Очередное лето выдалось жарким и дымным. Горели леса, дома, хлеб. Адская удушливая паутина затягивала города, и он отчаянно носился по стране, проводил оперативки и совещания, раздавал нагоняи всем — от лесничих и губернаторов до премьера, сам работал с пожарными, а когда поднимался на вертолете — в глазах плыли красные круги.
— По сведениям спецслужб, красных петухов нам подбрасывают... — сказал уставший и постаревший Керзон, вытирая со штанов сажу. — Если не будет других установок, проведем показательные суды.
— Кого подбрасывают? — не понял президент.
— Поджоги, говорю, по донесениям — спланированы.
— А... Петухи красные... Да это уже кони, а не петухи! Тысячи домов ляснули! А леса сколько! Кто компенсирует, откуда деньги брать? Что людям... — он не смог договорить. Трап неожиданно прыгнул в сторону, перед глазами проплыл красный живот вертолета, стало тяжело дышать. Президент упал на руки испуганного председателя Службы госбезопасности и уже не помнил, как его обступили врачи и как вертолет направился к столице…
И вот он перед выбором, к которому шел не один месяц. Шутка ли — оставить страну на девять месяцев без присмотра! К медикам он тоже особого доверия не имел — не задавят ли пуповиной… Но сеанс, как окрестили ту процедуру-операцию, призван был придать ему силы и омолодить организм.
Начиналось же все казенно. Когда врачи поставили президента на ноги, утром в его кабинет, размерами похожий на хоккейное поле, только вместо льда лежал канадский паркет, постучал помощник Жокей, мягко приоткрыл дверь и нежно выговорил:
— Приветствую вас, господин президент... Разрешите зайти?..
— Что у тебя? — Мороз неохотно оторвался от чтива. — Ты что бумагу изводишь? Завалил меня этими записками... Глаза мои хоть пожалел бы!
— Простите, я бы не беспокоил, но тут без предупреждения Керзон просится...
— А ему чего?
— Не могу знать. Сказал, что по номеру ноль...
Так кодифицировали сверхсекретные переговоры, которые без свидетелей вели чиновники с президентом. Разумеется, те, кто имел доступ.
— Запускай.
Помятый жизнью, службой и природными катаклизмами, но в сияющей оправе из нескольких рядов орденов и в новеньком генеральском мундире, Керзон бросил на помощника ревнивый взгляд и, сам закрыв массивную дверь, процокал к столу, там выпалив:
— Здравия-желаю-товарищ-главно-коман-дующий!
— Да потише ты!.. Садись.
Керзон напряженно смотрел на президента и не шевелился, пока тот не отложил распечатанную страницу и не вздохнул:
— Глаза скоро вылезут… Давай, что у тебя?
Председатель Службы государственной безопасности вскочил и залепетал:
— Товарищ главнокомандующий! Я имею радость доложить вам, что в результате проведенной нами работы и соответствующих мероприятий… имеем в результате… хотим предложить вам… поскольку проверка проведена многопланово, проходила операция в сверхсекретном режиме… — он неожиданно для себя сбился и окаменел.
— Да не трынди ты, — снова вздохнул Мороз. — Толком можешь сказать?
— Так точно… — Керзон вытер о лампасы вспотевшие ладони. — В нашем секретном центре добились неслыханного! Имею в виду операцию «Плацента»… Проведена операция, после которой пациент помолодел на тридцать лет!
Он набрал воздуха и замолчал.
— Ну-у… — президент сложил на животе длинные руки. — И что — Госпремию тебе за это дать?
— Я не о том, не так поняли… Я с предложением… Только правильно меня поймите… Операция сверхсекретная. Помимо проверенного медперсонала о том знаем только я и мой зам. Я лично курировал… А потому имею честь предложить… Только правильно поймите…
— Да не тяни ты резину, чего хочешь?!
— Хочу, только правильно… ведь от всей преданности… Лишние ваши годы никому не помешают… Хочу предложить… омолодиться!
Президента как ошпарили:
— Что?! Ты это… Думаешь, что я уже не могу со своими старыми костями тут сидеть?! Да?!
— Никак нет… Я совсем не о том… Я просто как лучше… Денег же на это пошло… Потому как лучше хотел… — Керзон неожиданно обмяк и затих.
— Как лучше, говоришь? А что там за операция? Не подтяжку же ты мне предложишь сделать, а?
— Что-о вы… — оживился Керзон. — Медики это сеансом зовут… Там пуповину наращивают, а пациента, так сказать, в бароплаценту…
— В баро — чего?
— Плаценту... О том лучше сами медики пусть... Мы же в первую очередь за безопасность и секретность... Ну а результаты, я скажу-у-у! — Керзон невольно облизнулся. — Деда одного... полуслепой был, болезней букет... еле таскался… а через девять месяцев, прошу прощения, бабу попросил! И вот уже полгода джигитует...
— Бабу, говоришь?.. — президент впервые со дня неожиданной болезни улыбнулся. — Что ж, будем думать. Продолжайте работу...
Керзон вышел с видом победителя, чем насторожил помощника.
— Ты… это… галопом-по-европам, мне ничего не хочешь сказать?
— Не имею права, товарищ Жокей, номер ноль, сам понимаешь.
А через несколько минут помощника позвал к себе президент.
— Значит, так... Надоел он мне. Пусть отдохнет. Сделай так, чтобы Керзона я не видел. И срочно ко мне его зама. Как его там?
— Бадакин.
— Да хоть Сракин...
Ночью он снова не смог уснуть. Замучили воспоминания, а ко всему — разболелась голова, ломило суставы, измучила одышка... От таблеток да порошков уже на рвоту тянет...
Утром вызвал помощника. Тот, как и хозяин, тоже не спал, чашками глотал кофе, но выглядел бодрым.
— Готовь встречу. Поехали, хочу посмотреть, что там...
О визите президента в секретную лабораторию помимо его самого и охранников знали только два человека — Бадакин и Жокей. Вначале высоким посетителям показали две видеозаписи: скрюченный старик, до сеанса, и оживший мужчина лет под сорок — после.
— И что, это один и тот же хрен?! — не поверил увиденному Мороз.
— Да. Процесс сеанса контролировал лично я. Если честно, и сам до сих пор удивляюсь, — вскочил Бадакин.
— Расскажи, как такая байда получилась…
— К сеансу готовились девять лет. За медобеспечение отвечает профессор Скоркин. У него в подчинении три ассистентки. Все, как понимаете, проверенные и изолированные. Пациент был отобран в Лукском районе. 75 лет. По легенде — пропал без вести. Доставлен в лабораторию. С того времени — под нашим наблюдением. Самочувствие отличное, медпоказатели в норме, только… — Бадакин затих.
— Ну?
— Только женщин требует. Новых. А тут же секретный объект… Профессор жаловался, что его медичек дед уже заюзгал…
— Это не болезнь! — улыбнулся Мороз, разгладил усы и спросил серьезно: — А есть какие-то осложнения?
— Нет, товарищ президент, не выявлено.
— Так что же вы ему тут сделали? Не на клизмах же он помолодел?!
— Нет... Тут целая программа. Ему… это… пуповину восстановили… и в плаценту, как в материнский живот…
— Иван Владимирович, — мягко промурлыкал Жокей (любил в присутствии высоких лиц так назвать президента, подчеркивая свою близость к нему и козыряя тем), — я сильно извиняюсь, что перебиваю, но, может, стоит позвать самого профессора? Он бы поведал обо всем более детально…
— Да, правильно, давай!..
Старый профессор вначале чуть не обмер от неожиданности, но потом оклемался и выглядел уверенно:
— Опыты базируются на основе медико-физических, невропсихологических и биометральных факторов…
— Стоп-стоп, — замахал руками президент. — Не гони свою пургу! Ты можешь просто и по-человечески объяснить, как деда омолодил?
— Да-да, простите, сейчас… — профессор достал носовой платок, вытер вспотевший лоб и продолжил: — Человек начинает стареть с того времени, как рождается. Мир — это данная Всевышним и испорченная человечеством плацента… Вот мы и попробовали возвратиться к первичности, к материнскому, так сказать, лону. Создали искусственную плаценту и поместили в нее пожилого пациента. Все термальные и прочие жизненно необходимые процессы контролировали автоматически. Пациент спал, а за период сеанса тело очищалось и аккумулировало запасенную энергию. Омолаживалось…
— А как он дышал?
— Так же, как и в животе матери, только, разумеется, искусственно…
— А что ел в том вашем пузыре?
— Необходимые витамины и питание подавались в плаценту… или, по-вашему, пузырь, через…
— Да знаю я эту плаценту не меньше вашего! — перебил президент профессора. — Мы с ветеринарами их последами называли…
Все уставились на профессора, но тот был сбит сравнением. Он помолчал, собрался с духом и продолжил:
— Человеческий пуп есть тайна, своеобразное соединение с миром. Через него, после специальных операций, мы и подводим необходимые пути питания и отбора отходов. Повторюсь, метод очень простой и естественный. Он повторяет то же, что делается в материнском лоне с ребенком. И термин, как понимаете, мы запрограммировали тот же…
— Ну а потом, через девять месяцев… что? — президент оживился.
— Все… — не понял профессор. — Останавливаем сеанс.
— И пуповину режете?
— Ну да, можно и так сказать. Соответствующие пути хирургически удаляются...
Вопросов больше не было. Почмокав, Мороз неожиданно предложил:
— А давай, профессор, мы и тебя омолодим. Голова, вижу, умная, а то еще кевкнешься, и медицина наша обеднеет!
Профессор неловко улыбнулся, а Бадакин вскочил и залепетал:
— Товарищ президент, ваша воля — закон, но прошу простить и понять… Сеанс чрезвычайно затратный в плане финансирования… Я бы сказал — мегазатратный…
— Понял… — вздохнул Мороз, снова чмокнул и приказал: — Покажите мне уже своего деда!
Пациента привел сам Бадакин. Дедом назвать его мог разве что младенец: выглядел он подтянуто и бодро. Увидев президента, обрадовался и чуть не бросился обниматься:
— Ива-ан Влади-имирыч, здрасте, ты ли это?
— Ну-ну, остынь! — буркнул на него Бадакин, но Мороз только улыбнулся:
— Ничего-ничего... Так как, мужик, ты себя чувствуешь?
— Жаловаться не на что...
— А мне доложили, что к девкам не пускают.
— Ну... енто можно и поправить.
Президент приблизился к пациенту, заглянул в глаза, похлопал по плечу и подытожил:
— Хорош, мать твою! — И через паузу: — Мне сказали, что ты мой земеля. И правда, из-под Лук?
— Ну а откуда ж?..
— А чем занимаешься?
— Теперя ничем… В энтой санатории отдыхаю. Спасибо вам и дохторам — и накормлен, и одет, и заботы нет!
— А до «санатории»?
— Так это... конюхом. Пасу, кормлю, а летом за бабу на весовой сижу...
— А не тяжело в таких годах за лошадьми бегать?
— Что вы, Владимирыч! До санатории, не сбрешу, не мог уже, думал бросать. А теперя вылюднел так, что и галопом совладаю!..
— Слышал, Жокей? — Мороз повернулся к помощнику. — Еще один наездник в нашем эскадроне! — довольно улыбнулся и хлопнул в ладоши, что означало — кончай базар, айда домой...
И снова он ночь не спал. А может, и спал, но вместо снов в голове крутились лабораторные ролики: плацента с мутной жидкостью, человек в ней... Точь-в-точь малое дитя в утробе роженицы. Только наружу какие-то шланги тянутся, а над ними десятки аппаратов, мониторов, ламп...
Только на третий день, изможденный размышлениями и нездоровьем, президент решился:
— Ну что, конюхи мои верные, готовьте свои плаценты. Была не была — буду омолаживаться! — Он оглядел вытянувшихся Жокея и Бадакина, повернулся к последнему и, прибавляя в голос грозности, спросил:
— А ты что это ко мне без лампасов приперся?!
Бадакин тихо выдавил:
— Товарищ президент, полковнику лампасы... не положены.
— А почему — полковнику? Жокей, галопом тебя по европам! Готовь мой указ о присвоении ему генерала! И назначаю Бадакина председателем Службы государственной безопасности. Смотрите только, чтобы за девять месяцев тут херни какой не напороли, а то шкуру спущу!.. — Помолчал, снова придирчиво осмотрел подчиненных и окончил уже более ласково: — Подумайте, чтобы за это время я из телевизора не вылезал... Монтаж там какой сделайте, ну… как я принимаю одного, второго, документы подписываю, вас, лентяев, гоняю. Подключите Федоренкина, он знает, что и как. Ясно?
— Так точно! — в один голос гаркнули помощник и службист.
— Ну вот и славно… Не побейтесь только, кто моей повитухой будет, плацента-шмацента...
Народ затушил пожары, отстраивал сожженные лачуги, пил водку и смотрел телевизор.
Администрацию президента начал доставать премьер Сысанков, он рвался к президенту с какими-то неотложными заботами, пока его семиэтажно не обложил и не выгнал Жокей. Премьер надломился, засел на даче и тоже запил.
И вот — звонок председателя Службы госбезопасности:
— Товарищ Жокей, срок сеанса закончен. Будем останавливать?
— А какие другие предложения?
— Не понял...
— Понимаешь ты все не меньше моего, — обрезал его Жокей. Сладким было для него — по сути, руководителя государства — это время; разные кощунственные мысли в голову лезли, но боялся он их, отгонял: кто знает, чем они аукнутся... Да и, зная норов хозяина, не мог не думать о том, что без чьей-то подстраховки не полез бы тот в плаценту... — Конечно, заканчивай!
Жокей покосился на портрет президента, заказал себе кофе, выпил без удовольствия и заспешил в лабораторию.
Перед входом уже стоял лимузин, и Жокей испугался, что опоздал первым поприветствовать хозяина. Возле лифта его ждал окаменевший Бадакин, нервно схватил за рукав и потянул в глубь вестибюля.
— Слушай... вышел казус. Не знаю, как объяснить...
— Президент живой? — оборвал его Жокей.
— Да, да... Что ты! Все получилось, только...
— Что «только»?! Не тяни!
— Помолодевший, здоровый, только... в своем времени.
— Как это… в своем?
— Да пойдем, сам увидишь!
В ярко освещенной палате сидел выбритый и вымытый Мороз. Помолодевший… чуть ли не на половину возраста. Если бы не растиражированные фото времен молодости, его тяжело было бы узнать: ни мешков под глазами, ни морщин, ни обвислой челюсти...
— Господин президент, разрешите приветствовать вас! — начал Жокей, вобрав голову в плечи, но хозяин зло сплюнул и закричал:
— Еще одного придурка привели! Сам ты господин зачуханный, выфрантился тут мне. Что, с бодуна не просох?! — он помолчал и неожиданно кивнул на окно: — Чего машины простаивают? Где бригадиры и звеньевые?! Не посеете вовремя — будете экспериментальное поле своими слезами поливать!
— Сейчас, сейчас, все сделаем... — сам не зная, что обещает, Жокей потянул за лампас Бадакина и подался к выходу. Притворив дверь, он ослабил галстук и пробормотал: — Это, галопом-по-европам, что такое?!
— Президент...
— Да сам вижу! О каком поле кричит?..
— Профессор утверждает, что это синдром возвращения...
— А с конюхом что?.. Что с тем твоим синдромом?! Дед же — нормальный... — Жокей вздрогнул и поправился: — В смысле… нормально из того синдрома вышел.
— Ну да...
— Ты мне не дакай! Что делать будем? — Жокей покрутил жилистой шеей, еще больше ослабил галстук, и верхняя пуговица на сорочке не выдержала — оторвалась, поскакала по гранитному полу.
Вдруг что-то словно прояснилось в глазах помощника:
— Дай-ка мне личное дело того деда!
— Этажом ниже, в архивной...
Жокей смотрел на биографию первого пациента секретной лаборатории, мотал головой и не мог выговорить ни слова. В горле страшно пересохло.
— Может, кофе?
— Что?
— Может, кофе? — повторил председатель Службы госбезопасности.
— Нет, давай водку… и побольше... Как вы могли так с дедом лопухнуться?
— Никакого лопушения… Выход, как и профессор подтвердил, из сеанса был беспроблемным, без временной деформации.
— Да что ты бред несешь, генерал! У тебя мозги-то есть?!
— Я па-а-прошу! — надулся тот, вмиг покраснел, но успокоился и снова затараторил: — Ты же сам слышал, как тот рассказывал о своем последнем месте работы, о конях что-то там и весовой...
И помощник не выдержал:
— Я и говорю, что ты дурак! Да конюх этот и двадцать, и тридцать лет тому, как и перед сеансом вашим ляцким, коней пас! — Он поднял папку с личным делом деда и хлопнул по столу. — Зови своего профессора!..
На полную адаптацию президента понадобилось несколько недель. Все должно было пойти привычными кругами, однако помолодевшего руководителя отказался признать народ, досрочно выбиравший его, веривший и любивший. И стареющий. Вместе с народом старели и вера с любовью.
На остановках, в курилках и в соцсетях начались настороженные перешепты-намеки, вылившиеся в стихийные митинги. И с каждым публичным выходом правителя на люди народное негодование росло и угрожало вылиться во что-то большее.
— Нашего убили, а вместо него подсовывают двойника!
— Посмотрите, он нашему в сыновья годится...
Ничего не могли сделать ни телепропаганда, ни Служба безопасности. А тут поднял голову премьер:
— Правильно, народ, нас всех дурят! О-о-обман!
Президент был вынужден сам спасать ситуацию. Он выступил по всем телеканалам с чрезвычайным обращением к народу, подробно поведал о ранее спланированных врагами поджогах и своей болезни, во время которой зарвавшиеся высокопоставленные чиновники пытались захватить власть.
— Их уже вывели на чистую воду! — вещал руководитель государства. — Этих роликовых, керзонов и сысанковых... Они мечтали дорваться к власти еще с тех пор, как я возглавил страну. Обещаю вам — все получат по заслугам! Все! А к следующему году мы справимся с экономическими потерями и сможем повысить зарплаты и пенсии. Как и раньше, государство не оставит без помощи никого... — Президент еще долго говорил о распоясавшихся ворах и продажной оппозиции, золотовалютных запасах и международном положении — и народ находил в тех словах прежнюю простоту и сердечность, открытость и преданность, узнавал своего президента до каждой, хотя и разгладившейся, морщинки под просветленными глазами, до каждого жеста.
Вечером президент приехал на правительственную дачу, где обосновался впавший в горячечную оппозиционность Сысанков.
— Ты?.. — недоуменно поднялся из-за длинного стола премьер и, хмельно покачиваясь, пошел навстречу.
Мороз хмыкнул, схватил пустую бутылку — и двинул по нетрезвой голове премьера. Тот хватанул воздуха, лизнул пухлые губы — и обмяк.
Когда назавтра после телеобращения хозяина Жокей принес составленные спецслужбами и льющие бальзам на душу результаты общественных опросов, президент спокойно отодвинул бумаги на край стола и огорошил помощника:
— Помнишь, когда метро бастовало... я тогда в университете выступал. Там девка одна, чернявая такая, — он покрутил пальцами, — мне бумажки подносила. Я приказывал разузнать о ней...
— Да, Екатерина Александровна Белявская, студентка филфака нашего университета. Я докладывал...
— Ты заработался или прикидываешься?! — вскипел президент. — Что мне с тех докладов? Давай ее сюда! Ясно?..