Мириам была разочарована. Она всю жизнь слышала поразительные истории о славном Иерусалиме, городе, усеянном золотом и алмазами, которые добывали для Соломона ангелы, городе, где вечернее небо озаряется светом, исходящим от сотни тысяч святых. Чушь, все чушь. Слова — это мусор, ничего более. Так думала Мириам, когда ее повозка с трудом пробиралась по одной из грязных старых улиц христианского квартала. Она знала, что франки не привыкли к гигиене, но ее чуть не вырвало при виде груд отбросов и верблюжьего навоза, которыми были завалены все обочины. Дядя посмеялся бы над ней и назвал бы «аристократкой». Не каждый город мог похвастать такой чистотой, какая царила в Каире. И был бы прав, наверное, ибо, когда повозка повернула за угол и проехала через густое облако мух, Мириам затосковала по Египту, по садам, в которых утопали его дома.

Вместе с тем она понимала, что довольно суровая и даже мрачная атмосфера Иерусалима во многом объясняется особенностями рельефа местности и первоначального назначения города. Возведенный на холме, посреди пустыни, Иерусалим задумывался иевусеями как военная крепость. Изначально он не был приспособлен для мирных жителей, да и условий для этого не было. По пути на север Мириам заметила, что окрестные деревни имеют огромное количество источников воды, но сам Иерусалим родниками не располагал. Согласно своему первому предназначению (служить хананеям крепостью), город был окружен крепкими стенами из известняка, а единственный вход в него стерегли обитые железом ворота, продуманно расположенные друг за другом. Когда процессия приблизилась к мрачным городским стенам, Мириам обратила внимание, что вокруг очень мало деревьев. Священный город стоял на унылой земле, на которой не росла даже трава. Эта земля напоминала скорее пустынные просторы Синая, чем плодородные поля, которые Мириам видела, въезжая в южную Палестину.

Внутри городских стен пугающая пустота не закончилась. Улицы были выложены серыми плитами. За несколько столетий холмы поменьше осели и сровнялись. Их возница, обычно молчаливый коренастый мужчина, чье лицо покрывал загадочный узор родинок (неблагоприятный знак!), обронил, что улицы вымощены таким образом, чтобы ливень стекал с холмов в низину и очищал весь город. Увы, слишком чувствительной Мириам не повезло — в этом сезоне дождей было мало.

Тем не менее из письма Маймонида выходило, что за последние два года дела в Иерусалиме пошли в гору. Мириам боялась даже представить, каким был этот город до того, как султан победил варваров и вернул Иерусалим детям Авраама. Мириам слишком хорошо знала, что франки ничем не отличались от тех шаек грабителей Ханаана, с которыми столкнулся Иисус Навин, едва ступив на Святую землю. «Жестокие, безграмотные, исполненные ненависти» — так часто говорил дядя. Емко и точно.

С детства учителя твердили ей, что франки ниспосланы избранному Богом народу в наказание за грехи людей, за то, что они не соблюдают закон Моисеев. В соответствии с пониманием Мириам, все эти рассуждения стоили не больше, чем навоз, мимо куч которого они только что проезжали. Мириам не была уверена, что верит в существование Бога, но если Бог все-таки есть, то почему он считает убийство тысяч ни в чем не повинных людей справедливым воздаянием за мелкие человеческие слабости? Нет, ее народ цеплялся за подобные идеи, потому что они порождали иллюзию, будто Бог всегда со своим народом, даже тогда, когда печальная история евреев свидетельствовала об ином. Лучше верить в грозного Бога, который все же не оставляет тебя, чем оказаться в одиночестве перед зияющей пустотой космоса.

— Что-то ты притихла, милая моя. — Ревекка, тетя Мириам, наклонилась и положила костлявую руку на колено племяннице. — Как себя чувствуешь? Хочешь водички? Сегодня такая жара. Твой дядя предупреждал, что летом здесь нечем дышать, но я никогда не думала, что так оно и есть. Он всегда преувеличивает, ты ведь его знаешь…

Мириам улыбнулась старухе, которая почти десять лет была ей и матерью, и сестрой, и советчицей. Когда Ревекка начинала говорить, невозможно было вставить хотя бы слово. Даже дядя Маймонид, известный как замечательный оратор, умолкал в присутствии своей словоохотливой жены.

— Я хорошо себя чувствую, тетя Ревекка, — удалось вклиниться Мириам, когда ее пожилая опекунша переводила дух. — Просто любуюсь городом.

Внезапный порыв ветра отбросил в сторону ее тонкий шарф, и Мириам на несколько секунд позволила своим черным волосам развеваться на ветру. Ей нравилось чувствовать, как сухой летний ветер играет ее волнистыми локонами. Но тут она заметила похотливые взгляды мужчин и решила не нарушать обычай, пусть и раздражавший ее. Она обмотала вокруг головы светло-голубой шарф, но от этого внимание к ее персоне не уменьшилось. Возможно, виной всему были ее глаза — сверкающие, изумрудно-зеленые, необычные для этих мест. Или, что более вероятно, вполне сформировавшаяся грудь, которая притягивала взгляды зевак.

Она с раздражением прикрыла шарфом грудь и отвернулась от прохожих. Мириам заметила, что Ревекка оставалась на удивление молчаливой во время этой сцены. Обычно тетя была недовольна ее легкомысленным отношением к приличиям и читала ей бесконечные нотации, но на этот раз старушка ничего не заметила. Похоже, в мыслях она пребывала в совершенно другом месте. Глаза Ревекки сияли, когда она смотрела на простые каменные здания Иерусалима. Казалось, ее не беспокоили ни ужасная вонь, ни какофония звуков, доносившихся отовсюду.

— Никогда не думала, что доживу до этого дня, — призналась Ревекка, — что смогу помолиться в тени Стены, посмотреть на камни, которые все еще искрятся светом шехины. Но чему удивляться? Жизнь полна чудес. Рука Хашема направляет нас день за днем к цели, только ему одному ведомой. Житейские беды и радости, судьбы целых государств — всего лишь часть его радостного танца с его народом.

Мириам не могла сказать, что разделяет эти взгляды, но она уважала убеждения своей тети. Несколько лет назад девушка верила в Бога своего народа с бездумной наивностью ребенка. А потом прямо у нее на глазах франки изнасиловали и убили ее мать. После этого ей стало трудно верить во что-либо вообще.

— Далеко еще до дядиного дома? — поинтересовалась Мириам, больше для того, чтобы отвлечься от мрачных воспоминаний.

— По правде сказать, у меня для тебя сюрприз. Мы направляемся не к дяде, — ответила Ревекка, — во всяком случае, сейчас.

Мириам недоуменно взглянула на тетю. Она устала с дороги и не хотела никуда больше заезжать.

— Твой дядя устроил для нас аудиенцию у самого султана — вот как он встречает нас в Иерусалиме! — выпалила Ревекка, глаза которой блестели от возбуждения, вызванного такой честью. Даже несколько минут в обществе Саладина дадут тетушке пищу для законной похвальбы внутри узкого круга почтенных матерей семейств.

Султан. Что ж, встреча обещает быть очень интересной. Она никогда не видела Саладина, но не слышать о его делах было невозможно. Последние десять лет Мириам провела в Каире, где только и разговоров было, что об этом человеке. Каждый день она слышала о его бесстрашии и отваге, и в большинстве случаев все это оказывалось правдой, а не обычными льстивыми россказнями придворных. В глазах собственного народа он стал легендарной фигурой. Для арабов Саладин являлся напоминанием о славных днях Пророка и праведных халифов. Евреи видели в нем спасителя их народа, нового Кира, ниспосланного Богом, дабы вернуть скитальцев в Иерусалим.

Ее дядя давно служил у султана личным врачом и советником, но свою семью предусмотрительно держал подальше от двора. Несмотря на любовь, которую завоевал Саладин у простого народа, у него оставалось еще много врагов среди египетских вельмож, особенно тех, которые поддерживали прежний режим Фатимидов, низложенный Саладином. Сам факт того, что дядя желает ввести их в круг приближенных султана, свидетельствовал, что Саладин чувствует себя в Иерусалиме более уверенно. Здесь они будут ограждены от интриг Каира.

Повозка повернула за угол, в сторону юго-восточной части города, и у Мириам сразу же сложилось впечатление, что она попала в абсолютно другой мир. Чисто вымытые улицы пестрели розами, тюльпанами, орхидеями и лилиями, словно сверкающий радужный мост из сказок, сложенных жителями бесплодных земель к северу отсюда. Площадь озарялась отблесками величественного купола мечети «Куббат ас-Сахра», укрывающего в себе Камень Основания. Мириам почувствовала, как тетушка затаила дыхание, когда проезжали мимо великой Стены, у которой склоняли головы толпы недавно прибывших паломников-евреев, — при франках им почти сто лет запрещалось совершать свой священный обряд. Повозка быстро проехала мимо, но Мириам знала, что Ревекке хотелось бы попросить возницу остановиться у святого места. Однако негоже заставлять ждать самого султана. Будет еще время преклонить колени перед владыкой небесным после того, как они отдадут дань уважения владыке земному.

Повозка быстро поднималась на холм к сверкающим минаретам султанского дворца. Возведенное Омейядами на заре ислама здание было сильно повреждено землетрясением, а позже, во время правления крестоносцев, подверглось разграблению и запустению. Дядя сообщал Мириам в одном из писем, что Саладин затеял честолюбивое предприятие, решив вернуть старинному дворцу былое великолепие. И хотя строительные работы еще не завершились, Мириам была поражена тем, что увидела. Дворец, раскинувшийся на площади больше двух тысяч квадратных метров, защищала стена трехметровой толщины из больших аккуратных кирпичей, похожих на камни, какие Мириам приметила на старинной стене царя Ирода. Попасть во дворец можно было через ворота, проделанные в стене с востока и запада. Воины и сановники сновали туда-сюда через эти массивные ворота подобно муравьям, спешащим исполнить приказания своей царицы.

Повозка въехала на широкий мощеный двор — его опоясывали ряды колонн, которые подпирали перекрытия портиков. Мириам показалось, что она заметила вырезанные на колоннах кресты — вероятно, следы владычества крестоносцев. Да нет, эти кресты очень похожи на древние византийские, которые она видела в музеях Египта и которые, скорее всего, уцелели после первого завоевания Палестины мусульманами под предводительством халифа Омара пять сотен лет назад.

Ее размышления об архитектуре были внезапно прерваны — издалека кто-то звал ее по имени.

— Мириам! Ревекка! — Из западных ворот им оживленно махал дядя.

Мириам выбралась из повозки, когда возница с усеянным родинками лицом придержал лошадь возле старика. Девушка бросилась в дядины объятия, ощущая знакомое тепло и удивительную физическую силу этого немолодого уже человека.

— Как я рада видеть тебя, дядюшка! — искренне воскликнула Мириам. Он стал ей больше, чем отцом. Он был наставником, в присутствии которого Мириам приходилось постоянно напрягать мозги, что доставляло ей удовольствие. С тех пор как он уехал в Иерусалим, ее жизнь сделалась серой, унылой. Ну, совсем уж отшельницей она не стала — Мириам истово надеялась, что дядя с тетей никогда не узнают о довольно запутанных отношениях племянницы с каирскими мужчинами. Как бы там ни было, любовники Мириам никогда не давали пищу ее уму и она истосковалась по долгим беседам и спорам, которые они раньше вели с дядюшкой.

К Маймониду подошла Ревекка, и супруги улыбнулись друг другу. Маймонид нежно погладил жену по щеке, но ничего не сказал. Да и к чему слова! Дяде и тете незачем было выставлять напоказ свои чувства, пусть они и не виделись без малого два года. Помимо того, что принятые в Египте нормы поведения не позволяли прилюдно демонстрировать любовь, Мириам знала, что отношения дяди и тети куда глубже и теплее, чем это можно показать.

— Боже мой, как ты повзрослела! — Дядя восхищенно смотрел на племянницу. Потом заметил, что остальные мужчины на площади тоже не сводят с нее глаз, но в их взглядах сквозило не только восхищение. Он нахмурился при виде ее узкого, по последней каирской моде открытого лифа, едва прикрытого развевающимся на ветру шарфом. — Тебе надо бы переодеться, дорогая моя. Иерусалим не Египет.

Мириам закатила глаза и готова была уже возразить дяде, как из недр дворца донесся гулкий звук гонга.

— Извините, придется отложить семейную встречу на потом, — торопливо произнес Маймонид и повел двух самых дорогих ему женщин по дворцовым переходам. — Сейчас султан будет чинить суд, и вам обеим дозволено присутствовать.