I

Дионисий из Троицкого монастыря и исправление церковных книг

Троице-Сергиев монастырь, расположенный в 60 верстах севернее столицы, проявил себя в самые тяжелые минуты как оплот православия и борьбы за национальную независимость против захватчиков, а впоследствии и как вдохновитель отрядов, несших народу освобождение. Как только миновала опасность, он оказался, под руководством своего архимандрита Дионисия, главным оплотом церковной реформы.

Дионисий из деревни Зобнино является одним из самых симпатичных деятелей своей эпохи. Он родился во Ржеве, в Верхнем Поволжье, в крестьянской семье; его отец был избран старшиной Ямской слободы в Старице. Его воспитали старицкие монахи, он был в течение шести лет священником в посаде этого города и являлся одним из первых сельских священников, которые были призваны сыграть большую роль в XVII веке. После смерти жены и двух сыновей он поступает в монастырь. Благодаря своим способностям и добродетелям, он вскоре был поставлен в архимандриты и проявил в этой должности определенную смелость, оказав, несмотря на приказ царя Димитрия, горячий прием впавшему в немилость патриарху Иову. История предназначала ему политическую роль, к которой он отнюдь не был предназначен в силу скромности и мягкости своего характера: новый патриарх Гермоген оставляет его в Москве в качестве своего помощника. Он не отказывается от этого поста, успокаивает брожение в массах, подает советы царю, но всегда с трудом покидает свою келью и службу в соборе. Наконец, в 1610 году ему вверяют обитель преподобного Сергия. Тут он восстанавливает развалины после 16-месячной осады, оказывает приют беглецам, кормит голодных и, что самое главное, пишет послания в разные крупные города, призывая жителей к защите веры и родины. Это апогей его гражданской деятельности.

Но у него были и другие стремления. Как только обстоятельства позволили, он принялся за дело, огромное значение которого он, несомненно, предвидел: обновление Церкви. Обрушиться непосредственно на весь верующий народ было нереальным. Для того, чтобы воздействовать даже на монахов, которые в разгар самой осады предавались пьянству и разврату, на бояр, всегда готовых к грызне между собой, притом невежественных и грубых, для всего этого нужна была другая рука, чем та, которая была у него. Мягкому и снисходительному пастырю легче было исправлять книги, чем людей.

Еще раньше Дионисий нашел в богатой библиотеке Свято-Троицкого монастыря рукописи Максима Грека, ученого монаха с Афона, которого пригласили для перевода Толковой Псалтыри, испорченной еретиками-жидовствующими, и которому поручили потом пересмотреть Триодь, Толковое Евангелие, Пролог, Праздничную Минею и Апостол. Вскоре его обвинили в дискредитации русских святых, празднования которым отмечались согласно древним книгам, и осудили его как еретика; его заключили в тюрьму и, в конце концов, он умер в Троицком монастыре 21 января 1556 года. Дионисий считал себя его учеником. Его писания были запрещены, однако он все же показывал их монахам. Он решил продолжать дело Максима Грека.

Самой необходимой книгой для богослужения, которой пользовались почти ежедневно, была книга, содержавшая чин трех литургий с главными молитвами, чин крещения, погребения и различных чинопоследований, именуемая то Служебником, то Требником. Она существовала в рукописном виде, конечно, в очень большом количестве экземпляров, относившихся к различным эпохам; рукописи эти сильно отличались одна от другой и содержанием – одни состояли из 89 глав, другие из 141 главы и даже из 159 глав – и формулировками молитвословий различных обрядов. В 1602 году эта книга была впервые напечатана. Тогда удовлетвори лись перепечаткой одного полноценного экземпляра XVI века, не интересуясь сопоставлением одной рукописи с другой.

Осенью 1615 года встал вопрос о переиздании Служебника-Требника. Авраамий Палицын, келарь Троицкого монастыря, находился в это время в столице по денежным делам монастыря; он добился того, чтобы переиздание этой книги было связано и с некоторым упорядочением существовавшего в ней хаоса, с тем, чтобы церковь получила действительно тщательно проверенную книгу. Он пользовался достаточным авторитетом и ему удалось также добиться того, чтобы выполнение этой задачи было доверено его монастырю; по его просьбе Дионисий поспешил направить в Москву самых просвещенных мужей из своего ближайшего окружения: монаха Арсения Глухого и священника Ивана Наседку. Более того, он вынес решение, чтобы вся работа по пересмотру книги производилась в Троицком монастыре особой комиссией под руководством архимандрита Дионисия; об этом гласил специальный указ царя от 8 ноября 1616 года. Из того, что нам известно, видно, что во всем этом деле Палицын и Наседка выступали по прямому поручению Дионисия.

Справщики сравнивали издание 1602 года с более чем 20 славянскими рукописями, иногда 150- и 200-летней давности, среди которых был один верный экземпляр известного Служебника, переведенного с греческого в 1397 году митрополитом Киприаном. Так как царь требовал от них быстроты выполнения поручения, то они трудились «без преувеличения восемнадцать месяцев днем и ночью». В своей работе они проявили большое усердие и проверили, кроме Служебника-Требника, много и других богослужебных книг. Наконец, к весне 1618 года они представили свои поправки. В них были некоторые сокращения и изменения.

В молитве освящения воды накануне Богоявления в издании 1602 года было написано: «Сам и ныне, Владыко, освятив воду сию Духом Твоим Святым и огнем». Слов «и огнем» не было в наиболее древних рукописях; они появились только в XVI веке, сначала они были введены скромно, вставленными на полях или над строкой и только позже появились в самом тексте; их, якобы, не было в греческих книгах. Отрицание этих слов исходило, конечно, от греческого епископа из Елассона, Арсения, нашедшего убежище в России и получившего затем суздальский епископский престол. Эта вставка в тексте была залита чернилами.

Были также упразднены две молитвы, которыми священник перед служением отпускал себе свои собственные грехи: они были неподобающим образом заимствованы из обрядов исповеди (то были слова, обращенные исповедником к своему духовнику, причем они были из второго лица переведены в первое); до конца XVI века они в указанном месте не встречались.

Много изменений было внесено в формулировки молитв. Справщики заметили, что некоторые молитвы, обращенные к одному лицу Святой Троицы, заканчивались словами, относящимися ко всем трем лицам: «И Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу». Нельзя ли было подразумевать под этим, что Отец, Сын и Святой Дух представляют собою одно лицо? Это была савеллианская ересь, смешивавшая лица Святой Троицы. Ведь писали же в конце молитв, обращенных к Сыну: «Тебе бо подобает всяка слава, честь и поклоняние со Безначалным Ти Отцем и со Пресвятым Благим и Животворящим Ти Духом». В других местах, согласно другим формулировкам, можно было бы подумать, что Святая Дева была матерью Бога Отца, либо что воплотился Бог Отец. Все это было исправлено и в Служебнике-Требнике, и в других книгах, в Псалтыри и особенно в Уставе, который был доставлен головщиком хора Троицкого монастыря Логгином.

Справщики всюду находили бесчисленное количество ошибок в знаках препинания и в окончаниях слов. Эти ошибки, как будто простительные с внешней стороны, в сущности угрожали самому православию: они внушали то манихейское учение, разделяющее Сына Божия от Сына Пресвятой Девы Марии, то ересь Ария с ее тремя сущностями в Святой Троице, то, в других местах, они смешивали две природы во Христе или вводили ересь Пирра, Сергия и Павла, преданную анафеме шестым Вселенским собором при Константине Брадатом, иными словами, они намекали на монофелитство.

Во всей этой критике чувствовался подлинный грамматист и логик, каким был Арсений Глухой: он изучил у св. Иоанна Дамаскина разделение на восемь частей речи, сам составил краткую грамматику, составил элементарное пособие для разговора и письма и немало этим гордился. Чувствовался в этой работе и такой тонкий богослов, каким был Наседка, и такой знаток богослужения и любитель прекрасных и благолепных обрядов, каким был архимандрит Дионисий, у них у всех были свои духовные запросы, которые не вполне совпадали с наивной религиозностью того времени – как верующих, так даже и большей части духовенства.

На соборе, собравшемся 4 июля 1618 года, по требованию Дионисия, для обсуждения предлагаемых исправлений, произошла дискуссия, которая приняла необыкновенно ожесточенный характер. Самые сильные нападки исходили от монашеской братии самого Троицкого монастыря, от екклесиарха Филарета, иеромонаха Филиппа, пономаря Маркела, от того самого справщика Логгина, которого до этого подвергли критике за правленный им Устав, а также от Дорофея, канонарха Новоспасского монастыря, и от Авраамия, архимандрита Чудова монастыря.

Не приходится говорить о зависти духовенства Москвы по отношению к Троицкому монастырю, потому что главные обвинители были именно из этого монастыря; нельзя также говорить о простых личных ссорах духовенства внутри Троицкого монастыря, так как эти споры и диспуты не могли определить характер собора в целом, на котором присутствовали даже «миряне, сведущие в божественных Писаниях»; нельзя говорить тут и о простом невежестве, потому что по крайней мере Филарет, Логгин, Дорофей, Авраамий в силу самого характера своего служения были хорошо знакомы с церковными книгами. В общем, можно сказать, что это собрание отразило некоторую среднюю линию в русской церкви: оно сочло слишком смелым и дерзновенным трогать, ради требований логики или словесности, тексты, освященные одновременно и обычаем, и самым фактом того, что книги были напечатаны. Одна напечатанная книга пользовалась бóльшим авторитетом, чем большое число рукописей с различными разночтениями.

Спор коснулся особенно слов «и огнем», которые были связаны с видимым и выразительным действием: во время освящения воды служащий священник опускал в сосуд горящие свечи. Этому обряду приписывали символическое значение; его связывали с текстом Священного Писания – Лк. 3: 16: «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем». Исключить эту формулу означало исключить также и почитаемый обычай. Исключить же ее хотели потому, что эта формула не встречалась в древних греческих книгах! В 1618 году имел место конфликт между требованиями разума и традицией, между точкой зрения, с одной стороны, передовых людей того времени, которые стремились вернуть церковь к одному определенному истоку, который считался чистым, а именно к Греции, и, с другой стороны, между общим чувством верующих, которые считали, что русская церковь, наоборот, имела право развиваться, обогащаться и изменять свои книги применительно к условиям своей жизни. Это последнее было чувством большинства, и оно победило: Дионисий и его соратники были осуждены, по-видимому, единогласно; и царь утвердил приговор. Особенно жестоко поступили с архимандритом. Он был приговорен к покаянию, заключавшемуся в тысяче поклонов в день, его мучили голодом, жаждой, окуривали, подставляли его и его учеников под удары и оскорбления озверелой толпы. По-видимому, булочники и пирожники особенно обозлились на новых еретиков, которые говорили «долой огонь». Даже в отношении Дионисия, известного и почитаемого человека, народ стал на сторону Собора и древней практики.

Помог ревнителям чистоты Иерусалимский патриарх Феофан. Приехав в Москву в апреле 1619 года по делам своей церкви он заинтересовался своими братьями учеными-богословами и добился смягчения их участи и пересмотра их дела.

Вопрос об огне продолжал, однако, и далее волновать образованных людей Москвы. Подъячий Антоний Подольский, который хвастался тем, что лучше всех на Руси знал грамматику и диалектику, уже к тому времени составил длинный трактат «О просветительном огне», в котором он упрекал справщиков за то, что они отрицали «благодать Святого Духа, снизошедшую на апостолов в огненных языках». Наседка ответил ему трактатом из тридцати пяти глав, обвиняя его в ряде последовательных тезисов в том, что он изобрел новое крещение огнем, что он «оплевал древние греческие и русские рукописи» с тем, чтобы верить лишь печатной книге, что он возвел огонь в четвертое лицо Троицы, что он выдумал «просветительный огонь», о котором никто никогда не слышал, что он из гордости захотел изведать неисповедимые тайны, что он приписал материальному началу свойство освящать воды и тому подобные ереси. Арсений Глухой написал в порядке самозащиты послание протоиерею Ивану Лукьяновичу и речь к Салтыкову: он сваливал всю ответственность за это на своих собратий – архимандрита и «вероломную лисицу» Наседку. Дионисий со своей стороны составил весьма достойную речь, сугубо оправдательную, с приведением текстов из Священного Писания и святых отцов, на которые ссылались его противники; речь его заканчивалась следующими положениями: мы должны опасаться 1) отделения от святых отцов; 2) сближения в чем бы то ни было с латинянами; 3) утверждать что-либо о прикасаемости и познаваемости Святого Духа.

Вот в чем в таком случае состояла ересь латинян: если вода освящается Святым Духом как таковым, а равно и Святым Духом Огнем, то, значит, имеется два Святых Духа, из которых первый исходит от Отца, а Второй от Сына.

Когда в конце июня отец царя, Филарет, митрополит Ростовский, находившийся до тех пор в плену у поляков, прибыл, чтобы занять пост патриарха, который для него берегли в течение семи лет, дело справщиков приняло уже неотложный характер. 2 июля был созван новый собор. В течение более чем восьми часов задавали вопросы одному только Дионисию. Он был, также как и его сподвижники, полностью оправдан и торжественно восстановлен в должности архимандрита. Однако Филарет не спешил принять исправления: в новом издании Требника, изданного в 1623 году, слова «и огнем» были сохранены с упоминанием на полях «впредь до решения собора». И только после того, как патриархи Александрийский и Иерусалимский прислали свое письменное свидетельство о том, что этих слов ни в одной греческой книге не было, со своим мнением по данному вопросу, а также прислали удостоверенный ими текст молитв на освящение воды, 9 декабря 1625 года Филарет предписал изъять повсеместно Служебники, дабы ликвидировать в них осужденное место. Но он ничего не изменил в обряде погружения свечей. Что касается священнической молитвы об отпущении самому себе грехов перед началом службы, то она сохранилась во всех Служебниках вплоть до 1652 года. Таким образом отдали должное людям, у которых были правильные намерения и которые незаслуженно претерпели страдания, но патриарх Филарет вместе с тем понял, что самым главным в то время было нечто другое, а не исправление книг.

 

II

Филарет отвергает латинство, подавляет свободомыслие, опровергает протестантское учение, критикует «литовские» книги, но терпит влияние протестантов

Филарет не был ученым; он был боярином, которого сделали церковным деятелем помимо его воли. Он был не очень заинтересован в перестановке запятых или в выявлении той или другой ереси, что многие вычитывали в плохо составленных фразах; перед ним стояло иное, были вместе со всей массой верующих две общие задачи: защитить православие от внешних нападок и восстановить порядок в церкви.

Выстрадав в Польше восемь долгих лет, Филарет вынес из плена острую ненависть к католичеству и глубокое недоверие ко всему тому, что могло бы перенестись в Москву из области латинства. Благодаря ему чувство озлобления, порожденное или оживленное эпохой Смутного времени, перерождается уже в определенные действия, которые потом становится трудно ввести в определенные берега без острого столкновения с общественным мнением.

Раньше для католиков, желающих принять православие, существовало правило: они должны были быть миропомазаны. В начале XVII века, из-за ненависти жителей России ко всему польскому, они вынуждены были, подобно язычникам и мусульманам и вопреки всем церковным канонам, заново креститься. Однако в 1620 году митрополит Иона разрешил присоединить к православной церкви двух поляков без нового крещения. Филарет упрекнул его за то, что он это сделал в отношении людей, «сущих, аки псов, и ведомых врагов Божиих». Иона напрасно ссылался на 95-е правило 6-го Вселенского собора и на Ответы Нифонта Кириаку – основные руководящие правила церковного устава: невзирая на это, он был запрещен как еретик и 16 октября предстал перед Собором, который и ввел новый порядок крещения латинян. Было указано, что латиняне заимствовали все свои ереси у евреев, монтанистов, манихеев, евномиан, ариан, василиан. К этому они прибавили и ряд своих собственных ересей, как, например, учение о чистилище и новый календарь. Были приведены также 26 пунктов, перечисленные в трактате «О фрязех и прочих латинах». В результате католиков объявили злейшими и свирепейшими из всех еретиков, существовавших в поднебесной; их крещение было признано не таинством, а осквернением. «Деяния» Собора, составленные в таких выражениях, утвержденные потом Ионой (раскаявшимся 4 декабря 1620 года) и позднее частично вставленные в Требник 1639 года, действовали вплоть до 1667 года.

Даже у православных, подданных Польско-Литовского государства, Филарет заметил ужаснейшие непорядки: в одной и той же семье один придерживается православной христианской веры, другой католической, третий лютеранской, другие – кальвинисты, анабаптисты, ариане и все они вместе едят и пьют за одним столом, соединяются браком, а некоторые из них даже молятся вместе… Многие из них во время службы в ектениях молятся за папу и называют себя униатами. Такова была та картина, которую патриарх нарисовал перед новым собором, собравшимся 16 декабря 1620 года для того, чтобы доказать необходимость принятия особых мер по отношению к так называемым православным белорусам. Было решено опросить их об их вероисповедании и крещении и крестить заново тех, которых не крестили троекратным погружением в купели согласно преданию апостолов, заставить отречься от латинской ереси тех, которых крестил униатский священник, а всех остальных заставить после недельного поста подтвердить свою правую веру во время исповеди.

Чтобы уничтожить всякое подозрение относительно влияния латинян, было упразднено положение Требников 1602 и 1616 годов, согласно которому разрешалось, в случае болезни, погружать ребенка в купель до шеи и затем правой рукой обливать его голову водой три раза. Те, которые получили такое ложное крещение, должны были снова быть крещены полным погружением в купель.

Но безбожие Запада угрожало православию и со многих других сторон. Страны, граничившие с Московским государством, переходя от XVI к XVII веку, являлись поистине центром всех ересей: к лютеранству добавился кальвинизм, затем появились «моравские братья», потом «польские братья», и на этой истерзанной почве зародились учения, уводящие от должного поклонения святыне, и даже учения, доходящие до чистого деизма. Одни отвергали иконы и посты, другие Святое Причастие, третьи Божественность Христа, первородный грех и крещение. Социн и его ученики презирали Ветхий Завет и считали Христа лишь человеком необыкновенной мудрости, правда, достойным определенного поклонения. Будный, не отвергая полностью откровения, отвергал Новый Завет. Иоанн Зоммер доходил до отрицания бессмертия души. Все были охвачены прозелитизмом и обращали свои взоры на Восток. Еще в 1562 году в Несвиже Симон Будный опубликовал свой Катехизис «для простых людей языка русского». Далее возникает уже целая типография, созданная в 1625 году в Стокгольме Густавом-Адольфом, который издает на русском языке краткий лютеранский катехизис с молитвами (1628). Социниане были не менее активны: был снова найден русский перевод Нового Завета, сделанный в 1581 году в Хорошеве на Волыни, составленный всецело в их духе, согласно польскому варианту. Позднее у них в Радове создался свой «арианский Рим», синод, гимназия, в которой училась тысяча учащихся, типография, в то же время их польский Катехизис (1605), тщательно составленный богословом В. Шмальцем, не нуждался в переводе для того, чтобы его поняли русские молодые дворяне юго-западной Руси. Был такой момент, когда в лице Лжедмитрия Первого они на Руси надеялись иметь своего человека: последний имел в качестве воспитателя, а потом близкого советника Матвея Твердохлеба, который был одним из их проповедников. Новое арианство, очевидно, пустило в нем глубокие корни. 7 ноября 1605 года к нему в Москву направили, в глубокой тайне, целую миссию из ариан, которая оставалась в Москве в течение нескольких месяцев. Нам неизвестно, насколько эта миссия была успешна, но это был еще один удобный случай, по крайней мере для некоторых москвитян, познакомиться с новыми учениями.

Иностранцев-протестантов, обосновавшихся в Москве, было много. В столице они занимали целый квартал на юго-востоке, называвшийся Немецкой слободой. В 1601 году, с разрешения Бориса Годунова, они воздвигли там лютеранскую кирху. У них были там свои пасторы и свои школы. В 1610 году и слобода, и церковь были разграблены и сожжены. Но вскоре после того, как был восстановлен порядок, иностранные колонии образовались снова, на этот раз в самом центре Белого города: в переписи 1621 года там зарегистрировано жилище «немецкого попа» и его помощника. В 1624 году появился и английский пастор. В 1626 году церковь сгорела, но она была снова построена за городской чертой, а в Белом городе образовалась вторая община, на Покровке; она охватывала тех, кого называли новыми немцами, главным образом, военных, взятых на царскую службу царем Михаилом. В 1629 году проживающие в Москве англичане и голландцы приобретают свою церковь, также в Белом городе. Немного позднее путешественник Олеарий насчитает в Москве около тысячи лютеран и кальвинистов. Среди этих иностранцев некоторые пользовались влиянием: то были придворные врачи, офицеры, толмачи в Посольском приказе, купцы, нередко выполнявшие официальные миссии. У многих из них была русская прислуга, которая понемногу отвыкала от православных обычаев.

Кроме того, во время войн многие москвитяне различных сословий сталкивались с неправославными, друзьями и недругами, в образе мышления и жизни которых было мало общего со старым русским благочестием. И в результате не один москвитянин попал под влияние этой проповеди свободы мышления и поведения. Самые выдающиеся умы того времени чувствовали почти неотразимое влечение к иноземной культуре. В 1602 и 1603 годах восемнадцать молодых людей были направлены Борисом Годуновым в Англию, Францию и в Любек; они поехали туда для изучения языков; однако с 1613 по 1622 год непрерывно предпринимались энергичные шаги для их возвращения на родину, но, несмотря на неоднократные требования царских послов и обещания о помиловании, ни один из них не возвратился. Иные из них быстро забывали и свою страну, и цель своей миссии, и свою религию.

В то время даже в Москве имелась группа людей, которых больше не удовлетворяли ни обычаи, ни вера их предков. В их души вкрались сомнения и беспокойства эпохи. Ими ставились под сомнение установленные истины, они начали увлекаться богословскими дискуссиями, допускать большую свободу мысли. Они стыдились простоты своего языка, выдумывали по-ученому мудреные слова, без конца удлиняли малоосмысленные фразы, составляли рифмы, силлабические стихи в польском духе. С друзьями начинали уже переписываться в изысканном стиле, состязаясь в вежливости, расточая разные похвалы и уснащая речь эпитетами. В то же самое время возникает и свободное отношение к прежним православным устоям: Москва приобретает своих вольнодумцев и распутников.

Князь Семен Шаховской, в молодости военный, держался довольно неустойчивых политических убеждений: он служит царю Василию Шуйскому, потом переходит на сторону тушинцев, затем к шведам, после этого к Сигизмунду и, наконец, присоединяется к царю Михаилу, получая от всех этих правителей почести или владения.

Из этой жизни, полной приключений, он выносит знание латинских виршей, вкус к спорам, страсть к перу и антипатию к сдерживающим началам старины. Вопреки церковным уставам, в 1619 году он уже в четвертый раз сочетается браком. Тем не менее он выступает против Хворостинина, своего двоюродного брата, скептика в отношении 6-го Вселенского собора, осудившего монофелитов. Он составляет историю убийства царевича Димитрия, пишет письмо шаху Аббасу, убеждая его принять крещение, далее сочиняет речь о московском пожаре 1626 года, службу в честь святой Софии, службу московским и всея Руси святителям, пишет послания своим друзьям, даже автобиографию. В течение всей своей долгой жизни он писал и спорил и был вынужден постоянно страдать из-за своей неосторожности, отсутствия конформизма, отхода от общепринятых мнений.

Шаховской всегда считал себя православным в полном смысле слова. Но не таков был князь Хворостинин, который выступал против него скорее с оскорблениями, чем с аргументами, защищая слишком смелые убеждения. Этот надменный и темпераментный молодой человек, очутившийся в восемнадцать дет при блестящем и развращенном дворе Лжедмитрия Первого, не смог устоять перед соблазном. Пошатнувшись в своей вере, он высмеивал православие и презрительно относился к соблюдению постов и христианских обычаев. Отправленный впоследствии на покаяние в Иосифо-Волоколамский монастырь, он старался – неизвестно, искренне или нет – показать себя приверженцем старых нравов; он храбро и усердно, как верноподданный, участвовал в войне с поляками. Но когда-то пробудившиеся в его сознании сомнения никогда его не покидали; у него были латинские книги; в частных беседах он позволял себе критиковать Соборы, он уверял, что «нечего молиться, что не будет воскресения мертвых», он отрицал необходимость поста и почитание святых. Он даже не разрешал своим слугам ходить в церковь. Сам он провел Страстную неделю 1622 года в попойках и кутежах; в Пасхальную ночь он все еще пил и не явился ни к заутрене, ни к обедне. Жизнь в Москве казалась ему пошлой и неинтересной: «Люди глупы, не с кем слова сказать – на полях у них много ржи, а живут они во лжи!» – добавлял он в рифму, так как, по примеру польских литераторов, любил рифмованные стихи. Он презирал своих соотечественников и почти уже продал свои имения, чтобы бежать в Литву с дипломатической миссией, как вдруг один из его крепостных донес на него. На сей раз его сослали на Север, в Кирилло-Белозерский монастырь, где его заставили соблюдать все правила. Выпустили его оттуда только после того, как он дал подписку, что отрекается от своих заблуждений. У нас осталось от него, кроме достопримечательной хроники Смутного времени, много богословских статей, из которых можно отметить трактат против еретиков, написанный и в стихах, и в прозе.

После знатных вельмож мы перейдем к более мелким дворянам; упомянем об Андрее Палицыне, двоюродном брате благочестивого келаря Троицкого монастыря. Он, в свою очередь, тоже во время Смуты служил и изменял многим господам; это продолжалось вплоть до того, как царь Михаил назначил его в 1629 году воеводой Мангазеи, очень важного в то время центра в Сибири. В этой отдаленной местности, соприкасаясь с ссыльными черкесами и поляками, он сбросил с себя всякую маску приличий: он курил – большой позор в то время! – и заставлял курить других; у него не было духовника, он сам кадил свои иконы, приобщался святых таин не постившись. Не лишенный изобретательности и литераторского таланта, нахватавшись западных наук, умея разговаривать по-польски, интересуясь географией, он вместе с тем занимался колдовством, верил колдунам, систематически напивался и без стыда предавался противоестественным порокам. Такое поведение он сочетал и с соответствующим «богословием»: Иисус Христос окончательно освободил человечество от греха; с момента Воскресения в аду никого больше не осталось; еретикам и святотатцам не угрожают никакие муки; духовенство вовсе не является необходимым посредником между Богом и людьми.

В Иван-городе богатый русский купец Филипп «не придает никакого значения иконам и считает постом лишь полный отказ даже от хлеба и воды, что, конечно, позволяет ему вовсе не соблюдать пост».

Несколько таких характерных примеров показывают, какое влияние оказало на москвитян различных кругов неожиданное открытие, что на Западе господствует не одно католичество, а также и протестантство или социнианизм. Об этой опасности было донесено патриарху. Среди иноверцев, говорилось в послании, корыстно перешедших в нашу православную веру, имеются такие, которые потом, подобно псам, возвращаются к своей блевотине; среди наших единоверцев и соотечественников имеются такие, которые от нашей веры перешли к лютерству и кальвинскому учению и, без малейшего стыда перед Христом Богом, едят мясо во время поста, не крестясь смотрят в наших домах на иконы и даже проклинают их.

При всяком проявлении ереси Филарет подавлял ее. Но, в то время как он систематически преследовал влияние католиков вплоть до их религиозных истоков, он никогда не принимал радикальных мер против влияния протестантов. Проведение антипольской политики вынуждало Россию увеличить уступки Швеции; под эту категорию подходили: создание торговых предприятий в Пскове, возникших там, несмотря на увещания архиепископа, которого в дальнейшем отстранили; открытие Шведской миссии в Москве и открытие шведской церкви в Москве. Дошло даже до того, что Швеции выдавали карельских крестьян, которые убегали со шведских земель, дабы спасти для себя свою православную веру. Позже целые полки и военные инструкторы набирались в Швеции и в Северной Германии. Для того, чтобы побороть протестантскую ересь, казалось достаточным использовать старые сочинения, направленные против иконоборцев. Когда-то Максим Грек написал об этом трактат, «Книгу о единой истинной православной вере», напечатанную в 1588 году в Остроге, которая была направлена преимущественно против латинян, но в ее последней части опровергались и точки зрения лютеран, кальвинистов и ариан в отношении церкви, икон и святых мощей; наконец, в 1602 году в Вильно появился трактат из двенадцати глав «О образах, кресте, почитании святых, о посте, исповеди и святом причастии, а также и о молитве за усопших». Помимо Ария и Юлиана Отступника там были указаны по именам Виклиф, Гус, Лютер, Кальвин, Сервет, Бландрата, Лелий Социн, Франсуа Давиди, Будный и Чехович. Этим двум работам, хорошо составленным и опирающимся на Священное Писание и святых отцов, суждено было иметь необыкновенный успех в Московском государстве.

Трактат «Об образех» был, несомненно, использован автором работы «На иконоборцы и на вся злыя ереси». Он был переведен с югозападно-русского языка на московский язык неким священником Стефаном из Новгорода и использован Иваном Наседкой, бывшим сотрудником архимандрита Дионисия. Этот эрудированный священник, а также энергичный и плодовитый писатель очень скоро вышел из немилости и был выделен патриархом Филаретом, вслед за чем призван в Кремль в качестве члена клира Благовещенского собора. К концу 1621 года его приставили к миссии, направлявшейся в Данию от имени царя просить руки племянницы короля Христиана IV. Четырехмесячное пребывание в протестантской стране дало ему возможность сделать много очень любопытных наблюдений над их отношением к лютеранской религии, над их церковными установлениями, поведением в церкви, над семейной и общественной жизнью. Возможно, именно там он достал «Катехизис» Будного, изучил его и исписал его поля критическими замечаниями. Вооружившись таким образом, к двенадцати главам старого трактата «Об образех» он добавил тридцать пять глав; одни были, по крайней мере частично, заимствованы из уже существующих текстов: его собственного трактата из тридцати пяти глав против Антония Подольского, «Книги о вере» 1588 года, постановления Собора 1620 года; другие были его собственного сочинения. Вероятно, в 1623 году им было закончено и новое полемическое сочинение «Изложение известно от Божественных Писаний Старого Закона и Новыя Благодати на окаянные и злоименные люторы». Здесь Наседка использовал свои огромные знания греческих писателей, литературы, появившейся в Московском государстве (в том числе и «Просветителя» Иосифа Волоцкого и славянского перевода «Иудейской войны» Иосифа Флавия), а также большое количество русских изданий, появившихся на Западе. Не удовлетворяясь защитой православия, он нападал на протестантов, которые не уважают свои собственные церкви, на их священников, которые женятся по два и три раза и продолжают после этого служить. Сам Лютер был гордец, исправлял творения древних святых, как будто бы в течение тысячи пятисот лет все они были либо слепы, либо безумны.

«Изложение на люторы» имело огромный успех. До нас дошли пятнадцать списков книги, появившихся в XVII веке; эта работа послужила основой для известной «Кирилловой книги». Наседка, несомненно в награду за эту «умную и полезную книгу», как называл ее рецензент Савва, был назначен ключарем Успенского собора, иными словами, он был сделан помощником настоятеля первой церкви столицы. Вскоре снова прибегли к его способностям.

Если религиозные москвитяне питали подозрения в отношении православия русских, подчиненных Польше, то они, тем не менее, не могли противостоять всему блеску литературного и научного расцвета братств Запада и Юга. Первые, проводя борьбу с униатами, воссоздали православное богословие, открыли школы, организовали типографии, опубликовали более или менее оригинальные труды. Во всем этом, конечно, можно было угадать влияние латинян, но в эпоху, когда лишь слишком заметно было, чего не хватало великорусской Церкви, нельзя было не преклониться перед таким превосходством. Поэтому охотно принимали ученых мужей Запада, а также и их книги. Их принимали, не подвергая особой критике.

В 1623 и 1624 годах большое впечатление произвели появившиеся в эти годы «Беседы святого Иоанна Златоуста на Послания святого апостола Павла и Деяния Апостолов» – два огромных тома, переведенных и напечатанных благодаря трудам Киево-Печерской лавры. В следующем году в Москве приняли с уважением их главного редактора – Памву Берынду. В июне 1625 года в Москву прибыл его сотрудник, протоиерей Зизаний, привезший с собой «Толковый Апокалипсис». Он написал на своем родном языке «Катехизис», и этот большой труд в 395 листов был встречен восторженно; он был переведен на русский язык меньше чем за месяц. Некоторые выражения в этой книге были, однако, вымараны. Автор, очевидно, протестовал, так как были организованы особые беседы между ним и московскими богословами. Последние обнаружили в «Катехизисе» новые ошибки и ереси латинян, причем в таком большом количестве и настолько значительные, что «Катехизис» не был допущен к обращению. Но он, тем не менее, продолжал распространяться в широких кругах, так как в настоящее время известно около ста его рукописных экземпляров. Это было первое в Москве систематическое изложение московской православной веры. Он удовлетворял насущным нуждам того времени.

Бывший учитель школы братств во Львове и Вильно, Кирилл Транквиллион Ставровецкий, составил «Учительное Евангелие», напечатанное в Рахманове в 1619 году. То был сборник проповедей для воскресных дней и праздников, из которого можно было почерпнуть еще и материал для чтения дома. Эта книга, написанная в новом для того времени стиле, была только что осуждена епископами Западной Руси, а автор только что перешел в униатство. В этот момент в Москву прибыло большое количество экземпляров этой книги. Ее представили на обсуждение сведущим людям, среди которых был также и Наседка. Последние насчитали в книге около ста проявлений ереси, и 1 декабря 1627 года царь и патриарх издали приказ о повсеместном изъятии и сожжении всех книг Транквиллиона. С тех пор началось преследование так называемых «литовских книг»: многочисленными указами запрещалось ввозить эти книги, покупать их, держать у себя дома и хранить их в церквах, кроме тех случаев, когда они были абсолютно необходимы для богослужения. И все же «Учительное Евангелие» не переставали переписывать и распространять: в отдаленной Вологде в июле 1625 года архиепископ Маркел донес на целую группу почитателей еретика Кирилла. Эти «литовские» книги продолжали проникать в Московское государство различными нелегальными путями; вслед за чем, через некоторое время, их официально перепечатывали.

С одной стороны, защищали православие от всех внешних опасностей: от протестантов и рационалистов; теперь же имелось исчерпывающее опровержение, отвечавшее почти всем потребностям, с солидными доводами, притом очень убедительно написанное; ненавистному католичеству доступ на русскую землю был окончательно закрыт. С другой стороны, интересы политики требовали широкого представительства и свободного обращения протестантства на всей территории несмотря на полицейские меры, в силу потребности в образовании, неизбежно через иностранные книги просачивались и различные католические учения.

 

III

Филарет – правитель Руси; аппарат управления и финансовая служба патриархии

После обеспечения защиты против внешней опасности патриарх Филарет очень ясно представлял себе вторую задачу эпохи: восстановление порядка в Церкви. Для него это была, прежде всего, задача организации церковного управления.

Сверху согласие между церковью и государством было обеспечено счастливым стечением обстоятельств и оригинальным двоедержавием, состоявшим из рассудительного и авторитетного иерарха и монарха, его родного сына, мягкого и покладистого. С общего согласия, например, они возобновляют запрет завещать монастырям земельные владения. В отношении провинции, однако, определенно поднимался вопрос о разделении власти: в 1621 году воеводы и гражданские власти в Рязани предупреждаются о том, что они не должны вмешиваться в дела духовенства, не судить дела, подлежащие юрисдикции архиепископа. Такой же приказ повторился и в 1628 году; подобные же указы, по всей вероятности, были изданы и в других воеводствах.

Филарет занимается, главным образом, организацией епархиального управления. Он задумал его по типу приказов, или министерств, царя. Как у царя имелись собственные владения, так и у него была своя патриаршая вотчина. Она была необыкновенных размеров, охватывая более сорока городов и простираясь от Мезени на Ледовитом океане до Путивля на границе Украины, от Брянска на западе до Вятки на востоке. Она включала города первостепенного значения, такие как Владимир, Кострома, Нижний Новгород. Позже, в XIX веке, патриаршая область была разделена на шестнадцать епархий. В мае 1625 года патриарх заставил царя особой грамотой закрепить свою юридическую власть над церквами, монастырями и церковными владениями этой огромной территории с правом судить проживавшее там население по всем делам, за исключением уголовных, и собирать все подати и оброки, какие ему будут угодны.

Для осуществления своей власти, которая представляла собой почти суверенное владычество, у Филарета было три своих патриарших «приказа». Один, называемый Дворцовым, был создан для управления недвижимым имуществом и населением, в том числе и домом патриарха. Другой, называемый Казенным, был организован для собирания различных податей, накладываемых на духовенство и мирян, и с этой целью вел учет приходов, дворов и земель. Этот приказ, или разряд, ассигновал нужные средства на расходы и занимался общим финансовым учетом. Третий, и наиболее важный приказ назывался Судным приказом (или, чаще, Судным разрядом) и занимался чисто церковными делами, наблюдая за дисциплиной, и судил во всех случаях как белое, так и черное духовенство; мирян же судил в исключительных случаях. Через головы епископов он фактически распространял свою компетенцию над всей русской церковью. Начальниками этих трех министерств были миряне: то были два боярина в Судном и Казенном приказах и дворецкий в Дворцовом; лишь казначей обычно являлся монахом. Дьяки и подьячие занимались письменной работой, а десятники и боярские сыны направлялись на места для сбора податей, также как и для выполнения специальных поручений. Все они были миряне. Вся эта бюрократия была занята, главным образом, вопросами материального порядка, финансовыми или полицейскими.

Филарет узаконивает и определяет размер податей. Каждый двор священника, дьякона, пономаря или просфирни вносит определенную сумму в патриаршую казну; то же самое производится в отношении земель, лугов, рыболовных тоней, пчельников, стоящих на церковной земле мельниц; опять то же самое в отношении дворов мирян, владельцев земли, будь то зажиточных или бедных, или даже вдов. Эту установленную дань все вносят обязательно, не считая особых сборов, вносимых при различных обстоятельствах «десятникам» и патриаршим дьякам. Статьи патриарших доходов были самые разнообразные: тут были и сборы за венчание и за запись новорожденных; было и особое обложение на грамоты, санкционирующие строительство новых церквей (столько-то на каждый престол), за разрешение служить священникам-вдовцам, за разрешение переходить на новый приход всем служащим церкви, начиная от священников и кончая просфирнями, и другие. Существовала точная тарифная сетка.

Некоторые из этих сборов взимаются на месте поповскими старостами или заказчиками (агентами), являвшимися во всей этой организации единственными избранными лицами из среды духовенства. Они должны были наблюдать за тем, чтобы без уплаты предусмотренного налога не благословлялись браки, не совершались погребения, ни даже перемещения пономарей или просфирен. Статьи прихода заносятся в списки особых книг с указанием имен, дат и суммы, доставленной в Москву, наряду с ежегодной определенной данью к Рождеству. Горе тому, чьи книги окажутся в беспорядке, или тому, у кого окажется недостаток по сравнению с предшествующими взносами, горе особенно тому, кто просто поскряжничает и утаит что-то в надежде, что это скроется через чаевые патриаршим писарям: он испробует тогда «правежа»; каждое утро, пока не будет полностью внесена требуемая сумма, его будут избивать на площади розгами.

В глазах патриарха и его чиновников, а также и городских властей, священник отнюдь не являлся посланцем Бога, облеченным сверхчеловеческими полномочиями: он был всего-навсего разновидностью мужика, которого можно было и сечь, и бить.

Таким образом, патриаршая область была снабжена сильным административным аппаратом, который в дальнейшем в основных чертах позаимствуют и другие. В качестве главы Церкви Филарет являлся для управления других епархий, правда, юридически не четко выраженным, но неоспоримым авторитетом. Если он, несмотря на решение собора 1589 года, мало интересуется созданием на Волге, например в Нижнем, новых епархий, что уменьшало сферу его непосредственного владычества, то он уже без колебаний отрезает от Вологодской епархии огромную территорию, с целью создания в 1620 году особой епархии для Сибири. Эта мера напрашивалась сама собой: на восток от Урала непрерывно возрастало количество поселенцев, включавших царских служащих, купцов, землепашцев и других, и все они жаловались на недостаток священников; правда, церкви строились, но в них нельзя было служить обедню из-за отсутствия освященных епископом антиминсов. Первый архиепископ Тобольский, Киприан, был наделен чрезвычайными полномочиями для восстановления христианского порядка среди весьма диких, чисто колониальных нравов в этих областях. Его преемник, Макарий, даже получил в 1625 году особую привилегию – с ним по всем гражданским вопросам уголовного порядка должны были совещаться воеводы, в то время как из их компетенции были изъяты вопросы церковного характера.

Патриарх, занятый вопросами устроения духовенства и внешнего порядка, должен был интересоваться также и богослужением. Он реорганизует Печатный двор, перенесенный в 1620 году из Кремля в специальное здание; функции справщика были теперь отделены от функций печатника и считались особо почетными; исполнение этих функций доверено было таким ученым людям, как Антоний Крылов и Арсений Глухой, в то время как богословы, подобные Илье, игумену Богоявленского монастыря, и Наседке, осуществляли общее руководство над этими изданиями. Важная задача этого периода заключалась в том, чтобы ликвидировать существующие расхождения между рукописями и печатными книгами и снабдить все приходы единообразными богослужебными текстами; этого думали добиться путем обращения к первоисточникам, то есть путем сопоставления древних славянских и даже греческих оригиналов с имеющимися книгами. Но что делать, когда в патриаршей библиотеке в 1631 г. было всего-навсего пять греческих рукописей плюс один Требник, напечатанный в Венеции? В результате единственными исправленными книгами оказались следующие: Требник (в 1624 и 1625 годах), Служебник (в 1627 году), Псалтырь (в 1627 году) и Устав (в 1632 и 1633 годах). То были книги добросовестно, обдуманно и тщательно изданные, но цель была далеко еще не достигнута.

Поведение духовенства и верующих часто оставляло желать много лучшего. В феврале 1622 г. в послании архиепископу Киприану Филарет пространно жалуется на постыдные нравы сибиряков: они не соблюдают постов, они без стыда сожительствуют с некрещеными мусульманками, они женятся на близких родственницах, отдают за деньги своих жен; привозят женщин из России для продажи, а священники благословляют новые союзы; монахи и монахини сожительствуют с мирянами и ничем от них не отличаются, а сам архиепископ бездеятелен! Патриарх резко порицает его за это; однако спустя пять лет мы видим этого самого Киприана на втором по значению – митрополичьем – престоле Руси, именно в Новгороде. А каково его поведение здесь?

Он обременяет духовенство тяжелыми налогами – шесть рублей за посвящение в священники, три рубля – за посвящение в дьяконы – огромные суммы для того времени. Далее, он освобождает из тюрьмы и восстанавливает в правах настоятеля одного монастыря, заключенного за убийство двух дворян, использует для личной выгоды деньги и драгоценности архиепископской казны, конфискует и раздает своим родственникам владения купечества, по своей собственной прихоти вносит изменения в богослужение, разрешает разводы и повторные браки разведенных, разоряет своих и царских крестьян, заставляет избивать их кнутом без всякого основания, присваивает себе незаслуженные почести и титул государя, занимается совместно со Швецией контрабандой, избивает палками царских слуг, осмеивает послания Филарета. Все это не мешает ему господствовать в Новгороде с 1627 года до своей смерти, 17 декабря 1634 года.

Вот что происходило в его огромной епархии, которая простиралась вплоть до Белого моря: приходы в приморской Лапландии, а также в вотчине Соловецкого монастыря отказываются подчиняться посланцам митрополита; расстриженные монахини выходят замуж и рожают детей, так же, вне закона, рожают вдовы и девушки; среди мирян многие сожительствуют с женщинами вне брака, а другие, покинув свою первую супругу и детей, без благословения Церкви, содержат других женщин. И это продолжается в течение десяти лет и более, в то время как их жены сожительствуют с другими мужчинами и имеют от них детей. А священники этих областей служат без разрешения, не представляют и не посылают на подпись свои ставленые грамоты и держатся свободно в отношении браков.

Возможно, что обвинения, направленные против Киприана, и были преувеличены, и, конечно, всякого трудно было заставить уважать законы Церкви и предписания нравственности в отдаленных провинциях Крайнего Севера или во вновь завоеванных провинциях Сибири. Однако нельзя сказать ничего в защиту другого иерарха – Иосифа Курцевича. Этот бывший епископ Владимира Волынского, довольно позорно оставивший свой престол и в 1625 году прибывший в Москву, был в августе 1626 года назначен архиепископом Суздальским. Находясь там и действуя во главе своих слуг и приближенных, которые прибыли с ним вместе с Юга, он фактически тратил все время на разорение своей епархии, грабил мест ные кожевенные заводы, убивал и вешал купечество, насиловал девушек, а во время постов отчаянно кутил у себя дома со своими любовницами. Все это получило полную огласку, и в 1630 году о нем донесли царю. Но патриарх взял виновного под свою защиту.

Таким образом, отнюдь не создается впечатления, чтобы Филарет, который усердно поддерживал внешний порядок, прилагал бы сколь-нибудь значительные усилия для возрождения религиозного чувства и для настоящего исправления нравов.

После приезда патриарха Феофана в 1619 году единственным большим духовно значительным событием на Руси было обретение Ризы Господней, подаренной Руси шахом Аббасом. Оно было отмечено многими чудесами. Вскоре Риза Господня была торжественно установлена в Успенском соборе, что было сделано по особому указу от 26 марта 1625 года. Эти два события послужили особенным подтверждением представления об исключительной мировой миссии Руси.

Правда, патриарх жестоко наказывал за определенные аморальные проступки, которые могли повлечь за собой политические последствия: один дворянин из Брянска, который имел от своих крепостных семь незаконнорожденных детей, ссылается в Николо-Корельский монастырь; патриарший стольник Матвей Кольцов за такое же преступление – прелюбодеяние – заковывается в цепи и ссылается в другой монастырь. Монахам, пьяницам и беглецам с Соловков, посылается особое предупреждение. Но это не те меры, которыми можно было бы повлиять на все население. Во всяком случае, при Филарете не замечается никакой тенденции к нравственной строгости. Царь присутствует на «медвежьей потехе»; у себя при дворе он держит цимбалистов. На его свадьбе, состоявшейся в 1626 году, присутствуют шуты, гусляры и музыканты, играющие на домре; и все это, несмотря на существующий запрет этого Церковью. Что касается достопримечательной реформы большого Покровского монастыря в Суздале в 1631 г., то она представляется изолированным явлением, причем не очень понятно, кто же являлся ее инициаторами.

 

IV

Религиозное движение в скитах и монастырях: «семинария» Троицкого монастыря

Движение за религиозное и нравственное обновление, начавшееся в разгар Смутного времени, продолжается вне стен различных канцелярий и сосредоточивается вокруг нескольких избранных людей.

С 1619 по 1633 год организуется еще около сорока скитов и монастырей. В 1620 году в Воломе возле Устюга начинает вести отшельнический образ жизни некий Симон: потом он был убит крестьянами-повстанцами, которые были недовольны его увещаниями. Боярин Михаил Салтыков в 1621 году организовал на Днепре в 10 верстах от Дорогобужа Бизюков монастырь, которому предстояло большое и исполненное треволнений будущее. Преосвященному Варлааму, архиепископу Вологодскому и Великопермскому, была адресована следующая челобитная «убогого» монаха Марка, постриженного в Ильинском монастыре: «Есть, государь, в Вологоцком уезде, в Заднем селе Белавинское озеро и на том озере остров. Умилосердися, государь преосвященный Варлам, архиепископ вологоцкий и великопермьский, пожалуй меня, нищево царского богомолца и своево святительсково, благослови, государь, на том острову келейцу поставить и потерпети Бога ради. Государь, смилуйся, пожалуй». В июне 1630 года ему было прислано письмо с соответствующим благословением. Вскоре вокруг келии монаха Марка обосновались еще и другие монахи, которые хотели вести более уединенный и постнический образ жизни, а равно и миряне, уставшие от мира и стремящиеся к духовному совершенствованию. Таким образом появилась новая Белавинская пустынь.

Но эти монастыри были не только для монахов. Иногда в них имелось больше мирян, так называемых складников. Это были либо простые крестьяне, либо другие люди низших сословий, которые за небольшую вносимую ими сумму денег или в обмен на взнос натурой могли пользоваться духовными и материальными преимуществами данной общины. Они обязаны были нести послушания и работать, но они имели право питаться от монастыря и жить там со своими семьями. Что это было такое, монастырь или рабочая артель? Трудно сказать. Иногда на месте имелся только один монах, единственный грамотный человек, единственный священник, а может быть, даже и не имеющий священного сана: если он почему-либо исчезал, то оставались только крестьяне. Во всяком случае, с религиозной жизнью сочетается интенсивная хозяйственная деятельность. Работают как и прежде, но отныне защищенные от взимания налогов и ростовщиков, и работают больше уже не на себя, а на святого – покровителя этого места. Нет особого аскетизма, – но с самого начала этой новой жизни молитва становится более горячей, а повседневная жизнь – освященной. На Севере и Востоке этих отшельничеств появляется очень много: мы видим в каждом несколько изб, скромную деревянную церковь, тяжелым трудом, с помощью гари отвоеванные поля, а вокруг – темный лес, усеянный болотами, лес, который порой кормит их, а порой и губит.

То были благословенные обители для избранных душ, проводивших дни свои в труде, размышлениях и бедности, вдали от городской суеты и городских новин. В этих скитах выковывался тип крепких и сильных людей, способных говорить власть имущим всю правду в глаза. Иоаким, ученик Иринарха Ростовского, поселяется в Шартоме, недалеко от Шуи, пишет иконы и бесплатно раздает их: их считают чудотворными; многие рассказывают о связанных с ними видениях. Он подвергает резкой критике недостойного архиепископа Иосифа Курцевича, которого все боятся. За это он ссылается на Соловки, но в 1634 году его отзывают оттуда в Суздаль. Затем его чтят как святого.

Противоположностью этих уединений, или скитов, с их типичным русским скромным бытом и трезвым подходом к жизни, являлись настоящие монастыри, вполне организованные общества, с игуменом или архимандритом во главе, с различными должностными лицами начиная от келаря и кончая управителями монастырских владений, с послушниками, с дарителями-мирянами, с потоками богомольцев и странников, с зимними и летними церквами, с монастырскими зданиями, с библиотекой, с погребами и складами, обладающие хорошим снабжением, с гостиницами, с высокими воротами и стенами, с дарованными им торговыми правами, с подворьями в Москве и в других местах. Эти монастыри представляли собой могущественные центры, где бился пульс всей страны; у них были благочестивые высокие покровители; монастыри эти богаты, но их значение с религиозной точки зрения далеко не одинаковое. Многие из них, возможно большая часть, предоставляли каждому монаху свободно распоряжаться своим имуществом: в них были, если настоятель монастыря слаб или недостаточно добродетелен, среди братии пьяницы, развратники, гордецы, интриганы, клеветники; но зато в этих же монастырях воспитывались деятели духовной науки и подвижники веры, способные защищать веру и обновлять духовную жизнь.

Таким монастырем был в особенности Троице-Сергиев монастырь. Дионисий возвратился к исполнению своих обязанностей настоятеля этого монастыря сейчас же после того, как улеглась непредвиденная буря, вызванная его попыткой исправить книги. Но он понимал свои обязанности в широком смысле слова, действуя, как воистину ревностный пастырь. Он отнюдь не забывал о доходах монастыря, сильно пострадавшего из-за войны и хищений, совершенных в его отсутствие; он требовал возвращения крестьян, незаконно «уведенных» к другим владельцам; он также старался не допускать несправедливостей и злоупотреблений, в которых были, по-видимому, повинны экономы Троице-Сергиева монастыря. Его можно видеть и на судебном процессе против монахов Спасо-Прилуцкого монастыря, который велся им из-за мельницы, которая была испорчена этими монахами с помощью колдуна. Однако большую часть своей энергии он отдавал духовному самосовершенствованию, что было областью, уже непосредственно зависевшей от него самого.

Уже в течение долгого времени церковным пением управлял головщик Логгин. Гордясь своим голосом и своими музыкальными способностями, он позволял себе украшать священные песнопения различными фиоритурами, из-за которых нередко ускользал смысл. Ему доставляло удовольствие сочинять на один и тот же стих от пяти до десяти мелодий: слова были для него лишь повод для музыкального сочинительства. У него были ученики, например, его племянник Максим, который умел исполнять одно и то же песнопение на семнадцать разных ладов. Логгин не был первым встречным: будучи образованным и гордым человеком, он позволял себе резко отвергать доводы архимандрита. Дионисий, со свойственной ему мягкостью, напрасно цитировал ему святого Павла: «Буду петь духом, но буду петь и умом (…) Если вы языком произносите неудобовразумительные слова, то как узнать, что вы говорите?» (1 Кор. 14: 15, 9). «Человек, который не понимает того, что сам говорит, подобен псу, который лает на ветер». Логгин никак не сдавался. Тогда Дионисий побеждал его примером: он начинал сам петь, приятным голосом, и священные слова, произносимые его голосом, отчетливо доносились в самые отдаленные места храма.

Уставщик Филарет спорил с ним о самом богослужении. Дионисий следил за тем, чтобы каждая служба совершалась в свое время, согласно уставу и без спешки. Однако, кроме того, он ввел при исполнении воскресных и праздничных служб определенные, дотоле не применявшиеся молитвы, возгласы, поучительные чтения, догматики и стихиры, которые ранее не входили в обиход Троицы. Он хотел, чтобы основные песнопения исполнялись скрупулезно и без отступления от канонов. Филарет обвинял его в новшествах. Монахи же упрекали Дионисия в том, что он затягивал ирмосы. Но Дионисий продолжал вкладывать в святое дело все свое рвение: всегда готовый облегчить людям исполнение их обязанностей, он не уступал в отношении Божественной службы: для Бога нет предела красоте! Он строил и восстанавливал церкви, делая это в самом монастыре, в его окрестностях, во всех его владениях. Бедным церквам он сам раздавал книги, кадила, сосуды, облачения, иконы. Для этой цели он содержал целый штат иконописцев, переписчиков, чеканщиков, золотых дел мастеров. Он был счастлив, когда вместо какой-нибудь медной или оловянной чаши, благодаря его энергии, появлялась чаша серебряная. Но там, где роскошь была недостижима, он требовал хотя бы соблюдения приличий.

Несмотря на всю мягкость своего характера, он считал, что необходимо добиться определенного минимума нравственности, достигая этого, если потребуется, хотя бы путем принуждения. Например, в одном монастыре, переданном Троице под начало для вразумления, крестьяне продавали монахам водку; когда все увещевания и угрозы оказались безуспешными, Дионисий прибег к вмешательству царя и патриарха.

Но главным образом Дионисий занимался воспитанием своих учеников. Он любил в своих личных покоях принимать тех, в которых он угадывал будущих ревнителей веры. Это были послушники или молодые монахи, как например Дорофей, преждевременно умерший в 1614 году, про удивительные аскетические подвиги которого ходили рассказы, или Порфирий, который впоследствии стал архимандритом Рождественского монастыря во Владимире; далее священники окрестных мест, как Наседка; был тут и еще один больной – слуга княгини Ирины Мстиславской Булат Леонтьев, который в 1624 году стучится в дверь к архимандриту, получает от его руки помазанием святого елея исцеление, остается в течение шести лет возле него и позже, под именем Симона Азарьина, пишет с большим талантом ряд благочестивых работ, в частности Житие своего учителя; еще был тут и простой деревенский житель, страстно стремившийся к духовным подвигам и совершенству, в дальнейшем преследуемый за правду – не кто иной, как Иван Неронов, о котором будут в дальнейшем так много говорить. Одни только приходили и уходили, другие оставались его настоящими верными учениками. Всем в какой-то степени шли на пользу светлый пример и уроки почтенного архимандрита. Всем он прививал любовь к добру, вкус к чтению, внушал апостольское рвение и мысль о необходимости церковной реформы.

Создается впечатление, что Дионисий, после неудачи с исправлением церковных книг, не веря в возможность воздействия на массы верующих, избрал себе другой путь: сначала подготовить достойное своей задачи духовенство. Его келья была родом семинарии, духовным зерном, откуда должно было пойти многое на пользу Церкви.

 

I

Годы учения Неронова; в Троице – у Дионисия; в Лыскове – у Анании

Среди скитов, появившихся в Смутное время, было, в частности, отшельническое общежитие Спаса-на-Ломе, на Малой Саре, в Вологодском воеводстве. Основатель его Игнатий, монах из Спасо-Прилуцкого монастыря, умер 28 декабря 1591 г., овеянный славой праведной жизни. Как обычно, вокруг священного места поселилось несколько крестьянских семейств.

В 1591 году, если верить преданию, в одном из этих семейств и родился Иван Неронов, или Иван Миронович. Его родители были простые крестьяне, и он вырос без всякого образования; его молодые годы протекали в обычном сельскохозяйственном труде, менявшемся в зависимости от времени года: летом и весной он работал в поле; после Петрова дня начинался сенокос на лугах или на болотах; затем шел сбор ягод и грибов; потом охота, рубка леса, его перевозка и распилка. То была тяжелая жизнь, чреватая опасностями, чуждая всякой изнеженности; жизнь, закаляющая тело и дух. На Ломе же жизнь носила более возвышенный характер, была одухотворенной. Это объяснялось наличием здесь скита, праведный основатель которого только что покинул эту землю. Вероятно, влияние его на этого молодого человека было огромно, а дух времени, безотчетное подсознательное стремление к реформе, очевидно, проникли и в эти места, иначе нельзя было бы понять того религиозного рвения, которое появилось у него, когда он покинул свою родную деревню.

Печальные последствия Смутного времени заставили Неронова уединиться. В декабре 1613 года отряды казаков и черкесов, преследуемые войсками нового царя, распространились по Северу, разоряя и сжигая беззащитные местности. Однажды они наводнили район Вологды, разграбили и подожгли дом, где жил Неронов. Из многочисленных обитателей этого дома одни погибли в огне, другие разбежались. Иван бежал со своим маленьким другом Ефимом, бежал, естественно, в ближайший город, в самую Вологду, верст за 60 от своего дома. Это было 6 января, в день Крещения, время разгула, гулянок и ряженых, обычаев испокон веков осуждаемых Церковью. Юный поселянин, у которого глубокая христианская вера укрепилась под влиянием событий, которые только что повергли его родных к близких в скорбь и нищету, увидел толпу людей, наряженных в дьявольские маски, некоторые из которых были уже в зрелом возрасте, увидел, как они бегали и бесновались в непристойных играх. Когда они выходили из одного большого дома, он попросил объяснить ему, что все это значит. Ему ответили: «Архиереев дом, и сии суть освященнии от него причетницы церковнии и прочии того архиерейскаго дому служители». Не будучи в состоянии сдержать свое негодование, он закричал во всеуслышание: «Не мню, дабы сей дом архиереев был, ибо архиереи поставлени суть от Бога пасти стадо Христово и учити люди Божия, еже огребатися всякаго зла и ошаятися бесовских игралищ». И он продолжал говорить еще в этом же духе. Веселящиеся же, как только прошло их первое изумление, накинулись вовсю на этого гостя, пришедшего не в пору. И под их ударами он продолжал обличать их. Такова была прелюдия к деятельности реформатора русской Церкви.

Его оставили в покое, думая, что он уже мертв; Неронов пришел в себя к полуночи; несмотря на все, он был горд своим подвигом; он спасся из города благодаря милости Господней. На большой дороге он нашел своего товарища, который покинул его среди всей этой сумятицы. Вот они уже, наконец, возле Устюга, где они приняты певчим одной сельской церкви, неким честным человеком, по имени Тит. Он занимается их образованием. Ефим, возможно, более молодой, оказывается очень способным и, овладев элементарной грамотой и началами Закона Божия, возвращается к себе. А у Ивана ничего не выходит, как он ни старается, ни утомляет своих глаз над букварем, заливаясь слезами вместе со своим учителем, моля Господа помочь ему разобраться в Священном Писании. Наконец, через полтора года на него находит, неожиданно, просветление, и он наверстывает потерянное время, читает Часослов и Псалтырь и покидает гостеприимного Тита. Но он не собирается зарыть свой талант, приобретенный такой дорогой ценой, в родном местечке. Он хочет учиться еще и действовать. Он уходит из дома куда глаза глядят, доходит до Волги и приходит в большое село Никольское-Соболево, немного ниже Юрьевца. Там он поселяется у одного священника по имени Иван, своим усердием в церкви настолько располагает его к себе, что тот отдает ему руку своей дочери Евдокии. Тут сразу же он фактически становится, без посвящения в духовный сан, церковнослужителем: начинает служить в церкви в качестве чтеца и певца. Ему достаточно этих скромных функций для того, чтобы начать проявлять себя духовным руководителем – к чему он чувствует такую потребность. Когда он видит, как местные священники и другие клирики пьянствуют и ведут распутный образ жизни, он не перестает обличать их. И, очевидно, его обличения являются очень резкими и очень частыми, а строгость его представляется чрезмерной, потому что враги его пишут на него донос по всем правилам, направляя его патриарху Филарету.

Под этим доносом подписываются его тесть и несколько мирян. Неронову, лишенному всякой поддержки, без единомышленников, окруженному грубостью людей той эпохи, находящемуся под постоянной угрозой быть убитым за малейшую провинность, остается одно: он предоставляет Господу судить злодеев, а сам исчезает, не предупредив об этом никого, кроме своей жены. Так как Никольское было подвластно Троице-Сергиевому монастырю, Неронов туда и направился. Разве не туда же стекались и паломники со всей Руси? Молодой человек отправился к святому Сергию и его ученику святому Никону просить помочь ему. Он молился, стоя перед церковью Св. Троицы, с такими горячими слезами, что один из служителей монастыря, проходивший мимо, сжалился над ним и повел его к себе в келью. Иван поведал ему о своих трудностях и чаяниях. На следующий день после всенощной его покровитель повел его к архимандриту, который всегда был готов помочь всякой скорбящей душе. Таким образом Неронов и был принят в ученики Дионисия.

В эти годы, 1619–1625, Троице-Сергиев монастырь являлся своего рода центром религии и культуры возрождающегося Московского государства. Из двухсот монахов, находившихся там, правда, не все были примерными, но было достаточно и ярких индивидуальностей, и там Неронов получил возможность общаться с самыми замечательными людьми своей эпохи.

Келарь Авраамий Палицын заканчивал в это время свою историю Смутного времени; его последователь Александр Булатников повествовал о подвигах своего бывшего учителя Елеазара, праведного основателя Анзерского скита. Этот Александр, крупный землевладелец и влиятельный деятель, все время ездил взад и вперед от московского подворья в Троицкий монастырь, а также и в Соловки. Антоний Крылов, один из справщиков 1616 года, был монастырским библиотекарем. Впрочем, не исключается возможность, что это место тогда уже было занято Иоасафом Кириаковым, сыном протоиерея, который был и сам протоиереем в Балахне на Волге, возле Нижнего. В этой библиотеке было семьсот с лишним томов. Благодаря этой библиотеке Герман Тулупов, земляк архимандрита Дионисия, бывший священник Старицкого прихода, мог выполнить ту огромную задачу, которую он себе поставил: написать жития святых на все дни года (Четьи Минеи). В житии царевича Димитрия он не преминул показать, что Господь покарал Россию, послав ей самозванца Гришку Отрепьева «с тем, чтобы она отреклась от всех своих грехов».

Возможно, Неронов там и познакомился с Симоном Азарьиным; возможно, что он и помогал Наседке в составлении «Изложения на люторы». В Троицком монастыре сталкивались люди различных сословий, из различных мест, с самым разнообразным прошлым. Там было живо воспоминание о страшной каре Господней над Русью; и там тоже можно было убедиться в том, что реформа была необходима везде, причем надо было начать с высшего духовенства: ведь в это самое время пришлось уволить за склоки казначея Иосифа Панина, и в то же время некий «эконом», которому бдительность Дионисия мешала заниматься своими корыстными делами, взял и ударил в храме по лицу своего настоятеля, и даже осмелился запереть его на четыре дня в келье.

Но Неронов жил, в основном, в тесном контакте и дружбе со своим учителем, постоянно читая книги Священного Писания и неутомимо мо лясь во время келейных служений и ночных бдений. Нам известно, что Дионисий питал особое почтительное чувство к святому Иоанну Златоусту и отдавал переписывать его труды для распространения. Бывший сельский священник любил великого архиепископа, красноречие которого иногда звучало революционно, дабы напомнить богатым и власть имущим о существовании бесчисленных бедных в Константинополе. Несомненно, что именно под его влиянием Неронов, который был знаком с нищетой народа, увлекся проповедями, собранными греческой и славянской богословской ученостью в сборниках «Златоуст» и «Маргарит», «Златая матица» и «Перло многоценное».

Несомненно, что у Неронова именно под влиянием Дионисия окончательно сложилось мнение о необходимости реформы: в быту искоренить пережитки язычества и пороков; в церкви – восстановить достоинство и благолепие богослужения путем соблюдения уставов, правильного церковного пения и наблюдения за благоговейным поведением верующих. Самое же главное: нужно было создать духовенство, которое было бы на высоте своего положения. По всем этим пунктам у юноши были уже свои соображения, которые он начал претворять в жизнь: в силу своих знаний, опыта и морального авторитета Дионисию выпало на долю укрепить эти настроения, уточнить соответствующие мысли и превратить их в своего рода программу действий.

Есть все основания думать, что во время своих бесед они еще говорили и о необходимости исправления церковных книг, об их унификации, о сопоставлении их с греческими оригиналами; но недавняя неудача, постигшая справщиков в этом направлении, не позволяла рассматривать этот вопрос как неотложную задачу, а кроме того, молодой провинциал, без особого образования, жаждущий к тому же скорее действовать, и не мог так глубоко интересоваться этой проблемой. Но из уроков своего учителя Неронов вынес сознание того, что подобные мероприятия действительно нужны. Об этом ему пришлось особенно вспомнить позже, в конце своей жизни.

Дионисий довольно долго держал у себя своего любимца; потом, убедившись в его высоких качествах и в его горячем усердии, он написал патриарху письмо, где с похвалой отзывался о юноше и поручил ему же доставить это письмо. Филарет направил Неронова в Никольское-Соболево, на этот раз в должности дьякона; он снабдил его специальным посланием, направленным против клеветнических доносов; Неронову дано было право заключать их авторов в тюрьму вплоть до полного удовлетворения и возмещения убытков. Они, конечно, имели право отрекаться от своих злых дел и просить помилования. Неронов, со своей стороны, прощал их и добивался для них помилования. Только когда эти священники являлись в церковь для исполнения своих обязанностей в пьяном виде, он, на основании архиерейского распоряжения, выталкивал их из алтаря и выгонял из церкви и сам правил службу и наставлял народ. Спустя год после второй поездки в Москву, он вернулся на место поставленным во священники и после этого его требования стали еще более жесткими.

Однако, то ли потому, что в Никольском духовенство было неисправимо и развращено, то ли потому, что сам Неронов не пользовался достаточным авторитетом там, где его раньше знали как простого мирянина, принятого из жалости, – он не добился никаких реальных результатов: нападать на него не смели, но никто и не думал исправляться. И однажды, будучи по природе скитальцем, он забрал свою жену и покинул Никольское. Он дошел до Лыскова, или, во всяком случае, до тамошних мест. Путешествие было тяжелое: они прошли двести пятьдесят верст; но если спуститься дальше вниз по Волге, то там, в селе Кирикове, жил один праведник по имени Анания.

Этот Анания, о котором нам известно очень мало, несомненно, был замечательным человеком: у него был проницательный ум, он был очень просвещен в отношении Ветхого и Нового Завета и превосходно толковал Писание; с другой стороны, деятельный и великодушный, он приглашал к столу каждого странника; любил, когда нужно подать добрый совет; его жена Мелания была тоже очень гостеприимной и обладала большим умом.

Почти в это же самое время один крестьянский юноша, который бежал из родительского дома в Макарьев монастырь по ту сторону Волги, часто переправлялся через реку для того, чтобы побеседовать с достойным пастырем; этот молодой человек был Никита – будущий патриарх Никон.

Итак, Неронов был принят Ананией, он помогал Анании проводить церковные службы и учился у Анании понимать божественные тайны Священного Писания. Он довольно долго прожил в доме Анании, подружился с его старшим сыном Петром, затем, получив благословение Анании, снова отправился в путь по Московскому государству. Теперь он при обрел определенный круг знаний, твердо решившись пойти по пути священнослужения, чувствуя морально и духовно твердую почву под ногами; по-прежнему полный энергии, он направился в столицу всей этой области: Нижний Новгород.

 

II

Нижний Новгород

В этот период Нижний Новгород, центр огромного района, был одним из главных городов всей Руси. Раньше он являлся только аванпостом славянской колонизации в татарской и финской стране. Только что, в эпоху Смутного времени, он выдержал осады мордвы. Его Кремль, расположенный на высоком холме, его неприступные стены, четырнадцать башен и трое ворот свидетельствовали об этих героических днях. Нижний Новгород был административным центром: в нем находились разные воеводские приказы и казенные склады, предназначенные для хранения оброка и дани, собранных у полупокоренных инородцев, гостиничные хоромы, обычно свободные, но в которые, в случае осады, царские служащие и купцы могли поместить свои семьи и свое добро; тут же были палаты воеводы и его главных дьяков; в городе было два собора и три монастыря.

Но в основном Нижний Новгород был известен как первостепенный торговый центр. По Оке осуществлялось сообщение с Рязанщиной, житницей Руси в то время, а далее и с Коломной и Москвой; в том же направлении, но сушей, Нижний Новгород сообщался со столицей через Муром, Владимир и Суздаль, которые были соответственно центрами и лесной, и металлургической промышленности; по Волге же можно было в короткое время попасть и в Ярославль, а оттуда на Север, в Вологду и Архангельск, а это означало торговлю с голландскими и английскими купцами – там можно было купить европейские товары: металлы, ткани, предметы роскоши; зимой прокладывался санный путь вдоль правого берега Волги, который переходил потом на левую сторону реки и через Кострому достигал Ярославля. Спускаясь вниз по реке, через недавно завоеванную Казань, можно было с запада доехать до Хлынова на Вятке, до Перми на Каме, а оттуда и до Урала и необъятной Сибири: до месторождений каменной соли, до мест, изобиловавших пушниной. На юге Волга поворачивала на Астрахань, откуда была дорога в Персию или Бухару, на Терек и в Грузию; то были страны, где можно было приобрести морскую соль, шелка, дамасскую сталь, ковры, рыбу, икру.

Этими различными путями Нижний, в свою очередь, отправлял в обмен в различные места пшеницу и лен, доставляемые с недавно распаханных плодородных земель Курмыша, Арзамаса, Алатыря, Темникова; также мясо, кожу, масло – продукты животноводства, процветавшего в поймах всех протекавших тут рек; отсюда же отправлялся мед и воск диких пчел, бобровый мех, домотканое крестьянское полотно, многочисленные кустарные изделия. Весной и осенью 1635 года два каравана выгрузили в речном порту Нижнего по 100 000 тонн рыбы и 16 000 тонн соли; осенью 1636 года один только караван, пришедший с юга, привез 39 000 тонн рыбы и 13 000 тонн соли. Каждый день на рынке в Нижнем продавали от 500 до 800 возов пшеницы и других товаров, а иногда дело доходило и до 1000 или 1500 возов.

Эта торговля велась множеством купцов. Были оптовики, у которых имелись свои баржи, были приказчики на местах и торговые агенты в других центрах. Некоторые вели торговлю от имени московских и ярославских купцов. Например, в Нижнем был представитель Строгановых, крупных уральских предпринимателей. Были тут также и иностранцы – англичане и, главным образом, представители восточных стран: персы, армяне и другие. Но большинство из них были мелкие лавочники, владельцы одной только лавки, или даже занимающие угол лавки, или носящие какой-нибудь лоток на рынке; много было и бедных ремесленников, которые в присутствии покупателей производили и продавали продукты своего труда, как это практикуется еще и теперь на восточных базарах. Переписи того времени говорят о том, что там было более ста различных ремесел: больше всего было плотников и кузнецов, которые совместно делали мелкие гребные суда, последние, в свою очередь, оснащались канатчиками; изобиловали также и сапожники, портные и кожевники, работавшие на город и деревню; мясники, булочники, пирожники, калашники; последние принадлежали уже к более высокому рангу, не говоря уже о кабатчиках, в заведениях которых рекой лились брага, квас и водка, продажа которых была источником больших доходов для казны. Вся эта торговля проходила на площадях собственно города: и в Верхнем городе, возвышавшемся над рекой у Кремля, и в Нижнем городе, расположенном ниже. Каждый из этих посадов был окружен рвом и изгородью с воротами и башнями.

Нижний город, расположенный вблизи реки и верфей, возле царских амбаров для хранения соли и рыбы, а также амбаров патриарха и крупных купцов, был самым оживленным и процветающим кварталом города. Но и весь город Нижний в целом с конца XVI века находился в процессе почти непрерывного роста и развития. Этому способствовал факт переселения сюда части населения из центра обедневшей Московии. Сюда шли люди, боявшиеся рабства, изнуренные под бременем налогов; и они нередко оседали здесь на пути к свободным и плодородным землям Востока.

Благодаря своей сравнительной отдаленности от центральной части страны, Нижний сравнительно мало пострадал в эпоху Смутного времени, а жизнестойкость этого города проявлялась в его особой способности быстро залечивать полученные раны. После больших событий в начале века и двух колоссальных пожаров, происшедших в 1617 и 1618 годах, из которых один уничтожил 720 дворов, 365 лавок и сараев, а другой – 293 двора и 360 лавок, в Нижнем осталось только 1088 дворов (из них 494 двора бедняков, которые не в состоянии были платить налоги); 320 дворов были абсолютно заброшены. Но уже в 1620–1622 годах число пустых дворов сократилось до 7, а число бедняцких дворов уменьшилось до 345; других стало 862 вместо 594; всего было 1207 хозяйств. Но развитие Нижнего на этом не остановилось, в 1664 г. там было уже 1407 богатых дворов. О развитии торговли можно судить по доходам с пошлин, полученных с продажи съестных припасов и с кабаков: в 1634 году – 18 511 и 7340 рублей, а в 1640 году – 25 087 и 10 041 рубль. Эти цифры позволяют отнести Нижний к числу крупнейших городов тогдашней Великороссии: в 1634 г. только Москва, Казань и Ярославль вносили больше в государственную казну; Вологда, Кострома и Устюг вносили меньше.

Но Верхний и Нижний города не представляли собой весь Нижний. Там были еще предместья, так называемые слободы, как, например, Ямская слобода, Благовещенская слобода и на другом берегу Оки – Кунавино, где жили самые бедные люди: рыбаки, паромщики, торговцы мхом, который шел на конопаченье лодок. В Стрелецкой слободе жили 500 военных со своими семьями, не считая 209 немцев и литовцев, или поляков, отбывающих службу у царя; они жили в особом квартале; было там еще и 91 черкас, или малоросс, около 50 пушкарей, сторожей ворот, а также других служилых людей, входивших в состав местного гарнизона. Наконец, на двух противоположных концах этого широко раскинувшегося поселения высилось два монастыря – Благовещенский, который охранял подступы к Оке, и Печерский на Волге. Последний стоял на расстоянии семи верст от города, по направлению на восток.

Сколько жителей могло быть в таком обширном центре? Десять ли тысяч или двадцать? На этот вопрос ответить трудно. Торговля и навигация обеспечивали работой не только постоянных жителей города, но также и большое количество сезонных рабочих, приходивших сюда из окрестностей: кормщиков, грузчиков, возчиков. Поэтому в городе и было такое текучее население. После вскрытия реки весной сразу формировались караваны и отправлялись вниз по Волге в сопровождении нескольких царских кораблей, вооруженных пушками для отражения нападений разбойников. И можно себе представить, какое оживление царило на пристанях, на Нижнем торгу, а также и в кабаках, когда эти суда возвращались осенью, нагруженные товарами! Как весело там жили в это время! Цены на продукты были баснословно дешевые: курица стоила 1 копейку, полтора десятка яиц – одну копейку, за 12 или 15 копеек можно было купить целого барана. Некоторые несчастные проигрывали все свои заработки, пропивали последнюю копейку, даже последнюю пару штанов, они готовы были продать самую свою душу; другие наживали себе целое состояние. Все предавались опасным для души и грубым развлечениям, которые шли целый год, приуроченные к различным датам. Церковь считала эти увеселения языческим или дьявольским наваждением, но против них не принималось особых мер. Духовенство снисходительно относилось к грешникам. Но, несмотря на это, многие храмы пустовали.

Приток иностранцев отнюдь не способствовал укреплению добрых старых нравов: Олеарий видел в Нижнем лютеранскую общину, организованную издавна. Эта община состояла примерно из 100 человек, у нее был свой пастор и свой храм. Вместе с шотландскими офицерами, солдатами, голландскими купцами, пленными поляками, литовцами и казаками тут были и татары-мусульмане.

В Печерском монастыре всегда находилось какое-нибудь духовное лицо, впавшее в немилость: какой-нибудь иерарх или священник, украинец или балканец, монах из Киева Феофан, митрополит Фессалоникийский Паисий со своей свитой из греков, лжеархиепископ Крижановский. Нижний был воистину большим городом, со смешанным населением, религией и моральными устоями приспособленческого характера.

Однако нижегородцы умели в случае необходимости проявить и нужную энергию. В каждом посаде был свой выбранный староста, иными словами, тут уже была налицо активная общественная жизнь. Состояние форпоста сравнительно молодого Московского государства, занятое недавно их городом, особое положение среди еще и теперь не вполне ассимилировавшегося многонационального населения, продолжавшего оставаться языческим, – оба эти фактора не позволяли Нижнему застывать в состоянии покоя. Ничего нет удивительного в том, что Нижний, относительно не пострадавший от разрухи в стране, довольно отдаленный от центра (что и позволило ему сохранить некоторую автономию), вынужденный защищать и продолжать русскую и христианскую колонизацию на Восток, оказался в это время руководящим и передовым центром Руси. Ведь именно здесь в 1610 году зародилось национально-освободительное движение, начавшееся под руководством мясника Минина, и здесь же позже появляется целая плеяда религиозных реформаторов.

 

III

Неронов, священник церкви Воскресения в Нижнем

В Нижнем возле Никольских ворот в Кремле была Воскресенская церковь, которая уже в течение многих лет была заброшена, находилась в полном запустении, даже без колоколов. Эта церковь была в таком жалком состоянии, что в 1621 году переписчики даже не посчитали нужным инвентаризировать ее. Неронов поселился у этой церкви и начал регулярно служить в ней вечерню и заутреню. Чтобы созывать верующих на богослужение, он бил, как это делали в старину, в деревянную колотушку. Он читал верующим священные книги, разъяснял простым языком их содержание: каждое слово он объяснял простым и доходчивым языком, так чтобы его слушатели, люди без образования, могли понять и запомнить все. Всем были полезны его наставления, всех трогала его забота о спасении душ и его смирение. Ибо после того, как он кончал свои поучения, он низко кланялся верующим, до самой земли, и со слезами просил их заботиться о спасении своей души и никогда не забывать о том, чему он их учил, вечно хранить его слова в душе и делиться всем сказанным с членами своей семьи, а равно и с другими людьми, чтобы поддержать друг друга на пути спасения. После службы он обходил улицы города и рынки, нося с собой книгу великого просветителя Иоанна Златоуста «Маргарит», и многие слушали Божественные Писания и сладкогласные словеса святителя Иоанна.

Это воистину апостольское служение произвело сильное впечатление. Люди привыкли лишь издали следить за малопонятными обрядами в церкви; священник, правда, был таинственным посредником между людьми и Богом, но по выходе из церкви он становился таким же простым человеком, как и все, да и сам он нисколько не считал себя обязанным подавать пример особого поведения. В храме (вынесем за скобки неполад ки, о которых мы уже говорили) не было никакого непосредственного общения между священнослужителем и верующими: Божественная Литургия была слишком духовно-величественна, чтобы осмелиться соединять ее со слабым лепетом рядового священника. Отсутствие проповеди в московской церкви объяснялось не только невежеством или недостаточным образованием и ленью духовной – то были второстепенные и побочные причины; истинная же причина заключалась в глубочайшем благоговейном уважении к литургии, в сознании невозможности соединять слово Божие со словами смертных. Это казалось недостойным. Но тогда нужно было бы обучать религии вне церкви или, по крайней мере, служить церковные службы на понятном языке так, чтобы до верующих все доходило. Но этого ничего не было. Поэтому религия приняла формальный и сухой характер, без всякого отношения к жизни и нравам эпохи. Когда священник, сняв облачение, выходил из церкви, он смешивался со всей остальной массой; иной раз шел пить в кабак, торговал в лавке, занимался хозяйством, совсем не думая о своей пастве.

И вот появляется новый священник из церкви Воскресения, которого никто не назначал и который поэтому может порвать со всеми прежними традициями. Он совершает церковную службу без пышности, но с достоинством и без всякой спешки. После окончания службы он обращается непосредственно к бедным людям, поучая их непосредственно на их живом и образном языке, разъясняет им учение апостолов, Евангелие и «Отче наш» просто, без своих собственных изобретений, читая фразу за фразой, объясняя ее и увязывая все с реальной повседневной жизнью. Но он не ограничивается только этим: он продолжает поучать народ и за стенами церкви. Он ходит, неустанно проповедуя слово Божие, предлагая слушателям религию, прочувствованную и продуманную, в которой соединены в органическое единство нравственность, догматика и обряд; он бросает драгоценный жемчуг св. Иоанна Златоуста не свиньям, а толпе несчастных, бессознательно алчущих живой и настоящей веры. Эти люди поражались встречей со священником нового типа, совсем не похожим на остальных, и жадно внимали его словам. Неронов, в полном соответствии с русской гомилетической традицией, столь высоко чтущей св. Иоанна Златоуста, больше всего любил говорить простым, естественным языком великого архиепископа: он горел желанием внушить людям свой духовный восторг. Его паства думала, что проповеди неутомимого заступника несчастных и грешных написаны были специально для них: как много было общего между византийскими плебеями IV века и ремесленниками, рабочими, кормщиками и лавочниками крупного волжского порта! В пяти проповедях о Лазаре и богатом было так много утешений для тех бедняков, кому ежедневно приходилось столько выносить от богатых.

Проповеди Неронова пользовались большой популярностью. Подаяния потекли рекой. Сначала надо было воздать дань Богу: Неронов приобрел священные сосуды и колокола для церкви. Он также произвел ремонт церкви. Вокруг нее он построил деревянные кельи для монахинь, которые там поселились, проводя время «в непрестанном посте и молитве». Авторитет Неронова возрос: его приходили слушать бедные из соседних деревень; потом стали приходить и зажиточные люди со своими женами и детьми. Отдав дань Господу, Неронов начал думать и о людях; на помощь нищим и странникам потекли еще и еще подаяния. Неронов оказывал им приют. Он кормил их, следил за тем, чтобы никого не обделяли. Какой-нибудь служитель церкви читал им Священное Писание, а Неронов объяснял его содержание. Каждый день за стол садилось сто и более того человек. Его жена Евдокия, в свою очередь, обслуживала женщин и девушек.

Вокруг Неронова образовалось ядро учеников его последователей: многие подражали его добродетелям, некоторые не выходили из его дома, другие приводили к нему своих детей, чтобы он их наставлял. Неронов безвозмездно обучал молодых и старых, которые скоро, благодаря молитвам и усердию их учителя, стали понимать содержание Священного Писания. Естественно, что люди, видя его добродетельную и благочестивую жизнь, стали приводить к нему на исцеление одержимых. Неронов оставлял их у себя, окружал их заботами, молился за них днем и ночью, водил их в церковь, окроплял святой водой – вплоть до их исцеления.

Церковь, которая до этого времени была в заброшенном состоянии, «без певчих», стала теперь центром христианской проповеди: монахини, нищие, путники, учащиеся, больные, получавшие материальную помощь благодаря подаяниям более богатых верующих, просвещенные Нероновым, – все восхваляли Господа. Это был своего рода монастырь, братия которого, без монашеских обетов, время от времени сменялась; точнее, это был образцовый приход.

Духовное рвение нового священника вскоре возбудило подозрение у его собратьев – священников городских приходов, и особенно у духовных властей, у архимандрита Печерского монастыря и у настоятеля Преображенского собора. Будучи требовательным по отношению к верующим, Неронов должен был быть безжалостным по отношению к пастырям. Реформу церкви можно было осуществить, только начав ее сверху. Неронов начал беспощадно упрекать церковную верхушку за ее небрежность, бездеятельность, а чаще и за еще более тяжкие грехи. Последствия такого поведения Неронова не заставили долго себя ждать. Архимандрит добился его заключения в тюрьму. Он сделал это тем более охотно, что Неронов и его самого во многом обличал. Его заковали в цепи, но тотчас же освободили, то ли благодаря хитрости его учеников, то ли под их давлением.

К несчастью, он вскоре рассорился с гражданскими властями. С начала 1631 года московское правительство готовилось отомстить Польше за перемирие 1618 года, срок которого истекал в 1633 году. Из Швеции, Германии и Дании были признаны на московскую службу офицеры и солдаты, у Голландии было куплено оружие и порох, от короля Англии было получено 5 тысяч сабель и 2000 солдат. Этот наплыв в Россию тысяч иноземцев протестантского вероисповедания не мог не обеспокоить Неронова. С другой стороны, эти военные приготовления несли народу новое и очень тяжелое бремя: специальный налог на содержание иностранных полков, призыв по одному мужчине, притом снаряженного и снабженного продовольствием, от 40 дворов, – все это означало увеличение прежних налогов. Будучи подлинно смелым пастырем, Неронов выступил выразителем народного недовольства. К тому же подготовка к такому походу, без всякого повода к тому со стороны Польши, была проявлением явной несправедливости. И вот 31 января 1632 года мы видим священника Ивана, сосланного на покаяние в отдаленный Николо-Корельский монастырь, расположенный у устья Двины, в 35 верстах к северу от Архангельска. В Житии написано, что Неронов перед этим приезжал в Москву и разгневал царя Михаила и его отца, заклиная их не проливать христианскую кровь в походе, обреченном на неуспех; в указе патриарха Неронов назван «спесивым и безумным» человеком, который вызывает в народе беспокойства и беспорядки, к тому же учит народ, не имея на то разрешения, обличает священников, называя их еретиками. Конечно, по всей совокупности этих «грехов», которые на него взвалили, ему вынесли очень строгий приговор: его, закованного в цепи, затворили в пекарне, а в церковь его пускали только в сопровождении верного и испытанного монаха, опасаясь, как бы он опять не взбудоражил народ своим безрассудным учением. Ему было разрешено причаститься только перед смертью; к концу года власти должны были представить отчет о его поведении и о состоянии его рассудка. Вот как патриарх и его приказ вознаградили истинного апостола: они выдали его за сумасшедшего!

Неронов прострадал на Крайнем Севере два года и рисковал пробыть там еще дольше, так как вместо того, чтобы «исправляться», он постоянно упрекал монахов и самого настоятеля, которые непрерывно предавались пьянству. Но смерть Филарета, последовавшая 1 октября 1633 года, изменила многое: недостойные фавориты получили кару за свои проступки, а такие праведные священники, как Неронов, были выпущены на сво боду. После этого он снова получил дорогой его сердцу приход. Вскоре тут убедились, что его настроение осталось тем же и что образ его жизни не изменился.

С незапамятных времен одним из больших развлечений русского народа были скоморохи. Они ходили по городам и деревням с лютнями и гуслями, гудками и барабанами, отбивая чечетку, с веселым, разнообразным репертуаром, с песнями, прибаутками, играли и плясали; они выступали и на площадях, и в частных домах, и на вечеринках и свадьбах, куда их приглашали развлекать гостей то князья, то простые крестьяне. Иногда они давали настоящие драматические представления, выступая в масках и сопровождая игру мимикой, гримасами и кривляньем: это были комедии, весьма рискованного характера, или сатиры, сопровождаемые шутками, которые в этот беззастенчивый век должны были быть, вероятно, иной раз весьма грязными, чтобы вызвать у людей смех. Кроме того, среди них были танцовщики на канате. Часто у труппы были один или даже несколько обученных медведей, которые были научены подражать определенным знакомым типам: пьянице, судье, хромому, какой-нибудь моднице, которая любуется собой в зеркало, или женщине, ласкающей своего возлюбленного; все это происходило под звуки музыкальных инструментов и в сопровождении разных крепких словечек вожатого медведя. В комедиях скоморохов эти медведи были настоящими артистами, носившими имена: Михайлы Ивановича для мужского персонажа и Марьи Ивановны для женского. Это зрелище развлекало царей и бояр не менее, чем их придворных: хотя скоморохи сейчас и выродились, но и по сей день можно иногда видеть, как они развлекают людей на бульварах Москвы.

Скоморохи появились до распространения христианства, их циничные шутки являлись оскорблением для нравственности; их веселая музыка шокировала слух аскетов; их опасные трюки иногда кончались смертью акробата. Этого было достаточно, чтобы православная Церковь возобновила против них грозные анафемы, которые в свое время применялись против подобных забавников греческим духовенством. Начиная с XI века скоморохов начали преследовать; однако они продолжали процветать как ни в чем не бывало. По этому вопросу существовало постоянное расхождение между мнением народа и требованиями пастырей. В разгаре XVI века Стоглавому собору пришлось осудить шутов, комедиантов, гусляров и исполнителей сатанинских песен, которые имели обык новение возглавлять свадебные шествия, и просить царя объявить войну этим шутам, которые, объединяясь группами в 60–70 и 100 человек, ходили по деревням, устраивали попойки, деморализовали и грабили верующих. Епископы намеренно смешивали разбойников со скоморохами; крестьяне же, со своей стороны, в представлениях этих скоморохов находили отвлечение от своего тяжелого труда, а в их острых сатирах нередко обретали видимость мести за понесенные обиды.

Но развлечение и мщение – не христианские чувства. Неронов, будучи глубоко сознательным пастырем и верным хранителем церковного учения, открыто выступал против шутов и вожатых медведей. Их в Нижнем было очень много; у нас имеются сведения, подтверждающие это. Он стал проповедовать среди зрителей, восстанавливая их против этих шутов, а затем принялся непосредственно за самих скоморохов, действуя как словами, так и действиями: он разбивал на части их гусли и цимбалы, а скоморохи, исполненные гнева и ярости, нападали на служителя Божия, так что ему много пришлось пострадать от этих слуг сатанинских; все же некоторые, видя его терпение и неутомимое рвение, оставляли свою дурную жизнь, каялись и возвращались в лоно святой Церкви. Иной раз, особенно накануне Рождества и Крещения, Неронов предпринимал настоящие карательные экспедиции: со своими учениками он ходил по улицам и вступал в настоящий бой со скоморохами, ломая дьявольские орудия увеселения. Неронов и его друзья возвращались домой окровавленные, полумертвые, но раны их были для них радостью; они ощущали их как трофеи победы. Собравшись затем в церкви ко всенощной, они просили Бога, чтобы он исполнил их молитву победить врага; и молитва их бывала услышана.

К сожалению, скоморохи имели влиятельного покровителя в лице воеводы Василия Шереметева. Этот любезный и приятный боярин, который устроил такой блистательный прием голштинским послам и показался им столь высокообразованным человеком, конечно, с удовольствием допустил бы некоторые изменения западного характера в московские нравы; но он вполне удовлетворился формальной религией своего времени и не считал нужным вливать в нее новый дух строгости и искренности, ибо он меньше всего хотел нарушать общественный порядок. Для такого «просвещенного» человека, который был сам любителем игрищ, строгость Неронова и его учеников казалась только клерикальным фанатизмом. Кстати, не впутывался ли этот поп слишком смело в дела, которые его не касались, прося помилования для виновных, заступаясь, как он только мог, за тех, кто находился под властью воеводы?

Неронов брал на себя снова дело прежних епископов первохристианской Церкви: выступая против властей, он становился защитником угнетенных и слабых. И тем самым он без слов утверждал право критики или прямого воздействия священства, облеченного высшим моральным авторитетом, на государственные власти. Шереметев потребовал, чтобы к нему привели этого человека, мешавшего народным радостям и увеселениям, и в правеже подверг его избиению. Под ударами Неронов безмолвствовал, как бесчувственный, и читал книгу великого вселенского святителя святого Иоанна Златоуста «Маргарит» – книгу, которую он всегда носил с собою. В тюрьме, закованный в цепи, он непрерывно воспевал хвалу Богу и читал вечерню, утреню и полуночницу. И множество народа, обходя бдительность его стражи, посещало его в темнице и оставалось там с утра до вечера, слушая его пение и поучения. В тюрьме он оставался 40 дней и был освобожден только по особому приказу из Москвы. Все это дело происходило между 1634 и 1636 годами.

 

IV

Челобитная 1636 г.

Эти периоды в тюрьме или на положении кающегося лишь на короткое время прерывали апостольскую деятельность пламенного реформатора. Каждый раз он возвращался к своему делу со все большей и большей решимостью. Далеко не все его собратья-священники находились в состоянии маразма: среди них были люди, которое, как и он, понимали требования эпохи и лишь ждали авторитетного голоса, чтобы последовать за ним. К числу своих учеников-мирян Неронов скоро смог присоединить и нескольких благожелателей из духовенства. Он мечтал об этом, но это казалось ему трудно осуществимым идеалом. Многие священники, соперничая с ним, пытались «извлечь из глубин своего сердца всю сладость поучений Божественного Писания», так характеризует он деятельность некоторых своих собратьев. По-видимому, они начинали, подобно ему, вступать в прямую духовную связь со своими прихожанами, начинали произносить проповеди. Он отнюдь не покидал их в их трудах, но, напротив, поощрял их, работал над их душами, а, может быть, и пользовался для себя тем хорошим, что в них было. Нам приходится лишь представлять себе при свете воображения те встречи, которые, может быть, происходили между всеми этими представителями духовенства, те мысли о современном положении Руси, которыми они обменивались, те планы, которые они обсуждали, чтобы улучшить состояние православной Церкви и утишить праведный гнев Божий.

Среди них были Симеон Трофимов, настоятель церкви Успения на Ильинской горе, выборный благочинный нижегородского духовенства, следовательно, важное и влиятельное лицо; был его брат Андрей из храма св. Сергия в маленьком монастыре в предместье Петушково, был Мелетий Емельянов из церкви Николы в торгу, и его брат Тит из Происхожденской церкви; был Онуфрий Климентов из Большого Вознесения; был Василий Никитин из церкви св. Георгия, в которой еще в 1621 г. не служили; был Трифон Алексеев от Казанской Божией Матери, и всех их возглавлял Иван Неронов, продолжавший быть настоятелем церкви Воскресения. Из примерно тридцати приходов Верхнего города и Нижнего города было представлено 9; от кремлевских церквей не было ни одного священника. Многие из этих священников, по-видимому, были молодыми, другие были уже зрелого возраста: мы найдем в дальнейшем, через 17 лет, Симеона в Москве; Мелетий вскоре стал служить в Никольской церкви; Онуфрий в 1646 году украсил серебром и золотом крест, находившийся в той же самой Вознесенской церкви; Василий, вдохнувший, по-видимому, новую жизнь в ранее запустелый храм, выстроил его заново из камня после 1647 года, а сам в 1653 году под именем Варнавы принял монашеский сан в Печерском монастыре; в этом монастыре мы находим его еще в 1661 году; в дальнейшем Тит принял там монашеские обеты в 1645 году под именем Тихона. Умер он в 1660 году архимандритом Данилова монастыря в Переславле Залесском. Таким образом, перед нами предстает кружок энергичных людей, преданных своему делу и тесно связанных между собою, – причем некоторые были связаны даже узами родства, – людей, близких народу, но исполненных решимости вести народ к желаемой ими цели и исправлять его жизнь и нравы.

Была предпринята конкретная попытка осуществить реформы. Представители кружка направились к представителю патриарха Василию Тимофеевичу Потапову: вопрос ставился о том, чтобы сделать обязательным во всех церквах, начиная с соборных, чтение часов перед обедней; этого требовало предание св. отцов и каноны Стоглава. Потапов принял соответствующие меры. Но высшие иерархи замолчали это дело, а что касается настоятелей церквей, которые попытались ввести этот порядок, то прихожане возмутились, говоря: «Таво не повелось у нас и в соборных церьквах, а ты де затеваешь новыя уставы и, коли де так годно, и ты де привези указ с Москвы, чтоб по всем церьквам так творили».

Ревнители решили обратиться к Москве. Момент был очень благоприятный. Конечно, на верхах существовало определенное увлечение западными новшествами: невзирая на Стоглав, продолжали стричь бороду, очень ценили пришедшие из Германии гравюры с печатными текстами, переводили в Посольском приказе «Космографию» Меркатора, некоторые бояре изучали латинский язык, юный царевич и его товарищи иногда носили немецкое платье. Но тут произошли перемены: вместо государственного деятеля на посту патриарха его место занял иерарх, мало интересовавшийся политикой, но благочестивый и исключительно преданный благу церкви. То был прежний псковский архиепископ Иоасаф. Одним из первых его действий было решение сослать, а затем и подвергнуть суду недостойного суздальского архиепископа Иосифа Курцевича. Для того чтобы обслужить в религиозном отношении Сибирь, он, невзирая на пассивное противодействие духовенства, направил туда из Вологды и Москвы архимандрита, протопопа, 11 белых священников и 6 монахов, которые все были добрых нравов, хорошими духовными отцами, послушными канонам и преданиям; и при том они были непьющие. Он не побоялся обратиться с самым суровым порицанием к игуменье Покровского монастыря в Суздале, в монастыре которой монахини, большею частью благородного происхождения, жили распутно и даже ро жали детей. В самом Нижнем религиозные настроения были в это время очень сильны, что, по-видимому, обусловливалось видениями Петра Гладкова, основателя скита Оранское Поле, расположенного приблизительно в пятидесяти верстах от города. Сама жизнь Петра Гладкова была связана с целым рядом чудес.

От имени своих друзей Неронов составил челобитную о непорядках в церкви и о лжи в отношении самого христианства. В этой челобитной он подробно, простым народным языком, перечислял все злоупотребления и пороки как народа, так и духовенства. Челобитная была составлена, впрочем, в отношении литературного оформления довольно небрежно.

Протопопы не выполняют своего долга, говорилось там, не зачитывают приказов царя и патриарха, не преследуют пьянства, не поучают свою паству.

Священники предаются лени и пьянству, они служат, не считаясь с канонами, в пять или шесть голосов зараз; даже в соборных храмах они пропускают чтение часов, а обедни без часов – это птицы без крыльев. Во время Великого поста, особенно святого времени, они лгут Богу, воспевая ночью «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам…», и это в тот самый момент, когда солнце уже встает!

Во время литургии и в самый торжественный ее момент они не могут установить в церкви порядка и тишины. Разные жулики и негодники с шумом ходят по церкви, по шесть и более, ругаются, бранятся, дерутся; одни говорят, что их продали в рабство и просят деньги на выкуп; другие делают вид, что они отшельники, показывают свои черные одеяния, свои власяницы и собирают деньги на построение храмов, которых на самом деле никто не собирается строить: часто потом их встречают вместе с разными пьяницами; иные делают вид, что они сошли с ума, а потом видишь их в полном здравом уме; еще другие со стоном валяются по земле и показывают искусственные раны, где якобы можно видеть и кровь, и гной. Слышны одни крики и причитания. Нет возможности сосредоточиться! Настоятели подбирают молодых и неженатых пономарей; разрешают детям играть на клиросах… Какие это пастыри? Это волки в овечьей шкуре.

Из-за этих беспорядков души смущаются, а вера гибнет. Народ, предоставленный самому себе, привыкает жить, как ему захочется; и заблуждающееся стадо без пастыря бродит как попало. Народ упорно предается всяким языческим и дьявольским обычаям. На Рождество делают из коры быков, покрывают их всякими сукнами и шелками, подвешивают им колокольчики, надевают маски с гривами, прицепляют к себе хвосты и бегают толпами по улицам, испуская дикие крики, как у животных, с плясками и с диким пением и с непристойными телодвижениями. На Пасхальной неделе предаются своим гнусным делам не только поводыри медведей и скоморохи, но для народа ставятся еще качели на площадях и там люди убиваются. Приходит хорошая погода, наступает Вознесение, и вот мужчины и женщины выходят из стен города, идут в Печерский монастырь: там предаются дикому пьянству и тут же играют комедию скоморохи и ученые медведи. В следующий четверг, седьмой после Пасхи (семик), идут на кладбище, отведенное для умерших без покаяния: там женщины и девушки вместе сходятся под березами, поклоняются деревьям, приносят им в дар и приношение пироги, разные кушанья и яйца, вслед за чем пускаются в дьявольский хоровод; потом сами садятся, чтобы съесть свои приношения; наконец, по двое они подходят к березе, делают себе венки из веток и целуются, говоря, что они теперь нареченные сестры. В понедельник после Пятидесятницы в подгородной слободе Высокая происходят те же дела, разница только та, что сначала они обвивают себе головы венками, а потом кладут их на воду. На Иванов день в поле зажигают большие костры и всю ночь до самого восхода солнца женщины и девушки через них прыгают. Такие игрища повторяются каждый вечер до Петрова дня. Приходят из деревень, и тут совершаются и убийства, и всякого рода бесчинства. В этих дьявольских увеселениях принимают участие и старые, и молодые. Происходят также и чудовищные побоища, во время которых многие бывают убитыми и умирают без покаяния. Так оскверняются христианские праздники. Но и на протяжении всего года церковные каноны и уставы тоже презираются: на рынках продают удавленину, едят утятину, гусятину, тетеревов и зайцев, которых православный есть не должен; позорно ругаются, не жалея ни отца, ни матери.

В заключение ревнители умоляют патриарха, представителя Бога на земле и хранителя душ и телес, восстановить в Церкви древнее благочестие. Таким образом, хотя и в плане обличения, челобитная содержит в себе обширный план реформ. Здесь нет подхода ученого или честолюбца, задумавшего многое: челобитная не касается ни догматов, ни богослужебных книг, ни церковного распорядка; она не исходит из каких-либо отвлеченных принципов или широких проектов реформы Церкви; она исходит из традиций русского благочестия и лишь подразумевает необходимость выполнения канонов Стоглава 1551 года, нигде не цитируя их. Перед нами пожелание и увещание лучших приходских священников того времени. Впрочем, эти пожелания могут быть классифицированы по трем основным пунктам: богослужение, нравы и состояние духовенства.

С точки зрения чисто богослужебной, русская Церковь уже давно страдала от недуга, от которого она не оправилась и поныне. После того как в течение долгих веков она придерживалась древнего константинопольского обряда, пересмотренного в XI веке патриархом Алексеем Студитом и сформулированного в славянском варианте св. Феодосием Печерским, она в начале XV века, следуя практике афонских монастырей, Константинополя и южных славян, ввела иной богослужебный распорядок, который был распространен в христианских общинах Палестины, Александрии и Антиохии, именно богослужебный распорядок Иерусалимский, или св. Саввы. Надо сказать, что первый устав был коротким, он не знал на протяжении года ни ночного бдения, ни очень долгих молитв; второй устав, напротив, предусматривал для кануна воскресения и праздников чрезвычайно длинные службы. Переход от одного устава к другому произошел, по всей вероятности, под влиянием митрополита Киприана, без всяких затруднений, но вскоре убедились в том, что новый Типикон, если он и подходил к строю больших монастырей, был почти неприменим в приходских церквах: если соблюдать устав полностью, то народ проводил бы все время в церкви. Поскольку церковные власти не занимались вопросом об этих трудностях, верующие и священники решили прибегнуть к собственному своеобразному решению. Не решаясь ничего выкидывать из обряда, решили выполнять различные компоненты службы одновременно: в то время как служащий священник произносил возгласы, диакон читал ектении, чтец поспешно читал положенное, а хор тут же пел стихиры или иные песнопения, во время часов каноны Октоиха, Минеи и Триоди, то есть каноны и празднику, святым, и воспоминаемому событию, вместо того чтобы читаться последовательно, читались одновременно. Первый час начинался еще до окончания предшествующей службы; часто бывало так, что один чтец находится на третьем часе, а другой уже перешел на шестой. Спешат обогнать друг друга; каждый стремится как можно скорее кончить положенное ему чтение. Таким образом, справлялись со службой целиком и полностью при минимальной затрате времени. Считалось, что долг выполнен, вслед за чем и духовенство, и прихожане могли отдаться своим занятиям или предаться светским удовольствиям. Но божественная служба, таким образом, превращалась в невероятную какофонию, в четыре-пять или шесть голосов, в которой при всем самом настойчивом желании невозможно было разобрать ни смысла, ни даже отдельных слов. Благочестивые души глубоко огорчались таким положением. Стоглавый собор и митрополит Макарий в 1551 году уже осудили эту практику; Домострой свидетельствует, впрочем, что она вошла и в частный быт при домашней молитве. Вслед за этим мы не видим, чтобы кто-либо возвышал свой голос против этих порядков, и так продолжалось вплоть до Смутного времени: патриарх Гермоген, получивший ряд писем и устных высказываний от глубоко возмущенных верующих, выразил осуждение как виновным священникам, так и мирянам, толкавшим духовенство на это: как при подобном неблагоговейном поведении можно было надеяться освободиться от тяжких несчастий, постигших родину.

Конфликт, возникший между требованиями, выдвигаемыми церковными книгами, и повседневной жизнью, был очень серьезным, так как в нем сталкивались, с одной стороны, усердные священники и, с другой стороны, – требовательные в отношении продолжительности службы прихожане. Решить вопрос можно было только путем компромисса. Священники Нижнего Новгорода, которые заботились лишь об одном – не солгать Богу, готовы отдать всю свою жизнь за правильное исполнение устава: они утверждали, что все службы должны совершаться целиком и полностью без того, чтобы одна перекрывала другую. И это положение они строго проводили в жизнь. Положение их было нелегкое. Однако единогласное пение с этого времени становится одним из основных положений реформаторов. В общих чертах можно сказать, что они прежде всего жаждали благолепия в церквах, любили длинные и торжественные службы, глубоко чувствовали всю красоту богослужения.

Другим характерным отличием их деятельности была ожесточенная борьба против всего того, что оскорбляло чувство христианина в окружающей жизни. Периодически совершаемые празднества русского народа были связаны с язычеством; более того, в соответствующих песнях даже прямо упоминались языческие боги. Ученые звери вызывали смех у зрителей всевозможными непристойными повадками. Побоища и драки нередко приводили к смерти, причем умирающий уходил из жизни без исповеди. И вот мы видим, что этим злым языческим обычаям объявляется отчаянная война, причем используются все способы, даже и насильственные, тем более, что уже имелись соответствующие решения власти. Начинается борьба и против пьянства и противоестественных пороков. Строго осуществляются древние каноны, требующие в таких случаях покаяния, и вместе с тем обращаются к Ветхому Завету, где воспрещается стричь бороду и есть мясо нечистых животных.

Наконец, для ревнителей является совершенно ясным, что реформа должна начинаться с приходского духовенства. Ведь именно приходское духовенство находится в теснейшем общении с народом. Если это духовенство не будет подавать народу пример христианской жизни, где же народ найдет образцы, примеру которых он мог бы следовать? Итак, необходимо, чтобы духовенство было добродетельным и усердным; но и более того, духовенство должно завоевать в обществе то место, которое принадлежит ему по праву. Духовенство должно требовать справедливости и защиты для своих пасомых от гражданских властей, а наряду с этим оно должно бороться и за поддержку религии и нравственных устоев. В отношении церковных властей приходское духовенство не должно стоять в положении пассивного послушания, нет, оно должно проявлять инициативу, когда нужно давать совет и указания; в надлежащих случаях приходское духовенство должно противостоять воеводам и их подчиненным, своим собственным прихожанам, и даже, если потребуется, смело вступать в спор с самими епископами. Неронов и его друзья твердо решили дать восторжествовать в полной мере этой новой идее: высокому достоинству священника.

 

V

Два направления: реформаторство в Церкви и индивидуальный мистицизм, Капитон

Как можно думать, Неронов сам доставил челобитную в Москву. Здесь он был уже известен. На этот раз его кипучая деятельность и его ревность встретили иную оценку, чем в 1632 году: ведь эти его черты по существу совпадали с реформационными настроениями, которые с каждым днем проявлялись все больше и больше. Начиная с 1634 года как русским, так и иностранцам запрещалось курить, хранить табак и торговать им.

В марте 1634 года патриарх послал в Соловки специальное послание, в котором он сурово порицал все отступления, имевшиеся в известной лавре, от устава и даже просто от основных нравственных принципов: там говорилось о пьянстве, о выборах, которые были подстроены обманным образом с тем, чтобы получить снисходительных монастырских старцев, о совращении с пути истинного послушников и о всевозможных нарушениях монашеского обета. В том же самом году сам царь выразил осуждение монахам Павло-Обнорского монастыря в Вологодском воеводстве за то, что они хранят у себя водку и табак и допускают в монастырских стенах устройство харчевен, куда они постоянно ходят и где они весело проводят время. Все дело шло к введению строгостей. Неронов имел полный успех.

14 августа 1636 года патриарх обратился к московским церквам, а равно и церквам Московской епархии с посланием, в котором он снова повторял все жалобы нижегородских священников. В этом своем послании он даже использовал те же самые выражения, а также для подтверждения своей мысли и те же тексты из Священного Писания. Аналогичны в основном были наставления и указания. Однако, будучи, возможно, менее жестким и более реалистически настроенным, чем авторы челобитной, он дал разрешение на двоегласие и даже в случае надобности – на троегласие. Несмотря на это, ни разу с самого Собора 1551 года не раздавалось столь торжественного и столь строгого осуждения пороков того времени.

Более того, патриарх послал в Нижний своего полномочного представителя священника Андрея, которого он снабдил особыми полномочиями. Он должен был договориться с настоятелем Успенской церкви, тем самым Симеоном, который подписал челобитную, для того, чтобы посетить церкви, рассмотреть жалобы, проверить церковные книги и выяснить, не было ли какого-либо обманного хищения взносов, долженствовавших поступать в патриаршую казну. Одновременно с этим он должен был задерживать в кабаках пьянствующих попов, делать им внушения и заставлять их платить штраф в два рубля четыре алтына и полтора гро ша. Эта миссия преследовала, таким образом, двойную цель: будучи прежде всего фискальной, она в каком-то отношении отвечала также и желанию ревнителей.

Нижегородская челобитная не была изолированным явлением, везде в это время чувствовалась потребность в реформе.

В Калуге один священник соборной церкви, находясь в состоянии опьянения, предъявил своему настоятелю серьезное обвинение: правда, на следующий день он взял это обвинение обратно, но все же был послан в Москву в Разряд. Там ему объявили, что, если ему случится еще раз напиться, его посадят в тюрьму «на столько времени, на сколько нам заблагорассудится». Кроме того, если он еще раз повторит свой проступок, то ему громко прочтут перед всем духовенством, перед боярством и перед народом суровое обвинение, чтобы никто не сомневался в том, что он сделал.

По собственной своей инициативе духовенство Ржевы Пустой в Псковском воеводстве объявило протест против открытия там нового кабака: «Народ там разоряется, все время идет там пьянство, кражи и убийства».

Варлаам, архиепископ Вологодский, в начале 1639 года жалуется царю на неприкрепленных ни к какому монастырю бродячих монахов, которые живут у частных лиц, пьянствуют в кабаках и занимаются всякими подозрительными делами; в ответ он получает совет заключить их под стражу.

К этой самой эпохе относятся увещания некоего Агафона, адресованные архиепископу Суздальскому Серапиону. Увещания эти направлены против пения и чтения во много голосов; надо, говорится в увещаниях, прекратить это безобразие, осужденное как святыми отцами, так и Собором 1551 года и патриархом Гермогеном, это безобразие, которое убивает благочестие, разрывает церковь, а, следовательно, и Тело Христово. «Знай, что тут лежит твой пастырский долг». На этот пламенный призыв Серапион ответил 30 мая 1642 года строгим пастырским посланием. В этом послании в общем содержится то же осуждение, которое сделал патриарх в 1636 году, но тон его более строгий и оно содержит большее количество порицаний. Без всяких оговорок Серапион предписывает, чтобы не было пения больше, чем в два голоса. Он воспрещает давать Святые Тайны христианам, которые бреют бороду; женщинам, которые белятся и румянятся; тем, кто произносит понапрасну клятвы, ссорится, предается разврату. Допуская третий брак при условии покаяния сроком от 3 до 5 лет, он всецело и категорически отвергает четвертый брак. Он напоминает о необходимости строгого соблюдения Великого поста. Но особенно он подчеркивает следующее увещание духовенству: никогда не следует, даже во время часов, служить без облачений, надо избегать пиршеств, никогда не заходить в кабаки, не допускать пьянства, не посещать больших грешников, наконец, подавать пример во всех добродетелях.

Вскоре после этого неизвестный благочестивый христианин воспользовался вступлением на престол нового патриарха Иосифа для того, чтобы указать ему на дурное поведение священников, которые, не считаясь с уставом, спешат служить в пять и шесть голосов, опускают нужные чтения Синаксаря, боятся упрекать влиятельных прихожан; он говорит также о недостойных монахах, которые стремятся к богатству, пиршествуют и выбирают на церковные должности снисходительных; также порицает мягкотелость епископов, которые не препятствуют этому.

Нередко и простой народ высказывает свои стремления к более христианскому образу жизни. В 1641 году несколько крестьянок с Севера получают указания Богоматери, дабы призвать верующих к добропорядочной жизни: «Пусть молятся они со слезами, да не курят и да не клянутся, да не входят в церковь нетрезвыми, да стоят в церкви со страхом и трепетом, да живут они согласно канонам св. отцов, да не занимаются они никакой работой в праздничные дни». Эти указания, по-видимому, были записаны и распространялись по городам, приходам и деревням с тем, чтобы повсеместно христиане вернулись к доброй вере.

Уже в этих указаниях, данных Пресвятой Богородицей, чувствуется, что стремления к обновлению Церкви идут помимо иерархии. Вскоре некий Капитон, прославившийся своим аскетическим образом жизни по всему Северу, пошел в этом направлении еще дальше и сконцентрировал это новое духовное направление вокруг своей собственной личности. Мы узнаем о нем впервые в качестве основателя небольшого скита Преображения на расстоянии 110 верст к юго-востоку от Тотьмы. Это относится к 1630 году, а несколько позже, 3 июля 1634 года, в соответствии с указом царя ему предоставляется земельный участок в 4 верстах от Даниловской слободы в северной части Ярославского воеводства; там он создает новый скит – Колесниковский. Недалеко оттуда, в деревне Морозово, он открывает женский монастырь: там он принимает в монашество около 12 женщин, над которыми сохраняет духовное руководство. В 1639 году патриарху сообщают, что Капитон представляет собой не что иное, как опасного фанатика; после расследования в отношении него предписываются решительные меры: его арестовывают и заключают для покаяния в ярославский Спасский монастырь; его Колесниковский скит и морозовский монастырь отдаются в управление игумену соседнего монастыря. Соответственно указу, в Данилов направляется один дворянин из Ярославля, один писец и один мещанин; однако, не дожидаясь их прибытия, монахи разбежались, так что не осталось ни одного даже для охраны монастыря; большая часть монахинь поступили так же; что касается Капитона, то он удалился в леса. Однако на этом он отнюдь свою деятельность не заканчивает.

Нам приходится восстанавливать облик этого Капитона по отдельным отрывочным указаниям, однако все заставляет думать, что он был выдающейся личностью. Даже после его осуждения основанные им монастыри официально сохраняют в своем наименовании его имя. Позднее отщепенцы от официальной церкви обобщенно называются капитонами. Он долго жил далеко от людей, скрытым ото всех и представлялся чем-то вроде таинственного патриарха нового религиозного движения.

Послание 1639 года именует его отшельником, что, по-видимому, позволяет в какой-то мере верить тем рассказам, которые ходили о его аскетическом образе жизни. Он носил на себе тяжелые вериги, на которых спереди и сзади висели две плиты, каждая весом в 48 фунтов; для сна, он не ложился, но подвешивал себя за пояс к крюку на потолке. Он невероятно строго постился, ел только раз в два дня, питаясь сухим хлебом, сырою травою и ягодами, и то после захода солнца; даже в такие великие праздники, как Рождество и Пасха, он не позволял себе ни сыра, ни масла, ни рыбы и вместо пасхальных яиц распределял преданным ему лицам окрашенные красной краской луковицы; он доходил даже до того, что постился в субботу, что воспрещено церковью как еврейский обычай. Время он проводил в псалмопении или рукоделии. Однажды к нему пришел один юный крестьянин из Тотьмы, которого привлекли к нему рассказы о его святости и о тех добрых советах, которые он давал монахам. Через два месяца он в ужасе бежал; но, невзирая на это, приняв имя Корнилия, он сам заслужил среди сторонников старой веры репутацию святого.

В послании 1639 года говорится о неистовстве и плутнях Капитона, это, впрочем, неопределенные выражения, которые нам трудно конкретизировать. Возможно, что тут скрывается намек на тот пророческий дар, которым, согласно «Винограду Российскому» С. Денисова, Капитон был одарен. Но там же говорится также и об «учении», и о «правиле» особого рода, которое он будто бы предписывал своим ученикам. В чем же заключалось это учение и это правило? Указ не говорит ничего об этом, но он предписывает, чтобы в Колесникове впредь соблюдали посты и совершали службы, как и в других монастырях. Там же говорится, что Капитон во время своего покаяния должен быть расспрошен о вере и о жизни по уставу, что он должен посещать все обычные службы и благоговейно лобызать святые иконы соответственно преданию апостолов и святых отцов. Перед нами необычные предписания. Из них мы можем сделать вывод и о тех заблуждениях, в которых Капитон считался повинным. Полагая, что спасение заключается в умерщвлении плоти, он, по-видимому, преуменьшал значение Церкви как установленного учреждения. Он увеличивал число постов, но презирал святые иконы. Возможно, что он удлинял божественную службу, но не придавал особого значения ни месту ее свершения, ни полномочиям священнослужителя. Священника он ценил за добродетели, а не за то, что тот имеет апостольское преемство; если он видел, что священник напивался «до веселости», или если он узнавал о нем, что тот плохо соблюдает посты, то он не желал принять от него благословения. Отсюда был лишь один шаг к тому, чтобы избегать духовенства и посещения церквей, а затем и до того, чтобы вообще признать их ненужными.

Наконец, Капитон, благодаря своей суровой жизни, а может быть, и невзирая на нее, имел многочисленных, убежденных, преданных и восторженных учеников: эти ученики предпочитали обречь себя на скитания и всевозможные преследования, лишь бы не отойти от его учения; именно благодаря им Капитону все время удавалось избегать преследователей и продолжать свою проповедь со все большим и большим успехом по всему Северу.

Еще задолго до Никона в Суздальском районе появился один праведный отшельник по имени Михаил. Он учил православных христиан презирать власти. Возможно, что он не относился к избранному стаду Капитона, но, во всяком случае, его пророчества шли в том же направлении, что и проповедь Капитона. Новый царь вступил на престол, писал он после смерти Михаила Федоровича в 1645 году: «Несть царь, братие, но рожок антихристов!» Так высказывался он о новом царе Алексее Михайловиче. У него были свои собственные ученики, которые после его смерти создали на его могиле скит. В дальнейшем один из монастырских старцев говорил о нем Неронову в самих восторженных выражениях.

Таким образом, среди наиболее ревностных христиан того времени наблюдалось два направления. Одни, во главе с Нероновым, желали только, чтобы верующие, и прежде всего священники, соблюдали более строгим образом церковные каноны; они основывались именно на канонах и на постановлениях церковных соборов и имели в виду реформу в рамках существующей иерархической организации церкви. Возможно, что они были очень смелы, горячи, что в них обитала пламенная страстность; во всяком случае, они действовали в пределах разума и оставались верными догматике и преданию. То были священники, настоятели церквей или влиятельные миряне, образованные, которые посещали города и участвовали в жизни того времени. Другие более или менее сознательно порвали как с церковью, так и с государством: считая, что мир безнадежно погиб, что исправить его нельзя, они доверялись лишь путям индивидуального спасения и аскезы. Они были во власти странных заблуждений как в своих верованиях, так и в своем поведении. Это были простые люди из отдаленных местностей, где церкви были редки, где жизнь была сурова, где требовалась большая работа, чтобы прожить, и где молитвенное созерцание в одиночестве должно было заменять церковные поучения. Эти два направления потребуют много времени, чтобы отстояться и противостать одно другому, но, несмотря на свои внутренние противоречия, они позаимствуют друг у друга много черт.

 

VI

Печатный двор и новые книги

В то время как Неронов и его друзья в Нижнем старались извлечь из одобрения высших властей все полезные для них последствия, религиозная жизнь в Москве входила в новую фазу. Иоасаф умер 28 ноября 1640 года. Долгое время ему не могли найти преемника, и этот длительный перерыв, продолжавшийся шестнадцать месяцев, ослабил патриаршую власть.

Интеллектуальное и моральное руководство церковью постепенно перешло к небольшой группе священников и образованных мирян, выполнявших на Печатном дворе обязанности справщиков. Основание этого дела вело свое начало от архимандрита Дионисия, действовавшего совместно с Арсением Глухим и Наседкой. Первый умер в 1640 году, другой же присоединился к последующему поколению, а именно к иноку Савватию, протопопу Михаилу Рогову и благочестивым мирянам: к Шестому Мартемьянову и Захарию Афанасьеву. Эти пять человек заведовали московскими изданиями в продолжение всего правления патриарха Иосифа. Они наложили на эти издания, а через них и на всю церковную политику совершенно своеобразный отпечаток, ибо они были деятельны и отважны, вместе с тем они были и любознательны и чрезвычайно взыскательно относились к богословской науке русских, живших в западных и южных областях, в то же время стремясь защищать православие против внешних противников и восстановить его во всей его чистоте внутри страны.

В то время как в начале патриаршества Иоасафа ограничивались тем, что воспроизводили без изменения книги, имевшие хождение при Филарете, новые справщики, не колеблясь, изменяли, исправляли, дополняли книги применительно к своим установкам.

1 ноября 1638 года приступили к подготовке одного Требника для нужд белого духовенства и другого для черного духовенства. В тот и другой Требник были внесены важные изменения. Служба погребения священников была упразднена, как исходящая от попа Иеремии, болгарского еретика. И взамен были внесены целые новые статьи: о порядке крещения латинян и белорусов, запрет брить бороду и усы, служба, приуроченная к Новому году, специальные анафемы, которые должны были произносить принявшие православие лютеране. Многие церковные службы были удлинены из-за добавления новых молитв: ранее ектении во время крещения состояли из 13 прошений, теперь же их было 21, Для бракосочетания была одна ектения, состоящая из 11 прошений, за которой следовали две молитвы, теперь же были введены 2 ектении, из коих одна состояла из 15 прошений с добавлением трех молитв. Были также изменения в обряде соборования и освящения воды. Везде были введены более длинные молитвословия.

Наконец, к Требнику добавили только что вышедший из печати Номоканон, напечатанный в Киеве в 1624 году Захарием Копыстенским. Это было первое московское издание Номоканона, ценной книги, предназначавшейся для духовников. Даже в Номоканон внесли исправления: была изъята исповедь, так как она уже в своей традиционной форме существовала в Требнике. Изменена была статья 210, ранее предписывавшая во время проскомидии приготовлять пять просфор, вынутых: первая Агничная, вторая – в честь Божией Матери, третья – за святых, четвертая – за живых и пятая – за умерших. Отныне надлежало служить на семи просфорах; четвертая просфора заменялась тремя: за духовенство, за царя и за верующих. Никогда еще Требник – Служебник не были так основательно переделаны, так дерзновенно переработаны.

Возникал вопрос и относительно крестного знамения, а именно: нужно ли вытягивать два перста, знаменуя Воплощение, следуя самому древнему русскому преданию, или же надлежит слагать три перста в честь Пресвятой Троицы, как это делают современные греки; вопрос этот возбуждал сомнения и ранее, и Собор 1551 года определенно ответил на них: «Если кто-нибудь не благословляет, как Христос, и не крестится двумя перстами, да будет проклят». Для ученых проблема была решена. Русские с Юга и Запада внесли в свои книги «Изложение православной веры» [Катехизис] Зизания, сочинение «Об образех», использовали «Книгу о вере» и другие сочинения, определяющие форму крестного знамения и его значение. Формула звучала так: «Соединять большой палец с мизинцем и безымянным значит изобразить тайну трех Ипостасей Бога единого в трех Лицах. Вытянуть же средний и указательный значит изобразить Господа нашего Исуса Христа истинным Богом и истинным Человеком». Москвичи придерживались гораздо менее точного описания крестного знамения, данного «Стоглавом», и умалчивали об этом в напечатанных книгах. Крестное знамение, столь часто повторяемое в повседневной жизни христианина, осуществлялось фактически по личному усмотрению. Если преобладающее большинство верующих творило крестное знамение двумя перстами, то были также и такие верующие, которые следовали новому обычаю, соединяя три перста. Эта свобода знаменовать себя крестом отвечала духу народа. Такое разнообразие неприятно поражало справщиков, строго следовавших духу единства и церковного устава. Они приняли определение западнорусских ученых, и оно впервые было включено в Псалтырь, вышедшую из печати 15 ноября 1641 года. Они добавили еще к Псалтыри «Наказание» наставникам, как учить детей читать, а детям, как учиться и понимать Священное Писание. Ученикам советовали читать не спеша, вникая в смысл, ибо дело Божие не терпит небрежности, а наставникам же они советовали продолжать свои занятия по Закону Божию вплоть до изучения грамматики. Все эти добавления к книге, наиболее читаемой народом и имевшей в нем наибольшее хождение, стремились сделать веру более просвещенной, более разумной и вместе с тем более точно установленной и единообразной.

Печатный двор издал в Москве не только совершенно новые книги богослужебного характера, но также книги, предназначенные для домашнего благочестивого чтения. В 1640 году с 23 ноября по 5 декабря было специально к Николину дню 6 декабря наскоро выпущено Житие святого Николы. 18 ноября был отдан в печать сборник под заглавием «Маргарит», переведенный с белорусского, по Острожскому изданию 1596 года. В 1641 году появился первый выпуск первого полугодия Пролога, где содержались краткие жития святых на каждый день в продолжение целого года. То был большой труд, так как надо было объеденить две редакции Пролога, а также переделывать переводы, сделанные слишком дословно. Кроме того, надо было согласовать все с датами праздников по Иерусалимскому уставу. Так составили 980 памятей святых с повествованием об их жизни и 126 без житий. Москва, таким образом, получила более полные Четьи Минеи, чем греческая Церковь. Начиная с 1642 г. первый том был перепечатан, дополнен 25 житиями славянских святых, равно как и исправлен; в 1643 году появился второй том.

12 апреля 1642 года царь направил в Копенгаген двух послов, чтобы предложить руку своей дочери Ирины наследнику датского трона Вальдемару. Этот брачный союз, чрезвычайно желанный, наталкивался, однако, на одно большое препятствие. Вальдемар был лютеранин. Жених должен был принять православие. Поэтому было бы неплохо обладать готовыми аргументами для защиты своей веры. Справщики, по своей собственной инициативе или же по требованию двора, составили сборник из избранных проповедей относительно почитания святых икон; к подготовке этого сборника приложили немало усилий. Он содержал двенадцать проповедей против иконоборцев разных эпох, его намеревались пустить в ход, дабы разбить и переубедить новых исказителей истинной христианской веры; проповеди были направлены против Лютера, Кальвина и Феодосия Косого, русского еретика XVI века.

Но, и в особенности Наседка знал это прекрасно, непризнание образов, если оно и являлось самым возмутительным отступлением, не было все-таки единственной ересью западных. К тому же выяснялось все больше и больше, что Вальдемара не так-то уж легко будет убедить переменить веру. Ввиду возможных серьезных споров о вере думали, что было бы хорошо иметь целую систему апологетических положений. Таким сводом и явилась «Кириллова книга». Это был также компилятивный труд, составителем которого, по-видимому, был Михаил Рогов. Он внес в нее с небольшими изменениями тринадцать из тридцати пяти глав «Изложения на люторы», книги, тогда еще неизданной. Остальное было непосредственно заимствовано из разных книг Западной и Южной Руси. Но все вместе составляло богатый арсенал для полемики, или, скорее, внушительную апологию московской православной веры – единственно чистой и ничем не запятнанной, чудесно сохранившейся, невзирая на последовательные отложения от Церкви армян-монофизитов, латинян-аполлинаритов, немцев-лютеран или кальвинистов, западнорусских униатов. Книга представляла собой как бы крик сердца целого народа, полный тревоги и страха и вместе с тем порожденный углубленным чтением духовных книг: восьмое тысячелетие от Сотворения мира, так думал автор, начавшееся сто пятьдесят лет тому назад, должно было увидеть Второе пришествие Христа, а до него – увидеть антихриста. Надо было бодрствовать, быть бдительным и трепетать пред лицом грядущего Христа. Книга открывалась как раз на этом страшном будущем, начиналась «Словом» Кирилла Иерусалимского, откуда она и заимствовала свое общепринятое название. Эта громадная книга произвела сильнейшее впечатление: пущенная в продажу 13 мая 1644 года, она к концу месяца уже распродалась в количестве 518 экземпляров, а в конце августа в количестве 1032 экземпляров (из общего тиража в 1163 экземпляра).

Патриарх Иосиф, возведенный на престол 27 марта 1642 года, не принадлежал к тем людям, которые могли воспрепятствовать этой деятельности: наоборот, он присоединился к ней, напечатав вскоре после своего посвящения замечательное «Поучение архиереям, священноинокам и мирским иереям и всему священному чину». Это была, без сомнения, компиляция писаний, необходимых в подобных обстоятельствах, извлеченных главным образом из «Кормчей»; книга сопровождалась многочисленными цитатами из Писания. Но тот факт, что эта работа была напечатана, являлся уже новшеством, свидетельствующим о совершенно исключительном желании видеть ее распространение; помимо этого, она совершенно преднамеренно подчеркивала некоторые духовные советы: выполнять церковную службу в должном порядке, согласно Требнику; произносить молитвы, не торопясь, спокойно и ясно; будьте опрятны, говорилось там, в ваших одеждах; исповедайте женщин только при открытых дверях. Наконец, патриарх советовал царям избегать подражания иностранцам, что считалось причиной всех бед в стране. Это Поучение не имело ли косвенно также в виду ведущиеся переговоры о браке Вальдемара и Ирины? Совершенно очевидно, что в это время возникли если не конфликты, то пререкания между царем и некоторыми из его советников, а также лицами, стоявшими во главе тогдашнего религиозного движения. Царь придавал такое большое значение этому браку, что, убедившись, что Вальдемар не изменит своей веры, обещал не настаивать на этом. 14 января 1643 года посол Марселис уехал из Москвы, чтобы засвидетельствовать это решение царя королю Христиану и вскоре, на основе данного согласия, была достигнута соответствующая договоренность. Но вот 4 марта в ответ на челобитную духовенства от одиннадцати московских приходов было приказано снести церкви, построенные «немцами» «близ русских церквей»; вскоре их не осталось ни одной, даже и вне стен Земляного города. Так было к моменту, когда Марселис 1 июня возвратился в Москву. Но политика снова одержала верх, и 13 июля царь разрешил построить лютеранскую церковь в пределах города. С другой стороны, 24 августа отдали в печать «Кириллову книгу», самую большую движущую пружину в борьбе против ереси. 21 января 1644 года Вальдемар был торжественно встречен в Москве и ввиду того, что все препятствия были устранены, брак должен был вскоре состояться. Однако 7 февраля, вопреки принятым условиям, патриарх направил Дмитрия Францбекова, иностранца, перешедшего в православие, к датскому королевичу, чтобы он воздействовал на него и побудил его принять веру царя, царицы и их детей! Ригористы одержали верх: московское правительство, отказавшись от своего слова, старалось одновременно и удержать королевича, и заставить его не только отречься от своей веры, но и подвергнуться новому крещению через погружение. Молодой королевич, задержанный в Москве против своей воли, дал в конце концов увлечь себя в прения о вере.

Дебаты открыло короткое письмо патриарха Иосифа от 21 апреля. Через два дня Вальдемар ответил на него длинным трактатом, состоявшим из 21 статьи. Труд этот принадлежал пастору Матфею Фильгаберу. 23 мая появился ответ патриарха, в котором были широко использованы «Кириллова книга» и Сборник издания 1642 года. Затем на диспуте, который царь назначил на 28 мая, вопрос стал разбираться с нравственной стороны. Для участия в спорах царь специально выделил вместе со своим духовником Никитой ученых справщиков Печатного двора – Рогова, Наседку и их единомышленников. Их непримиримые взгляды в конце концов восторжествовали. Эти взгляды, кстати сказать, отвечали учению, установленному в 1620 году Филаретом в связи с мнением князя Шаховского, который в своем письме к царю считал смешанный брак дозволенным из-за соображений высшей политики. Позднее несколько греческих ученых-богословов осветили точный смысл слова «крещение»; был вызван из Костромы некий инок, уроженец Киева, и дебаты продолжались, несмотря на различного рода происшествия и временные перерывы, вплоть до июля 1645 года, и так-то царь Михаил умер прежде, чем пришли к какому-нибудь результату. Юный датчанин был неумолим в своем отказе повторить крещение, бесспорно действительное, но российские богословы, оперируя своими правильными или неправильными доводами, умело и ловко представленными Наседкой (который смешивал затруднительный вопрос о крещении с общей критикой протестантизма), поддерживали, распространяли, прославляли положения, вошедшие в обиход церковной жизни на Руси со времен Смуты.

 

VII

Последние годы жизни Неронова в Нижнем

Если Неронов, провинциал и приходской священник, был занят в основном другими заботами, чем ученые справщики, то его желание очистить и украсить Церковь было общее с ними. Патриарх Иосиф был братом протоиерея во Владимире, следовательно, также провинциалом и сродни белому духовенству. Наседка был другом и учеником Дионисия.

Неронов стал чаще приезжать в Москву. Он использовал свои столичные связи, чтобы дать ход своей программе действий. Если такое значительное лицо, как архимандрит Печерского монастыря Макарий, был низложен между апрелем и июлем 1642 г. из-за беспорядков и своей недостойной монаха жизни, то это произошло, вероятно, по просьбе ревнителей благочестия.

Даже в самом Нижнем Неронов привлек на свою сторону одного из самых крупных купцов своего времени, именно Симеона Задорина: в интересах своего дела он проникал повсюду, в частности к власть имущим. Благодаря милостыне богатых он продолжал одевать и кормить паломников и бедных. Чрезвычайные щедроты Задорина позволили ему предпринять перестройку Воскресенской церкви, добавив к ней каменные здания. К самой церкви с ее главным приделом во имя св. Иоанна Златоуста, любимого покровителя ревнителей благочестия, он пристроил трапезную с двумя алтарями: одним – посвященным св. Симеону, покровителю доброхотных дателей, и другим – посвященным св. Екатерине; вокруг он построил келии для инокинь, которых он тут же собрал. Постройка была закончена в 1647 году. Он открыл эру крупных каменных построек в Нижнем. Строительство каменных церквей еще долго продолжалось после его отъезда из Нижнего; были построены церковь Успения Богоматери в Печерском монастыре, церковь в Благовещенском монастыре, церковь святых жен Мироносиц, церкви Преображения, Рождества Богородицы, св. Илии, св. Николы в Нижнем торгу; все это было построено между 1647 и 1656 годом.

В 1646 г. было доведено до сведения Москвы, что в банях Нижнего мужчины и женщины мылись вместе без стыда и совести, в то время как из трех имеющихся заведений можно было бы устроить одно особое для женщин, а на худой конец, можно было построить даже четвертое. Воеводе было дано распоряжение положить конец этому скандальному обычаю. Есть все основания предполагать, что Неронов был причастен к этому делу.

В это время Неронов фактически покинул Нижний. Он подолгу живал в Москве, где к нему очень хорошо относился протоиерей Стефан Вонифатьев, духовник нового царя, и архимандрит Никон, только что назначенный в Новоспасский монастырь.

Но он не покинул дорогой ему приход Воскресенской церкви. Прежде чем получить назначение в столице, он поручил свой приход человеку, которого он сам избрал, дьякону Гавриилу, которого он «вскормил с самого детства молоком Св. Писания». Гавриил был рукоположен во священники патриархом и затем вернулся в Нижний, чтобы быть представителем своего наставника и продолжать его дело. Хотя священник Воскресенской церкви не участвовал в чрезвычайно кипучей деятельности Нижнего Новгорода и прилегающих к нему районов, но он на протяжении примерно двадцати лет своей неутомимой апостольской проповедью в значительной мере способствовал религиозному пробуждению, в котором зрели светлые надежды на будущее, хотя в то же время таились свои опасности.