Сегодня вечером противоречивые мысли и желания проносятся по моим синапсам, как бешеные собаки, не давая мне спать, а сон мне отчаянно требуется. Я знаю, что меня интересует семинар доктора Рутковского не только для того, чтобы узнать о человеческом разуме вообще, но также и о моём собственном разуме, в особенности, раз я могу его лишиться. Я также снова увижу Джульетту. Как мне повезло, что я её встретил, и как будет ужасно, если моё увлечение останется односторонним. Как она может заинтересоваться человеком, который вскоре будет не-человеком – личностью, не поддающейся самоидентификации?

Как только наша встреча пробудила чудесные возможности для меня, я стал прятать от неё, пусть и бессознательно, свои отрицательные черты и вообще всё отрицательное, связанное со мной. Я ей рассказал, что во время приготовления риса с черешней чуть по рассеянности не помочился в корзину для мусора, приняв её за унитаз? Или как я расстроился, когда пытался позвонить, а номер набирал на пульте от телевизора? Я подверг цензуре и историю болезней своей семьи, не представив её полностью доктору Джульетте Пуччини, которая имела право на получение всей информации для диагностирования моего заболевания. Я притворился, что я здоровее, чем есть на самом деле.

Я знаю, почему влюбляюсь в Джульетту. Она так таинственно привлекательна. Её причудливый голос, её загадочные бирюзовые глаза, её прикосновения, напоминающие дуновения ветра, её стальной ум, её озорство ведут меня в места, в которые я идти не должен. Но знаю ли я о ней больше, чем эти черты? Знаю ли я её душу, не зная, как я это знаю? Может, мне следовало взять у неё одно драже «М & М», когда она мне их предлагала, просто из вежливости.

Я отправился в клинику за диагнозом, за лечением, а не для того, чтобы влюбиться. Я гадаю, какой бог или счастливая звезда привели меня к Джульетте. Но почему я чувствую такое беспокойство и такую неуверенность? Джульетта вела себя со мной игриво, не так ли? Она вела себя так, словно хотела знать обо мне больше, чем просто о пациенте, не так ли? Она даже попросила прочитать моё стихотворение. Я должен чувствовать себя более уверенно, но не чувствую. Не чувствую. Какие бы у неё были чувства ко мне, если бы я был с ней более откровенен?

Ну, доктору Рутковскому я расскажу больше о себе и своей семье, когда его увижу. Я позволю врачу делать то, что делают врачи. А я сам сделаю то, что должен. Я вырежу своё надгробие до того, как уже не смогу вообще ничего вырезать. Это будет поэма-наследие, подарок от умирающей души, меня, продолжающим жить душам. Я размещу её на сайте под названием «Виртуальное надгробие Пируза», и пусть мир скорбит обо мне, смеётся надо мной или игнорирует меня – по его выбору. Но, сочиняя поэму, я буду чувствовать себя более живым и, возможно, останусь немного живым, когда умру. Но я продолжаю медлить и оттягивать это, словно у меня слабоумие или я уже мёртв!

Я продвигаюсь к краю кровати. Я нахожу в темноте тапки и иду к себе в кабинет. Я просматриваю башню из компакт-дисков, которую держу у себя на письменном столе, она накреняется. Я выбираю ансамбль «Газал», «Потерянную песню Шёлкового пути». Кайхан Калхор, перс, играет на старинном струнном музыкальном инструменте под названием кеманча, а Шуджаат Хуссейн Кхан, индус, играет на ситаре и поёт. Я вставляю диск в проигрыватель так, как священник кладёт просфиру во время причащения на языки кающихся грешников. Я выбираю кусок под названием «Сафар», что означает путешествие, основанное на вере и доверии. Я включаю компьютер. Я начинаю сочинять поэму-наследие. Я позволяю своему сознанию и пальцам лететь в невообразимые места!

Поэма-наследие

Часть первая: Третий глаз

1.1 Наш самолёт внутри лиловых туч Летит к Австралии. А на земле под нами — Густые тени. Яркий солнца луч Очерчивает радужные грани. И стюардессы образ – словно сон, Её улыбка – звуки колыбельной, И синий плед, как небо в звёздах он, И в унисон – напитков тон постельный. 1.2 Вдруг в турбулентность входит самолёт, И пассажиров в стороны кидает, Как Вуду-жрец команды куклам шлёт, Как СМИ умы незрелые шатает. 1.3 Не знаю почему, в моих руках Большой словарь. Он молчалив и точен. Держу его, чтоб приглушить свой страх, Но голос объявляет резко очень: – Внимание! Останьтесь на местах! Идём на аварийную посадку! Я повторяю!.. – звон стоит в ушах… От предвкушенья смерти стало гадко. 1.4 Жалею я, что не могу как тень Планировать, лететь и не разбиться, В падении не раздробить костей, Как те мечты, каким уже не сбыться. 1.5 Вдруг самолёт сломался пополам, Выбрасывая в пустоту предметы, Тела и тени, словно это хлам, Всё поглотил поток ветров и света. Я падаю. Со словарём в руках. Трепещут на ветру его страницы, Несут меня в пушистых облаках Добычей многокрылой книги-птицы… И вот на берег опускаюсь я Таинственного острова в итоге, И девственно чиста вокруг земля, Как первый снег, как пожеланья Бога. 1.6 Я телом цел. Но чувствую, что здесь Как будто бы я прошлого лишился, И в будущей реальности я весь, Которую познать всегда стремился. Секунды льют дождём на капюшон, Они пусты, их чёткий след потерян В то прошлое, которого лишён, И в будущее, в коем не уверен. 1.7 Я здесь один с бушующей волной, Что берега ласкает неустанно, Здесь шимпанзе – отнюдь не предок мой, И этим он доволен несказанно. 1.8 Наедине, под сводами небес, С землёю, перед солнцем преклонённой. Листвой осенней рукоплещет лес, Чудесным танцем ветра окрылённый. 1.9 Я на себя смотрю сквозь времена, И жизнь моя – короткий миг, крупица, Которая почти что не видна. Внезапно мой словарь открыл страницу… Где шрифт крупнее через интервал, Внимательно спасителя читаю, На слово «туатара» взгляд упал, Что оно значит – я, увы, не знаю… 1.10 Внезапно со страницы словаря Возникло воплощенье туатары: Колючий ящер, чешуёй горя, Здесь миллионы лет себе находит пару. Клювоголовые ровесники времён Отсутствия любых классификаций — Где не было ни цифр, ни имён — На безымянном острове плодятся… 1.11 Я в шоке. Тем не менее смотрю, Как в вещь преобразил мой разум слово, Которое нашёл по словарю, Меняя восприятия оковы. И, значит, вещью так же может стать Любое слово. Реализоваться Во что-то, что мы можем осязать. И стоит ли тогда нам удивляться? Мне этот случай осознать помог, Что невозможное становится возможным. «Вначале было Слово. Слово Бог». И жаль, что людям в это верить сложно. 1.12 – Привет. Ты голоден, Пируз? — Трёхглазая рептилия спросила. Я вспомнил угощений скудных вкус, Что стюардесса на обед носила… – Я голоден, действительно, сейчас, — Ответил я посланнику благому. Ведь голод постоянно мучит нас, Склоняя к одному или другому. 1.13 И туатара ловко брюшко мнёт Чешуйчатыми лапками кривыми И три яйца блестящих мне даёт: – Пируз, ты эти яйца съешь сырыми! Ты должен привыкать к сырой еде, Здесь жизнь чиста, от всякой лжи раздета, Огня и соли нет ещё нигде. И я добавил: – Как и Интернета! 1.14 О словаре я думаю своём: Спасла меня магическая птица. О слове, что нашёл случайно в нём, О туатаре, сшедшей со страницы… Слова, как наши дети, нам близки, Сумеют ли спасти нас от страданий? Ведь сотканы все тексты и стихи Из наших слов – из разума созданий.

Теперь и музыка, и мечтания странным образом одновременно заканчиваются.

Я звоню своему сыну Бобби, чтобы узнать, как у него продвигается диссертация и как складываются отношения с научным руководителем. Если он скоро закончит, то будет очень молодым кандидатом наук. Он продолжает меня спрашивать:

– Что с тобой, папа?

А я продолжаю отвечать:

– Ничего, Бобби. Со мной всё в порядке!

Я скрываю от него свои опасения, связанные с болезнью Альцгеймера, ночные кошмары, проблемы с ортодоксальными коллегами и встречи с Джульеттой. Чтобы его посмешить, я рассказал ему, что хотя собирался прочитать лекцию о ложной идеологии Карла Маркса, обнаружил, что читаю лекцию о невидимой руке рынка Адама Смита. И Бобби на самом деле смеётся.

Я растил Бобби в одиночестве, а он растил меня, как отца и мать. Я узнал о безоговорочной любви. Его мать, блестящая женщина, несколько лет страдала от душевной болезни. Нелегко быть отцом и матерью и при этом жить среди чужих людей. Мы близки, но я не хочу его сейчас волновать своими проблемами.

Я съедаю несколько вишен перед тем, как вернуться в постель. Они помогают мне заснуть; или, скорее, предполагается, что помогают, – так заявляют в журналах о здоровье. Современность даёт нам фрукты не по сезону, путая наш мозг, словно эволюция внезапно передумала, и мозг будто пьянеет или подвергается воздействию наркотиков.

Я в больничной пижаме. Я затерялся и остаюсь неузнаваемым среди пациентов, страдающих от болезни Альцгеймера, я не представляю, куда я иду. Я спрашиваю себя:

– Ты всё ещё профессор Пируз?

Я не слышу никакого ответа. Я останавливаю пробегающую мимо медсестру и прошу её:

– Пожалуйста, скажите мне, кто я!

Она хмурит брови, а затем тыкает пальцем мне в грудь, как раз в то место, где висит бейджик с именем.

– Вот вы кто, – говорит она и спешит прочь, больше не говоря ни слова. Я подтягиваю бейджик вверх, но не могу прочитать, что там написано, похоже на санскрит. Я смотрю вверх, словно желаю чуда. Я вижу лицо Джульетты на луне, она улыбается своей самой доброй улыбкой.

Внезапно ко мне подбегают дюжие санитары, хватают меня и выбрасывают в тёмный переулок, в котором полно восточных людей. Я теряюсь в трущобах в старой части Шанхая. Я просыпаюсь в ужасе, меня охватывает паника, я весь мокрый от пота. Я понимаю, что это повторяющийся кошмар. Я пугаюсь и кричу на свой разум:

– Ты кто, чёрт побери? Почему ты пытаешь меня и хочешь свести с ума?

Я слышу, как мои слова эхом отдаются в моём стеклянном доме, а потом у меня в голове.

Теперь я полностью проснулся, я думаю о Джульетте, мне менее страшно, я более спокоен. Я улыбаюсь, когда думаю о мысли «Любовь лечит всё».