Давно известно, что сапожник и в свободное от работы время говорит о сапогах, шофер – об автомобилях, стекольщик – о стеклах и алмазах. А я решил в свободное от работы время взять у своей племянницы интервью. Приступая к делу, я был подчеркнуто официален и вежлив, словно разговаривал с каким-нибудь премьер-министром или королевой Англии. Я сказал:

– Уважаемая Алла Владиславовна, не дадите ли вы мне интервью?

– Что это такое – интервью?

– Я тебе задам ряд вопросов, а ты мне на них ответишь. Хорошо?

– Да.

– Кем вы хотите, многоуважаемая Алла Владиславовна, стать, когда вырастете? Не хотите ли вы стать, например, врачом? •

– А вы не хотите? – подстраиваясь под мой тон, спросила она и добавила: – Я хочу быть сутулой, как ты. А ты каким? Ты каким хочешь быть? Прямым или сутулым?

Дениска умел строить рожи, и с ним было удивительно вкусно есть сырую лапшу. Андрей умел делать кораблики из бумаги. А я, выходит, был прекрасно сутулым, настолько прекрасным, что моя племянница решила мне подражать в этом. Теперь я понял наконец, что во мне нашла Леля.

Интервью не состоялось, но зато Аллочка открыла мне глаза на меня самого. Наша дружба с ней, несмотря на соперников Дениску и Андрюшу, становилась все крепче. Мы нравились друг другу и по воскресеньям просто не могли не встречаться. Если я не приезжал на Никитинскую, то девочка стремилась во что бы то ни стало побывать у нас в Березовой роще. Она капризничала, хныкала, но добивалась своего.

– Аллочка, – сказала однажды баба Валя. – Ну, чего мы к ним поедем? У них денег нет. У них нечего есть.

Но угроза голода ее не испугала.

– И не надо. Мы посидим просто так, чайку попьем, поговорим, а там, что дадут на тарелочке, то и съедим.

– Да на тарелочке же ничего нет, – засмеялась баба Валя. – Ну, что с тобой делать, собирайся, если ты не можешь жить без своей тети Лели и без своего дяди.

– Ура! Мама, мы уезжаем. Баба Валя, бант возьми. Меня дядя Эй любит, когда я с бантом.

– Какой сегодня возьмем?

– Голубой, только голубой.

Наивное желание нравиться распирало девочку. Едва открыв дверь в прихожую, она крикнула мне и Леле:

– Мы бантик взяли.

– Зачем же вы его взяли

– Для вас.

Баба Валя в прихожей перед зеркалом завязала бант на макушке у внучки и, расправив сдвоенные голубые крылышки ленты, сказала.

– Катись.

Но Аллочка не покатилась, а полетела, растопырив руки.

– Мы – бабочка, – сказала она.

Так было в прошлое воскресенье и в позапрошлое… Ждали мы бабочку и в этот солнечный апрельский день. Леля приготовила луковый суп по-французски, баба Ната напекла ватрушек с изюмом. Я причесал Квадрата. Мы ждали, как всегда, нашу маленькую гостью и не знали, что в это время на Никитинской мама Рита вдруг сказала:

– Нет, возьмите другой бант. Этот всем надоел. Вот розовый. Он красивее.

– Что ты – крикнула девочка. – Дядя Эй любит голубой.

– Голубую ленту стирать надо. Она грязная.

– Чистая, чистая. Ты забыла разве: дядя Эй любит меня в голубом банте. Дай сюда.

– Это что еще за прыжки?

– Бабуля Валя, скажи ей.

– Не бабуля Валя, а слушай, что тебе говорит мама. Розовый бант красивее.

Она подняла голубой бант, чтобы Алла не дотянулась, и положила на сервант.

– Все равно возьму, все равно достану.

Девочка поволокла к серванту стул. Тогда, чтобы прекратить разговоры на эту тему, мама Рита прошла в ванную комнату и опустила ленту в таз с водой, где лежало намоченное для стирки белье.

– Что ты наделала? – ужаснулась Алла и, опустившись на пол в дверях ванной комнаты, заревела.

– Прекрати сейчас же реветь. Я сказала, розовый бант красивее, значит, должна верить. А если не прекратишь реветь, никуда не пойдешь. Имей это в виду.

– Я все равно пойду, – крикнула ей дочь, размазывая по щекам горькие слезы. – Я в форточку, как шарик, вылечу и улечу в Березовую рощу. И никогда, никогда не прилечу обратно.

– Вот спасибо, – ровным голосом поблагодарила мама Рита, – твоя мама бедная о тебе заботится, а ты собираешься ее покинуть

– Ты не бедная, ты – вредная.

– Ах, так! Раздевайся, никуда не пойдешь.

Алла поняла, что мама и правда ее теперь не пустит в Березовую рощу, и заревела во весь голос.

– Вредная, вредная!

Мама Рита подняла ее с кафельного пола за руку и, шлепнув два раза, приказала:

– Прекрати!

– А мне не больно, не больно. Вредная, вредная!

Но ей было очень больно, оттого что любимый бант лежал в тазу с водой, оттого что сорвалась поездка в Березовую рощу, и слезы лились из глаз ручьями.

– Будешь стоять в углу, пока не попросишь прощения.

– Не попрошу, не попрошу, не надейся. Никогда не попрошу.

– Значит, никогда больше не поедешь в Березовую рощу.

Баба Валя не хотела вмешиваться. Она курила, давилась дымом, сердито кашляла, но в конце концов не выдержала:

– Нет, я лучше пойду смотреть телевизор к соседям. – И так хлопнула дверью, что мама Рита вздрогнула. Но Алла не услышала стука двери. Ее отчаяние было очень велико. Взрослые часто ошибаются, думая, что у маленьких детей и горести маленькие. Они никак не хотят понять, что человек всегда человек – и в пять лет и в семьдесят и что отчаяние никогда не бывает маленьким. По телевидению показывали веселые мультфильмы, но баба Валя не могла смеяться. Она попросила разрешения позвонить по телефону и рассказала нам с Лелей, что происходит на Никитинской. Жить сразу стало неинтересно. Баба Ната сказала:

– Зря я пекла ватрушки.

Тетя Леля сказала:

– Зря я варила луковый суп по-французски. И зря натерла столько сыру для гренков.

Я ничего не сказал, я решил действовать. Мне удалось около дома поймать такси, и я попросил шофера:

– Пожалуйста, поскорее, как на пожар. Никитинская, двадцать один.

Баба Валя все еще была у соседей. Рита молча открыла мне дверь и скрылась в ванной комнате. Она меняла воду для цветов.

Я поднимался по лестнице бегом и никак не мог отдышаться.

– Чего ты стоишь? – спросила Рита, возвращаясь и ставя вазу с цветами на стол. – Садись.

– А где Алка?

– Стоит в своей комнате в углу.

Дверь в комнату была плотно притворена. Рита проследила за моим взглядом и усмехнулась. Она понимала, зачем я приехал, но продолжала делать вид, что не понимает. Потрогала цветы в вазе, заметила:

– Представляешь, такой букет, столько цветов, и всего за рубль.

– У тебя есть один самый прекрасный цветок на свете, но ты его опять зачем-то поставила в угол.

– Этот цветок с шипами.

– А ты что хотела? Чтобы он был без шипов? Роза – самый красивый цветок на свете, и именно поэтому она с шипами, с колючками. Это пора знать.

– Ты чего прибежал? Отдышаться никак не можешь, – рассердилась мама Рита. – Я воспитываю свою дочь и прошу мне не мешать. А с сердобольной бабой Валей я еще поговорю, чтобы она не вызывала «скорую помощь» по телефону.

– Я не «скорая помощь», я писатель, сочиняющий детские книжки, и как человек, имеющий некоторое отношение к эстетике, хочу тебе объяснить, что нельзя приказать розовому банту быть красивее голубого. Надо убедить человека, доказать ему эстетический идеал, а если не сумела, то пусть будет тот бант, какой она хочет. Я предлагаю урегулировать конфликт мирным путем и поехать к нам есть луковый суп.

– Вот что… Я давно собираюсь сказать вам с Лелей. Алка вам не игрушка. Вы поигрались с ней в воскресенье – и до свидания. А мне с нею жить всю неделю, всю жизнь. Мне человека из нее делать.

– Я не играюсь с Алкой, я дружу.

– Ты дружишь, ты – хороший, а маму она называет вредной. И не хочет извиниться.

– А ты и есть вредная.

– Прекрасно. Дядя докатился до уморазумения маленькой девочки. Так знайте, дорогие мои. И она пусть знает и ты знай, что я запрещаю вам встречаться до тех пор, пока она не извинится. До тех пор ни в какую Березовую рощу она не поедет.

– Ну и глупо, глупо! – разозлился я.

– Я сказала – так и будет.

– Ну, хорошо, извини меня. И за нее я тоже могу извиниться. Это я виноват в том, что мне нравится голубой бант. А она всего лишь хотела сделать мне приятное.

– Знаешь что, дорогой братец? Вот твой берет, плащ. Я сказала – так и будет.

Я посмотрел на плотно прикрытую дверь, за которой, как в камере-одиночке, томилась наказанная мамой девочка, и резко поднялся. Я не знал, слышала ли она наш разговор. Я бы хотел, чтобы слышала. Ничего не сказав больше Рите, я взял плащ и берет и, не одеваясь, вышел на лестничную клетку, удрученно сутулый.