Через неделю после дня рождения мы выехали всей семьей на дачу, чтобы провести там субботу и воскресенье. Предстояли весенние работы.

Я достал с чердака соломенную шляпу, развел краску и полез по приставной лестнице наверх красить крышу. Тетя Леля развела мел с клеем и принялась белить стволы яблонь. Мама Рита вымыла ручку лопаты (она мыла все, что ей попадалось в руки) и начала вскапывать огород под картошку. Баба Валя и баба Ната наводили порядок в доме. Мне слышно было, как они внизу подо мной двигают столы и кровати. Одна Алла осталась без работы.

– Дядя Эй, я к тебе хочу на крышу, – крикнула она.

– Нельзя, видишь, я сам здесь еле держусь.

– А на лестнице можно. На лестнице всем детям можно. Нам в детском саду говорили. Да, правда.

– Алла, отнеси мою кофту в дом, – позвала мама Рита, желая отвлечь девочку от крыши.

Она отнесла кофту и снова вернулась к лестнице.

– Дядя Эй, я тебе конфету принесла. Ореховая смесь. Хочешь Я тебе сейчас ее подам.

– Не надо, не надо. У меня все равно руки заняты.

– Это же твои любимые. Ореховая смесь, – сказала она с недоумением.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил я с улыбкой и, забавляясь ее деланным недоумением, спросил: – А ты знаешь, какая ты смесь?

– Какая?

– Нитротолуоловая.

– А что это такое?

– Взрывчатая смесь.

– Я взрываюсь, да? Я на крыше не буду взрываться.

– Вот упрямая, – громко заметила мама Рита, – ей дядя говорит, а она свое. Отойди сейчас же от лестницы, не мешай ему работать.

– Не отойду. Я, что ли, мешаю ему красить?

– Алла, – раздался из дома озабоченный голос Бабантопулы, – спроси у тети Лели, куда она дела молоток?

– Не знаю.

– Я не у тебя спрашиваю. Я тебя прошу у Лели спросить.

– Ладно, – ответила девочка с неохотой и двинулась в глубь сада. Но по мере того как она подходила к побеленным чистеньким яблоням, походка ее становилась все более стремительной и осмысленной. Сверкающие на солнце стволы деревьев, похожий на сметану раствор в ведерке ослепили ее своей белизной, и она мгновенно забыла про молоток. Испачканное в мел лицо Лели показалось девочке прекрасным.

– Ой, Леля, Леля, дай я разочек бельну, – попросила она.

Моя жена с сомнением посмотрела на Аллу и не очень уверенно протянула щетку.

– На, попробуй. Только не испачкайся. Макай осторожнее. Дай я сама тебе обмакну.

Я перестал красить крышу и смотрел сверху с любопытством, как моя племянница, двигаясь осторожно и сосредоточенно вокруг ствола груши, проводит щеткой по коре сверху вниз, словно поглаживает живое существо. Она попросила «разочек бельнуть» и ждала с замирающим сердцем, что вот-вот у нее отберут щетку. Но Леля отошла попить воды, и девочка на целую минуту осталась одна. К возвращению Лели она успела забрызгать мелом и землю, и лицо, и платье. Она обмакивала щетку в густую «сметану» по самую ручку и, торопясь сделать побольше мазков, не обращала внимания на то, что раствор течет по запястью, по локтю.

– Я побелила дерево! – вдруг раздался ее торжествующий возглас. – Мама, баба Валя, дядя Эй, я побелила дерево! Леля, я побелила дерево!

– Алка, Алка, что ты наделала, – ужаснулась Леля. – Ты не дерево, ты себя побелила.

Мама Рита сосредоточенно копала землю. Услышав последние слова моей жены, она подняла голову, воткнула лопату и направилась строевым шагом к дочери.

– Мама, посмотри, я побелила дерево!

Мама не захотела посмотреть. Она взяла дочь за руку и молча повела к рукомойнику. Но даже принудительное умывание не могло сегодня испортить человеку в коротких штанишках настроение. Девочка вкусила радость настоящей взрослой работы и чувствовала себя счастливой и гордой, как человек, который мог о себе крикнуть: «Я построил Эйфелеву башню».

Выпутавшись из полотенца и маминых рук, она побежала, громко провозглашая победу:

– Я дерево побелила! Баба Ната, дядя Эй, я дерево побелила! Я всегда теперь буду белить. Я умею.

Потом остановилась, посмотрела на меня, полулежащего на крыше с ведерком в одной руке и кистью в другой, на голубое небо, на зеленые ветви липы, вознесшиеся выше дома, и неожиданно для себя прочитала стихи, тут же при нас сочиненные…

Она повторила несколько раз эти три строчки и побежала вприпрыжку к Леле.

– Ты мне дашь еще бельнуть? Я теперь не испачкаюсь. Я сниму платье и буду в одних трусах белить.

– Нет, Аллочка, это серьезная работа, а не игрушка, – сказала моя жена.

– Она и хочет серьезной работы, – подал я с крыши свой голос.

– Сиди там и помалкивай, – не поднимая головы и не оборачиваясь в мою сторону, бросила жена. – Должна тебе заметить, что ты ведешь себя непедагогично.

– А потом мы удивляемся, что никто не хочет идти в маляры, – сказал я, обращаясь к пролетающим мимо воробьям и синицам, сидящим на ветвях липы.

– Тетя Леля, дай, ну дай, пожалуйста, – пользуясь моей поддержкой, потянулась девочка к щетке.

– Алла, что это еще такое?

– Алла, подойди сюда, – строго позвала мама Рита и, когда девочка приблизилась к ней, сказала: – Не мешай людям работать. Разве тебе нечего делать?

– А что мне делать?

– Иди Доиграй с обезьянкой Джуди или Кнопкой. Зачем я везла целую сетку игрушек?

– Не хочу играть.

– Ну, помогай мне вскапывать огород.

– Ладно, – обрадовалась Алла. – Это я могу. А чем я буду копать?

– Своей лопаточкой.

– Она же маленькая и гнется.

– Ну и что же?

– Нетушки, не обманешь. Это игрушечная лопатка. А игрушечными лопатками, к вашему сведению, огороды не копают. Сама ее бери. А мне отдай свою.

– Алка, – засмеялась мама Рита, – отпусти ручку.

– Отдавай, отдавай, нечего.

– Отпусти, тебе говорят. Ты еще маленькая для этой лопаты.

– Не отпущу. Отдавай, отдавай. Нечего теперь.

– Мне некогда с тобой играть, слышишь? – Мама Рита нахмурилась. – Получишь по рукам. Лопата – острый шанцевый инструмент, а не забава для маленьких девочек. Вон к бабе Вале иди и к бабе Нате. Помоги им полы домыть.

Баба Валя выжимала около крыльца тряпку. Услышав совет мамы Риты, она сердито вскинулась:

– Еще чего! Соображай, куда посылаешь ребенка. Там по углам всякая мышиная зараза за зиму накопилась. Хочешь, чтоб туляремию подхватила?

Алла не спросила, как обычно, что это такое – шанцевый инструмент и что это такое – туляремия, хотя наверняка впервые слышала оба слова. Она бесцельно двинулась по саду, открыла и закрыла калитку, подобрала с земли молоток около кухни, ударила им о первую попавшуюся доску в заборе. Доска спружинила, и молоток отскочил с такой силой, что она его едва удержала в руке.

– Алла, – позвала веселым голосом тетя Леля, – спроси у бабы Наты и бабы Вали, собираются они нас кормить обедом?

Девочка не отозвалась. Она стояла у забора и бессмысленно ударяла молотком по пружинистой доске.

– Алла, ты где?

– Она занята, – ответил я за племянницу.

– Чем? – удивилась Леля.

– Вы думаете, маленькие дети только в рассыльные годятся? «Алла, спроси то, Алла, принеси это», – передразнил я. – Побелкой хотел заняться человек – не дали. Позвали копать огород и обманули. На крышу – нельзя. И так год за годом, год за годом. А потом: ах, попрыгунья-стрекоза выросла. Только и знает, что бессмысленно молотком бить по доске ради развлечения. Доска давно гвоздями приколочена, но это никого не волнует. Пусть бьет молотком по пустому месту, лишь бы не мешала.

Произнося свою речь, я выпрямился во весь рост на крыше, хотя это было опасно, и видел, с каким удивлением меня снизу рассматривают мама Рита и моя жена. Только Алла, не обращая внимания, била методично по доске.

– Где молоток? – высунулась из двери баба Валя. – Я его давно ищу.

– У твоей внучки в руках.

Почувствовав, что все на нее смотрят, Алла с еще большей силой стала бить по доске. Молоток, отскакивая, вырывался из слабенькой руки и проносился около самой головы четырехгранным заостренным снарядом.

– Зайчик, – испуганно подбежала к ней баба Валя. – Зачем ты это делаешь? Ты так нечаянно можешь убить себя.

– А я, может, хочу умереть. Убей меня.

– Ну-ка, дай сюда молоток. И не смей его больше никогда брать в руки. И уматывай в холодок от забора, пока я тебе уши не надрала за твои глупые слова.

Баба Валя пошла в дом, девочка двинулась за ней.

– Надери мне уши.

– Ты что, того? – спросил я с крыши.

– Не знаю, того или не того. Я еще не понимаю этого.

И она стала ходить за бабой Валей и клянчить:

– Надери мне уши.

– И надеру, дождешься.

– Надери, пожалуйста, мне уши.

– Все ты, все ты, – сказала мне жена. – Видишь, какое она себе премиленькое развлечение нашла.

– Вижу. Было бы гораздо лучше, если бы ты поделилась с маленькой девочкой своим развлечением. Сама и коленки и даже затылок испачкала в мел, а ребенку, видите ли, нельзя.

– Это не развлечение, а серьезная работа.

– Вот и пусть бы работала… Все! Хватит с меня. В знак протеста против неправильного воспитания я отказываюсь красить вторую половину крыши. Пусть остается непокрашенная.

Произнося свою вторую речь с крыши, я так размахался руками, что кисть вырвалась у меня и плюхнулась на землю. На асфальтовой дорожке около крыльца рядом с откатившейся кистью отпечатался большой зеленый восклицательный знак. «И очень хорошо», – подумал я.