Маймонид старался шагать быстрее по выложенному мрамором коридору, но ноги уже давно в силу возраста упорно отказывались его слушаться. Он потер рукой глаза, чтобы стряхнуть последние остатки сна, в котором пребывал разум. Сердце раввина билось так громко, что ему казалось, будто он слышит, как эхо его ударов разносится по темному коридору.

Он слишком стар. Это было сущей правдой, от которой он старательно в течение многих лет отмахивался, не желая признавать. Султану в качестве главного лекаря нужен кто-нибудь помоложе и покрепче, с твердой рукой и зорким оком. Однако Саладин никогда не заводил разговор об отставке раввина, да и сам Маймонид не пытался поднять этот вопрос. В глубине души раввин понимал, что он просто боится отойти от дел, страшится остаться за бортом единственной жизни, которую знал, — жизни практикующего врача. А что он получит взамен? Отойти от дел означает целыми днями валяться в одиночестве в своем доме, наблюдая, как вокруг него роятся жирные мухи, ждут, когда он умрет, чтобы устроить себе настоящий пир. Работа всегда была смыслом его жизни, и он не представлял себя без работы. Хотя в такую рань он, конечно, нашел бы себе дела поприятнее.

Глубокий сон Маймонида был прерван настойчивым стуком в крепкую деревянную дверь его скромного жилища в еврейском квартале Иерусалима. От такого грохота с испуганным криком проснулась даже его любимая жена Ревекка. С бьющимся от страха сердцем Маймонид кое-как натянул на себя старый полосатый халат и босиком поспешил в гостиную. Было уже далеко за полночь, и в его воображении рисовались мрачные картины о том, кто бы это мог быть и зачем он пришел. Испугался не только он. В дверях в тонком хлопчатобумажном халате стояла Мириам, в руках у нее был острый нож для разделки мяса, который Ревекка использовала, готовя любимые блюда Маймонида. Девушка готова была дать отпор любому незваному гостю, который угрожает неприкосновенности их жилища. Глядя в ее пронзительные, наполовину безумные глаза, Маймонид почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Мириам была похожа на испуганное животное, сжавшееся в пружину и готовое наброситься на любого хищника. В такие моменты, несмотря на то что они бывали нечасто, раввин понимал, как плохо он знает собственную племянницу.

В дверь продолжали стучать все настойчивее и громче, но Маймонид, мягко ступая, подошел к Мириам и положил руку ей на плечо. Девушка от неожиданности подскочила, и на одну ужасную долю секунды ему показалось, что сейчас она ударит его прямо в грудь своим кухонным ножом. Но узнавание, к счастью, произошло быстро, и раввин избежал смерти — по крайней мере, от руки собственной племянницы. Он мог только гадать, не завершит ли незваный гость эту работу.

Когда Маймонид наконец приоткрыл дверь, он почувствовал, как будто его в живот ударили железной булавой. По ту сторону двери стояли бичи его повседневной жизни при дворе — два египтянина-близнеца, служившие личными телохранителями султана. Их присутствие в такой поздний час в его доме могло означать только одно: случилось нечто серьезное. Может быть, султан тяжело заболел? Хотя маловероятно, поскольку еще сегодня вечером он так и светился здоровьем. Или с ним произошел несчастный случай? Или… Мысли раввина лихорадочно метались. А если его отравил кто-то из многочисленных завистников при дворе в Иерусалиме?..

Близнецы, не обращая внимания на постоянные вопросы раввина о том, что произошло, только и ответили, что его немедленно требуют во дворец. Нетерпеливые солдаты не дали ему времени собраться, и он успел лишь накинуть темный плащ, совсем недавно сотканный Ревеккой для ежедневных утренних посещений дворца, чтобы ее муж не мерз. Застегивая плащ маленькой деревянной пряжкой, он заметил, как близнецы с нескрываемым интересом разглядывают полураздетую Мириам. Вместо того чтобы смутиться в присутствии таких громадных воинов, его племянница продолжала стоять, дерзко глядя им в глаза и продолжая сжимать в руке кухонный нож. Ушла она только после того, как испуганная Ревекка силой впихнула ее в свою спальню. Что бы ни случилось сегодня ночью, ни раввин, ни его жена не хотели, чтобы своевольную Мириам затянуло в водоворот этого безумства.

Маймонид оттеснил охранников за дверь, на секунду замешкался в поисках своей кожаной медицинской сумки, но один из братьев, тот, что повыше, зловеще покачал головой: сегодня она не понадобится. Раввин почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Неужели султан уже мертв? А его, Маймонида, вызывают просто для того, чтобы констатировать смерть Саладина? Как бы глупо это ни звучало, но старому лекарю никогда не приходило в голову, что султан может умереть. Саладин так много лет был неотъемлемой частью жизни раввина, что он на самом деле не мог представить, что его друга не станет. Уж скорее он поверит в то, что завтра не взойдет солнце.

Охранники вывели врача на улицу, где их уже терпеливо поджидали два черных как ночь арабских скакуна. Охранник пониже, по имени Салим, бесцеремонно усадил Маймонида на одного скакуна, потом сам взобрался в седло. Раввин был вынужден крепко ухватиться за Салима, поскольку братья стремглав помчались во дворец. Несмотря на неоднократные попытки Маймонида получить от них хоть толику информации, стражники хранили молчание. Маймонид не замолкал, чтобы хоть как-то отвлечься от жуткого галопа по мощеным улицам Иерусалима.

Город, казалось, вымер: ни одного лучика света, лишь мерцающие над головой звезды. Братья выбрали странный и запутанный маршрут через базар и христианский квартал, как будто пытались запутать любого, кто захотел бы следовать за ними. От этого открытия Маймониду и вовсе стало не по себе.

Но вскоре они оказались под темными дворцовыми сводами, где горели редкие свечи, отбрасывая причудливые зловещие тени. Маймонид заставил себя успокоиться и прихрамывая преодолел последние несколько ступеней, отделявших его от ворот зала, где Саладин вершил правосудие. Охранник повыше, по имени Хаким, высокомерно взглянул на старика, который тяжело дышал и отдувался после такой короткой поездки, и распахнул массивные серебряные двери в зал. Маймонид недоверчиво прищурился, войдя внутрь. Сейчас он уже полностью проснулся, и в голове опять заметались мысли. В чем, собственно, дело? Что ждет его здесь?

В центре зала собралась небольшая группа родственников и главных советников султана, а сам Саладин с напряженным видом восседал на троне. Над присутствующими возвышался аль-Адиль, лицо которого, и без того угрюмое, было мрачнее тучи. Возле него стоял кади аль-Фадиль, на котором сейчас вместо его обычного наряда, расшитого золотом, была неброская коричневая одежда. Главный министр выглядел так, как будто его вытащили прямо из постели, что, учитывая ранний час и собственный опыт раввина, было недалеко от истины. Рядом с ним стоял постоянно печальный Гёкбёри, выдающийся египетский военачальник, чьим проискам Саладин обязан относительно бескровному низвержению династии Фатимидов в Каире.

А бок о бок с Гёкбёри стоял человек, которого Маймонид совершенно не ожидал увидеть в Иерусалиме: легендарный племянник Саладина, сын покойного брата, султана Найма, вернувшийся после решающего сражения с крестоносцами при Акре. Поговаривали, что Таки-ад-дин, удивительно красивый, с редкой «козлиной» бородкой, вобрал в себя лучшие черты обоих сыновей Айюба. Своей удалью во время сражений и презрительным отношением к смерти он был под стать храброму аль-Адилю, но в то же время в делах государственных проявлял сдержанность и дипломатичность Саладина. Многие при дворе полагали, что султан обделит собственных юных сыновей, аль-Афдаля и аз-Захира, и передаст султанат Таки-ад-дину, поэтому придворные старались не попадать к нему в немилость. Воин же, в свою очередь, не делал секрета из собственных честолюбивых планов. В течение нескольких месяцев он обсуждал с Саладином военную операцию под его началом по завоеванию земель к западу от Египта, которая приведет султанов династии Альмохадов в Магрибе под знамена Айюбидов. Но известие о нависшем вторжении крестоносцев перечеркнуло эти планы, и Таки-ад-дин со своими семьюстами лучшими воинами был откомандирован удерживать цитадель в Акре. Он являлся первой линией обороны мусульман на пути у вновь прибывших орд европейцев, и лишь дело первостепенной для султаната важности могло заставить его покинуть свой пост.

Когда Маймонид вошел в слабо освещенный зал, он увидел, как двое мужчин в темных одеждах, с лицами, скрытыми капюшонами, повернулись в его сторону. При виде приближающегося лекаря мужчины откинули капюшоны, и Маймонид открыл рот от удивления. Это был молодой крестоносец Уильям Тюдор, который всего несколько дней назад приезжал от имени короля Ричарда. Рядом с ним стоял йеменец с курчавыми волосами и золотыми серьгами. Раб явно выполнял для рыцаря роль переводчика. Раввин, заметив, что все взоры устремлены на него, поклонился султану. У него появилось отчетливое ощущение, что эта тайная встреча с врагом имеет к нему самое непосредственное отношение. Он неуверенно взглянул на султана. Саладин едва заметно улыбнулся и повернулся к крестоносцу.

— Ваши собратья знают, что вы здесь? — по-арабски спросил Саладин, тщательно взвешивая каждое слово и не сводя глаз с лица Уильяма, которое в мерцающем свете факела казалось особенно мрачным.

— Только те, кому я доверяю, — по-французски ответил Уильям после того, как раб перевел ему вопрос султана. Саладин терпеливо ждал, пока йеменец переведет ответ своего господина для остальных придворных, хотя и сам султан, и его советник-раввин поняли слова рыцаря.

— Насколько он плох? — спросил Саладин, бросив взгляд на Маймонида.

— Еще дышит, но глаз не открывает, — ответил Уильям после минутного колебания. До Маймонида начала доходить правда. Ричард Львиное Сердце болен, скорее всего, сыпным тифом, который свирепствовал в лагере франков.

Аль-Адиль высокомерно засмеялся.

— Похоже, нам не придется добивать этого Льва, сам Аллах занялся им, — глумился он над стоящим с каменным лицом Уильямом. — Я так полагаю, что ты приехал, чтобы договориться о сдаче жалкой банды ваших наемников на милость нашему султану?

Маймонид увидел, как еще до того, как Уильям услышал перевод, его глаза вспыхнули. Тон аль-Адиля говорил красноречивее слов. Но прежде чем Уильям смог что-то опрометчиво возразить в ответ этому злому гиганту, вперед вышел Таки-ад-дин.

— Сэр Уильям прибыл ко мне в Акру под белым флагом, — четко произнес молодой воин, в голосе которого звучала сталь. — Он находится под моей защитой, дядя, и я не позволю, чтобы ему оказывалось неуважение.

Аль-Адиль ощетинился, но поймал предостерегающий взгляд брата. Подобно неистовому быку, который неохотно смиряется со своим заточением в загоне, аль-Адиль отступил, бормоча под нос проклятия на головы франков. Когда напряжение немного спало, Уильям глубоко вздохнул и взглянул на султана.

— У меня нет полномочий заключать какое бы то ни было перемирие между нашими народами, — признался он. — Я приехал сюда не как враг, а как рыцарь, который вверяет себя в руки великого султана.

Такого никто не ожидал. Маймонид заметил, какими недоверчивыми взглядами обменялись придворные и с какой подозрительностью уставился на Уильяма рыжебородый аль-Адиль. Один Саладин казался невозмутимым. Он откинулся назад, скрестив перед собой пальцы, как часто делал, прежде чем разрешить сложный вопрос. После продолжительного молчания, нарушаемого лишь жужжанием комаров, Саладин с ничего не выражающим лицом обратился к рыцарю:

— Чем я могу помочь сэру Уильяму? — Его голос звучал ровно и невозмутимо.

Рыцарь гордо вскинул голову.

— Я поклялся защищать короля, но сейчас я бессилен ему помочь. — Весь его вид говорил о том, что он сожалеет, что вынужден был прибегнуть к этой последней, унизительной возможности. — Наши врачи не умеют лечить тиф, но я слышал, что ваши лекари успешно справляются с этой болезнью.

— Ты шутишь? — загремел аль-Адиль. — Зачем султану помогать своему злейшему врагу?

Уильям выдержал немигающий взгляд Саладина.

— Потому что благородство Саладина не знает границ, — ответил он. — Я не верю, что человек такой доблести позволит королю погибнуть из-за обычного тифа.

Саладин благосклонно улыбнулся и обратил орлиный взор на своего друга раввина.

— Что скажешь, Маймонид?

Старик был поражен. Он служил советником султана по многим вопросам, но ни один не был настолько важен, как этот. Его ответ может изменить ход истории. Маймонид не желал возлагать на себя такую ответственность, но и отмалчиваться не мог. Раввин знал правильный ответ, несмотря на то что он противоречил всем инстинктам самосохранения. В глубине души лекарь питал тайную надежду, что подобное несчастье обрушится на головы недавно прибывших захватчиков, рассчитывал, что наступит критический момент, когда голова змеи будет отсечена прежде, чем эта змея задушит Иерусалим. И Бог-насмешник исполнил его желание с единственной целью: поставить раввина в такие условия, чтобы тот собственными руками уничтожил последствия того, о чем молился.

— Я врач и не могу допустить, чтобы человек умер, если его болезнь можно излечить, — после продолжительного молчания ответил Маймонид голосом, в котором слышалось сожаление. — Но под угрозой нечто большее, чем мои идеалы.

Саладин удивленно приподнял бровь.

— Например?

— Если король франков умрет, его отчаянные воины останутся без полководца в незнакомой стране, — пояснил старик. — Без короля мы на нашем побережье будем иметь дело с тысячами озлобленных мародеров, и обуздать их не сможет никто.

— Понятно, — ровно, без всякого намека на то, чью сторону он принимает, произнес Саладин. — Брат мой, а что думаешь ты?

Аль-Адиль пригладил рукой бороду, с силой потянул за нее, как будто собирался сказать нечто вопреки своему желанию.

— На этот раз иудей рассуждает мудро, — к величайшему удивлению раввина, ответил аль-Адиль. — Я не питаю большой любви к франкам, но не могу заключать перемирие с трупом.

Саладин обратился к каждому из своих придворных. Кади аль-Фадиль нехотя согласился. Таки-ад-дин молча кивнул.

— Тогда вопрос решен, — констатировал Саладин. Потом вновь обратился к своему лекарю: — Маймонид, поедешь с сэром Уильямом к анжуйцу и посмотришь, что можно сделать для нашего противника.

Маймонид побледнел, но кивнул. Ослушаться приказа султана, особенно когда его темные глаза пылают, как сейчас, холодным огнем, не имело смысла, потому что было сродни самоубийству.

Уильям стал прерывисто хватать ртом воздух, словно последние несколько минут не дышал. Он явно не ожидал, что султан так легко согласится помочь.

— Ты настоящий дворянин, султан, — низко кланяясь, поблагодарил рыцарь. — Возможно, в другое время, при иных обстоятельствах я счел бы за честь назвать тебя господином.

Саладин в ответ улыбнулся, и на сей раз это была не просто вежливая улыбка.

— А я, в свою очередь, вдвойне счел бы за честь называть тебя своим вассалом, — сказал султан. — Любой человек, который рискует собственной жизнью и честью ради спасения своего господина, ступает на верный путь Пророка (мир ему!), даже если этот человек и носит клеймо неверного.

Уильям не знал, как ответить на такой комплимент, поэтому чопорно поклонился. Он вздрогнул, когда Саладин внезапно, но холодно вновь обратился к нему, на этот раз уже по-французски:

— Сэр Уильям, передай своему господину, когда он проснется.

Придворные взглянули на йеменца, но одного взгляда на суровое лицо султана было достаточно, чтобы раб понял: султан желает, чтобы эта часть беседы не достигла посторонних ушей.

— Что передать, султан? — осторожно поинтересовался Уильям, внезапно ощутив, как изменилась атмосфера.

— Передай своему Ричарду, что я не позволю ему подохнуть, как собаке, — негромко предупредил Саладин. — Но, не колеблясь ни секунды, сам убью его в честном бою, если он развяжет против меня войну.

Уильям побледнел, но кивнул, давая понять, что принял предупреждение. Саладин встал и молча покинул зал. Все взгляды устремились на только что назначенного султаном посла в лагерь франков. Маймонид, на чьи старческие плечи взвалили будущее войны, вздохнул.

— Возьми свои лекарства, раввин, — велел Таки-ад-дин. — Мы выезжаем до восхода солнца.