По окончании Литургии, когда Нина Сергеевна Н. уже выходила из Свято-Лазаревского храма, ее догнала запыхавшаяся свечница Ольга:
— Вас отец Алексий зовет. В канцелярию. Срочно.
И Нина, теряясь в догадках, зачем бы она могла потребоваться настоятелю, поспешила вслед за ней в пресловутую канцелярию — небольшую проходную комнату, где настоятель, отец Алексий, имел обыкновение принимать тех, кто приходил в храм, чтобы побеседовать с ним.
Вот и сейчас священник находился там. А напротив него, за старинным письменным столом с массивной столешницей, обтянутой потертой черной клеенкой, сидела какая-то женщина, как говорится, средних лет. Похоже, она разговаривала с отцом Алексием о чем-то крайне важном для нее. И потому недовольно покосилась на Нину, чей приход прервал их беседу.
— А вот как раз тот человек, о котором я вам говорил, — обратился к ней настоятель. — Нина Сергеевна — наш краевед. И сейчас все вам расскажет.
Нина опешила. Что именно она должна рассказать этой женщине? И кто она сама? В этот миг незнакомка подняла глаза… и Нине Сергеевне показалось, что в них промелькнула тревога. Нет, эта особа пожаловала в их храм явно неспроста. Вот только что ей здесь нужно?
И тут, словно догадавшись, о чем сейчас подумала Нина, женщина обратилась к ней:
— Видите ли… Нина Сергеевна… мой прадед был священником. Он служил в этой церкви. Давно, еще до революции. Даже считался в ней…как бы это сказать?.. за самого главного. Вот-вот, он был тут настоятелем. И жил неподалеку, на улице Пустозерской, 10. Его дом до сих пор цел… Я и подумала — если он служил в этой церкви, то, может, здесь сохранились документы, относящиеся к нему и к его семье? Ну, которые бы подтверждали то, что у него были родственники… Вдруг у вас тут есть какой-нибудь церковный архив?.. Видите ли, у нас самих не сохранилось ничего, совсем ничего… Вот Вам на всякий случай номер моего телефона. Меня зовут Ирина Германовна. Сообщите мне, если что-то найдете. Если надо, я могу Вам даже заплатить…
Увы, Нина Сергеевна слишком хорошо знала историю Свято-Лазаревского храма, который после своего закрытия в 1930 году успел побывать и рабочим клубом, и столярной мастерской, и складом… Так стоило ли после этого надеяться, что в нем могли уцелеть документы дореволюционных времен?..
Нина уже собиралась напрямую сказать об этом Ирине Германовне. Однако прежде, чисто из любопытства, спросила как звали ее прадеда-настоятеля.
— Его фамилия была Постников, — ответила та. — Николай Постников.
— Не может быть! — чуть не вскрикнула изумленная Нина Сергеевна.
Потому что именно протоиерей Николай Постников был последним настоятелем Свято-Лазаревского храма. Как раз перед его закрытием в 1930 году.
* * *
Об этом Нина Сергеевна узнала из недавно выпущенной епархиальным издательством книги о судьбах местных священнослужителей в послереволюционные годы, где были приведены краткие биографические сведения об отце Николае Постникове. А именно: что он родился в 1860 году, в многодетной семье сельского дьячка. С отличием окончил духовное училище, находившееся в губернском городе Н-ске, потом — тамошнюю семинарию. После чего три года нес послушание псаломщика в кафедральном соборе. Затем был рукоположен во священника и направлен для прохождения службы в один из уездных городов Н-ской епархии, где помимо служения в храме, преподавал Закон Божий в церковно-приходской школе. И за свою педагогическую деятельность неоднократно получал благодарность от Епархиального училищного совета. Спустя пятнадцать лет отец Николай Постников был переведен для дальнейшего прохождения службы в Н-ск и определен духовником той самой семинарии, которую в свое время окончил. В 1915 году возведен в сан протоиерея. Являлся членом местного училищного совета. В 1917 г. был назначен настоятелем Свято-Лазаревского храма, где прослужил до его закрытия в июле 1930 года. Имел троих детей, из которых двое умерли еще во младенчестве. В живых остался лишь самый младший сын, Димитрий…
Единственный выживший ребенок, единственный наследник… И, тем не менее, у его потомков не осталось никаких документов, подтверждающих их родство с отцом Николаем! Чем дольше Нина Сергеевна размышляла над тем, почему так случилось, тем больше ей казалось: это произошло неспроста. Наверняка Ирина Германовна скрыла от нее что-то важное, касающееся истории своей семьи. Вот только что именно она утаила? И, самое главное, почему?
* * *
Впрочем, горький жизненный опыт давно уже убедил Нину в том, что ее догадки и предположения, как правило, столь же далеки от действительности, как небесная высь — от грешной земли. Вспомнив об этом, она решила не тратить время на разгадывание воображаемых тайн, а сразу обратиться к фактам. Итак, отец Николай Постников служил в Свято-Лазаревском храме. И жил неподалеку от него, на улице Пустозерской, где до сих пор стоял дом, когда-то принадлежавший ему. Дом, на восемь десятилетий переживший своего хозяина… Последнее вещественное напоминание об отце Николае. Возможно, именно поэтому Нине Сергеевне вдруг захотелось увидеть его. Причем как можно скорее. Нине казалось, что, если она не поспешит сделать это, последствия промедления могут оказаться непоправимыми. Дом рассыплется от ветхости, сгорит от спички, оброненной случайным прохожим…одним словом, бесследно исчезнет. Разумеется, Нина прекрасно понимала: эти страхи порождены ее разыгравшейся фантазией. И нет никакого смысла в том, чтобы тащиться на совершенно незнакомую улицу, дабы узреть там какую-то древнюю развалюху. Однако она все-таки решила сделать это. Прежде всего, для того, чтобы воочию убедиться в справедливости известной поговорки: «за дурной головой — ногам работа»…
Разве могла она знать, что вскоре ей придется вспомнить совсем другую поговорку. А именно: «человек предполагает, а Господь располагает».
* * *
…В ближайший выходной, после Литургии, Нина Сергеевна отправилась на поиски Пустозерской улицы. И едва отыскала ее в лабиринте окрестных улочек и закоулков. После чего сразу поняла: ей стоило прийти сюда. Потому что лишь здесь, на окраине ее родного Н-ска, еще могли сохраниться такие улицы: немощеные, поросшие по обочинам высокой травой, и настолько тихие и безлюдные, словно время здесь тянулось медленнее, чем в центре города, а потому на дворе стоял даже не минувший двадцатый, а еще девятнадцатый век… В свое время почти на такой же улице прошло и ее детство… Ностальгические воспоминания о невозвратном прошлом в одночасье захлестнули Нину, отодвинув настоящее на второй план. И она опомнилась лишь тогда, когда очутилась как раз возле дома номер десять. К изумлению Нины Сергеевны, сие здание, несмотря на свой почтенный возраст, оказалось отнюдь не ветхой лачужкой. Скорее, так можно было назвать кособокие и обшарпанные двухэтажные дома советских времен на соседней улице Лаухина, названной так в честь местного революционера-подпольщика Якова Лаухина, в 1919 году расстрелянного интервентами… По сравнению с ними бывший дом священника выглядел как новенький. Тем более что его нынешние хозяева, похоже, основательно занялись ремонтом своего жилища. И уже успели обить дом новой вагонкой и заменить старые оконные рамы на пластиковые пакеты.
Двор перед домом казался безлюдным. Однако, подойдя к самой калитке, Нина увидела на задворках какую-то женщину в пестрой футболке, которая снимала с веревки высохшее белье. Разглядеть ее она не успела. Потому что в следующий миг к забору с яростным визгливым лаем подлетела крохотная, но весьма воинственно настроенная мохнатая собачонка, разгневанная тем, что посторонний человек дерзнул приблизиться к границам ее владений. Женщина в футболке резко повернулась и подозрительно уставилась на Нину. И та поняла: сейчас ей придется объяснять хозяйке, что она всего лишь явилась посмотреть на дом, где более полувека тому назад жил совершенно чужой ей человек. Но, хотя Нина скажет ей чистейшую правду, та все равно не поверит ни единому ее слову. Ведь иная правда может показаться невероятнее самой грубой и отъявленной лжи…
И тут женщина вдруг заулыбалась и устремилась к ней навстречу, словно к долгожданной гостье:
— Ой, здравствуйте! Вы ведь врач, да? А Вы меня помните? Нет? А зато я Вас помню. Я Галя Копалина… Вы меня год назад лечили. Теперь вспомнили? У меня еще тогда спина сильно болела. А с тех пор больше ни разу не беспокоила. Я так хотела Вас найти и спасибо сказать… А-а…что Вы тут делаете?
Так Нина Сергеевна в очередной раз убедилась, что не зря их город называют «большой деревней», в которой, куда ни пойдешь, везде знакомого найдешь. Но все-таки — разве не чудо, что хозяйка дома, который Нине так хотелось увидеть, оказалась ее бывшей пациенткой? Нет, неспроста ее так тянуло побывать на улице Пустозерской… В этот миг Нине вдруг подумалось… Возможно, в другое время она сочла бы эту мысль нелепой, если даже не безумной. Но сейчас, на миг поверив в возможность невозможного, она все-таки рискнула спросить Галину, не сохранилось ли в доме что-нибудь из вещей, принадлежавших его прежним хозяевам.
— Если что и осталось, то только на чердаке, — ответила та. — С повети-то мы уже весь хлам повыбросили, а вот там пока еще порядок не наводили… Решили подождать, пока крышу перекрывать станем… Если хотите, можете сами туда подняться и посмотреть. Вот только… — она с сожалением покосилась на светлое платье Нины… — там такая грязь… Вам потом свое платье не отстирать будет…
Но разве Нину Сергеевну могли остановить подобные мелочи! Ведь она уже окончательно уверилась в том, что все происходящее с ней сегодня — промыслительно. Да, в истории семьи отца Николая Постникова действительно есть некая тайна. Но там, на чердаке бывшего священнического дома, она найдет ее разгадку!
* * *
В поисках оной разгадки Нина перерыла кучи хлама, которым был завален чердак. Однако все, что попадалось ей под руки, с успехом можно было найти на любой городской помойке…Поэтому вскоре энтузиазм Нины сменился горьким раскаянием. Ибо она убедилась, что вела себя как последняя дура. И угораздило же ее пойти на эту разнесчастную улицу! А впридачу еще и устраивать эти дурацкие раскопки на чердаке! Да что там могло быть, кроме никому не нужной рухляди?.. И вообще, почему она решила, что в истории семьи отца Николая Постникова есть какая-то тайна? Мало ли по каким причинам люди теряют семейные документы… Любой здравомыслящий человек понял бы это сразу. И не искал тайну там, где ее просто-напросто нет и не может быть.
Раздосадованная Нина изо всех сил пнула подвернувшуюся под ноги связку старых газет. Гнилая бечевка лопнула, и газеты рассыпались по полу, увлекая за собой соседние предметы — истрепавшийся веник, стиральную доску, погнутое велосипедное колесо… За ними показался угол небольшого сундука, обитого проржавевшей жестью. Нина бросилась к нему, подняла крышку… И увидела старинные книги в переплетах из кожи и картона с мраморными разводами. Раскрыв наугад одну из них, она разглядела на титульном листе надпись: «Собственность иерея Николая Постникова». Присев перед сундуком, Нина принялась складывать книги себе на колени. И тут заметила под ними фотографию…одну, другую, третью… Не веря своему счастью, Нина сгребла находки в охапку и с торжеством спустилась с чердака, по пути порвав подол платья о торчавший откуда-то гвоздь.
Изумленная Галина воззрилась на нее с нескрываемым сочувствием и поспешила вызвать ей такси. Зато Нина Сергеевна торжествовала. Потому что была уверена — ключ к тайне семьи отца Николая Постникова находится у нее в руках!
* * *
Дома Нина принялась разбирать свои находки. Она начала с фотографий. Их оказалось одиннадцать: прекрасно сохранившиеся старинные фотокарточки, наклеенные на серый картон с тиснеными золотыми буквами. По ним можно было проследить всю историю семьи отца Николая Постникова. Вот юноша в форме семинариста, с книгой в руке, а рядом с ним — улыбающаяся пухлощекая девушка в белой кофте с пышными рукавами. На другой фотографии те же люди, только молодой человек одет в рясу, а его молодая жена, похоже, ждет ребенка… На третьем снимке в волосах у священника уже пробивается седина. У него на коленях сидит не по-детски серьезная девочка лет двух, а матушка в темном платье, стоя сзади, крепко держит дочку за руку, словно стремясь удержать ее «на земле живых»… Последняя фотография была сделана в 1912 году: немолодой суровый священник в муаровой рясе и седая женщина со скорбным лицом, а рядом с ними — полный кудрявый мальчик в белой рубашке. Были там и фотокарточки родственников отца Николая и его матушки. Причем на обороте каждой из них имелась надпись, сделанная одним и тем же красивым, почти каллиграфическим почерком, где было указано, в каком году сделана фотография и кто изображен на ней. Судя по всему, автором их был отец Николай Постников, стремившийся таким образом сохранить память о своей семье. И передать ее детям. Вернее, своему единственному сыну и наследнику — Димитрию.
Внимание Нины Сергеевны привлекла маленькая фотография подростка в белой вышитой рубашке. Причем дело было не только в том, что пухлощекий кудрявый паренек с сурово сведенными у переносицы бровями, сжатыми в ниточку губами и гордым поворотом головы выглядел крайне комично. Нине показалось, что она уже где-то видела подобное лицо. Вот только где именно?
На обороте фотографии была надпись, сделанная все тем же аккуратным почерком:
«10 ноября 1915 г. Вот ненаглядный Митенька, но только он здесь снялся плохо. На самом же деле он очень симпатичный, беленький кудряш, без этих морщин, которые снялись у него на лбу. Он тут снялся совсем разбойником, на самом же деле он у меня добрый, славный, хороший, и живем мы с ним очень хорошо».
Это была фотография младшего сына отца Николая Постникова, Димитрия. Деда Ирины Германовны. Обычно такие фотографии люди бережно хранят в семейных альбомах как дорогую память. Так почему же эта карточка оказалась среди чердачного хлама? И, самое главное, где Нина могла уже видеть это лицо?
* * *
…Но едва Нина Сергеевна раскрыла первую из найденных на чердаке книг, ей стало не до этих вопросов. То было «Училище благочестия», в красном коленкоровом переплете, с цветными иллюстрациями. На обороте одной из них Нина увидела какую-то запись. А потом еще… и еще одну… Похоже, это был чей-то дневник. Вот только чей именно?
«Вчера читал «Пещеру Лейхтвейса». И тут подходит он. «-Что это ты такое читаешь? А ну, покажи! — И как вырвет у меня книжку! — А-а, вот оно что! И кто ж тебе дал эту гадость? Какой такой Гришка? Чтобы впредь ты не смел якшаться с кем попало и читать всякую дрянь! Нечего голову ерундой забивать. Вот тебе «Закон Божий». Выучишь вот эту главу. Вечером спрошу. И, если ответишь плохо, на поклоны поставлю. Понял?!»
Все, пропала Гришкина «Пещера Лейхтвейса»! Теперь он мне не даст почитать «Тайны мадридского двора»!
Через два дня. Сегодня, когда мы обедали, он мне и говорит:
«Запомни, Митя: человек должен всегда благодарить Бога за Его великие благодеяния к нам. Вот ты ешь белый хлеб вдосталь и живешь в довольстве. А я в детстве и черного хлеба едал не досыта, и ходил в лаптях, а то и босиком. Но я никогда не роптал на Господа и всегда надеялся на Него. И Он обильно излил на меня Свою благодать и милость. Все, что я имею, дал мне Бог. И если ты будешь всегда надеяться на Него, неукоснительно исполнять свой долг перед Ним и за все благодарить Его, Он никогда не оставит тебя. Помни об этом».
Да лучше есть черный хлеб и ходить босиком, чем изо дня в день слушать его поучения! То не читай! С этим не водись! Почему я должен всегда поступать так, как хочет он? Почему я не могу жить так, как я хочу?
20 июля 1914 г. Эх, все-таки придется мне идти в семинарию! А как бы я хотел учиться в гимназии! Или в городском училище, как Гришка! Вот только он об этом и слышать не желает! Он хочет, чтобы я стал священником! Он всегда только о себе думает! А до меня ему дела нет!
10 октября 1914 г. Теперь я не одинок. У меня появился друг. Его зовут Яков Лаухин. Он учится в среднем классе. Когда Щербатый и Костыль меня дразнили и хотели побить, он заступился. И всем сказал, чтобы впредь никто не смел меня трогать, иначе будет иметь дело с ним. А он в семинарии — первый силач. Какое счастье, что у меня теперь есть такой замечательный друг!
14 декабря 1914 г. Вот уж впрямь: не было бы счастья, да несчастье помогло! Не пойди я в семинарию, где бы я нашел такого друга, как Яков! Вчера он дал мне почитать одну книжку. Называется «Спартак». Только велел ее никому не показывать. Я всю ночь ее читал… Вот это книга! Вот ради чего нужно жить! Бороться за свободу против презренных тиранов! Таких, как он.
…На святках катался с Гришкой на коньках и провалился в прорубь. Что было потом — помню смутно. Кажется, видел что-то очень страшное… И вдруг слышу его голос: Господи, смилуйся! Не отнимай у меня моего Митеньку! Лучше возьми мою жизнь, только пусть он живет! Я побежал на его крик — и очнулся. Смотрю, а он стоит на коленях в углу перед иконами. И, похоже, плачет…
Два дня спустя. Ведь привидится же такое! Чтобы такой, как он, мог плакать? Да не может быть! И вот теперь я лежу дома, а он все время торчит рядом, как будто у него других дел нет, кроме как следить за мной. Век бы его не видеть!
25 сентября 1915 г. Спасибо Якову! Сколько всего я прочел за этот год благодаря ему! И Толстого, и Станюковича, и Горького… Но «Овод» — лучше всего. Вот это человек! Он даже лучше, чем благородный разбойник Генрих Лейхтвейс! Как бы я хотел быть таким, как он!
…Какой же я был дурак! Боялся, что Бог меня накажет. А ничего не случилось! Да я потом еще пару раз плюнул на икону, и ничего! Гром не грянул, земля не разверзлась. Говорил же Яков, что они нарочно придумали всяких богов, чтобы людей дурить. Зато теперь я знаю, что никакого Бога нет. И меня уже никто не обманет!
16 ноября 1915 г. Вчера, после вечерней молитвы, когда я, как обычно, брал у него благословение на сон грядущий, он вдруг спросил меня:
— Что с тобой случилось, сынок? Последнее время я не узнаю тебя. Может, ты нездоров? Или тебя кто-то обидел? Пожалуйста, скажи мне правду. Ты же знаешь, как я люблю тебя…
Ишь, какой хитрый! Добреньким прикидывается. Думает, я ему поверю… Не дождется!
10 декабря 1915 г. Якова исключили из семинарии. Говорят, что у него нашли целую библиотеку запрещенных книг и еще какие-то листовки… Наверное, теперь его за это посадят в тюрьму. А может, даже казнят, как Овода… Проклятые палачи! Они всегда ненавидят тех, кто борется за правду! И он — один из них! Как же я ненавижу его!
18 января 1916 г. Сегодня в семинарском храме он читал проповедь о том, как-де хорошо страдать за Христа. Да разве он знает, что такое страдание? Он только других страдать заставляет. Как меня. Когда-то я верил в него как в Бога. А он лгал мне всю жизнь. И сейчас лжет. «Страдания очищают и возвышают душу…» Легко ему это говорить! А чтобы сам он когда-нибудь решился пострадать за своего Христа? Да такого не может быть!»
И тут Нина вдруг поняла, почему лицо юного Дмитрия Постникова казалось ей знакомым. Да, ей уже приходилось видеть этот гордый поворот головы, эти презрительно сжатые губы… На иллюстрациях к роману «Овод», который она читала в школьные годы. Как раз этим романом зачитывался семинарист Дмитрий Постников. Овод был его любимым героем, его кумиром. Неудивительно, что мальчик подражал ему. Настолько, что в своем дневнике почти дословно процитировал письмо, которое будущий Овод, а тогда еще Артур Бертон, написал своему отцу-священнику: «Я верил в Вас, как в Бога, а Вы лгали мне всю жизнь».
Мог ли новоявленный страдалец и борец за свободу предположить, что в 1930 году человек, которого он избегал называть своим отцом и считал извергом и лицемером, примет мученическую смерть за Христа? И после того, как местный Совет Пролетарского района вынесет решение о закрытии его храма, явится туда и обличит богоборную власть. И за это будет арестован, а спустя два месяца приговорен к расстрелу «за контрреволюционную агитацию». Через три недели, 7 октября 1930 года, приговор приведут в исполнение.
Увы, гордый и самовлюбленный Митенька Постников слишком плохо знал своего отца!
* * *
Теперь Нине стало ясно, почему у потомков отца Николая Постникова не сохранилось документов, подтверждающих их родство с ним. И почему Ирина Германовна стремится любой ценой отыскать их. Наверняка в свое время Дмитрий Постников позаботился о том, чтобы уничтожить все документальные доказательства своего родства с ненавистным отцом-священником. Но теперь, когда родственникам репрессированных возвращают некогда конфискованное у них имущество, Ирина Германовна решила заполучить назад прадедовский дом. Хотя прекрасно знала, что не имеет на него никаких прав. А чтобы облегчить поиски необходимых для этого документов, решила обратиться в церковь, в надежде, что для нее, правнучки тамошнего настоятеля, да еще и пострадавшего за Христа, будет сделано все возможное и невозможное. Конечно, это было рискованно: явиться в храм и назваться родственницей отца Николая Постникова, не предъявив никаких доказательств этого. Выходит, не случайно тогда Нине показалось, что Ирина Германовна чего-то боится. Да, она опасалась, что ей не поверят. Однако ей удалось перехитрить и отца Алексия, и Нину Сергеевну. Но теперь, когда Нина знает всю правду о семье Постниковых, она разоблачит обманщицу. И, так сказать, «над неправдою лукавою грянет Божией грозой»…
Едва сдерживая рвущийся наружу праведный гнев, Нина Сергеевна набрала номер Ирины Германовны.
— Здравствуйте. Это Ирина Германовна? Вас беспокоит Нина Сергеевна из Свято-Лазаревской церкви. Да-да, мне удалось найти кое-какие документы. И я хотела бы передать их Вам. Кстати, забыла спросить, как звали Вашего деда? Нет, не прадеда, а деда… Дмитрий Лаухин? Вот как… Тогда давайте встретимся через два часа у памятника жертвам интервенции. Хорошо. До свидания.
Место встречи Нина выбрала не случайно. Она хорошо помнила, что на памятнике жертвам интервенции высечены имена расстрелянных революционеров. В том числе и Якова Лаухина. Бывшего друга Дмитрия Постникова по семинарии. Чью фамилию он взял после того, как отрекся от своего отца-протоиерея.
* * *
Сквер возле памятника жертвам интервенции был безлюдным и заброшенным. В чугунных вазонах вместо цветов торчали чахлые сорняки, между бетонных плит, ведущих к обелиску с именами погибших героев-большевиков, густо зеленела трава, а сам памятник с растрескавшимся постаментом, испещренным похабными надписями, наглядно свидетельствовал о недолговечности людской памяти… Нина Сергеевна пришла сюда за полчаса до условленного срока. И без труда отыскала на обелиске имя Якова Лаухина. Оно значилось первым в списке подпольщиков, расстрелянных 25 августа 1919 года. Теперь ей оставалось лишь подождать Ирину Германовну. Почему-то Нина Сергеевна была уверена, что та опоздает. И потом начнет плести небылицы об ушедшем из-под носа или сломавшемся по дороге автобусе. Ведь для нее уже наверняка давно вошло в привычку лгать людям.
И тут к памятнику, скрипнув тормозами, подъехало такси и из него выскочила Ирина Германовна. Еще миг — и она уже стояла рядом с Ниной, теребя пальцами ремешок висящей на плече сумочки.
— Здравствуйте, Нина. Простите, забыла Ваше отчество… Я так волнуюсь. Неужели Вам и вправду удалось что-то найти?
— Да, — сурово ответила Нина Сергеевна. — И теперь у Вас есть шанс заполучить то, что Вы хотите. Только зачем было для этого прибегать к обману? Ведь Вы прекрасно знаете, куда девались Ваши семейные документы. Вернее, кто их уничтожил.
Ирина Германовна испуганно отшатнулась от нее:
— Что? Что Вы говорите?
Но Нина Сергеевна уже окончательно вошла в роль беспощадной обличительницы:
— В отличие от Вас, я говорю правду. Их уничтожил Ваш дед. Неужели Вам неизвестно, почему его фамилия не Постников, а Лаухин? Да не может быть! Наверняка Вы знаете, что, когда он отрекся от своего отца, то взял себе другую фамилию. Фамилию своего друга по семинарии, убитого интервентами. Его звали Яков Лаухин. Вот его имя здесь, на памятнике… А вот дневник Вашего деда. Может, Вам будет интересно узнать, как он отзывался о своем отце? Вот, читайте… И после этого Вы еще смеете называть себя правнучкой отца Николая?!
Она не договорила. Пробежав глазами несколько строк, Ирина Германовна подняла голову. В глазах у нее стояли слезы, а губы дрожали, так что она едва смогла выговорить:
— Не может быть… Это неправда! Мой дедушка не мог такого написать! Вы не знаете, какой он был человек… Зачем В-вы мне лжете? Что я Вам сделала?
Захлебываясь от рыданий, она швырнула книгу на землю и побежала к поджидавшему ее такси. Еще миг — и машина, сорвавшись с места, скрылась из глаз. А Нина так и осталась стоять у заброшенного обелиска…
* * *
Поздним вечером Нина Сергеевна сидела у себя на кухне, размышляя о событиях минувшего дня. И все больше понимая, сколь непростительную ошибку она совершила. В самом деле, почему она сочла Ирину Германовну обманщицей? Не потому ли, что с самого начала почувствовала неприязнь к ней? А прочитав дневник ее деда, и вовсе возненавидела ее. Увы, теперь она на собственном примере убедилась, что человек, объятый ненавистью, способен видеть все лишь в черном цвете. И не отличает друзей от врагов. Что же ей теперь делать? Позвонить Ирине Германовне и попросить у нее прощения? Но простит ли она ее? И захочет ли узнать правду о том, почему документы, подтверждающие ее родство с отцом Николаем Постниковым, оказались утрачены? Хватит ли у нее мужества принять эту горькую правду и смириться с ней? Или она предпочтет остаться при своем «не может быть»? Бог весть. Как говорится, «человек предполагает, а Господь располагает».
И вполне может статься, что человек, мнящий себя героем и правдолюбцем, отречется и от собственного отца, и от Отца Небесного. Зато другой, казалось бы, неспособный на подвиги, останется верен Господу до конца. Потому, что рядом с ним незримо пребудет Тот, Кто на людское «не может быть» властно отвечает: «Да будет!»