Мириам постаралась зажать нос, но тошнотворный запах лагеря крестоносцев уже проник в ее ноздри и грозил вызвать самую банальную рвоту. Палаточный лагерь, служивший базой для тридцати тысяч европейских солдат, выглядел и смердел подобно разросшемуся клоповнику. Мириам была уверена, что это никакое не преувеличение. Если только она была необъективна к клопам.

Мириам с плохо скрываемым ужасом смотрела на толпы неряшливых, испачканных кровью и слюной варваров, которые тяжело ступали по скалистому побережью Акры, и пыталась отогнать воспоминания о своей недавней поездке по равнинам к северу от Иерусалима. Путешествие оказалось относительно приятным, если не брать во внимание угрюмых взглядов телохранителей Саладина, которые считали, что участие женщины в столь опасной миссии не только безрассудно, но и предвещает неудачу. Мириам скакала на кобыле, спешно оседланной в султанских конюшнях после того, как Таки-ад-дину не удалось отговорить раввина брать с собой племянницу. Он сыпал проклятиями, угрожал, увещевал старика, но встретил доводящий до бешенства упрямый отпор и согласился лишь тогда, когда один из таинственных незнакомцев, в котором Мириам с удивлением узнала длинноволосого франка, взмолился, чтобы молодой воин поторопился. Франк по имени Уильям разговаривал по-французски через своего завернутого в плащ компаньона, который по виду был африканцем (или очень темнокожим арабом, она не могла сказать точно) и выполнял обязанности переводчика.

Маймонид обучил Мириам нескольким варварским языкам, но больше всего девушке нравился французский. Он был мелодичным и плавным, как ее родной арабский. Однако она продолжала хранить молчание, не желая, чтобы враг увидел, что ей понятен его язык, хотя раввин свободно беседовал с рыцарем по-французски. Мириам предпочитала, чтобы враг не знал о ее владении языком. Человек чувствует себя в безопасности, когда знает, что его язык не понимают, а это неизбежно приводит к тому, что бдительность притупляется и он произносит в присутствии врага необдуманные слова.

Когда разношерстная компания путешественников, состоящая из арабов, франков и евреев, готовилась отправиться в одну из самых судьбоносных операций нависшей войны, Таки-ад-дин велел облачиться им в крестьянские одежды, чтобы скрыть, кто они есть. К тому же он потребовал, чтобы Мириам надела паранджу. Девушка уже хотела было возразить, но по глазам дяди поняла, что в этом вопросе он ей не союзник. Недовольно ворча себе под нос, она снесла оскорбление и закрыла нижнюю часть лица темным платком.

Всадники покинули Иерусалим через северные ворота. Первыми скакали Таки-ад-дин и Уильям (темнокожий переводчик не отставал от своего рыцаря), за ними ехали Мириам и Маймонид, шествие замыкали близнецы-телохранители султана.

Поездка в Акру обычно занимает три дня, но Таки-ад-дин настоял на том, чтобы они ехали окольными путями и неезжеными дорогами. Едва заметив приближающегося всадника — был ли это один из обычных патрульных гарнизонов Саладина или одинокий крестьянин на осле, — племянник султана приказывал всем укрыться в зарослях деревьев, за валунами (спрятаться в любом месте, лишь бы остаться незамеченными), а сам с телохранителями-египтянами скакал на разведку. Угроза неизменно оказывалась ложной, и компания продолжала свой путь после того, как незваные гости уезжали своей дорогой. Таки-ад-дин неукоснительно придерживался этой осторожной стратегии, хотя Уильям умолял его ехать быстрее: больной король терял драгоценное время.

Однажды Мириам пожаловалась дяде на чрезмерную предосторожность, но раввин призвал ее к терпению — армии готовятся к войне и никто не знает, когда франки пошлют свои войска в разведку на мусульманскую территорию. Он напомнил ей, что, несмотря на последние сведения, Ричард Львиное Сердце уже мог умереть и его обезглавленная тысячная армия головорезов бросилась грабить и мародерствовать на их земле. От этого предположения становилось не по себе.

Но поездка прошла без особых происшествий. Мириам целыми днями внимательно прислушивалась к разговорам, которые вели Таки-ад-дин и Уильям. Большей частью они рассказывали о культуре собственных стран, но оба усердно избегали информации, которая бы могла дать тактическое преимущество противнику, — на тот случай, если их страны развяжут войну. Мириам поняла, что эти разговоры напоминают состязание в хвастовстве, как обычно случается между мужчинами: каждый солдат готов до бесконечности превозносить собственные подвиги и доблесть своего народа. Но Мириам была знатоком языка тела и читала между строк, поэтому сосредоточилась не на том, что было сказано, а на том, что помогало понять характер человека: она анализировала интонацию, с какой они говорили, и их жесты.

Таки-ад-дин был таким, как и его голос: гордым, дерзким, уверенным. Казалось, он был искренне уверен, что Аллах направляет его (как и его досточтимого дядю) и что он сыграет решающую роль в том, чтобы навсегда сбросить крестоносцев в море. Складывалось впечатление, что напыщенность молодого воина, уверенного в собственном предназначении, позабавила Уильяма, словно сам рыцарь достаточно повидал таких честолюбцев в своих рядах — и всех неизбежно поглощала сила намного сильнее, чем их самомнение. Рыцарь озадачил Мириам. Он не соответствовал ее представлениям (и печальному опыту) о грубых франках. По правде сказать, этот Уильям с точеными чертами лица напомнил Мириам превосходно воспитанных молодых людей из Каира, с которыми она все эти годы флиртовала. На удивление хорошо образованный (она была потрясена, когда в разговоре он сослался на Аристотеля), с отличными манерами, Уильям Тюдор разрушил заслуженный стереотип грязных варваров, который засел в памяти Мириам с того ужасного дня в Аскалоне.

Но сейчас, стоя посреди немытых орд франков, она поняла, что этот красавец рыцарь всего лишь исключение. Редкое исключение. Они прибыли в предместья Акры глубокой ночью на четвертые сутки пути. Таки-ад-дин с египтянами провели их до склона у подножия цитадели, знаменующей границы мусульманских владений. Теперь они остались одни. Мириам, ища поддержки, озадаченно взглянула на дядю, но увидела бледного, вспотевшего раввина, который был явно напуган — что ждет их впереди? — как и сама Мириам. Уильям поклялся кровью Христа, что он защитит их даже ценой собственной жизни, когда они окажутся в лагере крестоносцев, но когда путники взобрались на вершину холма и взглянули на огромный палаточный лагерь, растянувшийся прямо до самого моря, девушка поняла, насколько пусты его обещания. Если франки решат причинить им зло, то она и дядя, несомненно, умрут. Или с ними произойдет что-нибудь похуже.

Часовые крестоносцев, словно привидения, казалось, материализовались из воздуха. Они выскочили из-за деревьев и нацелили свои арбалеты на вновь прибывших. Однако, разглядев лицо Уильяма, освещенное желтым сиянием убывающей луны, поднявшейся над холмами, они опустили оружие и замерли как вкопанные. Часовые с удивлением уставились на путников, но не решились задавать своему полководцу какие бы то ни было вопросы. Уильям кивнул солдатам, оценив их подготовку, а потом повел свою веселую разношерстную компанию — двух евреев и чернокожего сарацина — в центр ожидавшего их внизу ада.

Мириам вцепилась в дрожащую дядину руку, а Уильям с высоко поднятой головой поскакал вперед через изумленную толпу солдат. Пересекая толпу вражеских воинов, облаченных в тяжелые кольчуги под длинными развевающимися плащами, украшенными крестами, Мириам увидела, как люди и в самом деле отступают в стороны, давая дорогу рыцарю и его странным гостям. И хотя никто не решился им воспрепятствовать, явно признавая власть Уильяма, все налитые кровью глаза были устремлены на евреев. На нее. Впервые в жизни она была рада, что ее лицо скрывает платок, а женские прелести — мешковатая одежда. Однако, несмотря на то что из-под тяжелой паранджи можно было разглядеть лишь зеленые глаза и лоб, Мириам почувствовала, как в чреслах мужчин зашевелилась пугающая похоть. Они несколько месяцев не видели женщин, и само ее присутствие будило в них животные инстинкты.

Это пугало и одновременно вызывало отвращение, всколыхнув ужасные черные воспоминания, о которых она с детства пыталась забыть. У Мириам сжалось горло, и ей стало трудно дышать. Лоб взмок, а сердце яростно заколотилось. Когда ее со всех сторон окружили ужасные звуки вражеского лагеря, Мириам отчаянно захотелось вернуться домой. Поездка сюда была чудовищной ошибкой. Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. На самом деле гордая Мириам не была такой храброй и неукротимой, какой хотела казаться за надежными стенами дядиного дома. Сейчас, в очередной раз столкнувшись с настоящей опасностью, она опять превратилась в испуганного ребенка, в ту несчастную маленькую девочку, которая беспомощно смотрела, как безумный франк набрасывается на ее маму. Его мерзкий член, словно кинжал, выглядывает из-под кольчужной юбки, когда он спускает до колен штаны. В тот день она увидела… Нет, она не могла больше сдерживаться.

Нет!

Мириам резко и бесповоротно остановила ход своих мыслей, словно Пандора, захлопнувшая ящик с несчастьями, пока они не разрушили мир. Невероятным усилием воли она взяла себя в руки. Прошлого нет. Никакого насилия, никаких мучений, никакой смерти. Существует только СЕЙЧАС. А сейчас ее пожилому дяде нужен смелый, умный защитник, а не хнычущая девочка, которая предается воспоминаниям давно минувших дней.

Мириам отмела все лишние мысли и подавила неожиданно нахлынувшие чувства. Беспорядочный армейский лагерь, его грязные обитатели, звуки и запахи — все исчезло. Она сосредоточилась исключительно на их миссии, подобно линзе, вбирающей рассеянный солнечный свет в один непреодолимый луч света. Девушка смотрела прямо перед собой, крепко ухватившись за руку своего дяди, когда рыцарь-опекун Уильям проводил их к большому малиновому шатру. Шатер был массивным, очень высоким, но его драпировки были грязными и выцветшими. У главного входа она увидела двух мрачных стражей с обнаженными мечами в правой и длинными копьями в левой руке. Она заметила, что на них, в отличие от Уильяма и остальных, вновь прибывших из Европы солдат в блестящих нагрудниках, надеты поношенные кожаные кирасы, которые обычно носят местные франки.

Мириам сделала вывод, что эти мужчины — часть личного состава, засевшего в Акре, и они, скорее всего, верноподданные человека, которого Уильям во время их долгой поездки называл Конрадом. Из обрывков осторожных разговоров между Уильямом и Таки-ад-дином Мириам уловила, что Конрад пока еще не признал Ричарда Львиное Сердце полноправным полководцем двух, восточной и западной, армий. Но если эти солдаты служат Конраду, то маловероятно, что они согласились бы с уловкой, к которой прибегнул Уильям.

Мириам не ошиблась. Повисла долгая неловкая пауза, пока стражи, в темных глазах которых сквозило подозрение, разглядывали нежданных гостей. Они явно не боялись и не преклонялись перед Уильямом, который — по меньшей мере теоретически, как она поняла, — занимал более высокое социальное положение.

— Посторонись, — наконец велел Уильям, когда стало очевидно, что они не собираются их впускать.

Один из стражей, высокий итальянец с бронзовой кожей и длинными закрученными усами, шагнул вперед. Он стал лицом к лицу с Уильямом и вперил свои карие глаза в лицо рыцаря. Его товарищ, мужчина пониже, с бледным лицом и черной кудрявой бородой, не сводил холодного взгляда с гостей Уильяма.

— Зачем ты привел безбожников в пристанище воинов Христовых? — тихо спросил солдат, но в его голосе слышался звериный рык.

Уильям, на лице которого не было и тени страха, пристально посмотрел в глаза итальянцу, и Мириам заметила, как рука рыцаря легла на рукоять меча.

— Они лекари, — ответил Уильям, отчетливо произнося каждый слог, как будто разговаривал со слабоумными. — Я привел их, чтобы вылечить короля.

— Ричарду Львиное Сердце уже не поможешь, — сказал страж, в тоне которого звучало явное безразличие к судьбе короля. Он с отвращением взглянул на Халиля, чернокожего переводчика, потом вновь повернулся к Уильяму: — Король Конрад приказал никого не впускать, за исключением священника, которому предстоит соборовать короля перед смертью.

— Королю нет нужды собороваться, друг мой, — тихим, но суровым голосом пригрозил Уильям. — А вот тебе священник понадобится, если будешь продолжать стоять у меня на пути.

Мириам побледнела. Ей совсем не нравилось, как развиваются события.

Но итальянец высокомерно рассмеялся.

— Вы забываетесь, сэр Уильям, — заявил смуглый воин, с насмешкой упомянув титул дворянина. — Вам тут не роскошные дворцы Лондона или Тира, где ваше слово перед избалованными анжуйскими рыцарями все равно что Святое Писание. Здесь вы гость короля Конрада. Если будешь угрожать его воинам — быстро упокоишься в песках Акры.

Итальянец, ища поддержки, взглянул на своего бородатого товарища. Тот, не сводя глаз с Мириам, лишь кивнул в знак согласия.

Уильям долго размышлял над словами стража, потом медленно отступил. Низко поклонившись, как будто извиняясь за досадную бестактность на званом обеде, он повернулся к своим подопечным евреям, стоящим за его спиной.

— Прошу прощения, — прошептал он Мириам. Прежде чем она успела понять, что он сказал, рыцарь подался вперед и сорвал с ее лица платок. Ее длинные кудри цвета воронова крыла стали развеваться на ветру, черты мертвенно-бледного от страха и замешательства лица, казалось, еще больше заострились в неярком свете луны.

Страж непроизвольно загляделся на прекрасное лицо Мириам и всего на лишнюю долю секунды задержал взгляд на потрясающих изумрудных глазах девушки. Это было его ошибкой. Уильям молниеносно выхватил из ножен меч.

И прежде чем страж или его товарищ успели отреагировать, Уильям одним плавным движением разрубил копье охранника словно листок, плывущий по течению спокойного ручейка. И этим же ударом он рассек правую латную рукавицу стража, разрубая надвое руку в области запястья. Солдат взвыл, как дикий зверь, попавший в ловушку жестокого охотника. Когда итальянец упал, его бородатый соотечественник бросился с мечом на Уильяма. Рыцарь резко отшатнулся — лезвие меча, которым его хотели обезглавить, прошло совсем близко от его шеи.

Высокий йеменец, заметив, что хозяину угрожает опасность, бросился ему на помощь. Будучи безоружным, он собственным телом хотел защитить Уильяма. Халиль резко ударил бородача по колену, тот упал на зад, а йеменец тут же подхватил у падающего стража копье. Халиль, соблюдая запрет на ношение рабами оружия, сразу передал длинное копье Уильяму. Бородач попытался вновь замахнуться мечом, но Уильям проткнул его руку смертельным острием копья.

Мириам оттеснила Маймонида назад, подальше от дерущихся христиан. И этих людей называют союзниками? Они все безумцы! Во время их поездки, дивясь благородному поведению Уильяма, она позволила себе забыться и даже начала подумывать о том, что, вероятно, недооценила франков. Возможно, среди них встречаются умные и миролюбивые люди. Но сейчас, глядя на то, как этот «очаровательный» рыцарь безжалостно лишает жизни своих противников, она поняла, что эти люди мазаны одним миром, — просто некоторые из них лучше остальных скрывают свою истинную сущность. Крестоносцы — настоящие животные.

Мириам захотелось убежать из этого логова безумцев, скрыться где-нибудь. Уж лучше находиться в темных, кишащих пумами горах, которые окружают лагерь, чем провести еще хоть одну минуту в логове этих демонов. Но когда она обернулась и потянула за руку дядю, то увидела, что их окружили. Сотни крестоносцев вывалились из палаток, заслышав шум, возникший из-за суматохи возле командного шатра. А она стояла перед ними с непокрытой головой. По всем понятиям, во всех значениях — практически голой.

Мужчины приближались к Мириам, их грязные руки тянулись к ней, словно джинны из ее детских кошмаров, словно безликие чудовища, которые прятались у нее под кроватью и ждали, когда она провалится под землю в геенну огненную в день Страшного суда, чтобы заключить ее в удушающие объятия.

— НЕТ!

Это кричал Уильям. Она скорее почувствовала, нежели увидела, как он встал между ней и этой ненасытной, движимой похотью толпой. На его мече, мерцая в лунном свете темно-красным огнем, все еще была кровь его братьев-христиан. Она увидела, как он бросил что-то перед собой на землю, и чуть не лишилась чувств, когда поняла, что это такое. Он швырнул отрубленную руку стража-итальянца, и пальцы все еще продолжали дергаться от ужасных мышечных сокращений.

— Любой, кто хоть пальцем прикоснется к ним, лишится руки, — предупредил Уильям. — Они под защитой дома Тюдоров.

Мириам увидела, что воины как один отшатнулись, словно ими двигал не только металл в голосе Уильяма. Казалось, невидимая высшая сила решила укрыть иудеев от озлобленной толпы своими крыльями. Мириам знала, что мусульмане любят такие сказки, сам Пророк обращался к сильным образам, чтобы поднять боевой дух на поле битвы, но она считала, что это всего лишь стремление принять желаемое за действительное. Вполне возможно, она поспешила списать духовный мир на игру воображения. Независимо от того, какой природы была сила, заставившая в тот момент присмиреть ветреные берега Акры, Мириам была ей благодарна от всего своего неистово колотящегося сердца.

Без лишних слов Уильям повернулся и повел их к малиновому шатру. Стражи продолжали валяться на земле и словно дети рыдали от полученных увечий. Мириам постаралась не обращать внимания на лужу крови на пороге, когда последовала за Маймонидом внутрь королевского шатра.

Внутри убранство было довольно скудным, хотя песчаный пол устилали медвежьи шкуры. На простой кровати, сплетенной из веревок, лежал человек. Волосы спутались от пота, но продолжали отливать медью, по цвету напоминая закат в тот час, когда солнце скрывается за морем. Глаза его были закрыты, и он, казалось, не осознавал присутствия посторонних, хотя Мириам видела, что больной не спит. Все его тело сотрясалось от озноба.

Значит, вот он, великий Ричард Аквитанский, известный легковерным французам как Львиное Сердце, а остальному цивилизованному миру как беспощадный убийца. Мириам не смогла сдержать презрительного удовлетворения от жалкого вида человека, который прибыл с намерением убить ее народ и изгнать его со Святой земли. Она бросила взгляд на дядю, но не смогла понять, о чем он думает. В этот момент Маймонид полностью сосредоточился на больном. Осмотрев умирающего короля, он стал рыться в своей кожаной сумке, вытаскивая мази. Ее дядя был настолько набожным человеком, что Мириам сомневалась, что в его душе могут возникнуть хоть какие-нибудь злые, мстительные мысли. И очень хорошо — ее темных мыслей хватит на двоих.

— Что все это означает?

Мириам обернулась на раздавшийся за спиной голос. У входа в шатер стоял мужчина с седеющими волосами и уродливым шрамом на левой щеке. За его спиной возвышались трое рослых, плечистых солдат, головы которых были защищены шлемами с назатыльниками, а арбалеты нацелены прямо на Маймонида и его племянницу.

Уильям, выйдя вперед, стал между лучниками и безбожниками.

— Это врачи, лорд Конрад, — ровным голосом, без тени страха ответил он. — Я обязан спасти своего короля.

Ах, это и есть бесславный Конрад, соперник Ричарда за главенство над войском крестоносцев! Мириам пристально наблюдала, как Конрад, сжав кулаки, подошел к Уильяму. Потом ее взгляд упал на шрам под его левым глазом. В следующее мгновение внутри у нее все сжалось. Было что-то пугающе знакомое в облике этого Конрада. У девушки появилось ощущение, что она видела его раньше, но не могла вспомнить, где и когда именно. Или, если быть более точной, одна ее часть не желала этого вспоминать.

Конрад походил на нависшую грозовую тучу, которая вот-вот взорвется потоком оскорблений, брошенных в бесстрастное лицо Уильяма. Потом Мириам заметила, как Конрад, окинув взглядом ее дядю, вдруг побледнел. Когда она увидела, на что он смотрит, то побледнела сама.

Маймонид, войдя в шатер, сбросил тяжелые крестьянские одежды, чтобы они не сковывали движений во время осмотра царственного пациента. На нем была простая хламида и мешковатые штаны — обычный наряд торговца овощами и фруктами на восточном базаре. Но по какой-то совершенно непостижимой, безрассудной, безумной причине он надел на шею простой бронзовый амулет. В форме звезды Давида.

Мириам самой захотелось протянуть руки и задушить Маймонида, но она в ужасе замерла на месте. Она не могла себе представить, что подтолкнуло дядю надеть такую безделицу, по которой можно было с легкостью определить, кто они. Представители народа, который франки ненавидели даже больше, чем мусульман. Иудеи.

— Он… он… — Казалось, Конрад настолько был сбит с толку, что лишился речи. А потом разразилась буря. — Как ты посмел привести сюда иудеев? Отвечай! — обнажив свой меч, крикнул Конрад.

Несмотря на то что ситуация грозила перерасти в геенну огненную, Уильям оставался невозмутимым.

— Ты еще не король Иерусалима, маркграф, — ответил рыцарь неестественно спокойным голосом, всем своим видом показывая, что он не боится распалить гнев Конрада дальнейшими оскорблениями. — По крайней мере, для моих воинов, которые, я должен напомнить, вдвое превосходят по численности твою истощенную армию. Наш король — Ричард, и, пока мой господин дышит, я подчиняюсь только ему.

В спокойствии Уильяма сквозили некая затаенная угроза и холодная ярость, всплеск которой всего несколько мгновений назад Мириам наблюдала в стычке со злополучными стражами, вставшими у него на пути. Вероятно, Конрад тоже почувствовал угрозу, исходящую от Уильяма, поэтому отступил. При этом он продолжал крепко сжимать в руке меч, однако Уильям даже не пошевелился, чтобы выхватить свой. Пока.

Конрад секунду разглядывал Мириам, и девушка почувствовала, как по спине пробежал противный холодок. Было что-то знакомое в этих ужасных серых глазах. Но маркграф перевел взгляд на ее дядю. Маймонид, несмотря на суету, продолжал заниматься своим делом — доставал из сумки необходимые пузырьки и лекарства. Страх, который владел ее дядей на протяжении нескольких последних дней, прошел. Сейчас он находился в своей стихии. Он был врачом у постели пациента, и никто не мог встать между ним и его священным долгом.

Конрад шагнул к Маймониду, продолжая держать перед собой меч. Мириам почувствовала, как сердце ушло в пятки. Она заметила, что рука Уильяма почти легла на рукоять меча.

Конрад смотрел на Маймонида с любопытством и отвращением.

— Где ты нашел этого иудея, который уверяет, что он лекарь?

Глаза Мириам так и молили Уильяма, чтобы он придумал историю, любую, которая бы помогла сохранить ее дяде жизнь.

— Он — личный врач султана, — ответил рыцарь, как будто тот факт, что лекарь действительно служил ненавистному королю безбожников, сам по себе большой роли не играл.

Конрад повернулся к Уильяму, его лицо исказилось в гримасе оскорбленного недоверия.

— Ты полагаешь, что Саладин прислал бы лекаря, а не убийцу?

Уильям шагнул вперед и крепко схватил Конрада за руку, в которой тот сжимал меч. Лучники насторожились, готовые стрелять, если рыцарь станет представлять реальную угрозу их королю.

— Если он окажется убийцей, король умрет, — медленно проговорил рыцарь, не сводя глаз с Конрада. — Но король умрет и в том случае, если иудей на самом деле окажется врачом, которого ты убьешь. Выходит, мы ничего не теряем, позволив ему заниматься своим делом, не так ли?

Какие-то нотки в голосе Уильяма испугали Мириам больше, чем все, что она видела доселе. В его голосе слышалась холодная уверенность в том, что он убьет любого, кто встанет между ним и его королем. Даже если это будет другой король. Рыцарь был совершенно бесстрашен, и она подумала, что этому человеку наверняка нечего терять. А Мириам знала: такие люди — самые опасные создания на земле.

Конрад, похоже, увидел безумие, скрывающееся за внешним спокойствием Уильяма, и, опустив меч, вложил его в ножны. Затем он отошел назад, к лучникам, которые не знали, нужно ли им тоже опускать свои арбалеты. Внутри королевского шатра густой воздух, пропитанный кровью и опасностью, так и не рассеялся. Конрад вновь обернулся к Уильяму, в его голосе звенели страх и ненависть:

— Ричард не доживет и до утра. Тогда я возглавлю армию крестоносцев.

Уильям пожал плечами, как будто это беспокоило его меньше всего.

— Скорее всего…

— Тогда знай: я похороню тебя в одной могиле с твоим высокомерным королем.

Уильям подошел к ложу смертельно больного монарха. Коснулся руки Ричарда и нежно пожал эту дрожащую руку.

— Если сегодня ночью король умрет, я сам вырою эту могилу, — ответил он.

Не найдя что ответить, Конрад последний раз смерил Мириам холодным взглядом и решительно покинул шатер. Лучники поспешили за своим мнимым королем.

Уильям успокаивающе коснулся плеча раввина, а затем улыбнулся Мириам. Бушевавшая ярость ушла, теперь рыцарь выглядел измученным и опустошенным.

— Прошу меня простить за бестактность, — извинился он. Халиль перевел.

Маймонид засмеялся, и от этого низкого, хриплого смеха у Мириам отлегло от сердца. Пока он в состоянии от души смеяться, она чувствует себя в безопасности даже в логове скорпионов.

— Не бойся, — по-французски ответил Уильяму раввин. — Репутация подлеца Конрада бежит впереди него.

Мириам шагнула к ложу умирающего короля. Пощупала его лоб. Ее рука словно коснулась тлеющих углей.

— Он весь горит, — по-французски констатировала она, не успев прикусить язык.

Пораженный Уильям уставился на Мириам: значит, иудейка понимала каждое слово, которое он произнес за последние четыре дня. Девушка заметила, как осклабился Халиль, — этот, похоже, ничуть не удивился.

Но, несмотря на свое недавнее поведение, франк был хорошо воспитан. Он и слова не сказал о том, что она поступила некрасиво, утаив, что понимает по-французски.

— Его можно спасти? — обратился он к ней на своем родном языке.

— Иудеи и мусульмане называют моего дядю чудотворцем.

Маймонид посмотрел на племянницу. В его взгляде сквозили гордость и смущение отца, которому польстила безоговорочная преданность отпрыска.

— Бог творит чудеса, а не я, — ответил он. — Если на то будет воля Божья, сэр Уильям, ваш король вернется к жизни. — И более грустно добавил: — Но если он решит забрать эту жизнь — на то Его воля.

Маймонид поднял небольшую деревянную чашу, которую взял вместо разбитой колбы. Налил туда воды и стал смешивать травы и капли тонизирующего средства — черного по цвету и сладкого на вкус.

Мириам вытерла лоб Ричарда влажным полотенцем. Сама не понимая зачем, она наклонилась и прошептала на ухо находящемуся без сознания Ричарду:

— Только не оставляйте нас, ваше величество.