Нина Сергеевна уже входила в свой подъезд, когда в ее сумке вдруг заиграл мобильный телефон. Как видно, кому-то из бывших пациентов Нины срочно понадобилась ее помощь. Вот только ей совершенно не хотелось после работы давать кому-либо медицинские консультации по телефону. Да еще и прямо на лестнице с битком набитой продуктами сумкой в руках. Оставалось лишь уповать на то, что больной в конце концов поймет: Нина сейчас занята — и прекратит попытки дозвониться до нее. Однако пока она поднималась на третий этаж, рылась в карманах, разыскивая ключ, входила в квартиру и рылась среди коробок и пакетов в поисках телефона, он с завидным упорством продолжал наяривать развеселую новогоднюю песенку «Джингл Беллз». Раздраженная такой настойчивостью, Нина Сергеевна открыла крышку мобильника, намереваясь объяснить навязчивому незнакомцу, что сейчас у нее неотложные дела, а потому ему лучше перезвонить ей позднее…но уже в следующий миг ее лицо озарилось улыбкой. Ведь ей звонил отец Александр, ее бывший коллега, в свое время ставший, так сказать, из врача телесного врачом духовным. То есть священником. Теперь он служил на дальнем сельском приходе и наведывался в город лишь изредка. Зато уж тогда непременно навещал Нину Сергеевну. Как видно, и на сей раз он звонил, чтобы предупредить ее о своем скором приезде. И даже не обиделся, что она так долго не отвечала ему…
Однако Нина поспешила с выводами. Не успела она сказать отцу Александру, что будет очень рада видеть его у себя в гостях, как из телефона послышалось:
— Нина Сергеевна, Вы не смогли бы завтра приехать ко мне? Тут я такую интересную историю узнал… Прямо-таки таинственную историю… Так как — Вы приедете? Тогда я буду ждать Вас на станции…
Надо сказать, что всевозможные тайны и загадочные истории были давней страстью Нины Сергеевны. И хотя всю неделю она мечтала о том, как в предстоящую субботу наконец-то отоспится всласть, любопытство все-таки взяло верх над усталостью. И она ответила священнику:
— Хорошо, батюшка. Завтра утром я приеду. Благословите. До свидания.
Спустя несколько часов Нина Сергеевна уже стояла на вокзале в очереди за билетами. А потом всю ночь тряслась в холодном полупустом вагоне, отчаянно пытаясь хоть ненадолго забыться сном. И запоздало проклиная собственное любопытство. Понесло же ее, как говорится, за тридевять земель ради какой-то там «интересной истории»! Гораздо разумнее было бы сначала выяснить у священника, что именно он имеет в виду. Наверняка пресловутая тайна в действительности существовала лишь в пылком воображении отца Александра. Или же была какой-то местной байкой, ради которой не стоило жертвовать выходными. С этой мыслью под самое утро Нина наконец-то задремала.
* * *
Отец Александр, как обещал, поджидал ее возле вокзала. И, едва Нина уселась в его машину, приступил к рассказу:
— Видите ли, Нина Сергеевна, я хочу попросить Вас разобраться в одной загадочной истории. Начну издалека. Недавно в Сосновке…это километрах в сорока от того места, где я служу, только южней, умер священник, отец Иоанн. И вот Владыка Дионисий поручил мне временно окормлять тамошний приход. Конечно, я и раньше слышал, что в первой половине шестидесятых годов там вроде бы убили некоего старого батюшку. Но, когда впервые приехал туда и услышал эту историю в подробностях, она мне странной показалась. Оттого-то я и решил позвонить Вам. Просто подумал: один ум — хорошо, а два — лучше. Конечно, я мог Вам все это и по телефону рассказать. Да только опять же: лучше один раз самому увидеть, чем сто раз услышать. Вот оттого я так и хотел, чтобы Вы приехали. Потому что, еще раз говорю: история эта какая-то загадочная. Вот давайте-ка, пока мы едем в Сосновку, я Вам ее и расскажу:
* * *
…В 1946 году на Н-скую кафедру был назначен епископ Леонид. Человек уже преклонных лет, из вдовых протоиереев, проведший лет десять в лагерях, где лишился он здоровья и левого глаза, да только крепкой веры и пламенной ревности о Господе все-таки не утратил. Как раз при нем и был заново открыт Никольский храм в селе Сосновке, что пустовал с начала двадцатых годов, после ареста и расстрела его настоятеля, отца Доримедонта Петропавловского. А священником туда был назначен отец Михаил Герасимов, в прошлом служивший где-то в центре России, и в середине двадцатых годов высланный на Север вместе со своей матушкой Таисией Ивановной. Когда же отец Михаил отбыл свой срок, то не стал возвращаться на родину, а остался в Н-ске, устроившись работать возчиком в хозяйстве по уборке города. Так прожил он до тех пор, пока Владыка Леонид, с которым они вместе пребывали «во узах и горьких работах», не отыскал своего сослужителя и сострадальца и не предложил ему место настоятеля в одном из городских храмов. Да только тот от сей чести отказался, а вместо этого ради старой дружбы попросил епископа послать его в дальнюю Сосновку. В тех местах кругом сосновые леса, воздух чистый, здоровый, можно сказать, целительный. А его матушка, Таисия Ивановна, была слаба здоровьем, в последнее же время и вовсе кровью кашляла. Вот и надеялся отец Михаил, что там она поправится. Да только человек предполагает, а Господь располагает: спустя полгода, как переехали Герасимовы в Сосновку, отошла матушка Таисия туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная… Тогда Владыка Леонид предложил отцу Михаилу вернуться в город, да тот опять отказался. Чтобы не расставаться со своей матушкой, теперь уже почивающей вечным сном за алтарем Никольского храма.
— Мы, — говорит, — всю жизнь не разлучались. Так не разлучит нас и мать сыра земля. Вместе мы век прожили — вместе нам и в земле лежать.
Вот так и остались отец Михаил с сыном Василием в Сосновке. Если бы не Вася, то нелегко бы священнику пришлось: прихожан в Никольском храме было, как говорится, раз-два и обчелся. Да сын отцу во всем помогал: и по хозяйству, и в храме пел, да читал, да кадило подавал… Лишь незадолго до смерти о. Михаила приехал в Сосновку молодой дьякон, отец Виктор. Потому что стал старый священник здоровьем сдавать — вот новый епископ, Владыка Никодим, и прислал ему помощника. А вскоре, в феврале 1964 года, под утро, Василий обнаружил отца Михаила мертвым в его келье…
— Убитым? — переспросила Нина Сергеевна. — Вы же сказали, что он был убит?
— Я не оговорился, — произнес отец Александр. — Просто, мне кажется, будет точнее сказать: «Был найден мертвым». Хотя старые прихожане Никольского храма, которые рассказывали мне эту историю, единогласно заявляют, что отец Михаил был убит. Причем не кем иным, как собственным сыном Василием. Будто бы парень влюбился в некую девушку-комсомолку, дочь местного партийного активиста, и хотел на ней жениться. А отец Михаил был наотрез против брака своего сына с безбожницей. Тогда девушка подговорила Василия убить отца, и даже дала ему для этого охотничье ружье своего папаши-коммуниста. Вот из него-то он и застрелил отца Михаила. А потом почему-то побежал к дьякону и сельскому фельдшеру, умоляя спасти батюшку… Что до пресловутого ружья, то потом отец Виктор будто бы нашел его в келье отца Михаила и изобличил убийц… Ну как, Нина Сергеевна? Не правда ли, все это очень странно?
— Что ж тут странного? — усомнилась Нина. — По-моему, все просто и понятно. Мне даже где-то доводилось читать подобное. Не то рассказ, не то поэму. Правда там вроде бы у священника вместо сына была дочь. И в конце концов тоже кто-то кого-то застрелил…
— То-то и оно, коллега, — улыбнулся священник. — Когда я впервые услышал рассказ об убийстве отца Михаила, как раз это стихотворение мне и вспомнилось. Я читал его давно, поэтому не помню имени автора и не ручаюсь за точность пересказа. Кажется, речь в нем шла о том, как юноша-комсомолец полюбил дочь священника. А ее отец, узнав об этом, застрелил влюбленных… Возможно, не будь эти истории так схожи между собой, я бы не усомнился в достоверности рассказа об убийстве отца Михаила. Но я не верю, что он был убит. Тем более собственным сыном.
— Но почему? — недоумевала Нина. — Разве, защищая свою любовь, человек не может пойти на преступление?
— Может, — признался отец Александр. — Вот только странно, почему Василий, убив отца, не попытался скрыться? Напротив, он сразу же побежал за помощью в село. Вряд ли убийца повел бы себя так. Кстати, первым, к кому он явился, был отец Виктор. Мало того — если отец Михаил и впрямь был застрелен Василием, почему его сразу же не задержали? Почему тогда никто не заподозрил убийства? Это могло быть лишь в одном случае…
— Тогда кто же мог убить отца Михаила? — перебила его Нина Сергеевна. — Может, кто из деревенских? Или… или… — она осеклась, не решаясь произнести еще одно имя.
— Нет, этого не могло быть, — уверенно произнес отец Александр. — В ту ночь отец Виктор был достаточно далеко от места, где обнаружили мертвого отца Михаила… Видите ли, Нина Сергеевна, Никольский храм находится не в самой Сосновке, а на отшибе, посреди местного кладбища. А вокруг него — сосновый лес. Место там глухое, безлюдное. Скоро Вы сами в этом убедитесь… Так вот, отец Михаил с сыном жили при храме, в пристройке, состоявшей из одной комнаты и кухни. В комнате священник устроил себе келью, а Василий ютился в кухне и спал там на печке. Что до отца Виктора, то он жил в самой Сосновке, в доме одной певчей. Оттуда до Никольского храма около получаса ходьбы: летом — пешком, а зимой — на лыжах. Вот так он и ходил: полчаса на службу, полчаса — со службы. Да и как иначе? Ведь пристройка-то была маленькой: и двоим тесно, не то что троим… Вдобавок, старые прихожане говорили мне, будто отец Михаил терпеть не мог молодого дьякона: считал, будто тот против него козни строит… Хотя отец Виктор относился к отцу Михаилу по-сыновнему почтительно. И всегда с большой теплотой отзывался о нем. Нет, он явно не имел никакого отношения к его смерти. Правда, есть еще несколько загадочных обстоятельств…
— Каких? — полюбопытствовала Нина.
— Прежде всего, то, что почти сразу же после похорон отца Михаила его сын уехал из Сосновки. Кстати сказать, не один, а с местной девушкой-комсомолкой. Причем так поспешно, что их отъезд походил на бегство. Мало того — с тех пор он никогда не приезжал в Сосновку. Почему? Загадка, да и только… И вот еще что. Со слов Василия известно, что накануне своей смерти отец Михаил не ложился спать. Свет в его келье горел всю ночь. Отец Михаил так и не успел погасить его… Странно, не правда ли?
— И что же тут странного? — спросила Нина Сергеевна. — Мало ли чем мог быть занят священник? Может, он читал правило перед Литургией…
— Не скажите, Нина Сергеевна, — ответил отец Александр. — Известно, что на столе о. Михаила нашли письменные принадлежности. Перо валялось на полу. Похоже, перед смертью он что-то писал. Вот только что именно — неизвестно. Прихожане рассказывают, будто это было письмо в органы местной власти, в котором отец Михаил обличал богоборцев-гонителей, собиравшихся закрыть Никольский храм, и грозил им за это небесными карами. И будто бы его украл Василий после того, как застрелил отца. Однако опять вопрос — правда ли это? Между прочим, тогда никто не заинтересовался пропавшими бумагами. Видимо, как раз потому, что в ту пору никто не заподозрил убийства. И о пропавших бумагах вспомнили лишь после того, как пошла молва, будто отец Михаил был убит…
— А что отец Виктор? — поинтересовалась Нина Сергеевна. — Он-то знал правду… Почему он с самого начала не пресек эти слухи об убийстве?
— Об этом я и не подумал… — признался отец Александр. — А ведь и впрямь странно, что он отчего-то не стремился их опровергнуть. Хотя вполне мог бы сделать это. Ведь похоже, что Василий, в отличие от отца Михаила, относился к нему доброжелательно. И вполне доверял ему. Иначе он бы не прибежал к нему первому, когда нашел отца мертвым… Но почему же тогда потом он так спешно уехал из Сосновки? Или за это время между ним и о. Виктором что-то произошло? Прямо-таки детектив какой-то… Одна надежда, что Вы сможете разобраться в этой запутанной истории. Ну как, Нина Сергеевна? Вы согласны?
— Благословите, отец Александр! — улыбнулась бывшему коллеге Нина Сергеевна.
* * *
Тем временем слева от дороги показались одноэтажные деревянные дома, а справа, на горизонте — темно-зеленая полоса деревьев и белая церковь с маленьким серебристым куполом и высокой колокольней, увенчанной остроконечным шпилем. Вокруг нее теснились могильные кресты, выкрашенные голубой краской. Немного поодаль виднелся двухэтажный бревенчатый дом, а рядом с ним — хозяйственные постройки и аккуратные прямоугольники огородов.
— А вот и Никольская церковь, — произнес отец Александр, сворачивая на грунтовую дорогу, ведущую к храму.
Нина Сергеевна хотела было спросить его, кто живет в доме у кладбища. Однако в этот момент из него вышла какая-то женщина в черном. Несколько секунд незнакомка вглядывалась в приближающуюся машину, а потом исчезла в доме. Вслед за тем оттуда выскочило уже четверо женщин, которые выстроились на крыльце, явно поджидая отца Александра. А едва священник вышел из машины, наперегонки бросились к нему:
— Здравствуйте, батюшка! Как мы рады, что Вы приехали! Простите-благословите! Слава Богу! Вашими святыми молитвами все хорошо!
— Это Нина Сергеевна, — представил отец Александр свою спутницу. — Она врач-невролог и певчая из Н-ской Свято-Лазаревской церкви.
Высокая, полная старуха с суровым лицом, облаченная в монашеский подрясник и выцветший апостольник, с затертыми до блеска четками на запястье, две немолодые женщины и бледная большеглазая девушка в черном, похожие на монастырских послушниц, смиренно склонили головы и попытались изобразить на лицах нечто вроде приветливых улыбок. Но Нина заметила: ее визит насторожил их. Особенно девушку, на лице которой читалось любопытство, смешанное с испугом. Впрочем, за годы врачебной практики Нина научилась скрывать свои чувства. И одарила обитательниц дома на кладбище безмятежной улыбкой.
— Это наша староста, мать Анна, — представил отец Александр старуху в монашеской одежде. — А это — Ольга Ивановна, свечница… Псаломщица Таисия Степановна… Таня, уборщица… Бессменные и верные труженицы Никольского храма. И Мурка тут как тут!
Крупная трехцветная кошка, похожая на разлохмаченную сапожную щетку, громко мурлыча, принялась тереться о ноги отца Александра.
— А ну брысь! — злобно прошипела староста, и испуганная кошка юркнула под крыльцо. — Вот ведь искушение-то! Простите, отченька, она у нас линяет. У Вас весь подрясник в шерсти будет… Наверное, Вы устали с дороги? Может быть, хотите отдохнуть? Или чайку выпить? Мы сейчас мигом все устроим… Благословите!
Она повернулась к Ольге, Таисии и Тане. Те в мгновение ока скрылись в доме.
— Благодарю Вас, матушка. Вы всегда такая заботливая, — улыбнулся отец Александр сразу приосанившейся старухе, и вместе с ней и Ниной Сергеевной вошел в дом. А вслед за ними тенью последовала выбравшаяся из-под крыльца трехцветная кошка…
* * *
Обещанный старостой «чаек» оказался обильной и сытной трапезой, заставлявшей вспомнить поговорку: «все, что есть в печи — на стол мечи». После нее отец Александр с матерью Анной занялись беседой о хозяйственных делах, а Нина решила немного прогуляться. Благо летний день выдался теплым и погожим. Она вышла из дома и направилась к Никольскому храму. Помолилась у входа и пошла вдоль южной стены, пока не очутилась за алтарем. Здесь ей сразу же бросились в глаза два высоких, в ее рост, четырехгранных памятника из красноватого, отполированного до блеска гранита, по виду — еще дореволюционных. Подобные ей уже приходилось видеть в городе, возле Свято-Лазаревского храма, давней и бессменной прихожанкой которого она была уже четверть века. Обычно такие монументы во оные времена воздвигали на могилах своих близких купцы и зажиточные горожане. На одном из памятников было высечено: «Таисия Ивановна Герасимова. 1901–1946 гг. Так спи ж в глуши лесов сосновых, подруга дней моих суровых». На другом: «протоиерей Михаил Герасимов. 1898–1964 гг. Принял смерть от руки ближнего своего».
Нина Сергеевна застыла от изумления. Почему на могилах отца Михаила и его матушки стоят дореволюционные надгробия? Кто сделал эту странную надпись на памятнике: «принял смерть от руки ближнего своего»? И кто был этот «ближний», поднявший руку на отца Михаила? Его сын Василий? Или кто-то другой? И почему отец Александр, имея перед глазами столь неоспоримое доказательство того, что отец Михаил был убит, все-таки сомневается в этом?
Раздумья Нины прервал какой-то шорох. Она вздрогнула и обернулась, успев заметить девушку в темной одежде, испуганно шмыгнувшую за угол храма:
— Зачем Вы от меня прячетесь, Таня? Не бойтесь. Как раз Вы-то мне и нужны. Вы не могли бы мне рассказать об отце Михаиле?
Татьяна вышла из своего укрытия и робко подошла к Нине Сергеевне:
— Да где мне?… — дрожащим голоском произнесла она. — Я ведь такая глупая…и крестилась недавно… еще ничего и не знаю… Это матушка Анна, та все знает. Она даже самого отца Михаила в живых застала… Вот она нам про него и рассказывала…
— И что же она Вам рассказала? — полюбопытствовала Нина Сергеевна.
— Ну… — замялась девушка. — Что он был очень строгий батюшка. И богоборцев обличал… А они за это его и убили…
— Грех-то какой! — возмутилась Нина. — Неужели кто-то посмел на священника руку поднять?
— Еще как посмел! — оживилась Татьяна. — Представляете себе, его собственный сын убил! Из-за девки-безбожницы! Приколдовала она его. А потом говорит ему: отрекись от Бога! Он и отрекся. Тогда она ему велит: а теперь поди, убей отца! И ружье ему дала. Он приходит, а тот как раз на молитве стоял. Навел ружье, а выстрелить-то и не может: руки отнялись. Тут он упал на колени и заплакал: прости, батюшка, да только велено мне тебя убить… Вот он кончил молиться и говорит ему: «Бог тебя простит, чадо. Твори волю пославших тебя». И благословил его. Тогда тот выстрелил и убил его.
— Какая Вы прекрасная рассказчица! — похвалила Нина Татьяну, и на бледном лице девушки вспыхнул румянец. — А где это случилось?
— А вот пойдемте, я Вам покажу, — похоже, осмелевшая Таня окончательно вошла в роль гида. — Только сперва в храм войдем… Теперь сюда, направо. Здесь раньше кухня была. А вот, видите, дыра в двери. Вот через нее-то он его и застрелил… А здесь у нас устроена как бы его келья. Это отец Иоанн благословил сделать, чтобы о нем память осталась. Говорил: может быть, еще придет время, Господь и прославит батюшку как страдальца за Христа… Вот и иконы, перед которыми он молился, и стол, и комод, и чернильница с пером… А хотите, я Вам ружье покажу, из которого его убили? Его отец Виктор нашел и говорит ему: это ты его убил. Тогда он и сбежал… Вот оно, смотрите…
С этими словами Татьяна взяла лежавшее на комоде охотничье ружье и протянула Нине Сергеевне. Надо сказать, что Нине почти не доводилось держать в руках оружия. Кажется, последний раз это было лет двадцать назад, когда, учась на военной кафедре мединститута, она сдавала зачет по стрельбе из подобного ружья. И потому даже смутно помнила его устройство. Вот приклад, вот ствол, а вот затвор… Однако в ружье, которое она сейчас держала в руках, затвора не было!
А из ружья без затвора выстрелить невозможно.
* * *
Разумеется, Нина Сергеевна понимала: отсутствие в ружье затвора еще не доказывает, что убийства не было. В конце концов, за более чем тридцать лет, прошедшие с момента гибели отца Михаила, он вполне мог куда-то потеряться… Вдобавок, ее почему-то гораздо больше заинтересовали надгробия на могилах четы Герасимовых. Она уже собиралась задать девушке еще один вопрос, как вдруг:
— Ты что тут делаешь? — на пороге мемориальной кельи стояла мать Анна. — Ты где должна быть? Где твое послушание! Двести поклонов!
— Простите-благословите! — испуганно пискнула Татьяна и выскочила из кельи.
— Она тут ни при чем, матушка. Это я ее попросила рассказать об отце Михаиле. — вступилась за провинившуюся послушницу Нина Сергеевна.
— Не ее это дело — о нем рассказывать! — проворчала староста. — Тоже мне, нашлась рассказчица: без году неделю назад крестилась! Небось эта дура Вам наплела невесть чего…
— Что Вы, матушка! — не сдавалась Нина. — Она мне ничего и не рассказала. Вы, говорит, лучше матушку Анну расспросите. Она, мол, еще самого отца Михаила в живых застала…
— Еще бы нет! — подтвердила сразу подобревшая староста. — Как-никак, он был моим крестным. Я у него с матушкой Таисией часто гостила. А мамушка моя, покоенка, при нем в хоре пела. Когда же отец Виктор стал настоятелем, он ее назначил церковной старостой. Он ее очень уважал. Потому-то и благословил, чтобы ее похоронили за алтарем. Не всякому такая великая честь выпадает. Вот пойдемте-ка, покажу Вам ее могилу. Там и для меня место приготовлено…
Действительно, рядом с уже знакомыми Нине гранитными надгробиями отца Михаила и его матушки, за высокой, едва ли не в человеческий рост металлической оградкой, увенчанной по верху острыми шипами, виднелся памятник из мраморной крошки с крестом наверху и табличкой: «Бестужева Мария Федоровна. 1901–1973 гг. Душа ея во благих водворится». Судя по фотографии на памятнике, мать Анна являлась точной копией своей покойной родительницы: то же суровое лицо, сжатые в ниточку губы, подозрительный взгляд из-под нависших бровей. Нетрудно было догадаться, что обе старосты походили друг на друга не только обличьем, но и нравом. И в будущем им предстояло вместе почивать вечным сном за алтарем Никольского храма.
— А скажите, матушка, — полюбопытствовала Нина Сергеевна. — откуда у отца Михаила и его матушки такие замечательные памятники? Похоже, их на заказ делали… Наверное, это прежний настоятель их поставил? Говорят, он очень почитал отца Михаила…
— Нет, это еще сам батюшка Михаил их поставил, — процедила староста, и Нина поняла, что этот разговор ей почему-то крайне неприятен. — Незадолго до того, как это случилось… И надписи сам сочинил. Он прозорливый был, вот и знал, что все так будет…
— Что будет? — как можно более наивно вопросила Нина Сергеевна, не подозревая, к каким последствиям приведет ее любопытство.
— А то, что было! — вскинулась староста, и глаза ее яростно полыхнули. — Вот уж правду говорят: не делай добра — не получишь зла! Он-то его как родного воспитал! А он возьми да сбеги с этой Машкой! Да что он в ней нашел? Ох, прости-помилуй, Господи! Искушение-то какое! И зачем Вам понадобилось любопытствовать? До греха довели… Ох, «положи, Господи, хранение устом моим…».
Старуха вперевалку побрела прочь, продолжая ворчать на ходу. Нина Сергеевна благоразумно последовала за ней. Впрочем, перед этим она на всякий случай обошла гранитные памятники кругом. И обнаружила, что одна из граней у каждого из них не гладкая, а шероховатая. Похоже, что прежде там были какие-то другие надписи, позднее зачищенные. Вот только какие именно?
Увы, ответить на этот вопрос, похоже, было некому…
* * *
Нина решила не возвращаться в дом у кладбища, а отправиться в Сосновку. Прежде всего, чтобы немного развеяться. А заодно и поразмыслить по дороге над всем увиденным и услышанным сегодня. Ибо история смерти отца Михаила действительно оказалась весьма загадочной.
В самом деле, почему незадолго до гибели старый священник распорядился сделать на своем надгробии надпись, гласившую, что он принял смерть от руки ближнего? Выходит, он знал, кто хочет его смерти? И, вероятно, подозревал, что этот человек пожелает ускорить ее наступление… А потому решил заранее указать на своего будущего убийцу. Но кого он имел в виду? Сына Василия? Или кого-то другого?
Однако тут Нине вспомнилось, как старые прихожане собора, возле которого был похоронен друг отца Михаила, Владыка Леонид, рассказывали ей, что покойный епископ завещал высечь на своем надгробии: «Дети, любите Церковь, веруйте в Бога». Но по требованию властей эту уже было сделанную надпись заменили на другую: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13, 34). В таком случае, вполне возможно, что и на могиле отца Михаила сначала была какая-то другая эпитафия… В таком случае, каков был первоначальный текст? И кто и с какой целью изменил его? Почему-то Нине казалось, что зачищенные надписи на задней стороне надгробий четы Герасимовых являются ключом к разгадке тайны гибели отца Михаила. Впрочем, безвозвратно утраченным.
Вдобавок, она никак не могла отделаться от мысли, что, по известной французской поговорке, в этой загадочной истории замешана женщина. Вернее, девушка. Некая «Машка», иначе говоря, Мария, с которой Василий бежал из Сосновки. Оставив там другую юную особу, которая страстно любила его. А потом возненавидела его той лютой, неукротимой ненавистью, в которую столь часто перерождается отвергнутая любовь. Так что, даже состарившись и став монахиней, она все-таки не простила ему то, что когда-то давно, «на заре туманной юности», он предпочел ей другую…
Дочь местного партийного активиста, которую звали Марией. Комсомолку и колдунью. Ту, что вложила в руки обезумевшего от любви к ней Василия отцовское охотничье ружье, ставшее впоследствии главным вещественным доказательством убийства отца Михаила и экспонатом его мемориальной кельи… Сломанное ружье без затвора. Конечно, в свое время коллега Нины Сергеевны, писатель Антон Чехов, сказал, что если по ходу действия пьесы на сцене появляется ружье, то оно непременно должно выстрелить. Но имел ли место в сей житейской драме пресловутый ружейный выстрел? Или его все-таки не было? Как не было и убийства.
Ведь и впрямь странно, что Василий, застрелив отца, не попытался скрыться с места преступления. Напротив, он побежал к отцу Виктору и сельскому фельдшеру, умоляя спасти отца Михаила. Они были первыми, кто увидел священника мертвым. Правда, отца Виктора уже давно не было в живых. А вот что сталось с фельдшером? Конечно, шансов отыскать его было весьма немного. Однако, вспомнив о том, что попытка — не пытка, Нина Сергеевна решила все-таки заглянуть в местный медпункт. Хотя бы для того, чтобы убедиться: она напрасно потеряет время.
* * *
Медпункт села Сосновка оказался одноэтажным деревянным зданием, выкрашенным в тот же голубой цвет, что и кресты на местном кладбище. Несмотря на субботний день, дверь его была открыта, и Нина Сергеевна из любопытства решила зайти внутрь.
Она шла по коридору, пропитанному знакомым ей больничным запахом лекарств и хлорки, и разглядывала выцветшие плакаты на стенах, а под ногами у нее поскрипывали половицы. Неожиданно приоткрылась дверь, мимо которой проходила Нина, и в коридор выглянула худенькая пожилая женщина в белом халате и медицинской шапочке, судя по всему, медсестра:
— Вы на прием? — спросила она Нину Сергеевну. — К Матвею Ивановичу?
Нина уже хотела сказать «нет». Но, мельком разглядев сидящего в кабинете сухощавого, сурового на вид старика, промолвила:
— Да.
Разумеется, она понимала, что поступает глупо. Ведь если за тридцать лет, прошедших со дня смерти отца Михаила, на приходе в Сосновке успело смениться два священника, то бессмысленно было ожидать, что подобного не произошло и с местными фельдшерами. Хотя человеку, сидящему перед Ниной Сергеевной, на вид было лет под семьдесят. Поэтому, произведя в уме нехитрое математическое действие, она все-таки решила рискнуть.
Тем временем фельдшер, прихлебнув крепкого чаю из стоявшего перед ним давно не мытого стакана в жестяном подстаканнике, обратился к Нине Сергеевне:
— Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста. Ну, что Вас беспокоит?
— Видите ли, уважаемый Матвей Иванович… — Нине Сергеевне было немного не по себе под пытливым взглядом старика. — меня зовут Нина Сергеевна. Я врач-невролог из Н-ской больницы. А пришла к Вам по одному делу…
— По какому такому делу? — нахмурился фельдшер. — Вы что, не на прием пришли?
— Скажите, пожалуйста, это Вы здесь работали в шестидесятые годы?
— Простите, а с какой целью Вы это спрашиваете? — Матвей Иванович еще больше нахмурился и резко отодвинул стакан с чаем на угол стола.
— Просто тогда у вас в селе застрелили одного священника…
— Да что за бред! — возмутился фельдшер. — Кто Вам наплел такой ерунды?
— Мне так в здешней церкви сказали… — теперь Нина Сергеевна понимала, что не зря пришла в медпункт. И, кажется, догадалась, как ей удастся разговорить сурового старика.
— Они еще не того наскажут! — отрезал Матвей Иванович. — Привыкли народ дурить, вот и дурят. Вранье все это!
— Но ведь говорят же, что его сын застрелил, — не унималась Нина. — Из-за девушки… Даже будто бы ружье нашли… Только я в это не верю.
Фельдшер снова потянулся к стакану с чаем.
— И правильно делаете, что не верите. Простите мою резкость, уважаемая… Нина Сергеевна, да только, если хотите знать, как раз я тело этого попа и осматривал. Так вот: никто в него не стрелял.
— Тогда кто же его мог убить? — спросила Нина.
— Никто его не убивал, — ответил Матвей Иванович. — Если хотите знать, от чего он умер, могу сказать: от инфаркта. У него уже давно стенокардия была. А в последние месяцы ему совсем плохо стало. Что ни назначу — все без толку. Тогда я ему посоветовал поехать полечиться в областную больницу. Может быть, тогда бы он и дольше прожил… Да он отказался: мол, нельзя ему храм бросить. Правда, думается мне, причина не только в этом была. Похоже, боялся он чего-то…
— А что, разве у него были враги? — поинтересовалась Нина Сергеевна.
— Ну, я их церковных дел не знаю, — Матвей Иванович опять нахмурился. — Да с таким нравом, как у него был, врагов нажить недолго. Редкой честности был человек: что на уме, то и на языке. Вот только своенравный до крайности. Чуть что не по нему — обидеть мог, и сильно. По правде сказать, не любили у нас его…
— Да за что ж его любить-то? — вмешалась прислушивавшаяся к их разговору пожилая медсестра. — Меня вон мама к нему раз на исповедь повела. Лет шесть мне тогда было… А он меня и давай расспрашивать: то-то ты делала? А вот то-то делала? Смотри, не ври, Богу лгать нельзя… А сахар у матери тайком не таскала ли? Нет, говорю, батюшка. А он давай меня стыдить: и как тебе не стыдно врать? Ведь воруешь же ты сахар, по глазам вижу. Зачем Бога обманываешь? Грех это. Говори правду. Стою я перед ним и реву — ведь я отродясь чужого не брала, а он и не верит… С тех пор я больше к попам ни ногой… Да что я? Вон сколько народу у нас при нем в церковь ходить перестало! Придем, говорят, а он и давай нас бранить. Мол, совсем вы Бога забыли, даже по воскресеньям и праздникам, вместо того, чтобы в церковь идти, хозяйством занимаетесь. А в храме пусто. Дождетесь, что Бог Вас накажет за то, что от Него отреклись… Так нас-то он за что ругает? Мы же от Бога не отступаемся, и в церковь ходим… Как говорится, за наше жито да нас и побито… Так чего нам тогда к нему ходить?.. А вот отец Виктор, тот обходительный был, ласковый. Всегда, как встретит человека, что-нибудь доброе ему скажет, аж душа радуется… Он людей любил. Не то, что этот…
— Любил волк кобылу, оставил хвост да гриву… — усмехнулся фельдшер. — Лицемер он был редкостный, этот отец Виктор! Между прочим, он у меня не раз интересовался, насколько серьезно болен старый поп, и долго ли еще проживет. Видно, не терпелось поскорее его место занять! Вот и занял…
— Матвей Иванович, — осторожно спросила Нина. — А Вы уверены, что сын отца Михаила непричастен к его смерти? Мне рассказывали, будто он любил какую-то девушку, и она…
— Да эта девушка, можно сказать, его спасла, — ответил старый фельдшер. — Кстати, на самом деле Василий был не родным, а приемным сыном этого попа. Кажется, родители у парня погибли во время бомбежки. Вот они с женой и усыновили его, когда он был еще совсем маленьким, и научили всему церковному. Видимо, хотели, чтобы тот тоже попом стал. Только, по правде сказать, у парнишки душа совсем к другому лежала. Дочка моя Нинка с этой его Машкой подружками были, вот Машка ей и рассказывала, что Вася мечтает поехать в город и выучиться на художника. Да только его приемный отец и слышать об этом не хочет. Уговаривала она его тайком уехать, уговаривала… да он об этом и слышать не хотел. Я, говорит, отца не брошу. Пропадет он один без меня… Никуда я не поеду. Вот так и жил вместе с попом, пока тот не умер. А как умер, они сразу же вместе в город уехали…
Однако Нине Сергеевне не давал покоя еще один вопрос:
— Как Вы думаете, Матвей Иванович, кто мог хотеть смерти отца Михаила? Видите ли, у него на памятнике написано: «принял смерть от руки ближнего своего». Мне говорили, что он велел сделать эту надпись незадолго до своей смерти. Выходит, он боялся, что кто-то убьет его?
— Говорю же Вам — никто его не убивал, — ответил старик и наполнил опустевший стакан из стоявшего на подоконнике маленького блестящего чайника. — И доказать это проще простого. Ведь и участковый наш, Иван Сергеевич, который тогда вместе со мной его тело осматривал, до сих пор жив, и кое-кто из понятых, что при этом присутствовали. Хотя мне самому многое непонятно. Например, почему старый поп боялся уезжать из Сосновки? И вот еще что. Последний раз он вызвал меня накануне своей смерти. Вот тогда-то я ему и предложил поехать в город, в больницу. Да он отказался. А когда я уже уходил, он произнес, тихо так, словно сам с собой говорил: «Зачем я это сделал? Если б я знал…» Что он имел в виду — ума не приложу. Только думаю, у него какие-то неприятности были…
В это время в дверь кабинета просунулась голова пожилой женщины в белом ситцевом платке:
— Матвей Иванович, можно к Вам?
— Это ко мне на прием пришли, — пояснил фельдшер. — Простите, уважаемая коллега. Так что мой Вам совет: не верьте во все эти сказки насчет убийства. И кому только вздумалось их сочинять? И, самое главное, зачем?
Нине Сергеевне и самой очень хотелось бы это знать. Равно как и то, о чем мог жалеть перед смертью отец Михаил. Или все-таки это было убийство? Ведь не случайно старый фельдшер заподозрил, что незадолго до смерти священник чего-то боялся… И подтверждением этому является надпись на надгробии отца Михаила: «принял смерть от руки ближнего своего». Похоже, он опасался за свою жизнь. Но кто же мог ему угрожать?
* * *
Встревоженный отец Александр забросал вернувшуюся Нину вопросами:
— Нина Сергеевна, куда Вы пропали? Мы Вас везде искали… Где Вы были?
— Батюшка, Вы не могли бы пойти со мной? — в свою очередь, спросила Нина священника. — Я бы хотела Вам кое-что рассказать…
— Отченька, Вы бы отдохнули… — попробовала было вмешаться насторожившаяся мать Анна. Однако отец Александр пропустил слова старосты мимо ушей и молча последовал за Ниной Сергеевной. Он заговорил лишь тогда, когда дом у кладбища остался позади:
— Скажите, Нина Сергеевна, к чему такая таинственность? Или…Вам удалось что-то узнать?
— Вы угадали, батюшка, — подтвердила Нина и рассказала отцу Александру, о чем ей поведал фельдшер из Сосновки.
— Выходит, я не ошибся, — задумчиво произнес священник. — Василий ни в чем не виноват. И никакого убийства не было. Отец Михаил умер своей смертью. Тогда кому же и зачем понадобилось придумывать легенду о том, что его застрелил сын?
Нина вздрогнула. Потому что тем же самым вопросом задавался и Матвей Иванович, и она сама. В самом деле, откуда пошла эта легенда? Возможно, причиной ее появления стала надпись на надгробии отца Михаила: «принял смерть от руки ближнего своего»? Вот только кто ее сделал? Сам священник, как утверждает староста? Или сперва надпись была другой, и уже после кончины о. Михаила кто-то изменил ее, дабы придать больше достоверности легенде об его убийстве? Тогда каков же был первоначальный текст надписи? Увы, это было, как говорится, покрыто мраком.
Тем временем они подошли к могилам отца Михаила и матушки Таисии. И некоторое время молча стояли возле них. Наконец Нина Сергеевна решилась задать давно волновавший ее вопрос:
— Батюшка, а Вам не кажется, что эти памятники какие-то необычные? Уж не дореволюционные ли они?
— А ведь и правда! — оживился отец Александр. — Ну у Вас и глаз, уважаемая коллега! Памятники-то и впрямь старинные… Как же я раньше не обратил на это внимание? Постойте-ка, да их, похоже, еще и местами поменяли… Видите ли, Нина Сергеевна, когда-то мне рассказывали, будто раньше на мужских надгробиях делали орнамент в виде треугольников, а на женских — в форме полукругов. А здесь, смотрите — у отца Михаила на памятнике — полукруги, а у его матушки — треугольники… Странно…
— А теперь, батюшка, взгляните вот сюда, — заявила Нина Сергеевна, указывая отцу Александру на шероховатые грани памятников. — Что Вы скажете про это?
— Могу сказать лишь одно: здесь были какие-то надписи, — подтвердил священник догадку Нины. — А потом их стерли… М-да, интересная история получается… Вот что, Нина Сергеевна. Давайте-ка посмотрим, кто здесь еще похоронен по соседству. Может, и выясним что-нибудь.
Они немного побродили по кладбищу. Однако не нашли ничего примечательного. Большинство захоронений вокруг храма относилось уже к советским временам. Правда, среди них отыскалось и несколько старинных каменных надгробий. Надо сказать, что по сравнению с памятниками, стоявшими на могилах четы Герасимовых, они смотрелись довольно убого. Тем не менее, было очевидно: все эти надгробия сделаны примерно в одно и то же время. А именно — еще до революции.
— Вот что, Нина Сергеевна, — произнес отец Александр, когда они вернулись к могиле отца Михаила. — Похоже, эта история уходит корнями в далекое прошлое… Хотя я вполне могу и ошибаться. Поэтому теперь мы поведем поиски в разных направлениях. Вы вернетесь в город и займетесь сбором сведений об истории здешнего храма. Попытайтесь выяснить, не сохранилось ли сведений о каких-либо примечательных захоронениях возле него… А я попытаюсь найти Василия. Позвоните мне, если обнаружите что-то важное. В свою очередь, и я сообщу Вам, если отыщу его. Договорились?
— Хорошо, батюшка! — согласилась Нина Сергеевна.
В тот же вечер, после всенощной, несмотря на уговоры и протесты старосты, отец Александр отвез Нину Сергеевну на станцию и посадил в поезд. Из всех обитательниц дома на кладбище ее вышла проводить лишь одна кошка Мурка, которая на прощание, ласково мурлыча, потерлась об ее ноги. Зато Татьяна, с которой Нина столкнулась на крыльце, молча шарахнулась от нее в сторону. А ее глаза горели такой ненавистью, что Нине Сергеевне стало страшно за эту девушку. А еще — очень жаль ее…
* * *
В понедельник после работы Нина отправилась в областную библиотеку. Ей уже не раз приходилось бывать в тамошнем краеведческом отделе. Поэтому она без особого труда отыскала по каталогу нужную книгу — «Историческое описание приходов Н-ской епархии», изданное в 1913 году. А получив от библиотекарши потрепанный том в черном картонном переплете «под мрамор», отыскала там нужную страницу и углубилась в чтение:
«Сосновский Никольский храм был воздвигнут в 1878 г. на средства уроженца этого села, Н-ского купца первой гильдии Николая Михайловича Постникова, пожелавшего тем самым явить своим землякам пример веры и благочестия. Дело христолюбивого храмоздателя, почившего о Господе в 1877 г., завершила его супруга Аграфена Дмитриевна, известная своими щедрыми пожертвованиями на храмы и святые обители Н-ской епархии, скончавшаяся в 1894 году. Чета Постниковых погребена, согласно их завещанию, за алтарем построенного ими храма, под надгробиями красного карельского гранита…»
Значит, они с отцом Александром не ошиблись! И на могилах отца Михаила и его матушки действительно находились дореволюционные памятники со стертыми надписями. Чужие памятники. Потому что прежде они стояли на могилах совсем других людей: купцов Постниковых, некогда построивших Никольский храм. И получивших за это в награду людское забвение. Мало того: даже их могилы оказались разорены.
Но кто же посмел это сделать?
* * *
Нина Сергеевна не решилась сразу же сообщить отцу Александру о своем открытии. Потому что тогда ей пришлось бы назвать ему имя человека, который поднял руку на чужие могилы. Как же она теперь жалела, что согласилась помочь своему бывшему коллеге разобраться в истории загадочной смерти отца Михаила Герасимова! И в итоге узнала то, что ей меньше всего хотелось бы узнать… Поистине, «не все найденное следовало находить, и кое-чему лучше было бы навсегда пребывать в забвении». Оставалось лишь надеяться, что за делами насущными отец Александр забудет обо всех этих «делах давно минувших дней». А она не станет напоминать ему о них. Пусть былое поскорее порастет быльем. Так будет лучше.
Что до отца Александра, то он словно в воду канул. Похоже, священник и впрямь потерял интерес к судьбе покойного отца Михаила и его приемного сына. Однако спустя четыре месяца после их совместной поездки в Сосновку батюшка, как всегда неожиданно, позвонил ей:
— Нина Сергеевна, Вы что-нибудь нашли?
Нина замялась. Потому что ей совершенно не хотелось рассказывать о своих находках. Однако отец Александр не стал дожидаться ее ответа:
— А я тут разыскал одного человека… Хотите, мы съездим к нему вместе? Я сейчас в городе… Вы не заняты?
— Хорошо, батюшка. Я буду ждать Вас, — откликнулась Нина Сергеевна.
Интересно, кого бы мог отыскать отец Александр? Неужели Василия? Или кого-то другого?..
* * *
Впрочем, об этом отец Александр сообщил Нине почти сразу же, как она уселась в машину:
— Прежде всего, хочу поблагодарить Вас, Нина Сергеевна. Вы мне очень помогли. Если бы Вы тогда не сходили в Сосновку и не поговорили с тамошним фельдшером, мне пришлось бы заниматься поисками куда дольше… И то сперва я, как говорится, пошел по ложному следу. Видите ли, сначала я искал Василия Герасимова. И не нашел. Дело в том, что отец Михаил, усыновив мальчика, не дал ему своей фамилии. Но это я узнал позже. А тогда мои поиски зашли в тупик. Тут-то я и вспомнил, как Вы, со слов фельдшера, рассказывали мне, что Василий хотел стать художником… Кстати, он действительно стал художником. Причем весьма известным. Вам что-нибудь говорит фамилия Ракитин? Василий Семенович Ракитин? Еще бы? Вы видели его картины в местном музее? Говорят, что они есть даже в «Третьяковке»? Так вот, наш знаменитый художник Ракитин и есть тот самый Василий, приемный сын отца Михаила. К сожалению, его самого уже пять лет как нет в живых. А мы с Вами едем к его жене Марии Игнатьевне. Она ждет нас к себе в гости.
Нина Сергеевна в очередной раз подивилась умению отца Александра разыскивать людей. А еще — ладить с ними. Неужели вдова художника действительно ждет их к себе в гости? И это после того, как единоверцы ее мужа и ее земляки ославили их убийцами отца Михаила? Нина знала немало случаев, когда православные люди после куда меньших обид озлоблялись и навсегда порывали с Церковью. А то и отрекались от Православия. И до конца жизни ненавидели своих бывших единоверцев. Впрочем, Нина вспомнила, что в юности Мария Игнатьевна, кажется, была комсомолкой и атеисткой. Хотя разве незаслуженная обида не одинаково больна и для верующего, и для безбожника? Тогда почему же эта женщина хочет видеть людей, которых она вправе считать своими врагами? Чтобы потребовать восстановления справедливости по отношению к ней и к ее покойному мужу? Или просто-напросто для того, чтобы бросить им в лицо все, что она думает об их единоверцах и о них самих?
* * *
Однако, едва Нина Сергеевна увидела вдову художника, как сразу же поняла: ее опасения были напрасны. Мария Игнатьевна, полная улыбающаяся женщина на седьмом десятке, провела их в гостиную, посредине которой, в окружении венских стульев, красовался накрытый к чаю круглый стол с изогнутыми ножками в виде львиных лап. Нина Сергеевна с интересом осмотрела комнату. Темная, похоже, старинная мебель: горка с тускло поблескивающей в ней фарфоровой посудой, застекленный книжный шкаф, где произведения русских классиков соседствовали с какими-то книгами в кожаных переплетах, вероятнее всего, церковными… В красном углу висели две иконы: Спаситель в терновом венце и Божия Матерь Казанская с кротким полудетским ликом. А стены украшало несколько картин, написанных маслом, очень похожих на работы Василия Ракитина, виденные Ниной Сергеевной в местном музее. Правда, здесь, в отличие от музейных портретов оленеводов и знатных доярок, на одной из них был изображен старый священник со строгим, скорбным лицом, сидящий у окна за книгой. А за окном, под ярким летним солнцем буйно цвела сирень… Нина Сергеевна сразу поняла, что это — портрет отца Михаила. Тем более что рядом висела другая, совсем маленькая, картина с видом Никольского храма. Выходит, Василий Ракитин на всю жизнь сохранил о своей юности лишь добрые воспоминания?..
Нине Сергеевне в одночасье вспомнились и ее поездка в Сосновку, и легенда об убийстве отца Михаила, и перекошенное ненавистью лицо старосты, и фельдшер Матвей Иванович, недоумевающий, кому и зачем могло взбрести в голову возводить напраслину на приемного сына священника… Интересно, знал ли Василий Ракитин, что прихожане Никольского храма объявили его убийцей отца Михаила?.. Но тут до нее донесся обрывок разговора, который вели между собой отец Александр и Мария Игнатьевна:
— …Да, это так. Перед смертью отец Михаил действительно писал письмо. И я покажу его вам. Чтобы вы узнали, кто на самом деле виновен в его смерти.
Она встала и, подойдя к книжному шкафу, открыла небольшой выдвижной ящик. Затем извлекла оттуда светло-коричневую папку тисненой кожи с какими-то бумагами и достала оттуда два листка: один голубоватый, а другой — желтый, вырванный из школьной тетради в линейку. На нем корявым почерком было написано: «Епископу Никодиму от прихожан Никольской церкви жалоба. Здравствуйте, наш горячо любимый Владыко отец Никодим! Мы, прихожане Никольской церкви, обращаемся к Вам с просьбой…»
Собственно, это была не жалоба, а самый настоящий донос на отца Михаила, который свидетельствовал прежде всего о мелочности и злобе самих его авторов: «слишком стар», «забывчив», «еле ходит, того и гляди, упадет во время службы»… «носит пыжиковую шапку, подаренную ему прихожанкой…», «и потому нам даже обидно за него, как за человека, носящего почетное звание гражданина Советского Союза…» Что за бред? В этот миг Нина забыла, что, судя по всему, именно отец Михаил был причастен к разорению могил четы Постниковых. Ей было до боли жаль старого священника, которого предали люди, которые были его духовными детьми… Пусть даже он был резок и своенравен — все равно у подлости нет оправдания.
А это что такое? «Недавно поставил своей попадье и себе гранитные памятники, взятые им с чужих могил». Выходит, это все-таки сделал именно отец Михаил… Зачем же он так поступил?
Но вот, наконец, последний абзац: «…мы выражаем от души глубокое негодование, и, если Вы не уберете его из церкви, то мы тогда будем жаловаться Преосвященнейшему Патриарху всея Руси Алексею и в ЦК КПСС. А взамен его просим сделать нашим батюшкой всеми нами любимого молодого дьякона отца Виктора Т…» Под доносом стояло около десятка подписей, среди которых Нина заметила знакомую фамилию «Бестужева». Эта фамилия была выведена на листке дважды. Судя по особенностям почерка, одна подпись, вероятно, принадлежала старухе. Другая была выведена аккуратно, словно в школьной тетрадке по чистописанию… В левом верхнем углу жалобы стояла дата: 25 января 1964 г… А под ней было написано: «протоиерею М. Герасимову принять к сведению и дать заключение по содержанию жалобы. Епископ Никодим».
Другой, голубоватый листок был исписан крупным, разборчивым почерком. Хотя, судя по неровным очертаниям букв, рука пишущего дрожала, то ли от старости, то ли от волнения, а может быть, и от того и другого вместе… «Его Преосвященству, Преосвященнейшему Никодиму, Епископу Н-скому, настоятеля Никольского храма села Сосновки протоиерея Михаила Герасимова объяснение.
На поданную Вашему Преосвященству несколькими лицами жалобу на меня имею честь дать Вам, как пастырь, свое истинное объяснение. Я служу священником в Никольской церкви более двадцати лет и до недавнего времени не имел никаких нареканий со стороны своих прихожан. Однако в последнее время, после приезда в Сосновку отца Виктора Т., мне постоянно приходится давать объяснения на жалобы, которые поступают на меня в епархиальное управление якобы от моих прихожан. Но в связи с тем, что большинство подписей на них являются неразборчивыми и неясными, а некоторые совершенно непохожи на имеющиеся у меня образцы росписей данных лиц, вероятнее всего, эти жалобы — дело рук нескольких человек, стремящихся выжить меня из храма и заменить на отца Виктора. Последний неоднократно, оставаясь наедине со мной, заявлял, что я зажился на свете и мне давно пора уходить за штат и освободить место ему. Его поддерживает стремящаяся занять должность церковной старосты певчая Мария Бестужева, в доме которой он проживает. Ранее я считал недостойным предавать огласке неблаговидные поступки своего сослужителя, однако в последнее время он потерял всякое уважение ко мне, своему настоятелю, и уже в открытую угрожает, что, если мне дорога жизнь, я должен уйти за штат и убраться вон из Сосновки. И что если я не уйду добровольно, то он заставит меня это сделать. Я не считаю позором носить подаренную мне шесть лет назад вдовой одного из моих прихожан пыжиковую шапку, и до сих пор поминаю ее мужа Николая. Я признаю, что поставил на могиле своей супруги и себе надгробия с чужих могил. Однако еще со времени моего приезда в Сосновку эти памятники валялись в небрежении возле храма, и никто из прихожан не мог сказать мне, кому они принадлежали и где они стояли ранее. В связи с чем я и счел возможным поставить один из них на могилу своей супруги, а другой приготовить для себя, стерев прежние надписи. Теперь я горько сожалею об этом, тем более что мой поступок сыграл на руку моим недоброжелателям, которые, чтобы выжить меня из Сосновки, истолковывают в дурную сторону все, что бы я ни делал. Если ради мира церковного мне необходимо уйти за штат, я готов сделать это. Однако умоляю Ваше Преосвященство разрешить мне после этого остаться жить в Сосновке, где похоронена моя матушка Таисия Ивановна, и быть погребенным рядом с ней. Я же с христианским терпением и смирением переношу посланное мне испытание, прощаю своих обидчиков и молюсь за них. Протоиерей Михаил Герасимов. 5 февраля 1964 г.»
— Он прибежал ко мне в тот же день, как умер отец Михаил… — нарушила наступившее тягостное молчание Мария Игнатьевна. — Таким я его еще никогда не видела. Сперва я даже испугалась, не сошел ли он с ума.
— Маша, Машенька, уедем, уедем отсюда! — повторял он. — Как они могли? За что? За что?
— Да что случилось? — спросила я. И тогда он показал мне эти письма, которые нашел на полу, рядом с мертвым отцом Михаилом… Видите ли, тот очень любил Васю. Поэтому старался не посвящать его в свои дела. Неудивительно, что, когда Вася нашел и прочел эти бумаги, прочитанное стало для него самым настоящим шоком. Он не ожидал, что церковные люди, тем более священники, могут так вести себя по отношению друг к другу… И прошло много лет, прежде чем он снова стал ходить в церковь. А тогда… Да что теперь говорить? Наверное, так было надо…
— Мария Игнатьевна, — решилась-таки спросить Нина. — Скажите, пожалуйста, а Ваш муж знал…
— Что прихожане Никольской церкви считают его убийцей отца Михаила? — горько усмехнулась вдова художника. — Да, он это знал. Как знал и то, кто именно распускал эти сплетни, чтобы свалить на него вину за смерть отца Михаила… Не знаю, кто ему рассказал об этом. Наверное, кто-то из жителей Сосновки, приезжавших в Н. Он старался никогда не вспоминать о прошлом. Лишь как-то незадолго до смерти сказал, что очень бы хотел побывать в Сосновке и поклониться могилам своих родителей (он всегда называл отца Михаила и его матушку отцом и матерью).
— Так в чем же дело? — спросила я. — Давай съездим туда вместе. Что нам до всяких лживых сплетен? Давно пора навсегда положить им конец. Пусть люди наконец-то узнают, кто на самом деле виновен в смерти отца Михаила…
— Нет, — неожиданно резко произнес он. — Я не поеду. О мертвых — либо хорошо, либо ничего.
Я не поняла, что он имеет в виду. А спросить не решилась. А вскоре его не стало…
* * *
Они вдвоем допоздна пробеседовали за чаем на кухне у Нины Сергеевны. Потом отец Александр уехал, напоследок пообещав, что в ближайшее время поставит за алтарем Никольского храма памятный крест с именами Николая и Аграфены Постниковых. А со временем заменит его на каменное надгробие. Имена тех, кто когда-то построил Никольский храм, не должны кануть в небытие!
Священник уехал, а Нина Сергеевна еще долго сидела на кухне, не притрагиваясь к давно остывшему чаю. Она пыталась понять, ради кого Василий Ракитин пожертвовал своим добрым именем. Ради своего приемного отца, которого он любил по-сыновнему крепко и беззаветно и тем самым хотел оградить его память от злой людской молвы? А может, ради тех, кто, обезумев от ненависти и зависти, омрачил последние месяцы жизни отца Михаила и оклеветал его самого? Или ради их всех, потому что истинная любовь не ведает разницы между друзьями и врагами? Однако этому суждено было навсегда остаться последней, так и не разгаданной загадкой в житейской драме, происшедшей много лет назад в далекой Сосновке.