я пытаюсь действовать в соответствии со своими моральными принципами. Я должен следовать всей моральной ерунде, которая набита в моё сознание? Животным не стыдно от инцеста. Значит, человеческий мозг – это вершина эволюционного чувства вины. Бог сберёг всё чувство вины и весь стыд для людей.

Но почему? Я не теолог и не психиатр, но иногда я думаю, что первородный грех, с которым должен справляться человек, – это на самом деле первородный грех Бога! Бог проецирует себя в нас. Человек придумал Бога, чтобы винить Его в создании человеком дьявола! Возможно, Бога не следует винить за то, что создал человек! Разве стихотворение отвечает за землетрясение?

Моя медитация переходит в хандру. Я ворочаюсь, поворачиваюсь в одну сторону, в другую, снова и снова и с каждым поворотом мне всё больше и больше не хватает Джульетты. Я выпиваю стакан вина. Я жую фисташки. Я пытаюсь читать журналы, которые уже читал. Но всё, что я вижу, всё, что я чувствую, всё, чего мне не хватает, – это Джульетта. Я ору на свой холодный камин, словно это оракул, через которого Бог исполняет желания:

– Я хочу вернуть свою Джульетту! Я хочу мою Джульетту! Джульетту!

Я кричу это так, словно Джульетта мертва. Словно чувство вины и похоть тянут за верёвку, обвязанную вокруг моей шеи, чтобы и меня тоже убить.

Я сгораю от желания услышать от неё хоть слово, получить одно прикосновение, один поцелуй, почувствовать, как её шелковистая горячая кожа прижимается ко мне, скользит по мне, поглощает меня и поджигает меня – пусть даже это будет адский огонь. Сколько я могу держаться от неё подальше и убеждать себя в том, что это правильно? Сколько времени она ещё будет терпеть мои оправдания? Мои настоящие затмения? Через сколько она устанет от меня? Пожалуйста, поверьте мне, что я не просто вожделею тело Джульетты. Я вожделею её душу, её улыбку, её голос и её заботу.

– Да будь проклята правильность! – кричу я. – Да пусть будут прокляты моя совесть и сознательность!

Я хочу съесть солнце, словно это апельсин, и проглотить невероятный жар.

Я не знаю, что мы все, добрые американцы, делаем, чтобы сбежать от бешеного, зловонного, падшего Рая, который мы создали. Я включаю телевизор. Я нахожу Ларри Кинга, чтобы посмотреть обсуждение тридцатилетней годовщины со дня смерти Элвиса Пресли. Но я вижу только людей в оранжевых комбинезонах, которые сидят на оранжевых стульях и смотрят строго вперёд, как зомби с оранжевыми лицами: Эндрю, доктор Х, Ашана Васвани, Элизабет, Джульетта. Ферейдун Пируз, дюжины и дюжины людей. Даже ЗЗ по той или иной причине.

Я хватаю прибор дистанционного управления и жму на кнопку отключения так сильно, как только могу, как террорист, взрывающий бомбу. Я бросаю прибор дистанционного управления подальше, на другой диван, надеясь на мягкую посадку. Я отправляюсь на долгую прогулку, чтобы прочистить голову.

Я возвращаюсь и после того, как поглощаю тарелку разноцветных ягод, чувствую вдохновение, чтобы снова поработать над своей поэмой-наследием. О, сила прогулки, о, сила ягод!

Я устраиваюсь перед компьютером. Сегодня вечером я наконец напишу свою Книгу Бытия – версию, вдохновлённую открытиями наших времён. Почему бы мне не попробовать? Разве не мои предки, зороастрийцы из древней Персии, придумали первую версию бытия? В любом случае моя версия – не моя, а в большей или меньшей степени коллективная версия человечества. Я представляю Туатару. Я понимаю, что хотя она невероятно умна и опытна, тем не менее она немного знает о современной науке. Я пишу следующее:

Поэма-наследие

Часть вторая: Новая Книга Бытия

2.1. Я яйца поглощаю жадно, Что Туатара мне даёт, Посетовав, как беспощадно Холестерин сосуды рвёт… – Не беспокойся! – улыбаясь, Трёхглазый ящер говорит. — – Ты можешь есть не опасаясь: Никто здесь сердцем не хандрит. – Про ВИРУС слышала, наверно? Он убивает всё подряд, Спасенья нет от этой скверны Всему живому. Это – яд. 2.2. И странно, сколько слов полезных Нам дали римляне, назвав Плохих понятий ими бездну, Обозначенья бедам дав… – Плохое породит плохое, Разве не так? Давай, Пируз, Своё сознание глухое Освободи от тесных уз… 2.3 И Туатара, хмурясь мрачно, Ложится на песок опять. – Так ты словами озадачен? Меня заставили рыдать Твоей империи словечки: «Технолизация» и «стресс», И даже мне, холодной вечно, Их яд уже в печёнку влез. 2.4 Взволнованно, в плену интриги, Словарь листаю: где ответ? «Технолизация»? Но в книге Такого слова просто нет! – Ну, – мне рептилия, жеманно Пожав плечами, говорит, — Тебе, быть может, это странно, И в словаре сей смысл скрыт, Но этот монстр пятисложный Как раз и губит всё вокруг, И лишь его тебе, возможно, Бояться надобно, мой друг. 2.5 – Откуда ты всё это знаешь? — Я удивляюсь. – Здесь, в раю, В уединеньи пребываешь… – Но третьим глазом я смотрю! — Мне Туатара отвечает. – Рудиментарный этот глаз Нюансы точно подмечает, Мне он помог и в этот раз. Твой самолёт разбит на части. Боюсь, метафоры точней Мне не найти. Грядут несчастья, Увы, в судьбе планеты всей, Пока не будете мудрее… Уж если САПИЕНСЫ вы, Станьте разумными быстрее, Иль не сносить вам головы. Пируз, ты знаешь, здесь живу я Наверно, миллионы лет… Прервал беседу я живую: – Но это невозможно, нет! 2.6 – Живёшь здесь миллионы лет? Но как же? Жить на планете долго так Мафусаил не смог бы даже… В ответ рептилия: – Чудак! Ты слышал про Адама, Еву, Про райский сад…? Что в том саду Змей грелся, обвивая древо… Что – жизнь, Пируз? Скажи, я жду. – Жизнь – это анти-энтропия. Про-энтропия – это смерть… – Зачем мне сложности такие? Как можно проще мне ответь. – Ну, хорошо, отвечу кратко: При жизни атомы всех тел В особом собраны порядке, И у порядка есть предел. А энтропия – это мера Износа атомных скульптур… И разрушает смерть, к примеру, Связь атомов внутри структур… 2.7 – Об упомянутом же змее, Что в райских кущах вечно жить Был должен, я теперь посмею Свои сомненья изложить: Ведь Книга Бытия – лишь сказка, И древний человек всему Мог бы поверить без опаски, Что ни сказали бы ему… Я Туатару озадачил. И, потирая лапкой лоб, Она спросила: – Друг мой, значит Я среди памяти трущоб В капканы истины попала? Где нереально всё? Ну, что ж… Выходит – истину копала, А раскопала только ложь? 2.8 Я Туатаре отвечаю, Боясь нечаянно оскорбить. Её я яйца поглощаю (Ведь голод мог меня убить!). – Шизофрения поразила Сознанье большинства существ, Воображение – та сила, Что лепит бесов и божеств… Ты не единственная в этом… Но в новой Книге Бытия На свой вопрос найдём ответы — Кто мы? Откуда? Ты и я. 2.9 В тени высокой пальмы Туатара Выкладывает партию яиц. Я угощеньем лакомлюсь недаром: С энтузиазмом отвечаю блиц. – В покрытых плесенью, основанных на вере, Страницах ветхих всех священных книг Застыла истина, как в вакуумной сфере, И отражает лишь один короткий миг. 2.10 Науки новая теория впитала, Не зафиксировать её на вечный срок. И сотворенье мира перестало Быть догмой. Даже древности пророк Уступит коллективному сознанью И в ёмкости идей, и в глубине. История земного мирозданья Всех представлений устаревших вне. 2.11 С яйцом во рту, на солнце ноги грея, С начала начинаю свой рассказ, Пытаясь передать свою идею Как можно лаконичней в этот раз. «Пусть буду я!» – так Тайна мирозданья Сказала. И случился Взрыв Большой. Он был причиной Бытия созданья — Всего, что нам знакомо хорошо. Кто знает, на других вселенских тропах, В иных пространствах или временах, Не отражённых в наших телескопах, Какими были б мы в других мирах? Мы Бытиё считаем результатом Большого Взрыва. Это лишь одна История во множестве богатом. Я расскажу другую. Вот она: Представь, что мир подобен чемодану Без нам привычных стенок и замков, И он наполнен содержимым странным, И неизвестно, путь его каков. В том чемодане разная поклажа: От световолн до сочного плодá, И он несётся, непонятно даже, Прочь по какой причине и куда… 2.12 А Взрыв Большой был взрывом в пустоте: Где нет ушей, нет разума, нет сердца, Где нет ограничений в темноте, Явился монстр, открыв в реальность дверцу… Он – пыльный призрак, многоцветный шар, Наполненный частицами материй, Энергетический в нём пышет жар. В плену у силы тяжести мистерий, Он деформирует и держит всё в себе: Материю, и время, и пространство — Всё то, что в человеческом уме Покоя лишено и постоянства. Три этих переменных будут ждать В системе небывалых уравнений, Что мы в анналах разума блуждать Не перестанем в поисках решений. 2.13 В пейзаже времени наложены мазки Различных по значению событий, Как в гобелене устьями реки, Горами, городами стали нити. Кто знает, относительно чего Они в своём движении стремятся? Рисуя мироздание, его Всё время заставляя изменяться. 2.14 Под силой тяжести разбросанная пыль, В комок сжимаясь, стала нагреваться. И стали звёзды превращаться в быль, Чтоб светом их могли мы наслаждаться. Вселенная – как светоч в чёрной мгле — Явилась самой яркой из творений И отразилась жизнью на Земле, Рождая мыслей мир и ощущений. И жизнь на ней поднялась до людей — До подлинной Короны Мирозданья, Они полны желаний и идей Для артефактов ценных созиданья: От технологий разных до наук, И от искусств – до языков и Бога. И тот рассудком будет близорук, Кто не увидит главного в итоге — В театре жизни – человек – актёр, Он в Сущем роль заглавную играет… Но ящер лапкой с губ желток оттёр, Вопросами меня перебивает: – Но почему? Как это всё понять? От нестыковок твой рассказ страдает! — И я смотрю, пытаясь продолжать, Как Туатара яйца поедает… 2.15 – Сотворения мира история, Словно чаша водой, наливается, И в сознании тайн территория Постепенно, по капле меняется. Ведь науки источник магический, Заполняет пробелы ответами, И когда-нибудь, мысля логически, Мы простимся со всеми секретами. Артефактов ещё недостаточно, Чтобы тайну постичь окончательно, Мы пытаемся то лихорадочно, То, к несчастью, почти бессознательно, В чемоданчике стиля винтажного Средь вещей, таких разных по яркости, Ухватить тайну самую важную, Чтоб придать нашим знаниям ясности. Любопытством ведомые буйственным, Сей находки всю суть грандиозную Мы постигнем. Но в мире искусственном Утонуть мы сумеем и в познанном… Я признáю, пусть против желания, Мы, разгадкою тайн увлечённые, В напряжённом замрём ожидании, Что ответят потомки-учёные. Может, Взрыв во вселенной циклической, Что сжимается и расширяется, Был единственным в лоне космическом… Тогда время с пространством являются Ещё более древними фазами Бытия, чем сам Взрыв, разумеется. Ты прости уж, подруга трёхглазая, Но я всё-таки смею надеяться, Что наш Бог и о нём представления — Специфическая категория: Это здравых умов размышления В свете фактов научной теории. 2.16 Я удивлён, но с облегченьем, Смотрю, как третьим глазом косит Рептилия, без огорченья Моим незнанием, и просит: – Ты расскажи подробней, мне бы Узнать все тайны до конца, Чтобы когда опять мне небо Пошлёт залётного гонца, Смогла б я выглядеть прилично: Хоть воду и не пить с лица, Но, говоря метафорично, На нём не будет пусть яйца. 2.17 Итак, я продолжаю скромно: – Жизнь развивалась, пока тайна, Найдя приют внутри нейрона Какой-то древней обезьяны, Не загорелась новой искрой, Как будто бы звездой сверхновой, Сознанья осветив регистры, Развив мышления основы. И, улыбаясь, добавляю: – Ты знаешь, видно, тему эту Раскрыть, смекалку проявляя, Другому предстоит поэту. 2.18 Мы утолили яйцами свой голод, Пришла пора и жажду утолить. И Туатарой был кокос расколот, Мы пьём, я продолжаю говорить: – Затем, внезапно, словно звёздной вспышкой, Всё больше искр было рождено В мозгу примата, умного не слишком… И этим искрам было суждено Всё новых синапсов задействовать резервы: В итоге – обезьянья голова Наполнилась желаньем самым первым Произнести чудесные слова. 2.19 Я вижу, озадачил Туатару, Про эволюцию так страстно говоря, Но я продолжил, добавляя пару, Повествование, не тратя время зря. – Слова, что языком произносились, Из разума передавали суть И в синтаксис со временем сложились, Общению давая новый путь. Понятия рождало подсознанье И гордо объявляло Бытию: Я вижу всё, имею обонянье, Я думаю, я чувствую, люблю! Я ощущаю, слышу, прикасаюсь, Но что же происходит, и кто я? О боже мой, ведь я же так стараюсь, Словами петь, желаний не тая, Писать стихи, всего святого ради, Искать слова, оттачивая слог, Чтобы в значений радужном наряде Святые чувства передать я смог. 2.20 Рептилия расстроена: – Похоже, Придётся в ожидании томиться Мне миллионы лет ещё, чтоб всё же Сумел сюда другой поэт свалиться Без объявленья о своём визите. Он мне про эволюцию расскажет. К тому моменту только, извините, Другим всё будет, Туатара даже… 2.21 Пришёл черед и мне вовсю смеяться… Когда же этот мой порыв иссяк, Решил за «эволюцию» я взяться, Частично сняв все «почему» и «как»… – У нас ресурсов мало, понимаешь, А конкуренция безумно велика. И если силы есть, ты выживаешь, А если непригоден, то – «Пока!»… В борьбу за выживание включились Так яростно не только индивиды, В стремлении одном объединились Сначала группы их, потом и виды. И поколение, меняя поколенье, В борьбе за жизнь со временем крепчая, Повысило и качество общенья, Взаимодействие друг с другом улучшая. Но в результате тех боёв бездумных Опасность угрожает нашей жизни От самых неразумных из разумных, — Сама ты мне сказала с укоризной… Увы, твоя ирония логична: И, в эволюции прокладывая путь, К развязке приближаемся трагичной… Но выживет тогда хоть кто-нибудь? 2.22 – И даже Африка, блага свои даруя, Не утолила голод любопытных, — Жестикулируя руками, говорю я, — И в поисках земель, от взора скрытых, Шёл Человек к земле обетованной, Что простиралась где-то за саванной… 2.23 Рептилия разбила ещё один кокос, И угощает молоком, как прежде… – Мой друг Пируз, история, что ты мне преподнёс, Так интересна – даже мне, невежде! Пускай в повествовании не определено Добро и зло так чётко и конкретно, Достойно рассмотрения глубокого оно И разум захватило незаметно! 2.24 И, с благодарностью рептилии трёхглазой За похвалу и молоко кокоса, Я терпеливо подбираю фразы, Чтоб изложить точнее суть вопроса: – Пока не сядет солнце в море ночью, Сознание работает прекрасно. Но не настолько, чтоб узрить воочию, Как ложные истории опасны, В которых нам оставили пророки Разгадки тайны сотворенья мира. От этих всех историй нету прока, Нет истины прямого ориентира. Любой пророк своим догадкам верил, И заявлял, что истина открыта. Но кто их степень ложности измерил? Ведь доказательств не было добыто… И, как ребёнок маленький, наука, На «как» и «почему» попав пикеты, Весомых доказательств ищет в муках, Чтоб истиной назвать свои ответы. 2.25 – И, несмотря на весь прогресс науки, Откуда взялся странный чемодан? — Продолжив тему, развожу я руки. — На сей вопрос ответ ещё не дан. С пульсирующим разумом внутри Наш чемодан на скорости несётся, Его маршрут весь соткан из интриг, Хозяин по талону не найдётся. Но Человек, по этому пути Мечтой и жаждой знания ведомый, Значения старается найти Всех неизвестных Бытия земного. 2.26 Теперь Туатара, брюшко потирая, Зевает, пытаясь поставить меня В тупик, «почему» и «зачем» задавая И тон провокаций в беседе ценя: – Зачем же вы рушите жизнь, беспокоясь О всех неизвестных, спешите их знать? И мне невдомёк любопытство людское: Когда меньше знаешь, спокойнее спать. Как жаль, что наличие бóльшего мозга Лишает покоя, приносит вам боль — Вопросы ваш разум секут, словно розги… Вот, личный пример привести мне позволь: Я ем! Я играю! Я совокупляюсь! Под пальмами сплю и в прибое плещусь! И жизнь я люблю, ею я наслаждаюсь! Так что же не так с моим мозгом, Пируз? Ведь если не будете вы размножаться, Не будете всё, что дано вам, ценить, Как мозг вам поможет за жизни держаться, А вымрет ваш вид, так кого же винить? Но я, увлечённая этим рассказом, Признаюсь тебе, мой любезный Пируз, Что, внемля ответам твоим, раз за разом, Растёт в моём черепе разума груз! 2.27 Готов я ответить! Чему удивляться? Рептилия губы поджала и ждёт… – Уж если мне жить, чтоб как ты – развлекаться, То даже твой мозг по размеру сойдёт. Не ведаю, к худу ли или к добру ли, Но мне в этом плане – побольше дано: Моё любопытство сознанием рулит, Открытия делать толкает оно. Подруга, твоя черепная коробка Твоим же как раз соразмерна мозгам. Мой череп – большой, и твой мозг словно пробка Болтаться в нём будет. Но, слава богам, Что всё – так, как есть. И прости, Туатара, Унизить тебя не хотел я, отнюдь! Ведь ты, обладая мышления даром, Смогла на раздумья меня натолкнуть: Уж если значительно меньше нас будет, То мы перестанем друг в друга стрелять В борьбе за товары, которые люди Стремятся любою ценой потреблять. 2.28 Рептилия, щурясь глазами тремя, С кривою ухмылкою мне отвечает: – Пусть мозг не такой и большой у меня, Но это значительно жизнь облегчает, Лишая меня очень многих проблем. Но всё же твоё любопытство заразно! Надеюсь, на все «почему» и «зачем» Ответишь мне так же подробно и связно. 2.29 Стараясь не выглядеть богоподобным, Избавив свой тон от тщеславия пресса, Я снова рассказ продолжаю подробный, Тактично и скромно, как может профессор: – Сказало Сознание: «Я поднимаюсь Из жизни, из каждой её ипостаси, Но, собственно, я от всего отличаюсь, От каждой частицы мирского каркаса. При помощи гаджетов, чувств, интуиции Могу наблюдать, изучать, понимаю Не только свои, но и мира амбиции, И, выжить стремясь, чутко жизни внимаю. Хочу узнавать я всё больше и больше, Чтоб даже за гранью – уверенность крепла! Чтоб Сущего жизнь продолжалась всё дольше, Я птицею Феникс восстану из пепла!» 2.30 «Сознание Я! Нарушаю, похоже, Законы, что строгая физика пишет: Меня создающие атомы – тоже, Мне кажется, собственным разумом дышат». 2.31 «Сознание Я! И меня побуждают И любопытство, и необходимость», — Таким ярлыком Человек награждает Своё же дитя, веря в неистребимость… Любовь и Сознание – два антипода, И «матерью жизни» любовь звал Руми… Но логике чужда поэтов природа, Мы образно мыслим, подруга, пойми! 2.32 «Сознание Я! Моя доля плачевна — На диком мустанге скачу без седла Я на континентах, как будто кочевник, А выход один – закусив удилá, Вступить в поединок с психозом Природы, Ярость которой понять нелегко: Бурлит катаклизмами разного рода, Давая почувствовать тяжесть оков. С какой же реальностью дело имею? Быть может, понять мне её не дано? Ведь сущность свою я понять не умею… Но буду пытаться опять всё равно!» 2.33 «Сознание Я! И, при божьем молчании На поиски Истины ринувшись в путь, Призвало на помощь науку в отчаянии Понять мирозданья сакральную суть. Но даже науке ответить мне нечем… Она не молчит, только мнений так много, А в целях с задачами – противоречий, Что скоро она уподобится Богу… И, вместо лечения и ориентиров, Наука, как вирус, крушит наши жизни И ложный маршрут нам рисует пунктиром Порой, запуская свои механизмы. А сам Человек тоже неидеален. И он, моделируя сферу науки, Моё любопытство накормит едва ли… Моих же неврозов – усилятся муки. Я – остров в плену невротических штормов. Стихия бездушна, а волны истерик Используют плоть мою в качестве корма, Кроша на куски отступающий берег». 2.34 «Чтоб не казаться чересчур высокомерным, Позвольте мне, Сознанию, признать, Что любопытство может вещи все, наверно, Своей волшебной сутью пронизать. И с любопытством – трансформируются вещи, Меняясь в корне свойствами своими, Становятся другими, даже хлеще, — Как ты и я, как Человек – живыми!» 2.35 «О, как я, Сознание, жаждаю Избавиться от наваждения — Узнать о себе тайну каждую — Развития, происхождения! Как я получилось и кто же я? Умру или буду нетленным? И есть ли со мной что-то схожее В анналах огромной Вселенной? Такое же любопытное, Такое же одинокое…»

Я обращаю внимание, что я один. Туатара отправилась прогуляться по берегу, а я разговариваю с ветрами и волнами, и с невидимыми и мёртвыми звёздами, и, конечно, со своим «я», которое есть воображаемое «я».