Маймонид молча сидел на военном совете, пока полководцы жарко обсуждали стремительно ухудшившуюся ситуацию в Палестине. Несмотря на то что он восседал на своем обычном почетном месте по левую руку от кади аль-Фадиля, премьер-министра султана, раввин чувствовал себя не в своей тарелке. Даже султан больше не предпринимал попыток вовлечь его в обсуждение. Честно говоря, Саладин просто не замечал его присутствия за столом.

С тех пор как весть об убийстве Конрада достигла Иерусалима, султан избегал своего старого лекаря. За суетой последних дней они не сказали друг другу ни слова, а когда раввин попытался попасть к султану в кабинет, чтобы обсудить возникшую отчужденность, путь ему преградили близнецы-телохранители. И на этот раз султан не пришел к нему на помощь.

Возможно, именно этого и следовало ожидать. Саладин не дурак, он явно догадался, что раввин каким-то образом причастен к убийству, внесшему сумятицу в ряды крестоносцев. Какое-то время казалось, что прогноз старого раввина сбывается. Армия Ричарда оставила свои попытки завоевать Палестину и занялась подавлением восстания солдат Конрада. Сначала, получив известие о междоусобице в рядах франков, придворные ликовали, но затем, когда пришла новость о том, что Ричард быстро подавил мятеж, их радость поостыла.

Ричард Львиное Сердце разбил самых ярых сторонников Конрада в Акре, а потом объявил амнистию остальным вероотступникам. Ричарду удалось убедить проигравших солдат, что они стали пешками в интригах сарацин, что истинный убийца — хитрый Саладин. Единственный способ отомстить за смерть Конрада — призвать к ответу правителя язычников.

После того как Ричард обрел власть над некогда разъединенными армиями христиан, он с удвоенным рвением обратил свой взор на Иерусалим. Будучи уверен, что именно Саладин приказал убить маркграфа, чтобы запятнать репутацию короля в глазах его солдат, Ричард Львиное Сердце теперь воспринимал войну против мусульман как личную вендетту. Вздорный мальчишка, похоже, обошелся без своей предусмотрительной стратегии и теперь планировал массированное, лобовое наступление на Иерусалим, чтобы отомстить за поруганную честь. Маймонид в своих усилиях разрушить союз крестоносцев невольно укрепил его и подверг Священный город их необузданной ярости.

Как бы там ни было, все пошло не так, как он планировал.

После встречи с таинственным вождем ассасинов Маймонида терзали ужасные кошмары с подробностями убийства Конрада. Они были настолько яркими, настолько реальными, как будто он собственными глазами видел это преступление. Маркграф Монферрат стоял на коленях на полу, а темная фигура, чье лицо он не мог разглядеть, перерезала ему горло. Потом маркграф упал лицом в лужу собственной мочи, и желтая лужа вскоре стала темно-красной.

Каждую ночь он просыпался, хватал ртом воздух, а взгляд его дико метался по спальне в поисках того, кто, казалось, прятался в углах комнаты. Этот кто-то ждал, чтобы забрать его в страшное путешествие, являющееся неотъемлемой частью договора со Старцем Горы.

Маймонид тысячу раз убеждал себя: то, что он совершил, — великая жертва во имя его народа, а не только акт личной мести за любимую сестру и ее дочь. Франки и раньше убивали евреев. Как и в последний раз, когда они вошли в Иерусалим, варвары не щадили ни мужчин, ни женщин, ни детей. Если они завоюют Палестину, то снова будут убивать. Несмотря на свои яркие кошмары, Маймонид не был там, где убили Конрада, и в сердце его не было печали, когда он услышал о смерти маркграфа. Тем не менее каждую ночь, прежде чем с криком проснуться, он видел убитого Конрада. Но пока мертвец лежал в луже своей мочи, смешанной с кровью, он превращался из злого и жестокого человека, каким его знал Маймонид, в красивого мальчика, каким был когда-то. Мальчика, полного надежд и радости. В луже крови лежал ребенок, который больше никогда не сможет играть.

Маймонид отмахнулся от видения и заставил себя прислушаться к аль-Адилю, который, как всегда, своим зычным голосом заглушал любое недовольство.

— Конец близок, попомните мои слова, — предостерег он, ударив кулаком по черному столу. — Ричард Львиное Сердце больше не будет играть в кошки-мышки. Он готовится к последнему сражению, и у нас нет выбора — мы должны дать ему отпор. Либо мы одержим победу, либо франки зальют улицы Иерусалима нашей кровью.

С разных концов стола заметались испуганные взгляды. Эта небольшая речь была самой короткой, которую когда-либо выдавал этот детина с густым басом.

Маймонид заметил, что султан впервые улыбнулся уголками губ. Раввину так не хватало этой улыбки на лице Саладина, резко состарившегося за последний год. Некогда иссиня-черные кудри сейчас были подернуты сединой, вокруг глаз и губ пролегли тревожные тени. Маймонид все больше и больше беспокоился о нем, понимая, чего стоит война этому человеку, когда-то казавшемуся нестареющим и непобедимым. Но раввин не мог провести медицинское обследование своего пациента, потому что новость о смерти Конрада воздвигла между ними невидимую преграду.

Даже сейчас, когда султан смотрел на других придворных и излагал, прибавляя к тираде брата собственные соображения, он намеренно избегал встречаться взглядом с раввином. Скорее всего, Маймониду никогда не вернуть доверие султана, и если дело обстоит именно так, то он утратил нечто более ценное, чем положение при дворе. И пусть его поступки в конечном счете спасут мир, они будут стоить ему самого редкого и ценного дара. Дружбы.

— …со слов наших шпионов в соседних деревнях, весь личный состав армии франков покинул свои расположения в Акре и Кесари, — произнес султан, указывая на огромную карту Палестины, лежавшую на столе перед придворными. — Судя по их передвижениям, они планируют встретиться на побережье и направиться к Иерусалиму.

Все взгляды были прикованы к пальцу Саладина, которым он водил по карте. Точка, указанная султаном, обозначала небольшую деревушку к югу от Арсуфа, на северо-западе от деревни Рамла. Всего один день пути до Священного города.

— Яффа, — уверенно произнес Саладин, за долгие годы войны поднаторевший в стратегии. — Они начнут нападение от Яффы.

За столом повисло гнетущее молчание, когда стало очевидным неизбежное: война добралась и до них.

— Нужно усилить оборонительные укрепления вокруг Иерусалима, — подал голос Гёкбёри, унылое лицо которого сегодня было мрачнее обычного.

— Нет, — ответил Саладин, озадачив всех. Султан встал, расправив плечи и высоко вскинув голову. Он был среднего роста, но в этот момент возвышался над присутствующими подобно скале.

— Я больше не позволю проливать кровь в Священном городе, — решительно заявил Саладин. — Если нам суждено столкнуться лицом к лицу с армией Ричарда, это случится на открытой равнине у Яффы. Мы не станем, как женщины, отсиживаться в своих домах.

— В стенах города у нас достаточно провианта и воды, сеид, — возразил аль-Фадиль. — Мы с большей вероятностью на победу выдержим осаду внутри этих стен…

Саладин повернулся к премьер-министру, на его лице было написано праведное негодование.

— Ты не солдат, кади, поэтому я прощаю твою трусость, — убийственным голосом, который мало кто раньше слышал, произнес султан.

Аль-Фадиль поспешно поклонился и испуганно зашептал извинения, а султан вновь обвел взглядом придворных, намеренно обходя вниманием Маймонида.

— Если бы любой из вас изучил печальную историю Иерусалима, он бы знал, что внутри его священных стен прячется злой дух. Дух, который жаждет смерти и хаоса. Этот фантом манит безрассудных храбрецов укрыться за своими так называемыми неприступными стенами, за якобы неприкосновенными воротами. А потом тут же предает их при виде армии захватчиков.

Перед внутренним взором Маймонида всплыл ужасный сон, в котором он был свидетелем первого нападения крестоносцев на Иерусалим, и раввин понял, что Саладин говорит правду. Что чувствовали те мужчины и женщины, которые считали, что, укрывшись за стенами Священного города, они находятся в безопасности, когда вдруг нерушимые ворота рухнули и святое пристанище превратилось в адскую западню?..

— Друзья мои, если мы проиграем эту войну, мы умрем, как и наши предки, в чистом поле под синим небом, а не трусливо прячась в каменных лачугах под покрытыми известью стенами. Если мы погибнем, то под слепящим солнцем Яффы, а не в тени башен Иерусалима.

Когда Саладин ясно изложил свое решение, военачальники поклонились и встали из-за стола совещаний. Нужно как следует подготовиться, если основная часть мусульманской армии должна вступить в бой с готовыми отразить наступление силами крестоносцев при Яффе.

Маймонид, медленно покидая кабинет, бросил на султана прощальный взгляд, однако Саладин продолжал игнорировать раввина. Старик почувствовал, как грудь налилась свинцом, — но не из-за старости или немощи. Он с горечью размышлял про себя, что сердце поистине необычный орган: оно ни капли не болит, готовя смерть одному, но безутешно печалится, когда не удалось поговорить с другом.