Ричард уже достаточно окреп, чтобы самостоятельно передвигаться, но предпочитал восседать на золоченом троне, который совсем недавно выгрузили из одного командного корабля, пришвартованного в бухте у Акры. Он погладил рукой пурпурный бархат, ощутил его ласкающую мягкость и едва заметно вздохнул от удовольствия. Казалось, все его чувства после возвращения из мира теней обострились. Или он просто научился радоваться простым вещам, побывав на пороге смерти. Плохо одно — перед его вновь открывшимися глазами были лишь потрепанные лагерные палатки, блеклая серая земля, покрытая кровью, потом и встречающимися то тут, то там лужами мочи.

А вонь — он и не представлял, как за месяцы упорного продвижения его армии по полям мог привыкнуть к прогорклому зловонию, повисшему над лагерем, словно гнойное облако. Он приказал слугам принести некоторые любимые безделушки, оставленные им на корабле, а также мягкий трон и бутыли с розовой водой, которой он мазал вокруг ноздрей в надежде избавиться от мерзкого смрада, проникшего в его носовые пазухи.

Неужели со всеми людьми, которых вытянули с того света, происходят подобные ошеломительные чувственные изменения? Создавалось впечатление, что его тело, пережив смерть, сейчас стремилось в полной мере познать жизнь. Король не мог сказать, было ли это явление временным, всего лишь последствием горячки и бреда, но он намерен был наслаждаться им до последней минуты. По правде говоря, он наслаждался бы обострением собственных чувств значительно больше, если бы ему удалось сбежать из опостылевшего грязного палаточного лагеря хотя бы на часок.

Только Ричард решился предпринять на закате прогулку в одиночестве по берегу Акры, как в скудно обставленный шатер вошел солдат с густо покрытым оспинами лицом и половиной носа (последствия старого ранения стрелой) и низко поклонился воскресшему королю. Этот воин принес вести, которые Ричард ждал целое утро.

— Евреи уехали? — спросил король.

— Да, ваше величество.

Ричард кивнул, испытав облегчение. Присутствие старика и его прекрасной племянницы доставляло ему неудобства, но по иным причинам. Раввин для Ричарда являлся неуместным и унизительным напоминанием о том, что спасением своей жизни он обязан безбожнику, и король обрадовался, когда старик уехал, хотя и продолжал испытывать чувство вины за то, что он не смог должным образом выразить лекарю свою искреннюю благодарность. Но старик не ждал никаких благодарностей и казался доволен даже толикой похвалы, которую гордый король смог-таки выказать, несмотря на охвативший его стыд. В конечном счете и врач, и его пациент не стали переходить границу, возведенную между ними верой и историей. Впрочем, Ричард не собирался зацикливаться на том, что не успел поблагодарить Маймонида.

Что касается девушки, то тут совершенно иное дело. Было в ней что-то, что заставляло учащенно биться королевское сердце. Она была довольно красива, но женские чары уже давно не действовали на Ричарда. Его больше привлекали ее необычайно острый ум и острый язычок. За всю свою жизнь он еще не встречал женщины, которая бы оставалась настолько равнодушна к представителям противоположного пола. Нет, честно говоря, это не совсем правда. Он знал лишь одну женщину, которая с таким же бесстрашием и достоинством находилась среди власть имущих мужчин. Его мать Элеонора. В те нечастые минуты размышлений над этим вопросом Ричард пришел к выводу, что пренебрежение к противоположному полу он унаследовал от Элеоноры, которая терпеть не могла женского легкомыслия и слабости. Ни один мужчина и в подметки ей не годился, даже собственный муж. Король Генрих одержал над ней победу и заточил в замке, но ему не удалось сломить ее неукротимый дух.

Именно этот огонь было удивительно видеть в молодой еврейке. За те несколько дней, что она находилась среди его воинов, он пристально наблюдал за девушкой и был искренне потрясен ее острым умом и чувством юмора. Она поразила его воображение как редкая представительница прекрасного пола, с которой после любовных утех можно лежать и обсуждать государственные дела, придворные интриги. Интриги… да, он почувствовал, что больше всяких кровавых военных историй Мириам заинтересовали его рассказы о коварных интригах, которые плела его мать в Шиноне. Ему казалось, что он заглянул ей прямо в душу во время ежевечерних омовений, когда он лежал совершенно обнаженный на кровати, лишь одной тряпицей прикрыв свои чресла, а она влажной тряпкой протирала его грязное, потное тело. Она явно отдавала себе отчет, что мужчины из-за пола и религии недооценивают ее, но Ричард понял: Мириам скорее не обижалась, а пользовалась таким к себе отношением. Подобная недооценка позволяла ей чувствовать собственное превосходство над окружающими мужчинами, манипулировать ими и руководить, а марионеткам и в голову не приходило, кто настоящий хозяин. И этим она очень походила на Элеонору. Еще больше сходства Ричард находил в ее кокетливых улыбках и угодливых словах, которые растопили сердца его воинов, даже самых ярых ненавистников евреев. Независимо от причины, по которой ее сюда послал Саладин, Мириам явно примеряла на себя роль неофициального шпиона и пыталась раздобыть как можно больше информации для своего господина, чтобы переломить исход войны. Это было ее девичье заблуждение, но Ричард решил посмотреть, как можно воспользоваться заблуждением Мириам в своих целях.

Эта мысль вернула его к делам насущным. Он посмотрел на солдата и, как ни старался, не мог отвести глаз от его искалеченного носа.

— И девушка? Ты уверен, что она взяла планы?

Воин расправил плечи, как будто в мягкий упрек королю, поставившему под сомнения его слова.

— Мы все сделали, как было приказано, сир.

Ричард вздохнул. С одной стороны, он был очень рад, что красавица еврейка так легко попалась в его сети. Когда он заметил, что она делает вид, будто не прислушивается к тому, как он шепотом обсуждает со своими военачальниками военную стратегию и планы грядущего завоевания, то решил проверить свои догадки. Ричард приказал стражам регулярно водить ее возле одной из палаток, которая обычно служила местом встреч его полководцев, и как бы невзначай обронить несколько слов о существовании крайне важных военных планов, хранящихся в этой палатке, чтобы подогреть ее любопытство. Как и ожидалось, она нашла способ и время проникнуть в палатку и выкрасть некоторые фальшивые документы, которые король приказал оставить внутри палатки именно для этих целей. Сейчас эта деятельная девчонка, по-детски радуясь рискованной находке, направляется к неприятелю с документами, которые — если все сложится удачно — введут сарацин в заблуждение касательно истинных намерений франков.

Все прошло как по маслу, но сейчас Ричарду было немного стыдно за самого себя. Воспользоваться слишком деятельной девушкой, чересчур уверенной в собственном умственном превосходстве, недостойно короля Англии. И, честно говоря, Мириам его разочаровала. Его мать никогда бы так легко не попалась на приманку.

Вероятно, эти противоречивые чувства отразились на его лице, потому что страж удивленно приподнял бровь.

— Похоже, мой король недоволен? — Обычно любого, кто осмелился читать мысли короля, ждало суровое и незамедлительное наказание, но этот обезображенный солдат за годы службы завоевал доверие Ричарда в делах шпионажа, поэтому король не стал скрывать разочарования.

— Я понимаю, почему Саладин заслал шпионом Мириам, — признался Ричард, хотя и не до конца уверенный, что девушка действовала по приказу султана. — Однако я ожидал от него большего.

Или на самом деле печальная действительность была такова, что он большего ожидал именно от Мириам? От женщины, которая спасла ему жизнь, вырвала его душу из когтей вечности, но в конечном счете воспользовалась им и предала его при первой же возможности. От этой мысли Ричарду (даже в окружении тридцати тысяч верноподданных) стало очень одиноко.

Страж фыркнул.

— Саладин всего лишь язычник, мой господин. Бесчестный человек, готовый воспользоваться женским коварством, чтобы выиграть войну.

Ричарду и в самом деле стало не по себе. Как верно сказано!