Глава I

Смерть Ауссы была лишь первым шагом на пути к дальнейшим событиям, которые начались тогда, когда к ста пятнадцати жемчужинам Саид прибавил еще одну.

Это произошло в 1913 году. Корабль Саида «Йемен» стоял на якоре среди залежей жемчужных раковин к югу от Дахлака. Нахудой на нем был хаджи Шере — теперь уже сморщенный, как старая клюква, и усы у него совсем белые, — а самым старшим из ныряльщиков был сомалиец Саффар, тот самый, который мальчиком носил камни на могилу Ауссы.

Но сам Аусса давно забыт. Из всей команды старого «Эль-Кебира» остались в живых лишь двое, хаджи Шере и Саффар; остальные постепенно исчезли, так же как сам «Эль-Кебир».

«Йемен» приходился родным братом «Эль-Кебиру». За ним также плыли на буксире длинные, низкие лодки — хури, но теперь их уже семь. И также на нем были молодые смуглые ловцы жемчуга, данакильцы и сомалийцы, и так же два мальчика занимались приготовлением пищи. Сериндж на нем новый. Звали его Бен Абди, и был он высокий, тучный мужчина, который вечно тер себе спину длинным скребком из рыбьей кости.

С возрастом на икрах и бедрах Саффара наросло немного мяса, но ноги так и остались длинными, худыми ногами африканца. Зато грудная клетка сильно увеличилась, благодаря постоянным упражнениям в дыхании, а мускулы рук были словно из тукового дерева.

Когда Саффар с веслом в руках сидел в лодке, он казался живым воплощением силы. Это впечатление еще более усиливалось, сравнением с узкими плечами мужчины, который сидел в его лодке. Он тоже сомалиец, звали его Раскалла. У него усталые, испуганные глаза; он еще не привык к спускам на большие глубины.

Когда лодка достигла места лова, Раскалла нырнул так, как когда-то нырял Аусса — с сеткой и камнем. Потом нырнул Саффар…

А Раскалла поспешно оглянулся, скорчился в лодке, взял одну из раковин, которую только что достал со дна моря, и раскрыл ее ножом, ища жемчужину…

Он делал так уже много дней, но всегда раскрывал лишь одну раковину, прося прощения у аллаха. Он знал, что ожидает ловца, укравшего жемчужину, и поэтому боялся. Но больше всего боялся аллаха. Поэтому открывал в день лишь одну раковину, оправдываясь перед самим собой, что он не хочет воровать и не ворует; ведь он мог положить в сетку одной раковиной меньше! А эта раковина принадлежит ему.

Но до сих пор он не нашел ни песчинки. И он продолжал испытывать судьбу, потому что должен был найти жемчужину! Ему казалось, что иначе он скоро умрет.

И Саффар знал, что Раскалла тайком вскрывает раковины, потому что, когда он однажды поднимался на поверхность, увидел раковину, которая падала на дно медленно, как сухой лист; это мог сделать только Раскалла. Но Саффар молчал.

Раскалла был из тех немногих ловцов жемчуга, которые начали нырять уже в зрелом возрасте.

Еще год назад он жил в Сомали, ловил рыбу и выращивал растения, из которых потом выжимал благовонное масло. Рыбу он носил на базар, а масло продавал «саладину», потому что другого покупателя не было. Саладин сидел у себя в доме, закутанный в белый бурнус, и курил наргиле. В селенье был один саладин. В каждом селенье был только один саладин, и он сидел и курил наргиле, сколько саладинов, столько наргиле, сколько селений, столько саладинов. Это были арабские купцы, и у них были разные имена, но народ звал их «саладинами». А они звали народ «баркале», что означает «тот, кто не имеет подушку», т. е. нищий, бродяга.

Прошедший год был богат рыбой и маслом. Раскалла наскреб немного денег и привел в дом жену. Чтобы оказать уважение «своему» саладину и обеспечить себе его дружбу, он послал ему в подарок рыбы. Но случилось так, что саладин во время еды подавился и несколько дней не мог курить наргиле. Он обвинил Раскаллу, что тот хотел навредить ему и публично его оскорбил. Раскалла разошелся вовсю и заявил, что саладин просто объелся, что часто случается с саладинами. Все смеялись над саладином, и тот отказался впредь покупать у Раскаллы благовонное масло. Раскалла отправился в соседнее селенье, но и тамошний саладин отказался от его услуг, заявив, что не хочет иметь никаких дел с злоречивым баркале. И Раскалла понял, что он нигде уже больше не сможет продавать свое благовонное масло.

Он возвратился домой и стал жить ловлей рыбы. Но однажды ночью, взглянув в окно, он увидел большой костер. Горела его лодка, а слуги саладина стояли вокруг нее и пекли на огне рыбу, нанизанную на прутья. Раскалла обнажил нож, но то же самое сделали и слуги саладина. Раскалла был вынужден смириться, но, взяв в свидетели аллаха, он поклялся, что пойдет к каиду и пожалуется на злодея. Но слуги смеялись: иди! Для каида и пекут они рыбу! Он частый гость в доме саладина!

Тут Раскалла понял, что это конец и что он должен покинуть селение. Но он не смог взять с собой жену, потому что она ждала ребенка. Так он попал в Массауа, где работал грузчиком в порту, носил бочки и мешки. Но на это он едва мог прокормить себя. И тогда в Массауа прибыл сериндж Саида, который искал ловцов жемчуга и обещал горы серебра тем, у кого окажется счастливая рука. Так и стал Раскалла ныряльщиком, будучи уже в зрелом возрасте, что очень опасно для жизни: сердце и легкие должны привыкать к глубине с малых лет.

А потом он очутился на «Йемене» и сразу же узнал две вещи: что горы серебра существуют только на устах у серинджа, и что смерть его близка. Но он не хотел умирать, потому что у него была жена и ребенок, которого он еще не видел. Лежа как-то ночью рядом с Саффаром и глядя на небо, усыпанное звездами, он рассказал ему о своей судьбе и просил совета. Но Саффар знал только то, чему его учили в детстве: судьба в руках аллаха. И он не мог дать совет… И когда он увидел раковину, которая опускалась ко дну, словно сухой лист, он понял, что Раскалла ищет жемчужину, чтобы продать ее и вместе с женой уехать туда, где нет ни жемчуга, ни саладинов. Поэтому он и молчал, хотя то, что делал Раскалла, было большим преступлением, и за это полагалась жестокая кара. Он надеялся, что аллах будет великодушен и поможет Раскалле. И вот, оказалось, что в голубом небе действительно есть аллах, и что он услышал его просьбу.

 

Глава II

Раскалла открыл раковину и отбросил ее. Она была пуста. Это была уже седьмая за день, потому что семь раз успел нырнуть он и каждый раз поднимал одной раковиной больше для себя.

Саффар вынырнул, перевалился через борт хури и высыпал свой улов. Но Раскалла все еще тяжело дышал. Кожа его лоснилась не от воды, а от пота. Это был тревожный признак; ныряльщик не должен потеть.

Саффар водил ногами в воде и ждал, глядя на море. Он чувствовал, что его взгляд побудил бы Раскаллу нырнуть. Это чувство было непонятно и для него самого, но он знал, что это так. Много было у него странных чувств, мыслей и догадок, каких не было у его друзей. Иногда ему казалось, что он чересчур много думает… Но и это было лишь странным неясным ощущением.

Узкая грудь Раскаллы вздымалась все свободнее. Но он все еще сидел в лодке даже и тогда, когда привязал сетку к пальцам ноги, и движения его были медленными и неуверенными. Он все еще боялся глубины, и страх этот он не мог преодолеть ни волей, ни привычкой. Он рыбак, а не ныряльщик. Но что сделает рыбак без лодки? Ничего. А о новой лодке нельзя и мечтать. Дерево — большая ценность на сомалийском побережье…

Он взял камень и прыгнул в воду. Но не нырнул, а чего-то ждал, держась за борты хури и глядя на худые ноги Саффара, мелькавшие в воде. А Саффар смотрел на густую шевелюру Раскаллы и снова испытывал странное, непонятное ощущение: он жалел этого запуганного мужчину. Он жалел его так, как жалел Ауссу, когда тот истекал кровью…

И в эту минуту, наверно, единственную за прошедшие годы, у него в голове пролетело воспоминание о безыменном острове и о крови Ауссы, которая вытекала и исчезала в песке, словно ее пил ангел смерти, посланный аллахом. И вдруг перед его глазами эта картина встала так ясно, словно была соткана не из воспоминаний, а из настоящих форм и красок: ловцы столпились в кружок, нагие и смуглые, на песке лежит нагой и смуглый Аусса… и нахуда протягивает к небу руки:

— Если аллах захочет, чтобы кровь текла…

В этот момент Раскалла с тихим всплеском погрузился в воду. Саффар наклонился над ящиком со стеклянным дном и следил за товарищем.

А Раскалла падал в голубую бездну, влекомый камнем. В голове его стучала неприятная, навязчивая мысль. Он знал, что умрет, но не хотел умереть здесь, в глубине. Он сжимал камень, словно тот мог защитить его, словно мог на него надеяться. Но вот он на дне. Но и там заколебался, не отпуская из рук камень, словно боясь остаться один. Наконец, отпустил его. По дну двигался вялыми движениями, словно был измучен ими. Он не мог иначе, он боялся! Он оторвал от камней несколько раковин и сунул их в сетку… а потом увидел жемчужину.

Это была «одинокая» жемчужина. Она выпала из раскрытой раковины и теперь лежала в расщелине скалы, как в футляре. Это было похоже на чудо. Но это не было чудом; иногда в море попадаются такие «одинокие» жемчужины. Выскользнув из раковины, они падают на дно, где их заносит песком. А эта упала в расщелину скалы.

И Раскалла нашел ее. В бескрайних, бесконечных просторах дна он бросил взгляд именно туда, где лежала эта жемчужина. Это было чудом, но он верил в чудеса, творимые аллахом.

Но в эту минуту у него не было времени раздумывать об этом. Он нагнулся за жемчужиной и засунул ее в рот. Потом начал подниматься на поверхность, хотя сетка была еще наполовину пустая. Но у него в легких уже не было воздуха. Он поднимался кверху, отчаянно перебирая руками, с ужасом думая о том, что утонет или что у него не хватит воздуха теперь, когда у него жемчужина, когда у него все!

Он по пояс выскочил из воды и схватился за лодку, тяжело дыша.

— Тише, тише, — успокоил его Саффар и поспешно нырнул, разглядев убогий улов Раскаллы.

Раскалла вскарабкался в лодку. Вытащил изо рта жемчужину. Она была круглая и немного зеленоватая. Он хотел спрятать ее, но не знал куда, ведь он был совершенно нагой, если не считать набедренной повязки. Он засунул ее обратно в рот.

Он был счастлив! У него была жемчужина, у него было все! Ему хотелось петь. Но он все еще тяжело дышал. Во рту ощущал жемчужину. Это была его жемчужина! Аллах акбар! Аллах акбар! Раскалла смотрел на небо и плакал.

Когда лов окончился, все семь хури направились к одному месту, туда, где стоял на якоре «Йемен», и где пахло мочой и гнилью.

Ловцы высыпали на палубу свою добычу, уселись на корточки и, распевая песни, протяжные, как само море, начали вскрывать мертвых моллюсков. Бен Абди следил за ними, расчесывая скребком свою спину.

Ловцы пели. А когда последняя раковина исчезла над водой, нахуда хаджи Шере и сериндж Бен Абди принялись скороговоркой читать молитву фатхи, так почитаемую ловцами жемчуга.

Люди подхватили ее. И Раскалла тоже раскрыл рот.

Но вдруг он вздрогнул и почувствовал, будто невидимые руки сжали ему горло. Он замолчал. Боли не чувствовал, просто что-то мешало дышать… И Раскалла знал, что это страх перед аллахом. Он не мог выговорить святую молитву фатхи; не мог поклясться. У него была жемчужина. Но он видел и блуждающие глаза нахуды, которые обшаривали людей, приближаясь к нему… Он начал беззвучно шевелить губами, словно читая молитву, но глаза его бегали по сторонам, словно у зверька, который не знает, куда убежать. И вот пристальный взгляд нахуды коснулся его лица и остановился.

Хаджи Шере смотрел на Раскаллу. Голос его сделался высоким, и ритм молитвы нарушился. Он выговаривал слова все быстрее и быстрее, и в конце концов они перешли в невнятное бормотанье… Молитва фатхи окончилась, и нахуда встал.

Он протянул руку к Раскалле. Его зрачки сузились.

— Ты молчал!

Сериндж тоже смотрел на Раскаллу своими выпученными водянистыми глазами; скребок в его руке дрожал.

— Почему ты молчал? Почему не читал фатхи? — спрашивал нахуда, и в голосе его слышалась угроза.

Раскалла открыл рот. Но какая-то непонятная сила сжала ему горло… и ему показалось, что жемчужина у него во рту растет, увеличивается, что каждый видит ее, словно она лежит на ладони. Он хотел заговорить, но не смог.

Сериндж Бен Абди медленно встал. Он приблизился и схватил Раскаллу за волосы.

— Почему молчишь? — крикнул он. — Говори!

Но Раскалла не мог говорить, и Бен Абди тряс его, словно желая вытрясти признание.

— Нет! — вымолвил, наконец, Раскалла.

И жемчужина выпала из его рта.

Настала такая тишина, что было слышно, как скрипит мачта, и волны плещут о борт корабля.

Потом нахуда и сериндж одновременно наклонились за жемчужиной. Поднял ее хаджи Шере. Они выпрямились и долго рассматривали ее. Снова стояла немая тишина…

Сериндж повернулся, и скребок в его руке протянулся к Раскалле.

— Нет! — выкрикнул Раскалла. — Я не украл ее! Я нашел ее на дне!

Но сериндж уже набросился на него:

— Пес! Сын пса! Пес!

Он работал кулаками, словно молотом. Он бил Раскаллу в лицо, в грудь, по плечам, но больше всего в лицо.

— Пес! Пес!

Хаджи Шере все еще рассматривал жемчужину. А ловцы сидели в кружке, неподвижно, словно истуканы, и глаза их бегали туда и сюда, от нахуды к Раскалле и обратно…

И Саффар видел на их лицах только любопытство. Любопытство и ничего больше. Любопытно видеть жемчужину — и любопытно видеть побои! Ничего больше… Лишь маленький Шоа, данакилец, смотрел на Раскаллу, и в глазах его стоял ужас.

Нахуда тщательно запрятал жемчужину в нижний карман и повернулся к Раскалле, который лежал ничком, скуля, как пес.

— Факих! Грабитель! — воскликнул он и пнул распростертое тело.

— Факих! — крикнул еще раз, и еще раз пнул.

— Факих! — крикнул в третий раз, и в третий раз пнул.

— Свяжи его! — бросил он серинджу. — Это преступник!

Потом отвернулся и протянул руки к небу:

— Аллах милосерд! Он послал нам жемчужину, которая обрадует Саида! Возвращаемся в Джумеле! Вам повезло, о люди! Саид засыплет вас серебром!

Ловцы поднялись. Большая детская радость была на их лицах. Взволнованно крича, они разбежались по палубе…

А Бен Абди связал Раскалле руки и ноги и в последний раз пнул его ногой.

 

Глава III

Рассвет уже окрасил верхушки финиковых пальм, когда «Йемен» бросил якорь в Джумеле. Бет-эль-Саид, дом Саида, белел на берегу.

Нахуда и сериндж передали Раскаллу каиду, который запер его в своем доме, потому что тюрьмы в Джумеле не было. Потом они отправились к Господину Жемчугу.

На корабле остались только ловцы. Они сидели на палубе и пели о своей радости, о дарах, какими осыплет их Саид, о всем том, о чем поют дети. Они ведь были детьми природы.

Саффар сидел рядом с маленьким Шоа. Глаза его были закрыты, лоб гладкий и блестел, как старое седло; казалось, он ни о чем не думает. Но он думал. Бессвязные мысли, яркие видения возникали из тьмы и снова исчезали, чтобы уступить место другим. Саффар не умел размышлять. Никто его этому не учил, и голова его напоминала легкие Раскаллы, который не владел дыханием. Его голова была занята лишь тем, что непосредственно касалось его: поисками жемчуга, поисками пищи. Но иногда в голове появлялись и более сложные образы, неясные, все время изменяющиеся… Вот такие образы охватили его и сейчас, и он закрыл глаза, словно темнота могла сделать их более отчетливыми.

Долго пели ловцы, и долго о чем-то думал Саффар. Потом он открыл глаза и прикоснулся к плечу Шоа:

— Пойдем к Саиду, — сказал он.

Но Шоа не понимал.

— Пойдем к Саиду и спасем Раскаллу, — продолжал Саффар.

Шоа повернул к нему удивленное лицо.

— Как?

Саффар не отвечал. Он сам ясно не представлял, как он сможет спасти Раскаллу.

У него был такой план: склониться к ногам Саида и крикнуть:

— Раскалла взял жемчужину, потому что у него не было выхода. Не губи его! — и это было все.

Он встал.

— Аллах да поможет тебе, — сказал Шоа. Он глядел на Саффара удивленными глазами.

Саффар сел снова. Он никогда не видел Саида. Он только знал, что тот большой, величественный и седой и что он всегда гуляет в прекрасных садах. В этих садах он его и найдет. Он бросится перед ним на землю. Саид поднимет руки к небу и воскликнет: Раскалла будет жив!

Когда он добрался до ворот дома Саида, он понял, что во внутрь ему не попасть; Саид не принимает нагих сомалийских ныряльщиков. Он долго шел вдоль глиняной ограды сада, пока не нашел место, где она была низкая и разрушенная. Он перескочил через нее и очутился в саду. Действительность оказалась ярче его представлений. Тени пальмовых верхушек лежали на земле, как большие черные звезды, в ручьях текла холодная прозрачная вода. Среди зелени алели гранаты, земля была коричневая и на ней росли кусты, покрытые белыми цветами. Было тихо и пустынно, лишь шелест пальмовых листьев доносился сверху, и птицы стучали клювами по стволам пальм.

Было очень красиво. На мгновенье он забыл про свою миссию, залюбовавшись садом; слишком долго он видел лишь море и скалы. Но потом с ужасом вспомнил, что никто не должен увидеть его здесь, тем более нахуда или сериндж. Он сошел с тропинки и крадучись стал пробираться между деревьями, направляясь к задней стене дома, откуда должен выйти Саид. Он не сомневался в этом: нельзя оставаться дома, имея такой сад.

Он приблизился к зданию и затаился в гранатовом кусте. Здесь решил ждать. Но тут же услышал поблизости голос нахуды.

Это повергло его в замешательство. Захотелось убежать отсюда, но он боялся, что хаджи Шере увидит его. Боялся и остаться здесь в зарослях граната, боялся глаз нахуды, которые бегают с места на место и все замечают… Ему пришла в голову мысль, что лучше всего скрыться на верхушке пальмы, среди ветвей, и он начал карабкаться на одну из пальм, стоявших у самого дома, наклонив к земле свои верхушки, увешанные гроздьями фиников. Он долез до половины ствола и остановился. Саффар увидел нахуду и серинджа так близко, что мог бы коснуться их, будь у него в руках пальмовая ветка. Они сидели на ковре прямо у окна, в которое заглядывал Саффар, а Саид — потому что высоким, величественным мужчиной в белой одежде мог быть только он — Саид давал им деньги.

Саффар был поражен ужасом. Он знал, что стоит одному из них поднять голову, и он будет обнаружен. Но они не видели его, занятые деньгами, а Саффар не отважился залезть выше. Он остался на прежнем месте. На ковре блестела груда серебра, и Саид прибавлял к ней все новые и новые горсти монет. Это был настоящий серебряный дождь, а Саффару до сих пор приходилось видеть только отдельные капли его.

Но вдруг поблизости раздались чьи-то шаги, он спрыгнул с пальмы, словно боясь быть заподозренным в краже, и бросился бежать…

Он бежал, хотя женщина, испугавшая его, сама застыла на месте от ужаса. Он не знал об этом и бежал из всех сил, направляясь к глиняной ограде, которую перескочил одним прыжком. Он не думал ни о Саиде, ни о своей просьбе, и в голове его была только одна мысль: бежать.

Добежав до моря, он окольными путями пробрался на корабль. Кожа его блестела от пота. А ловцы все еще пели…

Шоа приветствовал его вопросительным взглядом. И Саффар был вынужден закрыть глаза, потому что его мучил стыд. Он видел Саида, был от него так близко, что смог бы коснуться его пальмовой веткой… и убежал. Почему? Потому что боялся нахуды и серинджа. Теперь он уже не сможет спасти Раскаллу. Он испугался нахуды и серинджа. В этом все зло: он всегда будет бояться нахуды и серинджа…

А сериндж Бен Абди и нахуда хаджи Шере уже возвращались из дома Саида, и лица их были мрачными. Нахуда простер руки к небу:

— Иншаллах. Горе нам, о люди.

Сериндж с выражением глубокой печали на лице почесал себе спину.

— Саид не нашел жемчужину ценной. Он дал нам всего двенадцать фунтов, — сказал он неуверенно.

Саффар встал, словно подброшенный какой-то неведомой силой. Он сам не понимал, что с ним случилось, но чувствовал эту силу у себя в сердце, у себя в душе, переполненной возмущением:

— Лжете! Он дал вам больше!

— О, баркале! — возмутился сериндж, в гневе своем употребляя любимое слово саладина. Он шагнул вперед.

А Саффар закричал:

— Читайте фатхи!

Удивленный сериндж застыл на месте.

— Читайте фатхи! — настаивал Саффар.

— Да, читайте фатхи! — поддержал Шоа.

— Читайте фатхи! — потребовали остальные ловцы. Они улыбались. Им понравилась мысль о том, что и нахуда с серинджем должны поклясться святыми словами в своей честности.

— Читайте фатхи!

Хаджи Шере и Беи Абди стояли и молчали. Потом посмотрели друг на друга. Это было неслыханно… но они не могли отказаться; этим они только бы подтвердили подозрения.

— Читайте фатхи! — требовали ловцы. Они гримасничали.

Саффар начал отчетливо произносить святые слова, вкладывая в них всю душу.

Хаджи Шере и Бен Абди опустились на колени и раздраженными голосами стали читать молитву.

Саффар следил за каждым движением их губ; потом голос его стал все слабее и, наконец, как бы сломался… И внутри у Саффара тоже что-то сломалось: его наивная, слепая вера заколебалась. Ему было страшно. Казалось, что он вдруг увидел то, что ему никогда не доводилось видеть, увидел оборотную сторону всего возвышенного, святого, великого… Сериндж и нахуда читали фатхи, а до этого они солгали. И ничего не случилось, ангел не слетел с неба, и молния не вспыхнула в облаках, и не было слышно грозного, карающего голоса, ничего, ничего… Нахуда и сериндж не боялись ничего. Они читали фатхи не со страхом, а со злостью. В их душах был гнев. Вот они окончили молитву и встали.

Встал и Саффар. Лицо у него было грозное.

— Вы клятвопреступники! — крикнул он. — Клятвопреступники. Богохульники! Я видел все у Саида. Вы воры!

Бен Абди двинулся к нему. Но Саффар ускользнул от него и подбежал к борту корабля. Снова он поднял голову:

— Воры! Воры!

Что-то обожгло его — нож, который швырнул сериндж в слепой ярости.

Но он не обратил на это внимания.

— Воры! — кричал он изо всех сил. — Воры! Богохульники! Клятвопреступники!

Потом он бежал вдоль морского берега. Остановился лишь тогда, когда почувствовал, что истекает кровью. Нож серинджа нанес глубокую рану. Он вымыл ее прозрачной морской водой. Потом лег на песок, и в голове бесконечной чередой одна за одной оживали картины и образы…

Вечером он прокрался к кораблю. Шоа дал ему поесть. Саффар утолил голод и двинулся вдоль берега.

На следующий день ловцы с «Йемена» собрались перед домом Саида. Пришел и каид, мигая глазами за стеклами очков в жестяной оправе и перебирая янтарные четки; он делал это не из религиозных побуждений — для этого четки на Востоке не применяются — а для того, чтобы сосредоточивать свои мысли. Черный невольник держал над его головой зонтик с длинной ручкой. На песке лежал кусок пальмового ствола, и рядом, на костре, кипело масло. Привели Раскаллу. Ему отрубили кисть правой руки и сунули обрубок в кипящее масло, чтобы остановить кровь. Палач — он же мясник — перевязал рану куском материи, смоченной в масле. Так велит аллах — ведь коран советует отрубать вору руку.

После этого Раскалла был освобожден. Но куда он мог идти после этого? Что делать ныряльщику, у которого нет руки?

Через несколько дней его посадили в первую попавшую лодку и отвезли на материк.

Там они высадили Раскаллу. Он сел на песок и задумался. У него не было ничего, кроме двух кусков полотна, одного на бедрах и одного на обрубке руки. Он действительно был «баркале», «тем, кто не имеет даже подушки». Он шел по берегу. Его жена и ребенок жили далеко на юге, но Раскалла направлялся к западу, от моря. Шел он долго. Никто не знает, где окончился его путь. Никто и не старался узнать.

К этому времени его жемчужина окончательно побелела, и Али Саид положил ее в свой хрустальный сосуд — это была сто семнадцатая красавица. Но на вид ничего не изменилось — просто в кучу маковых зерен добавили еще одно.

Саффар же некоторое время жил в рыбацкой деревушке на западном берегу острова Эль-Кебир. Рана зарубцевалась, но после нее остался большой шрам. Потом он вернулся в Джумеле и поступил на службу к господину Попастратосу.