1

Охваченный тревогой, Вильям Кумало почти бежал к остановке автобуса для африканцев. Дома, в локации, лежал его отец один, раненый, беззащитный. Подосланные убийцы только случайно не убили его. Но они придут снова. Кумало не сомневался в этом.

Три дня назад к его отцу — Элиасу Кумало — подошли двое. Один из них сунул ему в руку черный бумажный кружок с изображением белого креста. Это был смертный приговор «Союза братьев». Убийца выстрелил из пистолета в то время, когда Элиас рассматривал знак. Маленький, худенький Вильям едва дотащил отца домой.

За неделю до этого один из европейцев-демократов, друг отца, получил сведения, что «братья» вынесли приговор Элиасу Кумало и двоим другим руководителям подпольной Африканской партии свободы. Отцу нужно срочно скрыться, уехать из Иоганнесбурга. Но в его руках были многие нити партии. Надо передать их товарищам. Да отец и не из тех, кто убегает от опасности.

Но что бы там ни было, человек, которого приговорил «Союз братьев», должен умереть. От этой страшной мысли Кумало содрогнулся. Он заставит отца уехать из страны немедленно. Африканская партия свободы может спасти одного из своих руководителей. Надо сейчас же добиться согласия отца, если еще не поздно…

По широкой Элофф-стрит между рядами небоскребов катился шумный, сверкающий лаком поток автомобилей, торопливо шагали по тротуарам буры и англичане, греки и индийцы, африканцы и «цветные». Красные лучи вечернего солнца пожаром полыхали в окнах домов, в стеклах машин. Но Кумало ничего не замечал. Все мысли его были там, дома. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что случилось непоправимое.

Кумало вошел во двор, быстро взглянул на свое окно. Оно было закрыто, хотя утром он оставил его распахнутым.

Кумало промчался мимо хозяек, варивших на железных печках обед, ощупью прошел по темному, задымленному коридору и открыл дверь. Лоб его покрылся холодным потом.

Отец лежал на полу среди опрокинутых стульев. Странно неподвижное тело. Рот раскрыт в молчаливом крике. На груди пятно крови. Черная, уже посеревшая рука отброшена назад. В кулаке зажат гаечный ключ, которым он защищался от убийц.

Горе, злоба, отчаяние переплелись в груди Кумало в один ядовитый клубок. Отец был святым человеком. Он вступился за свой народ, который топтали колонизаторы. Он не молчал, как многие другие. И вот его убили. Полиция и пальцем не шевельнет, чтобы разыскать и наказать убийц, руку которых направлял всесильный фашистский «Союз братьев».

Но он, Кумало, не станет, как зимнее солнце, идти стороной. Он обойдется и без полиции. Придет время — и он найдет убийц. Он наступит на их подлые шкуры. Он знает, где их искать. Друзья отца помогут ему отомстить.

Но замыслам Кумало не суждено было осуществиться. Судьба готовила ему новое испытание.

 

2

Через день после похорон Кумало, угнетенный случившимся, шел с Гамильтоном Нкузой, другом отца и одним из руководителей Африканской партии свободы, по фешенебельному району Иоганнесбурга — Вестдену. Смеркалось. Нкуза, указывая на богатый двухэтажный особняк, тихо сказал:

— Вот дом, видишь? Здесь живет Кокхран — один из главарей «братьев».

Кумало взглянул на особняк, расположенный в глубине сада.

— А откуда ты знаешь?

— Секретная полиция знает все. А у нас есть там свои люди. Запомни этот дом.

Из ворот особняка вышло двое буров. Один, судя по старомодной одежде, по большой рыжей бороде и широкополой шляпе, был деревенским жителем — какой-нибудь плантатор. Другой был горожанином — вылощенный, в элегантном светлом костюме, в золотых очках, с темными напомаженными волосами. Он производил впечатление богатого, образованного человека.

Кумало остановился. Вот они какие «братья»! Глубоко посаженные колкие глаза плантатора внимательно скользнули по фигуре Кумало. Буры сели в машину и уехали.

— Одного из них я никогда не видел, — сказал Нкуза.

— Как ты думаешь, Гамильтон, эти вот знают, кто убил отца?

— Едва ли. «Братьев» много. Но может быть, и знают. Смертный приговор выносят главари.

— Они заплатят мне… — прошептал Кумало.

На другой вечер, выходя из редакции газеты «Ассагай», где он работал курьером, Кумало заметил, что двое подозрительного вида африканцев увязались за ним. Он отчетливо слышал, как один из них сказал: «Вот он, тот самый». Что им нужно? Видно, «братья», подославшие их, хотели знать, как он, сын убитого ими, ведет себя, что делает, с кем общается. А может быть, у них на уме что-нибудь и похуже.

В это утро Кумало проснулся, когда соседи еще спали. Чтобы не опаздывать в редакцию, приходилось вставать рано. Он ополоснул лицо водой и, не позавтракав, вышел на улицу. В черном леденеющем небе светились звезды. Поеживаясь от ночного холода, Кумало зашагал по неосвещенному переулку. Из шалашей и заклеенных бумагой окон домов доносился храп, приглушенный говор рабочего люда.

Он почти миновал локацию, когда перед ним выросли двое здоровенных полицейских. Один из них, со вздернутым носом, сказал насмешливо:

— Эй, Джон, куда спешишь?

Для полицейских все африканцы — «Джоны».

Кумало остановился. «Кто они — настоящие полицейские или?..»

— Ночной пропуск!

— Комендантский час только до пяти. Уже шестой час, — ответил Кумало, пятясь и оглядываясь назад. — В локации не нужно ночного пропуска.

— Ты нас не учи. Нет пропуска?

— А что я сделал? Я иду на работу.

Он не успел отпрыгнуть. Полицейский со вздернутым носом схватил его за руку. Кумало рванулся изо всех сил, но «бобби» поднес к его носу дубинку.

— Хочешь попробовать?

Щелкнули наручники на запястьях.

Кумало с горечью вспомнил о хозяйке, которой он не заплатил за квартиру. Теперь она решит, что он сбежал. И еще он подумал о Ребекке Нгойи, девушке из редакции, Станет ли она навещать его в тюрьме или забудет о нем? Ведь их дружба только началась…

Его ввели в полицейский участок — мрачное помещение с зарешеченным окном. Под потолком — электрическая лампочка без абажура. Слева, у грубой деревянной скамьи, стояли два парня гангстерского вида, скованные друг с другом наручниками. У двери дежурил полицейский-африканец с коротким копьем. За голым, непокрытым столом сидел сержант-европеец в форме, застегнутой на все пуговицы. Он строго взглянул на арестованного — ни тени улыбки или дружественного участия на жестком, сухом лице.

— Нет ночного пропуска! — отрапортовал курносый. — При аресте оказал сопротивление.

— Имя?

Кумало встретил враждебный взгляд сержанта и понял: этот властный служака сидит здесь не для того, чтобы разбирать, виновен арестованный или нет. Его задача доказать африканцу, что если он арестован, то арестован правильно.

Кумало выдали потертое одеяло и втолкнули в камеру. Ни кроватей, ни стульев, ни скамеек. Африканцы разных возрастов лежали на цементном полу, завернувшись в одеяла или подложив их под себя.

Один из них — пожилой мужчина — сидел за незаконную продажу самогона — скокианна. Африканец в роговых очках был «красным». Он пытался демонстративно проехать в автобусе, предназначенном для европейцев. Лицо его носило следы побоев. Старый, высохший знахарь непрерывно бормотал. Он дал своей белой пациентке «магическое» снадобье, от которого она умерла.

Рядом с Кумало сидел угловатый африканец лет тридцати, по имени Мозес, рабочий с текстильной фабрики. Его арестовали за неуплату налогов. У него было семеро детей. Мозес, однако, не распространялся о своем горе и держался спокойно.

— Ты за что? — спросил он Кумало.

Кумало объяснил.

Мозес буднично кивнул.

— Урожай собирать поедем. Уборка. Всех подряд арестовывают.

— Не поеду! — отрезал Кумало.

Мозес удивленно посмотрел на него.

— Ты что, в первый раз?

 

3

В полдень арестованных сковали попарно и повели по Притчард-стрит в суд. У здания суда вытянулась длинная вереница грузовиков и фургонов, запряженных волами. На подножках сидели фермеры в широких шляпах, с загорелыми, обветренными лицами. Они ожидали окончания суда, чтобы отвезти осужденных африканцев на фермы.

Почти все дела были о нарушении законов о «пропусках». Африканец задержан на улице, один из его многочисленных «пропусков» в «книжке туземца» не в порядке — десять дней тюрьмы или штраф два фунта. Подсудимые не протестовали, во всем соглашались с судьей. Кумало раздражала трусость этих людей.

Клерк докладывал:

— Бродяжничество. Задержан без пропуска, мой лорд.

Судья, покосившись на подсудимого, выносил приговор:

— Десять дней или два фунта штрафа…

За барьер встал молодой африканец. Он держался смело и независимо.

— Задержан без ночного пропуска, мой лорд, — доложил клерк. — При аресте оказал сопротивление.

Судья открыл было рот, чтобы изречь приговор, но африканец вклинился:

— Констебль ударил меня.

Судья недовольно пожевал губами и посмотрел на парня, как смотрят на человека, который не умеет себя вести.

— Я вижу, ты хочешь отнять у меня время. Находясь в чужом, европейском городе, ты должен беспрекословно повиноваться властям.

— Иоганнесбург — мой город! Я здесь родился.

— Баас! — рявкнул судья.

— Я здесь родился, баас. Констебль ударил меня…

— Год тюрьмы без замены штрафом. Следующий.

Теперь Кумало понял, что те, кого он считал трусами и глупцами, вели себя разумно. Судье ничего не докажешь. А ведь и он, Кумало, сопротивлялся при аресте.

К Кумало подошел бур с рыжей, седеющей бородой. Он остановился перед арестованным и, деловито разглядывая его холодными, глубоко посаженными глазами, словно перед ним была лошадь, спросил с кротостью, которая не вязалась с его угрюмым обликом:

— Слушай, бой, поедешь ко мне на ферму? Подпишем контракт на год, и суда не будет.

Кумало подозрительно заглянул в холодные светло-голубые глаза бура. «Что за человек? Кажется, я где-то его видел».

Бур вытер платком загорелый лоб, на котором белела полоса от шляпы.

— Христианин?

— Да.

— Я соблюдаю все воскресенья. Церковь неподалеку.

— Сколько будете платить?

— Три ранда в месяц. Церковь рядом. Как зовут?

Кумало ответил.

Густые выгоревшие брови поднялись. Бур пристально, с интересом взглянул на парня.

На контракте, который подписал Кумало, плантатор поставил свою подпись: «Фан Снимен».

 

4

К вечеру приехали на ферму. Кумало огляделся: двор, окруженный высоким забором с колючей проволокой, длинный глинобитный барак с узкими прорезями вместо окон, крепкие, окованные железом ворота, сторож с ружьем. Настоящая тюрьма. И здесь ему предстоит провести целый год!

Старший надсмотрщик Урбаньяк — бур, лет сорока, с большими, оттопыренными ушами — приказал прибывшим построиться и произнес краткую речь, суть которой сводилась к тому, что батраки должны работать честно, им будет заплачено сполна, за нарушения будут наказывать.

Потом всех повели в барак. Здесь стояли ряды цементных прямоугольных блоков. Каждый блок заменял собой постель. Кумало получил одеяло. Матраса не полагалось.

Утром всех подняли надсмотрщики. Рабочие съели по миске махью — жидкой забродившей каши — и отправились в поле. Надсмотрщики — буры и африканцы — ехали верхом. У каждого длинный свернутый съямбок — ременный кнут. На лицах ни вражды, ни злобы — словно гнали рабочий скот.

Солнце еще не появилось. Малиновое пламя заливало восток, счастливо улыбалось новое утро. Кумало шагал в колонне оборванных людей. Здесь были и те, кто попал сюда по контракту, и заключенные, которых Фан Снимен «арендовал» за небольшую плату у департамента тюрем.

Отряд остановился на картофельном поле. Красные, высохшие грядки уходили к горизонту.

— На месяц работы, — сказал Мозес, тот самый африканец из Иоганнесбурга, у которого было семеро детей.

— Неужели можно все это убрать? — Поле казалось Кумало необъятным.

Надсмотрщик подтолкнул его рукояткой съямбока.

— Не разговаривать! Построиться!

Все выстроились поперек грядок. И лопоухий Урбаньяк, имевший склонность к речам, снова произнес наставление: нужно соблюдать прямую линию, не отставать и выбирать все картофелины из земли до единой.

— Помолитесь — и начинайте!

Передвигаясь, Кумало и Мозес перетаскивали за собой мешок. Надсмотрщик ду Прииз то и дело соскакивал с лошади и шарил руками в земле, проверяя работу африканцев. Это был желчный и озлобленный человек, какой-то потертый и выцветший. Кумало работал тщательно, и надсмотрщик ни разу не поймал его.

Отдыхать не разрешалось. Возвращаясь домой вечером, Кумало едва двигался.

В компаунде в ожидании обеда Кумало сел у костра. Маймане — застенчивый паренек из Иоганнесбурга — понравился Кумало. Маймане сказал, что попал на ферму, потому что забыл дома документы. Полиция остановила его, и он оказался здесь.

— Кумало видит там двоих из племени матабеле? — Маймане указал на крепких мужчин у соседнего костра. — Это внуки короля матабеле. Баас не отпускает их с фермы.

Один из матабеле беззаботно разговаривал с соседом; другой, обхватив руками колени, молча смотрел на огонь.

— Был еще третий матабеле, — зашептал Маймане, — но Маймане похоронил его.

Кумало удивленно взглянул на собеседника.

— Пусть тысяча муравьев вопьется в Маймане, если он врет. Третий матабеле отказался работать, и его повезли к большому дому. — Маймане настороженно оглянулся. — Третьего матабеле завязали в мешок и били шлангом для поливки, пока не умер. Надсмотрщикам не хотелось самим копать могилу. Они разбудили ночью Маймане. И Маймане выкопал могилу в вельде…

Кумало слушал с возмущением. Куда он попал? Ярость мешалась с чувством страха перед зловещим «большим домом». Где же он видел этого плантатора?

 

5

Палило солнце. Казалось, конца не будет картофельным грядкам.

Надсмотрщик ду Прииз, как всегда желчный и озлобленный, придирался ко всему. Хозяин грозился выгнать его за то, что в грядках бригады нашли невыбранный картофель. Жертвой его стал Маймане. Парень отстал, изломал строй. В два прыжка лошадь ду Прииза оказалась рядом. Надсмотрщик вытянул рабочего кнутом, соскочил на землю и, сбив с ног, принялся пинать. Маймане закрывался руками. Из носа и рта текла кровь.

Кумало шагнул к надсмотрщику и оттолкнул его.

— Вы убьете парня! — с холодным бешенством проговорил он.

Надсмотрщики накинулись на маленького Кумало. Тот, сверкая голубоватыми белками, защищался как мог. Мозес кинулся было ему на помощь. Но его схватили.

Троих африканцев отвели в компаунд и закрыли в сарае.

— Ну теперь нас запорют до смерти! — сказал Маймане. — И зачем Кумало вступился?

— Он мог убить тебя своими ножищами!

— Недавно рабочий Нкома только замахнулся на надсмотрщика, и ему всыпали двадцать пять ударов шлангом. А Кумало дрался с надсмотрщиком!

Ночью у сарая послышались осторожные шаги. Кумало увидел в щель молчаливого потомка короля матабеле. Матабеле принес лом. Скрипнул вытаскиваемый крюк. Сторож спал у ворот, завернувшись в брезентовый плащ. Вырыли руками лаз под стеной, вылезли в темную безлюдную степь.

— На станцию нельзя, — сказал Мозес, — там полиция.

Перевернутый Южный Крест сиял над горизонтом. Беглецы пошли прямо на него, чтобы не кружить в необъятном вельде.

Вокруг ни лесов, ни кустарника. В полдень, когда беглецы проходили мимо фермы, их заметили. Трое буров с винтовками подъехали к ним на джипе. Беглецов закрыли во дворе, огороженном крепким забором.

Вскоре явились четверо верховых надсмотрщиков. Ду Прииз связал руки Кумало длинной сизалевой веревкой, другой конец которой приторочил к седлу. Другие надсмотрщики проделали ту же операцию с остальными пленниками.

Надсмотрщики поехали рысью. Кумало бежал между Мозесом и матабеле, ударяясь об их плечи. Всадники курили, разговаривали. Они ни разу не обернулись. Кумало выбивался из сил. Ноги стали чужими.

Справа свалился матабеле. Он не просил о пощаде. Несколько раз он молча попытался подняться, но веревка вновь и вновь кидала его на землю. Потом упал Маймане. Волочась по земле, он плакал и умолял остановиться. Надсмотрщики, казалось, не слышали его криков. Мозес держался, пока не разорвалось его сердце.

Кумало бежал и бежал. Ровная степь летела, катилась ему навстречу. Пылало поднявшееся над головой солнце, пылал мозг, пылала земля под ногами. Перед глазами пятнами плавали вспотевшие спины всадников.

Но вот наконец показалась вдали усадьба. Напрягай силы, Кумало! Работай ногами! Рано тебе умирать. Придет время, и ты расплатишься с врагами за все.

У ворот компаунда всадники разделились. Ду Прииз повел Кумало к большому дому. Кумало дышал, как паровоз на подъеме. Земля колыхалась под ним. Надсмотрщик толкнул его в спину, и Кумало, словно автомат, вошел в ворота.

Хозяин встретил его у конторы. Он глядел из-под густых выгоревших бровей.

— Ты что же, раб божий, надсмотрщика хотел убить? — сказал он тихо, с деланной кротостью. — Я спас тебя от суда, кормил, поил, а ты, неблагодарный, взбунтовался и сбежал? Ты ведь христианин. Разве ты не знаешь, что противиться господину своему — все равно что противиться воле божьей?

— Двадцать шлангов ему, хозяин! — сказал ду Прииз и сглотнул слюну от избытка усердия.

— Бог с тобой, ду Прииз. Дай ты ему больше десяти, он же притворится потом, что не может работать. А в поле картофель неубранный. И так троих рабочих потеряли. Один убыток от вас, неразумных.

— Туземец подбил остальных.

— А ты слушай, ду Прииз, когда с тобой говорит старший. Десяти будет достаточно… Ну, Кумало, молись богу. Искупи со смирением грех свой, — сказал Фан Снимен с отеческой мягкостью, жестом отпуская надсмотрщика и африканца.

Кумало привязали к столбу. Ду Прииз завернул ему рубаху и, отступив на шаг, с выдохом нанес удар тяжелым резиновым шлангом. На восьмом ударе Кумало потерял сознание.

— Иди к хозяину! — приказал надсмотрщик, когда Кумало пришел в себя. — Благодари за учение. Такой порядок.

Кумало молча пошел в сторону компаунда.

— Я доложу баасу! — крикнул вслед ему ду Прииз. — Получишь еще за неподчинение.

— Я поблагодарю вас за это учение! — шептал Кумало. — Настанет наше время…

 

6

Через неделю после этого Кумало послал письмо Ребекке Нгойи. Он рассказал девушке, что с ним случилось, и, выразив надежду на скорую встречу, закончил в лирическом духе: «И тогда калабаш моего уха никогда не наполнится, слушая тебя».

А на другой вечер в барак явился лопоухий Урбаньяк и сказал, что баас требует Кумало к себе.

Хозяин принял его так, словно ничего не случилось. Он приветливо глядел на Кумало, двигая выгоревшими густыми бровями.

— Ты, выходит, грамотный?

— Я учился в девятом классе! — буркнул Кумало сумрачно.

— Говори громче! — приказал Урбаньяк.

Кумало нахмурился.

— Что же ты сразу не сказал? Я дал бы тебе хорошую работу. Тут мой клерк заболел. Не знаю, что и делать. Сможешь вести переписку?

Кумало пришел в контору. У поседевшего клерка где-то были жена, дети, выросшие без отца. Он был рад, что пришла замена и хозяин обещал отпустить его наконец через двадцать лет домой.

Прощаясь на другой день, клерк сказал:

— Будь осторожен, ничего не замечай в этом доме. Если хозяин заподозрит, что ты слишком любопытный…

— А что здесь такое?

Но клерк не хотел продолжать. Кумало ничего не узнал. Однако разговор этот он запомнил крепко. «Ступай осторожно, Кумало», — сказал он себе.

 

7

Он стал вести несложную бухгалтерию, составлять по образцам договоры с фермерами на аренду земли у хозяина. Фан Снимен был богатейшим человеком. Он был членом правления африканерского банка «Фольксбэнк». У него было тридцать тысяч моргенов земли, был парк грузовых машин. Все соседи пользовались транспортом плантатора. Они приходили в контору униженные и какие-то испуганные. Сам начальник полиции района дю Плесси держался с хозяином подобострастно и заискивающе. Всему этому была какая-то причина.

Пришла повестка из суда. За убийство троих рабочих Фан Снимена приговорили к штрафу в двадцать рандов. Плантатор ходил сердитый, и Кумало старался не попадаться ему на глаза.

Каждое утро Фан Снимен собирал слуг и надсмотрщиков-африканцев, тех, что не были в поле, и читал им проповеди. Кумало тоже был обязан присутствовать. Пересказывая житие какого-нибудь святого, Фан Снимен старался привить своим слушателям мысль о справедливости деления людей на высшие и низшие расы, на господ и слуг. «Противящийся господину своему — противится воле божьей, ибо бог сделал одного белым, а другого черным, одного — господином, а другого — слугою его. Ничто не делается без воли всевышнего».

Надсмотрщики с благоговейным видом смотрели в рот хозяину. Кумало всегда молчал. По лицу его нельзя было понять, о чем он думает. Он быстро научился в этом доме скрывать свои мысли.

 

8

Кумало приходилось бывать на соседних фермах, и хозяин давал ему верховую лошадь.

В этот день Кумало поехал к Эбензеру — давнишнему должнику Фан Снимена.

Дом Эбензера был невелик. Все здесь приходило в запустение. Ветряной насос, поднимавший воду из глубины земли, не работал. На всем лежала печать бедности.

— Доброе утро, Эбензер, — сказал Кумало, подъезжая к окну на белом, перебирающем ногами коне. — Вас хочет видеть баас.

— Это для тебя он баас, а для меня — тьфу!

Кумало засмеялся. Он сказал фермеру, что Фан Снимен хочет взыскать с него долги.

— У меня нет денег!

— Тогда он отберет у вас землю.

— Я не уступлю ему ее!

— Судья заодно с ним.

— Ну это у него не пройдет, у проклятого фашиста! — вспыхнул Эбензер. — Моя семья кровью заплатила за участок. И теперь отдать землю этому куклуксклановцу? Твой хозяин думает, что, если он из этого дьявольского «Союза братьев», так ему все можно?..

Кумало открыл рот от удивления. Вот оно что! Фан Снимен — член вездесущего «Союза братьев» — тайного общества буров-расистов. Это они убили отца, гиены! Вильям Кумало представил себе отца, всегда уравновешенного, справедливого. Однажды, когда у них дома собрались руководители Африканской партии свободы, один из них сказал: «Ты, Элиас, слишком смело выступаешь против „братьев“. Ведь на митингах бывают не только друзья. Осторожность, знаешь, не мешает. „Братья“ не любят, когда о них говорят вслух». — «Мы все рискуем, — ответил отец. — Но кто-то должен указывать народу на его врага. Союз направляет политику белых расистов. Они засели в правительстве. Конечно, риск есть. Но ведь и я не один».

Отец был простым ткачом. Но он много знал. Он знал историю и, в особенности, историю зулусов, он читал книги великих революционеров. И если разгорался спор, отец почти всегда выходил победителем.

Он говорил сыну: «Приходится воевать, Вильям. Ничего не поделаешь. Я хочу, чтобы ты жил не так, как жил я, хочу, чтобы не было резерваций и пропусков, чтобы вы, молодые, могли поступать в университеты и работать там, где вам нравится. Мы должны быть свободными и равными с белыми. Разве это несправедливо?»

И вот «братья» убили его.

Кумало ехал обратно, обдумывая слова Эбензера. Знойное марево дрожало над раскаленной землей. Задыхалась под солнцем, разметалась в жару от горизонта до горизонта саванна, пахла разогретыми травами, увядающими цветами.

Значит, Фан Снимен — один из «братьев»! Теперь понятно, почему соседи боятся его. Может быть, он даже какой-нибудь руководитель у них? Очень уж заискивают перед ним. Кумало вспомнил вдруг, где он видел раньше Фан Снимена: это он, плантатор, выходил тогда вечером в Вестдене из особняка, принадлежавшего одному из «братьев».

 

9

Вечером в дом приехало около десяти гостей. Первым явился начальник полиции дю Плесси — бур лет пятидесяти. Он приблизился к двери Фан Снимена на цыпочках. На лице его заранее появилось заискивающее, угодливое выражение. Потом пришли двое: толстый плантатор Лашингер с желтым от лихорадки лицом и геолог Криел — маленький брюнет с рассеченной, как у кролика, верхней губой. Кумало не раз встречал его в вельде у буровых установок. Говорили, что геологи искали подземную воду для овцеводческих ферм. Судья Радеман — крепкий человек с рачьими глазами и жесткой седой щеткой волос на голове — прошел в кабинет хозяина, даже не посмотрев на клерка. Гости ничего не спрашивали. Они, видимо, бывали здесь раньше. Кумало провожал их подозрительными взглядами.

Из двери высунулась рыжая с проседью борода Фан Снимена.

— Ты мне больше не нужен. Иди в компаунд.

«Собрались, — подумал Кумало. — Неужели и эти тоже „братья“ — враги его отца?»

 

10

Чадили огненные косички свечей. Тени колыхались на потолке. На белой стене — скрещенные топор и кинжал. За столом на председательском месте мрачная фигура в черном балахоне. В узких прорезях капюшона — голубые холодные, как льдинки, глаза. На груди старшего «брата» массивный золотой крест. Десять человек фаланги, зловещие в своих черных одеяниях, сидели несколько поодаль от него, явно соблюдая дистанцию.

— Проверяли этого Криела дю Плесси? — спросил Фан Снимен, глава сборища.

— Мы не выпускаем геолога из виду уже год, святой отец, — ответил начальник полиции. Голос его звучал глухо из-под капюшона.

— Чистый африканер?

— Да, святой отец. Мы проверили его предков. Он принадлежит к расе африканеров.

— Верующий?

— Каждое воскресенье посещает церковь.

— Как относится к красным кафрам?

— Криел — наш человек. Он ненавидит всех черных.

— А ты, брат Лашингер, узнал о том, что я поручал тебе?

Толстый Лашингер подумал, прежде чем ответить.

— Да, апостол. Они нашли.

— Кто сказал тебе?

— Сам Криел. Он остановился в моем доме. Вчера он проговорился.

— Где нашли золото?

— Он не сказал. Это секрет его фирмы.

— Какой фирмы?

— Он работает в Трансваало-Американской корпорации, апостол.

Воцарилось молчание. Трансваало-Американская корпорация — могущественный золотопромышленный концерн, и вступать с ним в конфликт мог лишь тот, кто чувствовал за собой силу.

— Эта жила будет принадлежать нам, — сказал наконец «апостол». — Бог не допустит, чтобы она попала в руки британцев. Они завладели у нас всем. Но время их кончилось. Мы — правительство буров и наше братство — правим теперь страной, а не они.

Однако слова его не вызвали особого воодушевления. За Трансваало-Американским концерном стоят английское и американское правительства. Ссориться с концерном нельзя. Нужно действовать осторожно, не вызывая никаких подозрений у золотопромышленников.

— Позовите Криела.

Когда Криел вошел в полутемную комнату, он увидел людей в черных капюшонах, с зажженными факелами в руках. На столе стоял гроб со снятой крышкой. В нем, прикрытое черной марлей, лежало нечто, имеющее очертания человеческого тела. Из груди торчала рукоять ножа. «Брат» с тяжелым золотым крестом стоял за гробом. «Союз братьев» твердо придерживался установленного средневекового ритуала.

Криел остановился. Рассеченная верхняя заячья губа его дрогнула, в глазах полыхнул страх. Для чего гроб, маски?

— Подойди ближе, будущий брат во Христе!

Криел узнал голос Фан Снимена.

— Веришь ли, что африканеры посланы на эту землю богом, что они будут править всей Африкой?

— Да.

— Готов ли ты бороться до конца за дело священной расы африканеров?

— Умру, но не допущу, чтобы власть в Южной Африке захватили кафры.

— Выслушай наш устав. «…Великая цель братства — навечно утвердить власть в Южной Африке тех, кого вразумил на это бог… Все низшие расы будут жить под руководством африканеров. Небелые расы должны быть отделены и развиваться в нужном нам направлении… Не будет пощады непокорным рабам… Пусть вступающий в братство помнит, что „Союз братьев“ предательства не прощает. Изменник умрет!»

Двое в черных балахонах держали факелы по сторонам от Криела.

— Возьмите с него клятву.

— Повторяй за мной, — сказал толстый Лашингер и стал читать:

«Я, Криел, чистый африканер, вступая в священный „Союз братьев“ избранной расы африканеров, клянусь выполнять все приказания моего старшего брата и комитета Двенадцати апостолов». — Лашингер приставил пистолет к груди Криела. — «Если в мыслях моих есть измена, пусть эта пуля поразит меня и пусть лягу я в этот гроб. Пусть кровь, которой я подписываюсь, станет ядом в жилах моих, если я изменю. Отныне я — раб и воин священного „Союза братьев“… Аминь!»

— Подойди ко мне. — Фан Снимен вынул из шкатулки нож и гусиное перо, чиркнул ножом по руке Криела, обмакнул перо в кровь.

В тишине Криел вывел подпись.

— Ты не должен стремиться узнать тайны братства, — проговорил Фан Снимен, — но у тебя не будет секретов от нас. Что ищешь ты в вельде, брат?

— Отвечай, это старший брат наш! — сказал Лашингер. Новообращенный колебался.

— Это производственный секрет. Я дал подписку Трансваало-Американской корпорации.

— Но ты клялся исполнить любой приказ братства. Что ищешь?

— Золото.

— Нашли?

— Да.

— На чьих землях?

В соседней комнате раздался тихий стук, словно кто-то ходил там. Фан Снимен замолчал и предупреждающе поднял руку. Прислушались. Все было тихо.

— Посмотреть? — спросил дю Плесси.

— Снаружи моя охрана. Никто не пройдет. Видно, ветер.

— Так на чьей земле золотая жила, брат Криел?

— За мной следит Особый отдел милиции. Если я скажу, мне грозит большая неприятность.

— Ты находишься под нашей защитой. Руководители полиции сами подчиняются братству.

Криел все не решался.

— Чего ты боишься? Наши люди всюду. Никто не станет министром, если этого не захочет Комитет Двенадцати апостолов нашего «Союза братьев». Мы не дадим тебя в обиду.

— Меня уволят, и ни один горный концерн не примет меня на работу. А почти все рудники и шахты в руках англичан. Британцы стоят друг за друга.

— Мы найдем тебе хорошее место. Это говорит тебе член комитета Двенадцати апостолов.

Криел со страхом взглянул на черную фигуру с крестом. Приказы всемогущих «апостолов» должны быть выполнены беспрекословно! Криел знал, что «гестапо» братства — «Исполнительный комитет» — уберет его сразу, прояви он непокорность.

— На землях Кригера и Эбензера, — прошептал Криел.

В прорезях капюшона блеснули и тотчас потухли глаза.

— Богатая жила?

— Очень!

— Не сообщай о своем открытии Трансваало-Американской корпорации. Это приказ!

— Но я должен писать отчет каждую неделю.

— Сообщи, что золота не обнаружил. Забудь о британцах, брат Криел. Власть их под Южным Крестом кончилась.

— Я все сделаю, апостол.

— Эбензер — чистый африканер, но он наш враг, — сказал Фан Снимен, обращаясь ко всем. — Он воевал против Гитлера, когда немцы поддерживали нас в борьбе за власть в Южной Африке. Он водил дружбу с кафрами. Эбензер — мой должник. И земля его станет нашей… Завтра же ты, судья Радеман, вызовешь его в суд. Назначай дело к слушанию.

— А если он достанет денег и расплатится, апостол? — спросил судья. В рачьих глазах его было сомнение.

— Этого нельзя допускать!

— Если он уплатит долг, тогда я бессилен, — сказал Радеман.

— Тогда он может поехать в вельд и не вернуться оттуда, — мрачно и решительно сказал Фан Снимен. — В большом деле один человек ничего не значит. Нам нужны средства для великой борьбы с низшими расами. Борьба будет жестокой. Победит тот, кто сильнее и тверже духом. Эбензер будет устранен. Кстати, поблизости появился партизанский отряд кафров. Они называют его «Копья народа». Эбензер может стать их жертвой… Ведь уже были случаи, когда плантаторы погибали, брат дю Плесси?

Начальник полиции вздрогнул и с готовностью ответил:

— Были. На все воля божья, апостол!

— Кафры стали дерзкими, дю Плесси. Пришли сюда, на ферму, охрану — полицейских человек двадцать…

Грохот поваленной мебели за стеной прервал его речь. Фан Снимен подчеркнуто неторопливо повернулся и указал на дверь. «Братья» кинулись в соседнюю комнату.

 

11

Кумало вышел из компаунда. В черном холодном небе — россыпь огней. Ночь вымела людей из вельда. В высоте прочертила след падающая звезда. Надрывно крикнула ночная птица. Тревожно завыл шакал. Кумало направился к большому дому. Страх холодил душу. Но кровь отца требовала, чтобы он шел. Он скользнул во двор, приблизился к дому, настороженно оглядываясь.

Под навесом притаилась темная человеческая фигура. «Охрана!» Делая вид, что пришел по делу, Кумало подошел к двери. Когда брался за ручку, пальцы его дрожали. Он повернулся, снова взглянул под навес. Никого. Неужели показалось? Человек не мог выскользнуть так быстро. Кумало направился к навесу. Сердце билось у самого горла. Пусто. Только столб. Он вытер вспотевший лоб. «Кажется, ошибся».

Окна конторы занавешены. Кумало снова приблизился к двери, постоял некоторое время, раздумывая. Нет, он ясно видел сейчас человека. Куда он спрятался? В дверь входить нельзя. Кумало слегка потолкал ее и пошел к воротам. «Может быть, все же лучше вернуться в компаунд?» Он шел в темноте некоторое время, потом решительно свернул влево, сделал большой крюк по степи и, не заходя во двор, приблизился к бунгало с другой стороны. Вечером он нарочно не задвинул шпингалеты окна, выходящего в степь. Открыв раму, он снял туфли и бесшумно влез в контору.

Кумало наткнулся на табурет, замер, долго стоял, выжидая. Тихо ступая, он подобрался к кабинету хозяина, заглянул в узкую щель в двери. Люди в черных капюшонах. «Братья!» Кумало прильнул ухом к замочной скважине…

Он услышал шаги и грохот упавшего стула, когда было уже поздно. Свет фонаря ослепил его. Двое схватили Кумало, навалились. Он узнал ду Прииза и лопоухого Урбаньяка. Из двери вышли люди в черных капюшонах, с факелами в руках.

Кумало взял себя в руки, держался спокойно. Сквозь прорези в капюшонах на него смотрели ненавидящие глаза.

— В дом пролез, — сказал Урбаньяк, тяжело дыша.

— Чего же смотрел там? — зло спросил Фан Снимен.

— Он обманул нас. Я думал, он вернулся в компаунд.

— Я забыл в столе хлеб, баас, — сказал Кумало. Худенькая фигурка его казалась совсем маленькой рядом с высокими полными людьми в черных балахонах.

— За хлебом, а в окно влез, проклятый кафр. — Урбаньяк выхватил пистолет.

— Стой, стой, Урбаньяк. Зальешь мне тут кровью пол. Не люблю, когда в доме стреляют. Дети спят. Отвезите его куда-нибудь.

Фан Снимен мрачно поглядел на Кумало. Взгляд этот не предвещал ничего хорошего.

— Подними руки!

Тяжелое, налитое свинцом сердце бухало в груди. Кумало покосился на входную дверь. Путь загораживали двое. Теперь живым не выпустят.

Надсмотрщики привели трех оседланных лошадей. Кумало вытолкали во двор, связали ему руки, посадили на серого рослого Горизонта.

Урбаньяк и ду Прииз вскочили в седла. Ду Прииз намотал на руку повод Горизонта.

— Не упустите! — напутствовал Фан Снимен. — Действуйте твердо. Не стыдитесь окровавить ребро худому рабу своему, сказано еще в священном писании. — Хозяин подошел к лошади, что-то пристально рассматривая. — Ты что же, ду Прииз, не видишь, потник подвернулся? Холку коню хочешь сбить? Конечно, конь не твой, не ты наживал. Переседлай, ирод!..

Трое выехали в вельд. Слева от Кумало — Урбаньяк. В его опущенной руке пистолет. Кумало стал молиться, чтобы им повстречался отряд «Копий народа».

Лошади всхрапывали, пугливо косились по сторонам. Глубокой черной чашей накрыла ночь саванну. Взгляд увязал в холодной густой мгле. Глухо стучали о сухую землю копыта, протяжно ухали африканские козодои. Конь под Кумало перебирал ногами. Ду Прииз грозно прикрикнул на него.

Проехав полчаса, надсмотрщики стали совещаться, где «положить» пленника. Ду Прииз вынул сигареты, стал закуривать. Кумало, сжимая челюсти, смотрел на него горящими глазами. Вот он, момент! Другого уже не будет. И вдруг, яростно вскрикнув, ударил пятками коня. Пугливый Горизонт шарахнулся в сторону, едва не сбросил всадника и, вырвав повод из рук ду Прииза, понес. Вдогонку ударил выстрел. «Мимо!» — радостью обожгла мысль. Ужас гнал Горизонта по саванне. Конь летел, не разбирая дороги. «Раз, раз, раз, раз!» — с жадностью отсчитывал про себя Кумало саженные прыжки, уносившие его от смерти.

Гремели за спиной выстрелы. Кумало мчался, наклонившись к шее, обхватив ногами коня, чувствуя резкий запах горячего конского пота. Сквозь слезы вглядывался в стремительно несущуюся навстречу под копыта коня черную, плохо различимую землю. Где-то высоко, сбоку взвизгнула пуля. Изогнув шею, Горизонт стлался над степью, выбивая копытами бешеную дробь.

Неожиданно впереди выплыло что-то темное, бесформенное. Конь дико метнулся влево. И Кумало, еще не понимая, что случилось, упал в упругие колючие кусты.

Надсмотрщики пронеслись мимо, преследуя в темноте коня. Кумало выбрался из колючек и бросился в сторону. У большого камня остановился, перетер об острую грань веревку на руках.

Он бежал, пока не показался огонек. Это была ферма Эбензера — должника Фан Снимена. Кумало пошел к дому.

Свет керосиновой лампы ослепил его. Он увидел в окне Эбензера, сидевшего за столом.

«Надо предупредить фермера». Кумало постучал.

Эбензер, взъерошенный, с расстегнутым воротом, открыл дверь.

— Ну что еще надо твоему Фан Снимену?.. — начал он сердито, но Кумало перебил его:

— За мною гонятся. Я спешу. — Кумало рассказал о заседании фаланги «Союза братьев» и о золоте.

Эбензер слушал, бросая сквозь зубы негодующие замечания.

— Убийцы! Этот твой Фан Снимен во время войны разгуливал со свастикой на рукаве и стрелял в солдат, которые должны были ехать воевать против немецких фашистов. Это теперь он у «братьев» — святой.

— Они убили моего отца! — сказал Кумало глухо.

— Поторопись, а то и тебя ухлопают. Спасибо, что предупредил. Я дам тебе немного денег, документы моего рабочего и его одежду.

Эбензер принес документы, пиджак и сверток с продуктами.

— Иди на север. Быстрее выйдешь из нашего района. Днем прячься.

Кумало вышел в холмистый вельд. Над пиками встававших вдали гор поднималась луна. Кумало шел быстро, не оглядываясь. Часа через два он взобрался на холм и осмотрел вельд, залитый призрачным голубым светом. Преследователей не было. Вдали стояли молчаливые фермы — крепкие белые дома с высокими черепичными голландскими крышами. Кумало спустился на другую сторону холма и отправился к станции железной дороги. Он возвратится в город.

Отныне судьба его — жить под чужим именем. Он вступил на тропу войны и уже не сойдет с нее.