За 15 часов до старта «Европы»
Четырехэтажный стальной обелиск ракеты сверкнул в окне жарким солнечным бликом. Немолодой полнеющий человек опустил темно-желтую штору — блистающий хоровод пылинок сразу растворился в полумраке.
— Ну-с, Эрдманн, испытательный срок позади, — сказал он собеседнику в темных очках, стоявшему по другую сторону стола. — Надеюсь, мы сработаемся, вы освоились полностью… Садитесь, прошу вас. — Он пожал ему руку, давая понять, что официальная часть разговора окончена, потом продолжал: — Кстати, Цербер уже знает вас в лицо. Завтра с шести утра он будет круглосуточно пропускать вас на стартовую площадку, как и всех наших…
— Спасибо, герр Схеевинк! — Тощая фигура Эрдманна, будто сломавшись, опустилась в кресло. — Но кто это Цербер? Сторож у проходных ворот? Я не заметил никакого сторожа…
— Сторож дежурит только по ночам… А Цербер — это автомат, управляющий воротами, так его прозвали ребята. — Схеевинк издал несколько кудахтающих звуков. — До сегодняшнего дня вы о нем не знали, верно? Я пропускал вас, выключая автомат вот этим. — Он указал на ключ, лежавший на столе. — Будьте уверены, за месяц Цербер изучил вашу физиономию до тонкостей, но, учтите, только в очках. А в остальном он знает ее не хуже, чем ваша жена… Прошу прощения, я забыл, вы, кажется, одиноки? Да… Работать здесь, в пустыне, нелегко, народу не хватает, Еврокосм чертовски скуп на штаты… Теперь, слава богу, разделим груз на двоих…
— Это меня не пугает. — Эрдманн покачал лысеющей головой. — Когда мы начинали там, в Пеенемюнде, с Вернером фон Брауном, я привык. Нам всем тогда пришлось привыкать…
— Но здесь не Пеенемюнде, — произнес Схеевинк наставительно. — Оттуда вы швыряли на Лондон безмозглые стальные болванки, и только. А здесь Эль-Хаммад, космический полигон Еврокосма в самом центре Сахары… Те проклятые времена, слава богу, позади. Сегодня мы с вами космические работяги, такелажники, и наше дело — заброска на Луну грузов для международной базы, а главное — кабин для будущих пассажиров…
— Кабин? Ах да… Никак не привыкну к этому американизму, герр Схеевинк. Слишком прозаично называть так космический корабль, чудо нашего века… Der Raumschiff, — произнес Эрдманн по-немецки.
— Да, конечно, это звучит гордо, но слишком громко для двухместной кабины, — усмехнулся Схеевинк. — К тому же корабль никогда не управляется с берега, а наша кабина управляется с Земли… Но дело не в этом. Запомните еще раз, — подчеркнул он. — В кабинах места людей пока занимают манекены. Но они не просто весовой балласт для сохранения тягового режима. Если хотите, это…
— …заместители человека, хотите вы сказать? — Эрдманн понимающе улыбнулся: шеф чем-то напомнил ему морского льва, лишенного усов.
— Вот-вот. — Схеевинк утвердительно кивнул массивной головой. — Но заместители, так сказать, пассивные…
— Да, в этом смысле им можно позавидовать, они ведь не боятся ни невесомости, ни перегрузок. — Эрдманн говорил, слегка заикаясь. — Да и вообще им нечего опасаться…
— А чего опасаться нам? Сегодня мы знаем, что жизнь в скафандре в условиях космоса выдерживают все практически здоровые люди, пожилые даже лучше молодых… Пройдет года два, и на Луну полетят туристы, этакие, знаете, скучающие дамы с лорнетками и преуспевающие бизнесмены… ха-кха-кха… Поэтому на манекенах все должно быть надежно, система жизнеобеспечения в особенности. Да, Эрдманн, там, где дело касается жизни людей, никакие предосторожности не будут лишними. Все должно быть отработано так, чтобы в любой момент манекен можно было подменить человеком…
— О, вы оптимист, герр Схеевинк! — недоверчиво протянул Эрдманн. — Боюсь, дамы с лорнетками полетят еще не скоро… Во всяком случае, не раньше, чем им будет гарантировано безопасное возвращение.
— Это скоро, будьте уверены… Автономный взлет с Луны отрабатывается полным ходом… Там, у русских. При нынешнем темпе результат будет через несколько месяцев, так что уже можно рискнуть полететь в один конец, без обратного билета… Правда, на это годится не всякий…
— Обратный билет будет, но с длительной остановкой… И они будут знать, что возвращение возможно, так сказать, технически…
— Возможно, но не гарантировано, — возразил Схеевинк. — Думаю, дело не в этом. Просто некоторые любят азарт риска… Но, конечно, знать они будут. До сих пор на Луне побывало лишь двое мужчин поодиночке. Они оба вернулись. А теперь, Эрдманн, кто-то станет первой двойкой. Мне хочется, чтобы это были мужчина и женщина…
— Лунные Адам и Ева? — Тонкие губы Эрдманна, не разжимаясь, расплылись в улыбке.
— Именно, — закивал Схеевинк. — На лунной базе у кратера Аристарха валяется уже множество всякого добра в контейнерах, — они недурно устроятся… Месяца через четыре их заберет «Лунник-22», русские скоро закончат его доводку. Медовый месяц на Луне, неплохо, а? — Схеевинк затрясся в полукашле-полусмехе, потом достал белоснежный платок и отер лицо.
— Ну, вряд ли все цело, — осторожно заметил Эрдманн.
— Всегда можно запустить еще дюжину контейнеров, — пророкотал Схеевинк, — хватило бы ресурсов… Когда русские мягко посадили «Селену-9», стало ясно, что Луну можно доверху завалить любыми грузами и все будет в полной сохранности…
Худое лицо Эрдманна помрачнело.
— Дались вам эти русские! — проворчал он. — Если бы не американцы, ваша Голландия стала бы тогда еще одной зоной…
Схеевинк пристально вгляделся в своего заместителя:
— Не впутывайте меня в политику, Эрдманн. Я просто отдаю русским должное, они протоптали лыжню в космос… А вам они что, насолили?
— Нет, почему же. — Эрдманн натянуто улыбнулся. — Я тогда вовремя попал к американцам…
В темном углу кабинета засветилось табло телевизионных программ.
— Ладно, Эрдманн, бросим эту тему. — Схеевинк поморщился. — С этим, слава богу, давно покончено, и, надеюсь, навсегда… Посмотрим сейчас хореоконцерт с «Земли-2» — «Фестиваль невесомых»…
На стене ожил большой экран, показав группу девушек, свободно паривших в воздухе. В обтянутых голубых трико, украшенные фонтанами невесомых волос, они плавно плыли среди радуги цветных лучей, с тонкими светящимися жезлами в руках. Движением жезлов они управляли своими телами, то принимая позы летящих ласточек, то собираясь в красочную гроздь. Их танцу вторил многоголосый музыкальный узор.
— Это же Матисс! — воскликнул Эрдманн.
— Я подумал о том же… «Танец с вазой». Это была мечта о невесомости, не так ли? Освобождение от ига тяжести…
Внезапно краски и музыка исчезли. Из серого клубящегося фона возникло четкое изображение: груда обнаженных человеческих трупов, в беспорядке наваленных друг на друга, словно бревна. Под напором стальной плиты бульдозера груда медленно двигалась, тела перекатывались, скользя, сгибаясь, раскидывая тонкие, как плети, руки. Страшные, уродливые куклы, ребристые каркасы, обтянутые кожей, они по временам застывали в позах, каких никогда не могло бы принять живое тело. Лицо Схеевинка побелело, он невольно откинулся назад, и в этот момент с экрана послышался властный мужской голос:
— Франц! Франц! Это твоя работа, Франц? Мы знаем, что ты жив, Франц! Может быть, сейчас ты качаешь на коленях внуков? Ты видишь это, Франц? Ты узнаешь себя, Франц?
Слева, на переднем плане, виднелся человек в серо-зеленой военной форме, с молодым надменным лицом. В руке он держал стальной хлыст.
— Франц! Франц! Где ты, Франц? Или ты предпочитаешь прятаться, Франц? Но знай, мы найдем тебя, Франц! Помни, Франц!
Трупы надвинулись на передний план и начали исчезать из поля зрения, видимо скатываясь в ров. А голос, обращавшийся к неведомому Францу, все гремел, вселяя в душу неодолимый ужас. Зажмурившись, трясущейся рукой Схеевинк потянулся выключить экран, но остановился, услышав сзади глухое восклицание Эрдманна.
Экран погас.
Голос диктора произнес:
— Вы видели одного из нацистских злодеев, сорок лет назад перешагнувших грань, разделяющую человека и зверя. Этот фильм, снятый в неизвестном до сих пор лагере уничтожения, недавно обнаружен в одном из уцелевших нацистских архивов. Вы все, живые среди живых, отдайте последний долг тысячам безымянных жертв! Глобовидение объявляет минуту телемолчания по всей планете…
Очнувшись, Схеевинк выключил экран и оглянулся: Эрдманн сидел, закрыв лицо руками, конвульсивно вздрагивая.
— Что с вами, дружище? — В зычном голосе голландца слышалась ласковая интонация сочувствия. — Проняло?
— Мне стыдно, что я немец… — Эрдманн не отнимал рук от лица. — Нет, стыдно — это не то слово. Это мучительная, изощренная пытка…
— Да… это было страшно, Эрдманн. Но это прошло, и слава богу. Я хочу думать, что это была последняя вспышка зверского начала в человеке, последняя и поэтому особенно отвратительная… Но посмотрите: сейчас начало восьмидесятых годов. Разве от рождества Христова люди не стали лучше? Разве нет у нас сегодня международной скорой помощи? Весь мир готов прийти на помощь одному. Раньше мы были только людьми, а сегодня, Эрдманн, мы становимся человечеством… А тех мерзавцев, убийц, уже похоронил пепел времени…
— Нет! — Эрдманн вскочил, отняв от лица руки. — Мы до сих пор ходим со многими из них по одной земле! Забыли, простили… И это родилось в моей стране, в моей Германии!
— Не горюйте, Эрдманн. — Схеевинк осторожно положил тяжелую руку на его костистое плечо. — Мы живем и делаем свое дело… Для всех, во имя всех… И во имя тех тоже, это им памятник. — Он вздохнул. — Ступайте отдохните. Я понимаю, какая это для вас травма… На завтрашнем старте можете не присутствовать, ночную проверку я тоже сделаю без вас…
Оставшись один, Схеевинк заходил по ковру, заложив за спину полные, с перехватом в запястьях руки, — нервная дрожь все еще не успокаивалась. Лучше было скорее окунуться в дела, и он подошел к пульту связи. За десять минут он распёк бездельников, укрывшихся от жары в подземном хранилище жидкого фтора, поболтал с Ингрид, дежурившей на радарной вышке, и дал указания насчет пронырливых репортеров из «Фигаро». Потом позвонил Дюрану и доложил о подготовке к утреннему старту. Эту ужасную картину? Да, он видел тоже… Гнетущий, тяжелый осадок, ведь у него самого родители погибли в Дахау… Он глубоко вздохнул. Большое спасибо, да, конечно, здоровье нужно беречь, он всегда мечтал под старость сажать тюльпаны под Утрехтом, ха-кха-кха… Зимой он съездит повидать Кэте и детей, теперь, слава всевышнему, есть кому его заменить… Да, освоился вполне, отличный работник… да… да… видел тоже, реагировал очень болезненно… Конечно, конечно… это естественно, он же немец… Мерзавцев вроде этого Франца было не так уж много, а таких, как Эрдманн, большинство… Да, да, они стыдятся за тех… Завтра? Конечно, он его отпустил на день, пусть придет в себя… До свиданья, перед стартом он еще раз проверит все лично…
Повесив трубку, Схеевинк покачал крупной головой, побарабанил по столу толстыми пальцами, машинально нащупав лежавший на столе ключ.
— Tis van te beven de klinkaert, — пробормотал он. — Время звенеть бокалами…
Заказав холодного пива прямо в душ, он продиктовал в магнитофон несколько распоряжений относительно завтрашнего старта. Потом встал из-за стола и подошел к сейфу.
Байконур спустя два часа после старта «Европы»
Двое шли рядом навстречу полуденному солнцу по желтеющей степи, приглаженной жарким суховеем. В ушах гудел ветер, сплетая бронзовые пряди на голове женщины с платиновыми волосами мужчины.
— Пора назад, — вымолвил он.
— Еще немного, — попросила женщина, указывая вперед обнаженной загорелой рукой: там выстроились низкорослые коренастые деревья, протянувшись шеренгой до самого горизонта. — Смотри, Алеша, они словно войско, готовое к параду, правда?
Рощу наполнял беспокойный шелест, перебиваемый глухими стуками падающих абрикосов — их россыпи, как кучки золотых самородков, валялись повсюду на клочковатой, высохшей траве. Алексей Громоздов нагнулся, набрал полные пригоршни.
— Нет, — сказал он. — Они — как строй обреченных на смерть с поднятыми вверх руками…
Женщина встала перед ним, положила руки ему на плечи, заглянула в сумрачные глаза.
— Ты не можешь забыть? — Ее голос звучал озабоченно. — Эту вчерашнюю программу Глобовидения?
— Да, Оленька, — ответил он. — Она, как лемех, вывернула наружу старый пласт… Я сам был заключенным в этом лагере…
Ольга на шаг отступила:
— Ты? Ты был… там? И молчал? До сих пор?
— Незачем было вспоминать. Об этом помнила только моя анкета, — ответил он, насупившись. — Тогда мне не было еще восемнадцати; стало быть, это произошло… — он прикинул в уме, — тридцать девять лет назад, весной сорок второго. Я угодил к ним в плен в первом же бою, в придонских степях. Через три дня я очутился в глухих горах, где-то в баварском Тироле. Там они на тысячах людей испытывали какие-то радиоактивные препараты, называлось это «Зондерлаг-11-19»… — Он умолк, сжав мягко очерченные губы.
Ольга глядела на него широко раскрытыми тревожными глазами.
— Говори…
— Лагерь содержался в строжайшей тайне. За его пределы никто из меченых не выходил живым…
— Меченых?
— Так звали тех, кто получал радиоактивную дозу. Мне повезло, я был молод, здоров и силен, как зубр, попал в команду обслуживания… А этот… ты запомнила его?
— Тот молодой, с хлыстом?
— Да… Франц Баумер, помощник коменданта… Начитанный философ, сентиментальный поэт и холодный, лютый изверг. — Громоздов пожал плечами. — До сих пор не понимаю, как они ухитрялись сочетать все это в одном лице… Выходит, он жив, наверно, процветает, теперь ведь они прощены окончательно…
— Но как же ты… вырвался?
— В сорок четвертом лагерь был спешно ликвидирован и уничтожен искусственно вызванным оползнем. Кое-кому удалось спастись. Мы перебили охрану камнями и просто голыми руками… (Ольга заметила, как его взгляд ушел внутрь.) Что сталось с остальными, я не знаю…
Из небольшого кожаного ранца за спиной Громоздова донесся мелодичный звонок. Потом на шуршащий шум наложился женский голос:
— Алексей Николаич! Алексей Николаич! Вас ищет Еврокосм, директор Дюран из Эль-Хаммада… Говорите!
— Да! Громоздов слушает!
— О, Громоздоф, здравствуйте! — заговорил ранец. — Наконец-то я вас нашел!.. Слушайте, сегодня утром мы запустили на Луну очередную «Европу» с пассажирской кабиной…
— Здравствуйте, Дюран. Все благополучно, надеюсь?
— Да, спасибо, старт прошел нормально, кабина вышла на траекторию. Но, похоже, в ней находится человек…
— Человек? — с удивлением повторил Громоздов. — Вы решили заменить манекена человеком?
— Вы меня не поняли, — сказал ранец. — Конечно, нет. Но накануне ночью он мог незаметно проникнуть в кабину.
— Но как? Ведь стартовая площадка охраняется.
— Разумеется, это ведь не танцевальный зал. Но наши люди имеют свободный доступ на площадку круглые сутки.
— Значит, кто-то из ваших мог тайком забраться в кабину? Что за нелепица!
— Но одного человека недостает, — сказал ранец. — Начальника стартовой команды Петера Схеевинка…
— Схеевинк… — повторил Громоздов. — Погодите, я читал его работы…
— Да, он старый ракетчик.
— Когда же вы его хватились?
— Уже после старта… Утром его на площадке не оказалось, дома тоже, своего заместителя он накануне отпустил, и мне пришлось командовать самому… Вы понимаете, задержка сулила миллионные убытки.
— Непонятно! — произнес Громоздов как бы про себя. — Неужели вы не проверяете кабину перед стартом?
— Это делается заранее, после укладки манекенов, — объяснил ранец. — Кому может прийти в голову искать там человека? До начала стартового счета проверяются только внешние цепи питания и управления. Он эту проверку и проделал, есть его запись в журнале… Проверил лишний раз, он очень аккуратен…
— Он работал один?
— Да, — подтвердил ранец, — Его видел ночной дежурный у проходных ворот.
— И пропустил его на площадку?
— Нет, это не его функция, он только наблюдает. Воротами управляет автомат, знающий в лицо всех наших людей.
— Но дежурный видел, как он прошел?
— Нет, Схеевинк отпустил его спать.
Громоздов обменялся взглядом с внимательно слушавшей Ольгой и пожал плечами. Она улыбнулась.
— Послушайте, Дюран… не находите ли вы, что все это здорово смахивает на несвоевременную первоапрельскую шутку?
— Черт возьми, Громоздоф, я бы очень хотел, чтобы это была шутка! — воскликнул ранец. — Но это факт, что Схеевинк был на площадке, а сейчас его нет…
— Постойте! — Громоздов наморщил лоб. — Автомат ведет регистрацию проходящих?
— Да, конечно, на специальной перфоленте…
— Так ведь он мог просто выйти, и все! На ленте есть его отметки?
— Пока неизвестно, — ответил ранец. — Сейчас как раз проверяем. Это длинная история — пропустить рулон через читающее устройство. А помимо ворот ни войти, ни выйти нельзя — сработает тревожная сигнализация.
— Но ведь все это еще не доказывает, что Схеевинк находится в кабине!
— Чтобы занять место в кабине, нужно выбросить один из манекенов, — разъяснил ранец снисходительно. — Когда мы это сообразили, мы нашли в стартовой яме остатки манекена…
Громоздов посмотрел на Ольгу, улыбнулся, зажмурился и потряс головой:
— Именно того манекена?
— Мы уверены, что того. К сожалению, номер опознать не удалось, он сильно обгорел. Но на складе все запасные налицо, кабина управляется нормально, баланс веса прежний, значит, место манекена кем-то занято…
— Или чем-то, — сказал Громоздов. — Погодите… Связь с ним есть?
— Он не отвечает.
— Так. А телеметрия дыхания?
— Ничего. Датчики дают чистый контрольный код, как всегда при манекенах, они ведь не дышат. Но он мог отключить датчики.
— Но что тогда доказывает, что Схеевинк в кабине? Вместо манекена можно уложить, скажем, свинцовую болванку того же веса…
— Тут у нас некоторые так и думают, — произнес ранец. — Дело в том — я забыл вам это сказать, — что он, вообще говоря, мог выйти через ворота без контрольной отметки. У него был ключ выключения автомата.
— Но ведь это меняет дело! — вскричал Громоздов. — Что же у вас думают?
— Что он просто-напросто сбежал…
— Но зачем тогда история с подменой манекена?
— Когда под тобой становится горячо, действительно очень удобно сделать вид, что ты улетел на Луну. Выложить из кабины манекен, уложить его в яму под первой ступенью ракеты так, чтобы он не очень обгорел. Заменить его болванкой, как предположили вы. Сделать проверку и выйти с помощью ключа, вот и все…
— Но это чушь! Зачем ему было бежать? Вы же его, наверно, давно знаете?
— Конечно. Он честный католик, энтузиаст космоса. В эту версию я не верю. Он бы наверняка придумал чем-нибудь имитировать сигналы телеметрии дыхания.
— Так… — Голос Громоздова звучал задумчиво. — Допустим, что он в кабине. Что могло его на это толкнуть?
— Не могу себе представить, за каким чертом это ему понадобилось! — В голосе из ранца послышалось раздражение. — Какой-то импульс внезапного помешательства… Возможно, на него сильно повлиял этот вчерашний фокус Глобовидения, вы его видели?
— Да, — Алексей встретился глазами с Ольгой, — это было сделано сильно… Но даже после этого вряд ли психически нормальный человек решится на такой шаг, если… — Алексей усмехнулся нелепости неожиданно возникшей мысли, — если только он не имел какого-то отношения к тем делам…
— Слушайте, это абсурд! — Голос из ранца звучал уже сердито. — Что же, по-вашему, он просто избрал эффектный способ самоубийства? Проще было бы сбежать, а эту версию мы уже забраковали. Опасаться надо совершенно другого!
— Чего же?
— Чего угодно! — кричал ранец. — Риск слишком велик, вы понимаете, Громоздоф? Времени у нас в обрез, надо решать, что делать… — Дюран разразился каскадом французских слов. — Если он сошел с ума, он может уничтожить все заброшенное на Базу нуклонитовыми зарядами! Я хотел не дать ему высадиться, попробовать вернуть кабину на Землю…
— И мягко приводнить где-нибудь в океане? Но ведь ваши кабины не рассчитаны на автономное возвращение, их нужно еще дооборудовать там, на Базе, — ведь так? Обновить обмазку, навесить парашютную систему, и так далее. Иначе кабина сгорит при входе в атмосферу!
— Разве я всего этого не знаю, mon ami? — Из ранца послышался громкий вздох. — Но если дать ему высадиться, нельзя оставить его одного надолго!
— Конечно.
— Но забрать его оттуда немедленно может только ваш «Лунник-22», а он еще не готов, так ведь? Есть еще вариант: вывести кабину на лунную орбиту… Сейчас на маневр есть еще время, но через несколько часов будет поздно, и тогда останется лишь одно…
— Что же?
— Жесткая посадка, — произнес ранец раздельно.
— Иначе говоря, разбить кабину с человеком о Луну?
— Я не вижу другого выхода.
Ольга прислушивалась с пылающими щеками.
— Ни в коем случае, Дюран. — В мягком говоре Алексея она узнала хорошо знакомую непреклонность. — Он мог быть просто в состоянии аффекта. Возможно, он опомнится еще до посадки и вступит в связь. Разумный он или сумасшедший, мы не вправе дать ему погибнуть… Сегодня ночью стартует «Лунник-22», очередная отработка системы возврата на манекенах. Одного из них мы заменим нашим человеком.
— Но ведь это колоссальный риск, черт побери! — рявкнул ранец с таким выражением, что Ольга вздрогнула и виновато улыбнулась. — Мы можем потерять двоих вместо одного!
— Это особый случай, Дюран. Кто-то должен рискнуть…
Помолчав, ранец заговорил деловым тоном:
— Согласен, это особый случай. Но кого вы пошлете?
— Только добровольца.
— И вы всерьез думаете найти идиота, согласного рискнуть?
— Да, — ответил Громоздов. — Я полечу сам. Думаю, Космоцентр меня утвердит.
У Ольги вырвалось непроизвольное восклицание.
— О, простите меня, Громоздоф, вы все тот же смельчак… Значит, решено… Но если вы передумаете… Помните, до посадки кабины на Луне остается восемнадцать часов.
— Будьте спокойны, Дюран, мы не передумаем. Прощайте и не забудьте быстро прислать в Космоцентр официальную телеграмму.
— Обязательно, — заверил Дюран. — Со своей стороны прошу об одном: это не должно попасть в печать… Прощайте, дорогой друг, и будьте осторожны…
Зашипев, ранец смолк.
Некоторое время Ольга молча всматривалась в лицо Алексея — она знала, что изменить его решение нельзя.
— Но если его в кабине нет? — вырвалось у нее.
— Сыграю в манекена, только и всего.
— Возьми меня вторым манекеном, — сказала она и вдруг разрыдалась.
Он ласково поглаживал ее волосы.
— Не надо, не плачь, это же невозможно, Оленька… Ты же понимаешь, второе место нужно забронировать…
Порывшись в полевой сумке, висевшей через плечо, Ольга вынула угловатый, смутно фосфоресцирующий предмет.
— Это обломок специального сплава, остаток одного из наших первых лунников, его мне дал на анализ Морев после возвращения с Луны… Возьми его с собой.
Алексей отстранил обломок:
— Я не верю в амулеты, Оленька…
— Упрямец! — сказала она. — Но ты должен вернуться!
— Я и вернусь, — пообещал он. — И привезу его…
Они возвращались рука об руку по степи, пахнущей сухой полынью, как вдруг ранец заговорил опять — это снова был Дюран:
— Слушайте, только что мы убедились, что Схеевинк наверняка находится в кабине… Я хотел предупредить вас, что отправил вам его портрет фототелеграфом. Сообщите, когда стартуете…
Еще два часа в Эль-Хаммаде
Серый бетонный купол блиндажа, врытого в землю, глядел узким окошком в жаркое, белесое небо пустыни.
Заглушив мотоцикл, парень в расстегнутой рубашке поверх коротких шорт перемахнул ногой через седло, сдвинул в сторону тяжелую дверь блиндажа и вошел внутрь.
— Ребята, новость! — крикнул он.
— Чего еще, Рене? — Долговязый техник, по прозвищу Дамми погасив сигарету, небрежно швырнул ее на пол.
— В контрольной ленте Цербера есть отметка входа Схеевинка. В двадцать два часа шесть минут, поняли? И выхода тоже, в четыре двенадцать ночи…
— А я что говорил? — флегматично протянул Дамми. — Там никого нет, поняли? Голландец ловко обвел нас всех, вот и все… Никогда он мне не нравился, этот толстяк… «Слава всевышнему»! — передразнил он. — Хитро замаскировался, вечно с именем бога на устах… Ищи его теперь! Небось давно сел в Таманрассете на трансафриканский самолет! Машины-то его, наверно, нигде нет?
— Что ты болтаешь, Дамми? — строго спросил молодой араб, завтракавший за низеньким столиком. — Схеевинк хороший человек, верующий… Помоги ему аллах, где бы он ни был… С тебя он строго требовал, вот ты его и не любишь…
— Это с меня-то? — протянул Дамми. — Брось, Юсеф, уж я-то знаю всему цену. Свою работу делаю ровно на столько, сколько она стоит, понял? А святошу из себя не строю… Улететь в кабине! Что он, идиот, что ли?
— А если его там нет, зачем ему надо было подменять манекен?
Дамми воровато оглянулся и зашептала
— Хотите знать зачем? Представьте себе, что я давно где-то здорово нашкодил… ну, скажем, ограбил банк или музей…
— Ну, представили.
— И что на мой след напала полиция. И что она подослала сюда своего соглядатая… Знаете, что я бы сделал? Провел бы его на площадку, там прикончил, труп отправил бы на Луну вместо манекена, а сам бы смылся подальше, вот и все…
— Ух и придумал! — рассмеялся Рене. — Так, может, это твоя работа? Уж очень гладко у тебя все получается. Верно?
— Верно, Рене. Надо сообщить в полицию. Слушай, Дамми, а награда за тебя назначена?
Тяжелая дверь снова откатилась в сторону, и в блиндаже появился Дюран. Трое вскочили, почтительно вытянулись. Дюран снял белый тропический шлем, отдуваясь, уселся.
— Садитесь, — махнул он рукой.
— Что нового, сэр? — развязно спросил Дамми.
Дюран иронически оглядел его самодовольную физиономию:
— Что, Дамми, работаете для «Фигаро»? Сколько они вам платят за строчку?.. Так вот, ребята. — Его тон стал официальным. — Полиция не должна ни о чем пронюхать, это может повредить Еврокосму. Никакой болтовни, — предупредил он. — Особенно вы, Дамми… И ни слова репортерам, будем Пинкертонами сами… Все поняли?
— Да, шеф, — хором ответили трое.
— Тогда вот что. В контрольной ленте нашлась еще одна отметка входа Схеевинка. Он вернулся на площадку спустя двадцать пять минут после выхода.
Лицо Дамми вытянулось.
— А больше отметок нет, сэр?
— Нет, Дамми.
— Но зачем ему надо было выходить, господин Дюран? — спросил Юсеф недоуменно.
— Трудно сказать, Юсеф. Боюсь, он пронес на площадку какой-то груз.
— Ясно, как день! — воскликнул Дамми. — Я нюхом чуял, что он за штучка! Это не груз, он кого-то провел на площадку! И дежурного сплавил, чтобы не было свидетеля! Там он того и прикончил, манекен заменил трупом и вышел без отметки. У него ведь был ключ!
— Не мелите вздор, Дамми, — устало сказал Дюран. — Никого он не убивал. Он там, в кабине.
— Но почему вы уверены, сэр?
— Вот. — Дюран помахал ключом перед носом Дамми. — Час назад ключ нашли в его сейфе. Значит, без отметки Схеевинк выйти не мог… А вознестись на небо можно только в кабине.
— Что, Дамми, проглотил? — насмешливо спросил Рене.
— Отстань! — буркнул Дамми. — Еще надо разобраться, зачем он выходил.
— Да, вот что, Рене, — вспомнил Дюран. — Надо вызвать Эрдманна. Поищите-ка его.
— Слушаю, шеф… Где он может быть?
— Дома его нет, машина у подъезда. Гуляет где-нибудь неподалеку в пустыне… Берите вертолет и привезите его сюда…
Потом Дюран встал и подошел к телефону.
— Срочно Космоцентр, Громоздова! — произнес он.
Байконур, еще два часа спустя
— Психология одиночества? — переспросил Морев.
— Да… Так хочется понять, зачем он это сделал. Бежал от людей или от себя? Неужели он в чем-то виноват? От себя ведь не улетишь, даже на ракете… — Голос Ольги звучал мечтательно. — Один… А я даже в одиночном полете никогда не была одна. Всегда есть связь, слышишь людей… Вот в большой сурдокамере — там я была одна. Через тридцать часов я готова была обрадоваться даже блохе! — Она улыбнулась. — А потом стала чувствовать что-то странное. Весь мир — внутри меня, понимаешь? Там жизнь, кровь струится по венам, распадаются и рождаются ферменты… И мне начало казаться, будто я — вся Вселенная… А ты? Там, на Луне? Ты об этом не очень-то распространялся. Почему?
— Насчет одиночества? — сказал Морев. — А что было распространяться? Там было не до него, — усмехнулся он. — Работы было полно. Только иногда я вдруг чувствовал себя… ну, как актер, знаешь, в пантомиме. А зритель — Земля, она там висит, смотрит на тебя гигантским глазом…
Они сидели на веранде, увитой заботливо ухоженной зеленью, в просветах виднелся степной горизонт.
— Па-ап! Дядь Леша едет! — На веранду влетел мальчуган лет пяти на детском велосипеде-ракете.
Морев привстал, увидел вдали столб пыли,
— Верно, он… Всегда норовит не по дороге, а напрямик по степи… — Он покосился на Ольгу. Та чуть побледнела, закрыла глаза. — Летит он или нет?
Громоздов подкатил к крыльцу, выключил зажигание, затянул тормоз. Поднялся по ступенькам, подхватил мальчика, подбросил: «Ух ты, космонавтище!» Потом пожал руку Мореву и поцеловал Ольгу.
— Ну?
— Утвердили. Но со скрипом…
Ольга тихонько ахнула.
— Значит, летишь, быть тебе лунарем-третьим… — Морев улыбнулся.
— Четвертым, Иван, — поправил Громоздов.
«Лунарь-первый» — под этим прозвищем Морев был известен во всем мире.
— Верно, я и забыл… Но почему со скрипом?
Громоздов промолчал, глаза его смотрели сумрачно.
— Ты чего, Алексей?
— Да ничего, — отозвался тот. — Видно, мое время на исходе…
— Кто тебе это сказал? Комиссия?
— Да нет, конечно… Но это висело в воздухе, понимаешь?
— Брось и думать об этом! Это все Глобовидение, та сцена вывела тебя из равновесия… Ты не сказал им ничего?
— Конечно, нет. О том, что я был именно в этом лагере, никто не знает, кроме вас двоих… Но встреть я этого типа теперь, — хмурые глаза Алексея мрачно сверкнули, — он не ушел бы живым… Клянусь, меня не остановили бы ни моральные, ни юридические запреты!
В глазах Ольги застыли слезы.
— Я не осудила бы тебя, — прошептала она. — Неужели все это действительно могло быть? Здесь, на Земле людей? Тогда я была годовалым ребенком… — Из-под прикрытых век покатились светлые капли. — Но я не поняла бы тебя теперь, спустя столько лет… Он наверняка промучается весь остаток своей жизни, как тот летчик, который сбросил бомбу на Хиросиму…
— Ты права, — сказал Морев тихо. — Алексею, конечно, виднее, меня ведь после тех времен еще лет десять на свете не было… В музее, в Освенциме, видел многое своими глазами, но все равно не верится, что это делали люди… Знаю, а не верю, понимаешь, Алексей? Ведь этот Франц теперь постарше тебя… Не может быть, чтобы его не мучила совесть…
— Нет, Иван. — Громоздов покачал головой. — Они не были людьми. И, конечно, не стали ими и под старость… Мучиться совестью может только человек…
— А если бы ты встретил его в опасности? Если бы он нуждался в помощи, в глотке воды, в перевязке раны?
— Чисто христианская проблема. — Алексей невесело усмехнулся и глубоко задумался.
Морев вгляделся в старшего друга, сделал Ольге знак глазами. Та подошла к Алексею:
— Тебе нужно отдохнуть… Ложись, прошу тебя, скоро придет твой медик-хранитель…
Морев обнял Громоздова.
— Ни пуха тебе, ни пера, старик… Не забудь про маяк на пирамиде, он доведет тебя… Витюк, прощайся…
— Счастливо наверх, дядь Леша! — прозвенел мальчик. — Камешек привезите.
Громоздов проводил его взглядом, уколовшим Ольгу, — у них детей не было. Потом прошел в кабинет, разделся, лег. Ольга уселась у изголовья. За распахнутым окном колыхалась прозрачная зелень молодого сада — по стене, догоняя друг друга, сновали смутные тени. Громоздов вдруг сел, положил на грудь руку…
— Отлетал я свое, Оля…
В его взгляде были растерянность и безнадежная тоска, вызвавшая в душе Ольги двойственное чувство тревоги и эгоистической радости. Устыдившись, она бросилась к телефону.
Спустя 12 часов после старта
«Европы» в Эль-Хаммаде
Дюран не отрываясь глядел на багряную полосу заката, повисшую за окном. Тревога в душе нарастала с каждым часом. Итак, большие боссы там, в Женеве, предоставили ему самому выпутываться как знает… Хорошо еще, ничего пока не просочилось в прессу…
Позади осторожно открылась дверь. Дюран обернулся.
— Ну? — спросил он нетерпеливо.
— Его нигде нет, шеф. — Рене развел руками. — Мы облетали пустыню в радиусе полусотни миль… Но зато нашли нечто другое.
— Что еще? — Дюран побагровел.
— Машину Схеевинка. В тамарисковой роще…
— В машине что-нибудь есть?
— Ничего, только свежий номер «Альжери нуво».
Дюран вздохнул — этот факт ничего не добавлял.
— Искать еще, шеф? — спросил Рене.
— Не надо, подождем… Эрдманн должен быть на работе завтра утром. — Дюран глянул на часы. — Через семь часов будем сажать кабину…
— А русский вылетит?
— Они должны стартовать вот-вот… Но им хватит восьми часов, они его нагонят… Вы ведь парижанин, Рене? — спросил Дюран неожиданно.
— Да, шеф, — удивился Рене.
— Я тоже… Хотели бы вы сейчас очутиться под каштанами?
— Еще бы, месье Дюран! — Рене просиял. — А вы?
Загорелое лицо Дюрана посуровело. Он злился на себя за лирический импульс.
— Идите, Рене, работайте… — сказал он тихо.
В этот вечерний час на площадке было все еще невыносимо жарко — бетон, разогреваемый вечным солнцем, казалось, не остывал круглые сутки. У стартовой башни белела просторная палатка, из которой доносилось гудение кондиционера. Рене откинул входное полотнище. Внутри, у стола, заставленного приборами, возились двое.
— А, явился… — приветствовал его Дамми. — Сыскное агентство мистера Дюрана… Ну, что там, у русских?
— У них-то все в порядке. — Рене принялся за работу. — Они нашли добровольца… Что, Дамми, хочешь слетать тоже? Из тебя, верно, вышел бы недурной манекен. — Он подмигнул Юсефу.
— Нашел дурака! — сказал Дамми.
— Да, уж ты бы на Луну не полетел. — Юсеф усмехнулся, блеснув зубами. — А ты, Рене?
— Отчего же, полетел бы… Только не один. Вдвоем с хорошей девушкой… И с запасом винца, — добавил он.
— Вот-вот, — пробурчал Дамми. — Голландец тоже не прочь был поухаживать, даром что у него в Утрехте семья… Как увидит Ингрид, так и тает, как мороженое на печке…
— Ингрид оставь в покое! — Рене пристально поглядел на Дамми.
— И голландца тоже! — вспылил Юсеф. — Стыда у тебя нет, он ей в отцы годится!
— Ладно, не буду… А все-таки кого-то он с собой взял. Может, и девчонку. Затем и выходил… — Дамми оживился. — Ребята, это действительно идея! Нужно только высадить второй манекен!
— Но мы нашли только один.
— Один и искали, пустая твоя голова! Пари, что там есть еще один!
— Что ж, ступай поищи Дамми-третьего, — посоветовал Юсеф. — Или то, что от него осталось…
Дамми повернулся к нему, забавно вытянув шею, словно рассерженный гусь.
— Слушай, ты… Я тебе сейчас покажу, что от Дамми-первого кое-что осталось! — Он угрожающе двинулся на Юсефа.
Тот проворно выскочил наружу.
— Пари, Дамми! — крикнул он на ходу.
Дамми сделал зверское лицо, но гнаться за Юсефом не стал — этот зубоскал не стоил райской прохлады в палатке.
В стартовой яме было горячо — после старта, словно лава, кое-где дымился шлак, и его жар чувствовали ступни даже через подошвы ботинок. Юсеф, приплясывая, походил около раскопанной кучи, где был найден манекен. Поморщился, вспомнив обгорелое пластиковое туловище с обрубками рук, лишившихся кистей.
Пройдя несколько шагов в сторону, он споткнулся обо что-то твердое, торчащее из шлака. Нагнувшись и потянув, он с усилием вытащил целую — от плеча до кисти, — покрытую пузырями пластиковую руку.
Дамми выиграл пари!
В тот же момент в далеком Байконуре, рассекая ночь алым пламенем и грохотом, стартовал «Лунник-22».
На Луне, спустя 23 часа после старта «Европы»
Человек в скафандре стоял рядом с кабиной, прочно осевшей на своих решетчатых лапах, — она была похожа на старинную голландскую мельницу без крыльев, почему-то окрашенную в угольно-черный цвет. Нужно было что-то делать. Человек не мог решить что. Стимула к действию не было — только странное равнодушное спокойствие, будто время не отсчитывало безвозвратные секунды, будто ресурсы в системе жизнеобеспечения были неограниченными. Это была Луна, мир гробовой тишины и абсолютного, потрясающего покоя, ковчег, одиноко плывущий в черно-звездном космосе…
Но Земля не отпускала его и здесь. На ее радиоголос он не откликался, а она все равно висела в черноте эмалево-голубым шаром, полузакутанным в блестящую белую шаль облаков. И, глядя на нее, ему нестерпимо захотелось зажмуриться, зарыться, укрыться. Он опустился на грунт, лег лицом вниз — прозрачная броня гермошлема накрыла кучу сверкающего лунного щебня.
Он вспомнил, как тревожно прозвучал тогда за дверью телефон. Вскочив с дивана, он метнулся в переднюю, в виски оглушительно забила кровь, и тело мгновенно покрылось испариной. Но тревога была напрасной — просто блуждающая волна в сети заставила аппарат нерешительно звякнуть. Он огляделся. В полумраке все казалось зловеще чужим. В зеркале он увидел свое лицо, подтяжки на белой сорочке, распахнутой на груди. Правее, в углу, виднелся «Конквистадор Вселенной» — уменьшенная копия, человек в скафандре, в позе метателя, замахнувшегося ракетой-копьем. Теперь это был враг, целивший прямо в него! Он почувствовал, будто внутри, ветвясь, пробежала трещина, — оттуда липким чудищем выполз страх, хватая за сердце.
Бежать!
Но куда?
Он отступил на шаг, беспомощно оглянулся и вдруг бросился в дверь. Ворвавшись в кабинет, он выглянул в окно и прислушался: в темноте только цикады тянули бесконечную песню. Над спящим оазисом, как бдительный страж, висела яркая, холодная луна, и ему в голову пришла мысль, безумная в своей дикой нелепости. Но самым невероятным было то, что она была воплотимо реальной. И, осознав это, он почувствовал, как уползает прочь смертельный страх, втягивая серые щупальца.
Он решился.
Спустя сутки после старта «Европы». Эль-Хаммад
Невысокое утреннее солнце освещало группу людей, ожидавших у ворот стартовой площадки сигнального звонка.
— Смотрите, шеф едет…
Урча, подкатил открытый джип Дюрана.
— Эрдманн здесь? — крикнул он, выходя из машины.
— Нет, господин Дюран.
— Ступайте, Юсеф, и вы, Коретти, ищите его дома… Взломайте дверь, — приказал Дюран. — Телефон не отвечает.
Двое бросились к мотоциклам.
— Ну, как наша кабина, сэр? — спросил Дамми.
— Посажена благополучно час назад.
— А «Лунник»?
— Тоже.
— Значит, теперь их там трое, — резюмировал Дамми. — Теплая компания…
Дюран посмотрел на него уничтожающим взглядом:
— Что за чепуха! Ясно только одно: из кабины были удалены оба манекена и место одного из них занял Схеевинк.
— Но кто же второй, сэр?
— Нет никакого второго, черт побери! — заорал Дюран, стукнув кулаком по капоту машины: эта дурацкая история ему осточертела. — Вы мне объясните, как мог пройти этот второй, если он чужой! Без ключа Схеевинк не мог провести никого! Он спятил, это ясно, и вместо второго манекена взял какой-то груз, может быть взрывчатку. За этим он и выходил…
— Разрешите, господин Дюран? — пропел женский голос.
Дюран с удивлением глянул на пышущую здоровьем румяную девушку в обтянутом комбинезоне, и впервые за утро улыбнулся.
— Ну, Ингрид? Тоже что-нибудь придумали?
— Я покажу вам фокус… Поди-ка сюда, Рене…
Она взобралась ему на спину, обхватив за шею. Подобрав ее ноги, Рене низко опустил голову, и они двинулись к воротам. Лицо Ингрид осветил луч света. Створки ворот разошлись, пропустили их и тут же плотно сомкнулись. Глаза Дюрана расширились, а Дамми в восторге захлопал себя ладонями по бокам.
— Вот это номер! — выговорил он. — Цербер пропустил их двоих, узнав Ингрид!
Снова разошлись створки, и появился раскрасневшийся Рене с Ингрид на спине. Улыбаясь, она спрыгнула на землю.
— Что это значит, ребята? — строго спросил Дюран.
— Мы иногда пользуемся этой маленькой хитростью, господин Дюран. — Ингрид метнула в Дюрана неотразимо лукавый взгляд, — когда не хотим оставить отметку на контрольной ленте. Отмечается кто-нибудь один. А в оазисе за воротами так хорошо в жару…
Дюран был поражен. Бдительного Цербера, новейшую распознающую машину, способную различить двух близнецов, легко было обвести вокруг пальца! Правда, для этого нужен был сообщник, которого машина знала в лицо… В конце концов, никакая крепость не устоит, если внутри есть предатель…
Он представил себе физиономию Ремонье, конструктора Цербера, — его хватит удар… Нет, он вызовет его сюда и покажет ему фокус Ингрид, заключив предварительно пари. Ему стало весело.
— Значит, и Схеевинк мог сесть вот так, верхом, на кого-то чужого! Но зачем, черт возьми? Зачем ему понадобился кто-то еще?
— Погодите, здесь что-то не то, — вмешался Дамми. — Если бы он запланировал все заранее, он провел бы без всяких фокусов хоть целую роту. Но ключ он оставил в сейфе, значит, он не рассчитывал заранее, понятно? Второй появился неожиданно, вот что!.. Постойте! А что, если он заставил его?
— Что ты болтаешь! Как — заставил?
— А вот так, уткнувши в бок дуло пистолета!
— Сесть на меня верхом под дулом пистолета? — Рене расхохотался. — Хотел бы я посмотреть, как это ты меня заставишь! Да я тебя просто придушу, и все…
— Не успеешь, я пристрелю тебя раньше…
— Нет расчета, Дамми, — вставил Дюран. — Тогда ведь вы не пройдете…
— Не пройду? Думаете, не пройду? — Глаза Дамми горели азартом. — Да я…
Его перебил пронзительный звонок телефона, установленного на щитке машины Дюрана.
— Да!
— Господин Дюран, это я, Юсеф… Из коттеджа господина Эрдманна… Его нет, но мы нашли письмо.
— Читайте!
— «То, что я видел сегодня в программе Глобовидения, составляет вечный позор немецкой нации. Я не хочу больше жить, называясь немцем. Ухожу в здравом уме и добровольно. Для того, что от меня останется, в песках пустыни достаточно места».
Дюран опустил голову.
— Это слишком… — прошептал он.
— Что?
— Ничего… Вы уверены, что это писал он?
— Да, господин Дюран, тут на столе его записи в календаре, почерк тот же.
— Ищите его повсюду! — прокричал Дюран. — Все на поиски!
Луна. Спустя час после посадки «Лунника-22»
…Легкое подрагивание почвы оторвало его от воспоминаний. Лунная твердь дрожала, словно где-то за горизонтом двигалась танковая колонна. Что это? Вулкан?
Поднявшись на ноги, он несколькими длинными скачками взлетел на пологий холм — куполовидное возвышение, поднимавшееся невдалеке от места посадки. На холме, отливая матовым блеском в ослепительном солнечном свете, стояла решетчатая титановая пирамида, первый тригонометрический знак на Луне, установленный еще Моревым. Отсюда круглившийся горизонт выглядел особенно близким: казалось, Луну можно было обежать за несколько часов.
Дрожание почвы прекратилось, и вдруг из-за горизонта желтой молнией взвилась огненная точка и рассыпалась медленными красными и зелеными звездами. Это могла быть только сигнальная ракета! Значит, Земля послала за ним? Уже?
Потом горизонт в одном месте словно вздулся, там что-то блеснуло. Он вгляделся — это была человеческая фигура в скафандре. Она приближалась длинными плавными прыжками, как в замедленном кинофильме, поблескивая шлемом и раскачивая толстыми членистыми руками, — ее тень казалась черным провалом, пробегающим по лунной равнине.
Он кинулся вниз, не рассуждая, — мысль, подстегиваемая жгучей подсознательной эмоцией, вслепую билась в черепной коробке. Забежав за кабину, он очутился в ее тени и понял, что здесь он невидим. Тень протянулась метров на двести черным острием, и он попятился назад, к ее дальнему концу.
В то же самое вриемя на Земле, в Эль-Хаммаде
В окно виднелась старая часть городка — низкие, неровно обмазанные слепые стены, груженый осел, неторопливо бредущий по пыльной улочке в сопровождении дочерна загорелого белобородого старика. «Как лет двести назад», — подумал Дюран. Но из-под широкой белой халабии, в которую был одет старик, пела музыка — старик был озвучен новейшим транзистором, а поверх ослиной поклажи Дюран разглядел укрепленный на ней переносный телевизор. На экране что-то мелькало — старик не терял времени зря. Непостижимо!
Дюран пожал плечами. Вторые сутки он не мог включиться в нормальный ритм — вся эта история начисто выбила его из колеи. Дело ничуть не прояснилось. Оно только все больше запутывалось, а между тем напряжение нарастало — там, на Луне, они вот-вот встретятся… Никаких следов Эрдманна не нашлось…
Мысль понеслась вскачь, потом сделала неожиданный вольт в сторону письма Эрдманна. А если… Чушь, не может быть! Еврокосм прислал его с проверенными документами… Этот долговязый бездельник Дамми, голова у него варит неплохо. Появление второго действительно было неожиданным…
Как он не подумал об этом раньше? Вот зачем Схеевинк выходил — его вызвал человек, знавший о Цербере, но не имевший доступа на площадку! И он мог принудить Схеевинка…
Но он тоже не вышел обратно. Он не мог выйти один. Значит, в кабине их наверняка двое. Двое! И необъяснимым чутьем Дюран вдруг понял, кто был второй…
Вскочив с места, Дюран вихрем ворвался в радиоаппаратную.
— Живо, Байконур!
— Алло! Дюран?
Он узнал Громоздова.
— Вы??
— Мы отправили Морева, — был ответ. — Но в чем дело?
— Капитан Морев? Лунарь-первый? Значит, теперь он и первый, побывавший на Луне дважды!
— Да, когда вернется, — ответил Громоздов.
— Он вооружен?
— Да. Он вышел на поиски… Но что случилось?
— В кабине находятся двое… — Дюран кратко изложил суть. — Видимо, у него комплекс вины, письмо звучит совершенно искренне…
После непродолжительного молчания из Байконура донеслось:
— Понял, положение сложное. Как вы понимаете, Морев может взять только одного…
— Боюсь, что только одного и придется возвращать… Ясно, что Схеевинк не полез в кабину добровольно…
На этот раз молчание было более длительным. Потом Байконур ответил:
— Вот что, Дюран. Немедленно фототелеграфьте нам портрет этого, другого. Дорога каждая минута. Сеанс связи с Моревым через полчаса, я опишу его устно.
— Но зачем? — недоуменно спросил Дюран. — Никого другого там ведь не может быть!
— У меня есть свои… соображения, Дюран. Шлите портрет немедленно!
За 6 часов до старта «Европы»
Чем дольше он глядел на лунный диск, тем заманчивее казалась внезапно осенившая его полуфантастическая идея. Там, на Луне, они его не достанут. Если он протянет месяца три на ресурсах Базы, русский «Лунник» вернет его на Землю — первого лунного Робинзона, героя Земли. А пока он соберет станцию и займется научными наблюдениями…
Закрыв глаза, он задумался.
Потом, присев к столу, быстро набросал несколько строк и аккуратно запечатал конверт. Почему-то стараясь шагать на цыпочках, переоделся в комбинезон, рассовал по карманам несколько привычных мелочей. Подумав, сунул в карман пистолет — и вдруг замер, ошеломленный возникшим в сознании вопросительным знаком.
Как проникнуть в кабину? Остаться незамеченным до самого старта? Цербер пропустит его не раньше шести утра, но тогда будет поздно. Ключ… Как дорого он дал бы за ключ! Но все равно, там ночной дежурный… Мысль о дежурном таила смутную угрозу, но не оставила следа. Схеевинк! Только он может провести его, он должен быть там, наверно, один. Или он еще дома?
И, не рассуждая больше, он набрал его номер. Что он делает? А, он объяснит, что оправился, хотел бы ему помочь…
Но в трубке звучали гудки, один за другим, — Схеевинка дома не было. Он на площадке, а у ворот — дежурный. Проклятый дежурный! Лишь теперь он понял, что из-за дежурного все висит на волоске, и вновь почувствовал в каждой клеточке тончайшее щупальце страха. Взяв себя в руки, он торопливо набрал номер аппаратного зала. Схеевинк ответил сразу:
— Это вы, Эрдманн? Как чувствуете, отошли немного, а?
— Да, спасибо за внимание, герр Схеевинк. Но… не спится.
— Отдыхайте, отдыхайте. В нашем деле нужен спокойный ум…
— Вы знаете, я вам завидую. Вашему спокойствию… — Он не знал, за что зацепиться.
— Надо просто любить свое дело, Эрдманн. Для меня ночь перед стартом всегда торжественна, словно сочельник. А стартовая башня — как нарядная елка…
— Но вокруг елки всегда веселый хоровод, а вы ведь один?
Трубка в его руке дрожала, он чуть отодвинул ее от уха.
— Один, Эрдманн. Я люблю побыть наедине с небом, оно сегодня особенно глубокое…
(Один? А дежурный?)
— Но я мог бы помочь вам. — В мозгу кружились бессвязные обрывки мыслей. — Ну, хотя бы… заменить у входа ночного дежурного…
— О, не беспокойтесь, не нужно, я его отослал, пусть выспится… Спите и вы. Покойной ночи, надеюсь, послезавтра вы будете в форме…
Ему везло. Как всегда, всю жизнь! Судьба убрала с его дороги единственное неодолимое препятствие, больше их не было.
Он осторожно запер наружную дверь и стремглав кинулся к машине — его гнало бешеное нетерпение. Скорее туда, нужно дождаться его выхода или перехватить по дороге…
Поняв, что машину нужно оставить здесь, он пробормотал проклятие. Спустя час ходьбы под звездами, тяжело дыша, он достиг ворот. Еще издали он увидел цепочку огней, окаймлявших верхушку стартовой башни, — значит, Схеевинк еще работает. По обе стороны ворот смутно белела бетонная ограда в два человеческих роста; откуда-то из-за нее доносилось гудение. Мощный светильник, свисавший над воротами, заливал ярким светом подъездную площадку и одиноко стоявшую на ней небольшую открытую машину.
Беспокойно озираясь, Эрдманн заглянул в глазок рядом с воротами — дежурное помещение пустовало.
Оставалось ждать.
Укрывшись за машиной, он уставился на ворота. Что он должен предпринять, когда тот выйдет?
И в его ушах зазвучал голос защитника на суде, в черной мантии и шапочке, стоящего за пюпитром:
«Господа судьи! Мой подзащитный в давнем прошлом совершил тяжкое преступление. Но разве не искупил он вину, обрекая себя на добровольное изгнание за пределы Земли?..»
(Уговорить его молчать!)
«…на длительное пребывание в качестве подопытного объекта в абсолютно враждебной среде, под воздействием совершенно неизвестных ранее природных агентов…»
(Попросить провести на площадку полюбоваться ракетой в ночи? На этом можно сыграть. А если он откажется?)
Размышляя, он ждал. Тьма на востоке бледнела, и это жгло, подхлестывало мысль все сильнее, все яростнее…
«Если вникнуть в его психологический статус, состояние человека, принявшего безумное и трагическое решение, — его можно понять. Он мог привести свой замысел в исполнение только с помощью другого человека, поневоле применив обман…»
Он посмотрел на часы — было без пяти четыре. Луна заходила за холм, серебря сзади темные силуэты пальм, а свет на востоке брезжил все ярче…
«…или принуждение»…
(А если придется отобрать у него ключ силой? И как гарантировать его молчание до старта?)
Внезапно светильник погас, заставив его вздрогнуть. В тот же момент гудение, доносившееся с площадки, резко оборвалось — выключилось напряжение электропитания. Спустя несколько минут створки ворот раздвинулись, пропустив Схеевинка. Что-то мурлыча под нос, он направился к машине, и тут перед ним возник Эрдманн. Казалось, Схеевинк ничуть не удивился.
— Что, Эрдманн, не спится?
— Герр Схеевинк, — Эрдманн, как обычно, слегка заикался, — мне нужно пройти на площадку.
— Но зачем? — При свете зари Схеевинк ясно видел его взволнованное лицо.
— Мне нужно… Мне очень нужно… Нужно!
Упорство, звучавшее в его словах, насторожило Схеевинка. И этот подскафандровый комбинезон! А очки? Где его очки?
— Я вижу, вы чем-то взволнованы, — сказал он осторожно. — Но там все в порядке… Вы пешком? Садитесь, я подвезу вас…
— Нет, я прошу вас… Мне нужно, слышите? Схеевинк невольно отступил.
— Хотите знать зачем? Слушайте, но не удивляйтесь… И, пожалуйста, не считайте меня параноиком. Я займу место манекена…
— Вы с ума сошли!
— Нет, я в здравом уме… Я должен. Должен! — повторил Эрдманн. — Я принесу искупительную жертву за то, что мы с вами видели вчера. За наш национальный позор… Вы должны помочь мне, слышите? И молчать, пока кабина не совершит посадку на Луне. Я дам вам расписку, она снимет с вас ответственность…
— Успокойтесь, Эрдманн… Ради всевышнего, придите в себя… Ваша жертва не нужна. Время для вашего подвига еще не пришло. — Он пытался как-то выиграть время.
Внезапно с живостью, несвойственной полнеющему телу, он отпрыгнул назад и стал за радиатором. В тот же миг он увидел зловещее око пистолетного дула.
— Ну, — сказал Эрдманн. Что-то в тоне его глуховатого голоса ужаснуло Схеевинка: перед ним стоял опасный маньяк, готовый на все. — Ключ!
— Опомнитесь, Эрдманн! Ключа при мне нет. Надо дождаться шести утра, и Цербер пропустит вас…
— Вы лжете! — дуло пистолета протянулось, опустилось и уперлось в живот голландца. — Без очков он меня не пропустит. Доставайте ключ,
— Ищите. — Схеевинк нарочито медленно выгружал из карманов комбинезона отвертки, гайки, проводнички. Губы его что-то шептали.
Скорее. Скорее!
— Все, — сказал Схеевинк. — Вы видите?
Ключа не было.
— Но мы можем съездить за ним… ко мне…
Эрдманн огляделся. На востоке заря уже тронула горизонт темным пурпуром — день не ждал, он не хотел ждать. И вдруг где-то в его мозгу нежданная мысль пробила дорогу, будто из летки, рассыпая искры, потек расплавленный металл. Автомат знает голландца в лицо, он его и пропустит, живого или…
«…ему пришлось взять его с собой…» — сказал защитник.
Эрдманн опустил пистолет.
— Едем… Быстро! Быстрее!
Схеевинк уселся, включил стартер, — в то же мгновение мир обрушился в тартарары. Тяжелый удар по голове рукояткой пистолета оглушил его.
Скорее! Скорее!
Вывалить его на землю. Теперь машину, — он отвел ее в рощу, спустил в старое сухое русло. Вернувшись, он обхватил под мышки обмякшее, тяжелое тело, приподнял — рука, лежавшая на области сердца, не ощутила толчков. Он не хотел этого. Не хотел!
«…к сожалению, его спутник не вынес трудных условий космического полета…»
И, прикрывшись трупом, как щитом, Эрдманн двинулся к воротам. На мертвое лицо Схеевинка упал луч света, и ворота растворились.
В косых лучах низкого Солнца лунная равнина, лишенная атмосферной вуали, сверкала необыкновенно рельефно. В этом океане блеска пирамида была совершенно невидима, но установленный на ней радиомаяк вел уверенно: нужно было просто держаться направления, по которому до обоих ушей доходил звук одинаковой силы. И так сильно было в Иване чувство Земли, что никакими усилиями сознания он не мог избавиться от странной иллюзии, которой не испытывал в свое первое пребывание на Луне. Ему казалось, будто он находится в гигантском планетарии, с искусно имитированным звездным узором на глубоком черном небе, на котором висел рельефно вылепленный глобус родной Земли. Только человеческое искусство могло создать этот стальной, немигающий звездный блеск, — такими никогда не бывают звезды на настоящем небе. Удивительно было, что эта иллюзия отлично уживалась с точным знанием. Да, этот голубой глобус — это и есть Земля, где десять часов назад он прощался с Ольгой и Алексеем, радуясь, что тот остался.
Когда пирамида наконец крохотным бугорком блеснула на черном горизонте, Морев остановился и позвал по радио. Но в ушах лишь перешептывались помехи, случайные отголоски космического хаоса.
Достигнув холма и обойдя его, он увидел кабину «Европы» — угловатое черное сооружение, покоившееся на замысловатой системе опор. Рядом не было никого.
Поднявшись по лесенке, Морев заглянул в иллюминатор — изнутри люк был отдраен, и в кабине было светло. Сразу бросилось в глаза: одно из кресел пусто, а во втором, развалясь, словно в шезлонге, сидела фигура в скафандре — ясно, второй манекен, он был виден в профиль. Значит, Схеевинк покинул кабину. Но где же он? Видел ли сигнальную ракету?
Отвернув наружный люк, Морев проник в тесный тамбур. Выждав, пока бесшумно вдвинулась внутренняя переборка, он, согнувшись, протиснулся внутрь, разогнулся — и замер.
У манекенов не было глаз, а этот — он глядел сквозь прозрачный шлем пристальным неживым взглядом.
Морев сразу опознал Схеевинка по виденному на Земле портрету и почувствовал приступ душевной боли: его миссия оказалась напрасной. Но тут же высунулся железный бивень логики: второе кресло пустует. Значит, оно было занято не манекеном? Самостоятельно покинуть кресло мог только живой человек. Значит, их было двое?
Морев внимательно осмотрел второе кресло — датчики и шланги жизнеобеспечения были аккуратно отключены и их концы заглушены. С трудом поворачиваясь в тесной кабине, он проверил действие жизнеобеспечения — все было в норме. Было ясно, что Схеевинк не покидал кабины, возможно погиб в полете…
Значит, второй все-таки был. О нем Морев ничего не знал. Кто он такой? И где он? Неужели о нем ничего не знали? А если он… ненормален?
И, осознав это, Морев невольно вздрогнул, — не остерегаясь, он прошел, возможно, на виду у опасного маньяка или даже врага… По прихоти судьбы эти двое тоже оказались первыми: первый лунный мертвец и первый лунный сумасшедший… Но в это не хотелось верить. Надо найти, позвать его…
И, спустившись на грунт, Морев пошел вдоль длинной тени кабины, время от времени посылая радиозов среди мертвой тишины, но слыша только собственные шаги.
А в ушах невидимки, притаившегося в тени, вдруг раздалось пощелкивание. Начал работать счетчик Гейгера, непременная принадлежность каждого скафандра. Это не походило на привычный фон лунной почвы: посланец Земли приближался, а щелканье усиливалось, нарастало… И вдруг нахлынуло звуковой лавиной — осколок старого «Лунника», любимый амулет Морева, был слегка радиоактивен от долгой бомбежки космическими лучами.
И беглеца охватил ужас. Гость прилетел слишком быстро, это мог быть только русский… Он был в кабине и видел труп… А что, если этот русский из тех, кого он боялся всю жизнь? Из «меченых», получивших радиоактивную дозу и чудом выживших?
Голос защитника давно умолк. Теперь с трибуны гремел прокурор:
«…наверняка найдут их даже на краю света…»
Они нашли его!
И, не выдержав, он вскочил на ноги и побежал, делая гигантские скачки, пустив в ход последние ресурсы воли и выносливости.
— Стойте! Кто бы вы ни были! Стойте, это приказ Земли! Вы человек, вспомните это!
Речь прокурора была английской. Это его успокоило, и он остановился.
Двое стояли друг против друга на каменистой лунной равнине, искрившейся в свете низкого Солнца, ниспадавшей покатым горизонтом прямо в черное ничто. Сыновья Земли, в одинаковых серебряных скафандрах, — первая двойка на Луне, — они молча глядели друг на друга.
И в ушах Морева зазвучал голос Алексея Громоздова, — пришло время сеанса связи:
— Иван, там их двое… Иван, там их двое… Остерегайся второго, я узнал его, это он, ты помнишь Глобовидение, это он. Принимай решение, ты можешь взять лишь одного… Только одного. Любое решение, утвердим любое решение, слышишь?
Иван машинально подтвердил прием нажимом кнопки на поясе. Он не чувствовал ничего, кроме безмерного холодного удивления.
Вглядевшись, за прозрачной броней гермошлема он различил исхудалое, тронутое седой щетиной лицо, и на миг сердца коснулась жалость… Но тут же в памяти всплыло то лицо, молодое, надменное, над грудой потрясающе жалких человеческих останков, и крохотный островок жалости затопило тяжелой волной гневной горечи. Алексей был прав. Да, этот старик мучился, но не совестью, а животным страхом возмездия…
И, угадав это, Иван вдруг понял, что жизнь столкнула его лицом к лицу с им же поставленной задачей…
Беглец невольно сделал шаг вперед.
— Оружие наизготовке, — услышал он тотчас же.
Из-за прозрачного забрала на него глядело гневное мужское лицо с решительными синими глазами — такие глаза он видел у некоторых русских…
Потом бывший штурмфюрер СС Франц Баумер перевел взгляд на Солнце — страшное косматое пламя в черной печи, огненную пасть колоссального закоптелого крематория, — и Иван Морев увидел, как по обе стороны его шлема медленно поднялись две суставчатые руки.