Ричард Львиное Сердце чувствовал себя неуютно под пристальным взглядом очередной влюбленной фрейлины. Девушка с льняными волосами и длинными ресницами (кажется, Жоли?) смотрела на него из противоположного угла бальной залы; ее ясные голубые глаза напомнили ему глаза ястреба, нацелившегося на добычу. Если он не ошибается, эта девушка — дочь виконта Ле-Мана. Дешевая дворцовая распутница из тех, каким его мать не придавала ни малейшего значения из-за недостатка знатности. Мать была права, однако для Ричарда подобные различия в положении не играли роли, если он был по-настоящему увлечен. Одна из привилегий наследного принца Англии — право спать с любой понравившейся ему женщиной. По правде говоря, многие столетия юноши, носившие этот высокий титул, вовсю пользовались преимуществами своего положения. Но Ричард был не таков. Женщины в большинстве своем мало интересовали его, особенно воспитанные в душной придворной атмосфере, где процветала посредственность.

А сегодня вечером эта посредственность так и била в глаза. Отведя взгляд от Жоли, он с глубоким презрением оглядел гостей, разряженных и сверх меры напыщенных. Создавалось впечатление, что на бал в Тур съехалась вся знать западной Франции. По слухам, на балу ожидалось присутствие короля-затворника Генриха, поэтому всякий болван, мечтавший о наследственном титуле, поспешил явиться сюда. Все они прибыли в Тур в надежде снискать высочайшую благосклонность. И все привезли с собой дочерей, разодетых в тончайшие шелка из Рима и Флоренции, ибо рассчитывали, что одной из них наконец-то удастся поразить воображение известного своей «непробиваемостью» наследного принца.

Практически все эти девицы никогда раньше не бывали в королевских дворцах, и Ричард видел, как они робко озирались в бальной зале с украшенными витражами стрельчатыми окнами в два этажа, выходящими прямо на залитый лунным светом балкон. Ряды колонн поддерживали вознесшийся ввысь на пятьдесят локтей готический свод с резко выступающими нервюрами. Вдоль стен, на больших дубовых стеллажах, было выставлено самое лучшее английское и французское оружие. Жарко пылал огонь в мраморном камине высотой в восемнадцать локтей, увенчанном резными изображениями херувимов и серафимов, милостиво взирающих на смертных.

Но Ричард, привыкший к роскоши, не понимал, чему дивятся люди: дворец как дворец. Он бросил взгляд в противоположный конец ярко освещенной залы. Жоли весело щебетала со своими густо нарумяненными подругами. Пока ее товарки, дрожа от волнения, с трепетом рассматривали великолепие залы, она, казалось, чувствовала себя в королевских хоромах абсолютно непринужденно и спокойно. Что ж, по крайней мере, это хороший знак. Ричард посмотрел на ее бледное лицо: интересно — в отвлеченном, научном смысле, разумеется, — какова она в постели? Такая чопорная, строго соблюдающая этикет, с идеально уложенными по последней парижской моде волосами. Наверное, громко кричит. Сдержанные особы всегда кричат. Те редкие случаи, когда Ричард утолял зов плоти с одной из фрейлин, служили для принца скорее интеллектуальными экзерсисами, возможностью проанализировать непостоянный женский ум, когда отброшены социальные условности. Ричард сделал вывод, что женщины во время неистовых любовных ласк неизбежно выдавали свою истинную сущность, потаенные уголки души. Это открытие лишь усугубило его отвращение к прекрасному полу.

Вполне вероятно, сегодня вечером представится возможность очередного эксперимента. Ричард продолжал смотреть на девушку, пока таинственная сила его пристального взгляда не заставила ее отвлечься от беседы с пышнотелой приятельницей. Под немигающим плотоядным взглядом принца Жоли (как же ее звали все-таки?) зарделась. Она тут же опустила глаза, затем подняла опять, чтобы вновь встретиться взглядом с Ричардом. Готово! Она у него на крючке. Ричард знал: первый взгляд — всего лишь проба, второй — победа. Он отвел глаза. Слишком легкая победа.

— Согласна. Это не твой тип. — За словами сестры он расслышал беззлобную насмешку. У Иоанны была ужасно раздражающая привычка читать его самые потаенные мысли, хотя он старался не произносить их вслух. Ричард обернулся к сестре, которая прошла на королевский помост; ее золотые косы сияли, словно маргаритки летним днем. Принцесса удобно устроилась на синей шелковой подушке и с притворным неодобрением взглянула на брата.

— Ты говоришь так обо всех женщинах. — Ричард не терпел ни малейшей критики от большинства мужчин, не говоря уже о женщинах. Но для Иоанны в его сердце было отведено особое место. В семье и вообще при дворе она была единственным человеком, которому он доверял безоговорочно. Похоже, ей чужда была страсть к интригам, отравившая кровь остальных членов Анжуйского дома. Он знал, что любой совет сестра дает из искренней любви и желания защитить интересы старшего брата, а не из собственных тайных расчетов.

— Я всегда права, — шутливо добавила Иоанна. — Ты посмотри внимательно: глаза красивые, но она же плоская, как доска. Хуже того, она не в состоянии дать тебе то, чего ты больше всего жаждешь, — радость победы. Она целых три дня будет старательно отвергать твои ухаживания, а потом без лишних церемоний уляжется с тобой в постель.

— Многие мужчины этому только обрадовались бы.

— Но ты ведь не такой, как все, — улыбнулась Иоанна. — Хотя она много лучше некоторых, кто уже заползал к тебе под одеяло. Да и шума такого наверняка не будет.

Ричард тотчас вспыхнул, поняв, на что намекала сестра. Несколько лет назад, будучи еще мальчишкой, он совершил ошибку, которая до сих пор ему аукается. Ребяческое любопытство сделало его посмешищем всего двора. Ричард и молодой Филипп, наследный принц Франции, были лучшими друзьями. Лихой француз был известен неразборчивостью в сердечных делах. Очарованный юношеским обаянием и жизнерадостностью Филиппа, Ричард позволил красивому молодому принцу соблазнить себя. Роман быстро угас, порожденный скорее их крепкой дружбой, нежели противоестественным влечением. Однако тут же поползли слухи, и смущенные родители насильно разлучили мальчиков. Ричард несколько лет сносил ухмылки и жестокие шутки придворных сплетников, пока слава о его ратных подвигах не затмила в народе молву о его любовных утехах. Но рана, так или иначе, еще не затянулась, и Ричарду не нравилось, когда кто-нибудь бередил ее, пусть даже любимая сестра.

— У тебя всегда наготове совет, когда речь заходит о моей личной жизни, Иоанна. Однако сама ты, похоже, полна решимости сделаться старой девой.

Иоанна вздрогнула, и Ричард тут же пожалел о сказанном. Прошло три года с тех пор, как отец запретил ей выйти замуж за Эдмунда Гластонбери, а ее сердечная рана так и не зажила. Король Генрих давно враждовал с графом Сомерсетом, он не смог свыкнуться с мыслью, что дочь войдет в семью его врага. Иоанна всем сердцем любила отца, и его решение заставило ее страдать вдвойне. Почти два года она не разговаривала с отцом, если не считать положенных приветствий да обмена банальными фразами, но оба они наконец помирились, когда королевские доктора сообщили ей, что больное сердце Генриха сдает все больше.

Доктора предупредили, что Господь может в любую минуту призвать короля к своему престолу и лучше бы дочери помириться с отцом на этом свете. Иоанна и отец смогли забыть прошлые обиды и начали с чистого листа, хотя их отношения так никогда и не стали прежними. Иоанна сделалась рассудительнее, сдержаннее в выражении чувств. А еще она стала искать уединения. Ее больше не интересовала игра в обольщение, которую затевали молодые придворные, изнемогавшие от любовного жара.

— Прости меня. Я, кажется, не к месту сказал. — Как правило, Ричард никогда ни перед кем не извинялся. Это было ниже достоинства принца и свидетельствовало бы о неуверенности в своем божественном праве. А такой неуверенностью мог воспользоваться враг. Но для Иоанны он всегда делал исключения из правил, по которым жил.

— Я просто хочу защитить тебя от огорчений, братец, — ответила сестра, и он уловил в ее голосе явную обиду. — Я боюсь, что женщина, которая тебя привлечет, превратит твою жизнь в сущий ад.

— И кто же эта женщина? — Ричард хотел как можно быстрее увести беседу от болезненной для сестры темы. Если придется пережить насмешку, безжалостное ущемление его царственного эго — что ж, да будет так!

— В глубине души ты ищешь девушку, способную дать тебе отпор. Которую не заворожит титул «будущий король Англии». А потом, когда ей будут обеспечены твоя любовь и место на троне рядом с тобой, она станет вертеть тобою, как игрушкой, королевство же достанется французам. — По счастью, к Иоанне вернулся ее шутливый тон.

— Покажи мне француза, который владеет мечом, и я с удовольствием уступлю ему трон сам. — Ричард рассмеялся и провел рукой по ее густым золотисто-рыжим волосам. Локоны Адониса — это он слышал сотни раз.

На него легла чья-то тень.

— Не надевай на себя корону раньше времени, сынок. — Ричард прикусил губу и промолчал, затем поднял глаза и холодно взглянул на отца. Над ним возвышался король Генрих — поджарый, бородатый, угрюмый — и сердито смотрел на сына. — Трон — удел настоящих мужчин, отведавших вкус войны и смерти. А не детей с игрушечными копьями.

В бальной зале стояла тишина, когда Генрих медленно двигался к центру королевского возвышения. Иоанна встала и помогла монарху устроиться на троне.

— Добрый вечер, отец, — сухо приветствовал Ричард и отвернулся от человека, которого презирал, от монарха, в чьей душной тени он прожил всю жизнь. Они с отцом редко разговаривали, пропасть между ними становилась все шире, несмотря на то что ангел смерти с каждой ночью подлетал все ближе и ближе к постели короля Генриха. Ричард уверял себя, что подобное охлаждение в отношениях — дело обычное, даже желанное, поскольку лишь подтверждает, что он на верном пути, на пути, которым с незапамятных времен следовали все великие мужи.

По правде сказать, было в этом нечто поэтическое. Ричард, будучи настоящим знатоком древних мифов — не только созданных своими предками, кельтами и норманнами, но и греческих и римских, — считал, что эти сильно приукрашенные фантазией истории, которые официальная Церковь отвергает, называя их языческими выдумками, на самом деле исполнены великих символов человеческой природы. Вероятно, именно поэтому он ежедневно находил отражение собственной жизни в легендах об Уране и Кроносе, отце и сыне, которые сошлись в бесконечной борьбе, — а из этой борьбы рождается космос. Ричард задавался вопросом, известно ли Генриху, чем заканчиваются все подобные легенды: сын, обретя силу, неизменно побеждает и умерщвляет высокомерного отца. Старое уступает новому — таков закон Неба и Земли.

Король Генрих, прихрамывая, прошел вперед; он старался переносить всю тяжесть тела на левую ногу, потому что правое колено было поражено подагрой и болело все сильнее. Седой король уселся на трон, намеренно не глядя на сына и не отвечая на его равнодушное приветствие. Своенравный старик с плохо скрываемой брезгливостью обвел взглядом собравшуюся знать, замершую в поклоне при его появлении.

— Продолжайте веселиться. Я слишком стар для этой суеты, — распорядился он. Голос короля стал скрипучим, но властности в нем не убавилось.

Вновь заиграла музыка, и вся знать, мужчины и женщины с благородными манерами и жестоким сердцем, стали по очереди приближаться к трону. Полупоклон, реверанс — и пары возвращались на середину залы, отведенную для танцев. Ричард смотрел в потолок, избегая встречаться взглядом с лизоблюдами, которые выстроились в ожидании королевских милостей. Присутствие отца всегда охлаждало пыл принца, словно холодный снегопад в шотландских горах, когда сапфировые озера замерзают и превращаются в ледяные глыбы.

Боковая дверь бальной залы, отделанная бронзой и серебром, отворилась, и меланхолия Ричарда сменилась откровенной злобой. В дверном проеме возник ненавистный силуэт его младшего брата Джона. Мальчишку посылали в Испанию по государственным делам, и вернуться он должен был еще только через неделю. Когда черноволосый принц вошел в залу в сопровождении рыцарей — все прямо из седел, покрытые пылью после долгого пути, — музыка вновь смолкла, в зале зашептались. Процессия подошла к трону, Джон и его воины низко поклонились.

— Сын мой, — обрадовался Генрих, — тучи рассеиваются над стариком и небо посылает ему надежду всякий раз, когда ты удостаиваешь его своим присутствием.

Ричард с огорчением заметил, что мрачное лицо Генриха теперь светилось ласковой улыбкой. Джон был любимым сыном, который завоевал это положение лестью и угодничеством. В отличие от брата Ричард всегда говорил то, что думал, и нередко спорил с отцом из-за чрезмерно осторожной политики. Джон, казалось, готов был во всем угождать старому дураку, о королевстве же думал меньше всего.

— Счастлив греться в лучах твоей славы и благочестия, дорогой отец, после недель, проведенных в компании грязных неверных, — ответил Джон.

Принца посылали руководить торговыми переговорами с мусульманскими захватчиками, которые господствовали на большей части Иберии. Ричард полагал, что вести переговоры с язычниками — это его долг как наследного принца, но Генрих воспротивился, прямо заявив, что из-за вспыльчивого характера Ричарда Англия погрязнет в войне с арабской Испанией, вместо того чтобы открыть базары Кордовы для уэльских гончарных изделий. Четыреста лет назад французы остановили мусульманское вторжение у этого самого города Тура, и Генрих заявил: он не желает, чтобы его сын дал маврам предлог начать вторую священную войну против неверных. Однако, по мнению Ричарда, такое решение меньше всего имело отношение к предполагаемому отсутствию дипломатических талантов у старшего сына, скорее сыграло роль постоянное стремление отца возвысить Джона в глазах знати.

Принц с иссиня-черными волосами улыбнулся отцу и Иоанне, но намеренно избегал встречаться взглядом со старшим братом. Он шагнул вперед и вручил отцу тяжелый свиток. Старик развернул его с видимым усилием.

— У меня добрые вести, отец, — произнес Джон. — Наши посланцы не уступили неверным за столом переговоров, и мы заключили соглашение, которое наполнит золотом сундуки наших торговцев.

Генрих внимательно изучил документ и с гордостью посмотрел на сына.

— Мы обсудим подробности твоей поездки в Кордову и гарантии, которые ты обеспечил для наших людей, завтра, — сказал король. — А сегодня вечером время петь и танцевать. Приглашаю тебя с твоими рыцарями отведать вина и повеселиться в кругу соотечественников.

Старик повернулся к собравшимся:

— Я посвящаю этот вечер Джону и его храбрым рыцарям, которые проделали долгий путь в царство наших врагов и возвратились с благословениями дружбы и торговли. — Генрих поднял сверкающий кубок в честь своего сына, добившегося таких успехов.

Гости встретили его тост ликующими возгласами, поэтому иронического фырканья Ричарда никто не заметил. Наследный принц знал, что старик вводит себя в заблуждение, полагая, что с сарацинами возможен мир. Темнокожие захватчики могут облачаться в дорогие шелка и пышные наряды, но в их жилах течет кровь дикарей из пустыни. Он немного знал их религию и считал ее отвратительной и явно нелепой.

Еще в детстве священник однажды поведал ему, что Сатана рядит свою ложь в праведные одежды, чтобы ввести человека в заблуждение и заставить служить себе. Религия неверных — главный тому пример. Они утверждают, что поклоняются Богу, но отрицают подлинность Священного Писания. Они даже верят, что Иисус Христос — мессия, и тут же отрицают его божественную сущность и даже факт его распятия на кресте. Доверяют же словам неграмотного погонщика верблюдов. Ричард не сомневался, что Мухаммед — посланник Дьявола, призванный искушать Божью паству. И если его отец по неведению гордился заключенными с этими злодеями соглашениями, Ричард считал, что открытие торговых путей только ободрит дьяволов и те запустят свои щупальца в самое сердце христианского мира.

Джон занял место на возвышении, удостоив старшего брата лишь небрежным кивком. Ричард почувствовал, как в нем поднимается гнев. Менестрели заиграли снова, и гости возобновили танцы, чтобы отпраздновать счастливое возвращение молодого принца. На глаза Ричарду в очередной раз попалась бледная Жоли, и он заставил себя отвлечься от мрачных мыслей. Он встал, с целеустремленным видом пересек зал и изящно поклонился изумленной девушке. Кумушки зашептались — именно этого он и добивался. Девушка была явно ему не ровня, но она могла помочь ему наделать шуму и отвлечь внимание двора от неожиданного приезда братца Джона. К тому же Ричард знал, что отец вскипит от злости из-за того, что сын нарушил придворный этикет, однако уесть старика было для него дополнительным удовольствием.

Жоли взялась за протянутую ей руку, и ее бледные щеки вспыхнули от лестного предложения потанцевать с наследным принцем. Ричард взял ее за руку, зная, что король не спускает с него негодующего взора. Придворные тут же расступились, освобождая место для принца, и он плавно заскользил вокруг восхищенной дочери не очень знатного лорда. Он обнял ее, несмотря на то что музыка предполагала более сдержанные фигуры танца. Остальные пары после минутного колебания присоединились к ним. Лучше следовать примеру королей, даже если принц решил нарушить традиции. Трубадуры быстро перестроились, изменив темп наигрыша своих крумгорнов, шалмеев и тимпанов, приноравливаясь к более естественным и быстрым шагам, которые захватили теперь всех танцующих.

Ричард прижимал к себе Жоли, шептал ей на ушко учтивые благоглупости и фальшивые заверения, как водится у царственных особ. Он чувствовал, как девушка вся трепещет от возбуждения, и знал: стоит ему пожелать — и она окажется в его объятиях еще до рассвета. По правде говоря, Ричарда эта девушка не интересовала, но если он все же решит развлечься с ней, придется держать ответ перед отцом за последующий скандал. Однако Ричард не сомневался, что Генрих вздохнет с облегчением, узнав, что тайное свидание у сына было, по крайней мере, с женщиной. Ричард чувствовал, что все взгляды прикованы к нему, и приказал себе не обращать на них внимания. По опыту он знал: единственный способ сохранить рассудок при дворе — жить настоящим. А там хоть трава не расти! Вероятно, его последующие действия были бы продиктованы именно этим девизом, но тут в королевскую залу ворвался герольд от Папы Римского. Он принес вести, которые круто и навсегда изменят жизнь их всех, как, впрочем, и сам ход истории.