Этот приезд на родину совсем не походил на предыдущий. В тот раз нас встречали представители австралийского Министерства иностранных дел, разумеется, мы не проходили никакого таможенного досмотра, а у входа в аэропорт нас уже ждали автомобили. Сейчас все было по-другому. Вместе с другими пассажирами нам пришлось долго стоять в очереди к стойке паспортного контроля, что потребовало от меня ловкости жонглера: прижимая к груди Шахиру, я толкала перед собой коляску с уставшим и сонным Аддином и два наших чемодана.

Покончив с формальностями, я поймала такси, и мы поехали в бабушкину квартиру. Всю дорогу я плакала, чем, кажется, очень смущала таксиста, слишком вежливого, чтобы задавать вопросы. В квартире мы только оставили вещи и помчались в больницу. Я не сразу узнала бабушку, а когда узнала, то испугалась: она лежала на казенной кровати, такая маленькая и хрупкая; лицо, покрытое синяками, сильно распухло, и одна рука была в гипсе. Я немного посидела рядом, осторожно сжимая ее пальцы. Аддин в это время ползал по полу, а Шахира хныкала у меня на руках. Больше всего мне хотелось разбудить бабушку, уткнуться головой ей в колени и поведать ей все свои беды, как я делала в детстве. И чтобы она, как тогда, погладила меня по волосам и утешила, и я бы вновь почувствовала себя в полной безопасности. Конечно, я понимала, что это не только эгоистичное, но и невыполнимое желание. Бабушка все еще была без сознания, но даже когда она придет в себя, у нее вряд ли хватит сил на то, чтобы выслушивать мои жалобы. Мы побыли в палате совсем недолго, а потом дети раскапризничались и нам пришлось уйти. Пройдя длинным больничным коридором, мы вышли в серый мельбурнский день.

Когда мы опять оказались в крошечной бабушкиной квартирке, воспоминания обо всем, через что мне пришлось пройти за последний месяц, вдруг навалились на меня – я начала плакать и никак не могла остановиться. Я до сих пор не помню, как мы прожили следующие три дня. Кажется, мы с Аддином питались только молоком и тостами и мне все-таки удавалось как-то кормить Шахиру, но все остальное время я лежала и плакала. Я была так эмоционально истощена, а наше будущее – настолько неопределенно, что я инстинктивно поняла, что лучше сначала выплакать все слезы, а только потом посмотреть в глаза реальности.

Я смогла сделать это только через несколько дней, когда наконец пришла в себя и поняла, что настало время решать, как же нам жить дальше. От меня зависело будущее Аддина и Шахиры, и только его я должна была принимать в расчет.

Первым делом я позвонила своему старому другу Питеру Уоллесу и рассказала ему обо всем, что случилось со мной за последнее время. Питер посоветовал мне обратиться за консультацией к профессионалам и дал адреса нескольких юридических фирм, а сам тем временем загрузил бабушкин холодильник едой: я сама была еще не в состоянии сходить в супермаркет; всю немногую оставшуюся у меня энергию отнимала забота о детях. К тому времени я весила уже меньше пятидесяти килограммов и сильно ослабла физически, да и соображала с трудом, потому что регулярные приступы отчаяния и страха вконец измотали меня. Тогда я твердо знала, что сама уже никогда не буду счастлива и большее, на что я могу надеяться, – это счастливая и нормальная жизнь для моих детей.

Первая же встреча с юристами из фирмы «Стэдман, Камерон, Миарс и Холл», располагавшейся в сером солидном здании в деловом центре города, вселила в меня уверенность, которой я не чувствовала уже очень давно. Мне сразу понравилась Лилиан Уэбб – юрист, которая консультировала меня, миниатюрная, привлекательная брюнетка с низким грудным смехом и острым как бритва умом. Она очень внимательно меня слушала, прищурившись, записывала что-то в блокнот и задавала острые, четко сформулированные вопросы, требующие точных ответов. Не менее важным было и то, что она, войдя в мое положение, нисколько не возражала против присутствия в ее кабинете Аддина и Шахиры. В конце встречи Лилиан в общих чертах рассказала, к чему мне надо готовиться, если я решусь привести в действие колесо правосудия, и описала примерный ход процесса, а потом объявила, что, по ее мнению, у меня есть неплохой шанс добиться не только права опеки над детьми, но и права не возвращаться в Тренгану и навсегда остаться с ними в Австралии, если, конечно, я хочу именно этого.

Мне предстояло принять важное и очень непростое решение, поэтому я решила вернуться в бабушкину квартиру и ночью последний раз обдумать все «за» и «против». Я была далеко не уверена, что роль одинокой матери мне по силам; мне еще никогда не приходилось вести хозяйство самостоятельно, без помощи прислуги и свекрови. Зато я точно знала, что не хочу, чтобы мои дети росли в атмосфере жестокости и насилия; не хочу, чтобы когда-нибудь Бахрин выполнил свою угрозу и забрал их у меня; не хочу, чтобы моя дочь, когда вырастет, считалась существом второго сорта только потому, что она женщина. Я хочу всегда быть рядом с ними, хочу видеть, как они растут, и отдавать им всю свою любовь. Я хочу, чтобы они стали независимыми, уверенными в себе и толерантными людьми. И еще я точно знала, что не выживу, если вернусь в Малайзию, а когда умру, уже ничем не смогу помочь Аддину и Шахире.

Утром я позвонила Лилиан Уэбб и сказала, что готова бороться в суде за своих детей – мы приехали домой, чтобы остаться здесь навсегда.

Двадцатого ноября я позвонила Бахрину, чтобы уговорить его приехать в Мельбурн и попробовать уладить все мирным путем, но Мак сказала мне, что он уехал из Тренгану и сейчас живет с Элми. Потом она поинтересовалась, удалось ли мне забыть обо всех своих неприятностях и хорошо ли я провожу время в Австралии.

Теперь я знала, что мне надо делать. Двадцать седьмого ноября 1985 года я в ответ на свое заявление получила судебное постановление о временной исключительной опеке над детьми и о праве остаться с ними в Австралии. Благодарить за это надо было Бахрина, который в свое время настоял, чтобы и Аддин, и Шах получили австралийское гражданство. Ноэль Акман, адвокат, который представлял мое дело в суде, шутливо называл меня принцессой, а я вздрагивала каждый раз, когда слышала это слово, потому что слишком хорошо знала, какая неприглядная реальность скрывается за этим титулом.

Лилиан и Ноэль были прекрасной, сработанной командой. Они поддерживали и ободряли меня каждый раз, когда в суде возникали напряженные моменты. Именно Ноэль с его спокойным взглядом и чувством юмора помог мне сохранить уверенность и решимость в тот день. Должна признаться, в глубине души у меня еще оставалась призрачная надежда на то, что мы с Бахрином каким-то чудом сможем помириться, простить друг другу все ошибки и вместе с детьми жить нормальной жизнью в Австралии, хотя умом я, конечно, понимала, что просто обманываю себя и цепляюсь за последнюю призрачную соломинку.

Четвертого декабря 1985 года я послала свекрови телеграмму, в которой сообщала ей, что не вернусь в Малайзию, как планировала, и что со мной и детьми все в порядке. Я не стала посвящать ее в подробности принятого мною решения, поэтому телеграмма получилась совсем коротенькой.

Я не сомневалась: как только Бахрин узнает, что я не приеду в назначенный день, он, несмотря на ясно выраженное в аэропорту пожелание как можно дольше меня не видеть, придет в ярость и примчится за нами в Австралию. Он не простит мне того, что я поймала его на слове, а значит, нам с детьми лучше на какое-то время спрятаться. Из бабушкиной квартиры мы на пару недель переехали к моей старой подруге, а я тем временем начала поиски собственного жилья.

Самой главной моей задачей было сделать так, чтобы дети чувствовали себя в безопасности. Аддин практически никогда в жизни не знал покоя и стабильности, и я дала себе клятву, что ему больше никогда в жизни не придется видеть, как бьют его мать. Иногда я пыталась представить себе, как чудесно мы с детьми будем жить лет через десять, как я стану настоящей австралийской матерью, буду ездить на большой машине и принимать участие во всем, что делают мои дети, и эта мечта, хоть и наивная, давала мне силы в такие минуты, когда бывало особенно трудно. В то время у меня не было никакого желания еще раз выйти замуж или как-то выделяться из толпы – я просто хотела влиться в сообщество обычных людей и дать моим детям возможность сделать то же самое.

Возвращение к нормальной жизни далось мне нелегко. Я очень долго не могла привыкнуть даже к тому, что теперь мне можно в любой момент выйти из дома и для этого не надо спрашивать разрешения у Бахрина. С одеждой вначале тоже были некоторые проблемы. Из Малайзии я привезла с собой только несколько костюмов в мусульманском стиле, поэтому в конце концов мне пришлось отправиться за покупками. Я выбрала скромную и довольно длинную юбку, рубашку с короткими рукавами и мешковатые джинсы, но когда первый раз вышла в этой одежде из дома, то чувствовала себя будто голая. Мне казалось, все прохожие в ужасе оглядываются на меня. Только через несколько дней я заново привыкла к западной манере одеваться и уже не боялась открывать ноги.

Аддин, в отличие от меня, легко привыкал к новому образу жизни. Он совсем не скучал по отцу, наверное, потому, что за свои два года и восемь месяцев очень мало общался с ним и в Тренгану. Я видела, как с каждым днем мой мальчик становится увереннее, как все реже появляется на его лице испуганное выражение, которое я так часто замечала в Малайзии. Через пару недель он уже перестал вздрагивать от резких звуков, на его щечках появился румянец, и он преисполнился энергией и энтузиазмом, как и положено такому малышу. Аддин во всю наслаждался и невиданной прежде физической свободой: он носился по просторным лужайкам в парке, возился в грязи, лепил пирожки из песка – словом, делал все, что раньше запрещалось королевским этикетом. Видя, как он бежит ко мне через детскую площадку, зажимая в кулачке какое-то найденное на земле сокровище, а потом гордо демонстрирует его мне и сестренке, я чувствовала себя почти счастливой.

После довольно долгих поисков я нашла для нас небольшую квартиру в Южном Оакли, в доме с небольшим садиком, чтобы детям было где играть. Часть мебели я получила в подарок от друзей и знакомых, а кое-что купила на распродажах. Единственным украшением нашего жилища стали два ярких коврика и дешевые эстампы на стенах. Кроме того, мне пришлось купить довольно много вещей, без которых мы не могли обойтись: теплую одежду для детей, одеяла, полотенца, постельное белье и стиральную машину. За все это я платила деньгами, которые по решению суда мне разрешили снять со счета мужа в банке. Бахрин настоял на том, чтобы после продажи дома в Карлтоне мы оставили эти деньги в Австралии для ухода от налогов и на случай, если мы надумаем вернуться в Мельбурн.

Я скрупулезно записывала, куда ушло каждое пенни, потраченное на детей или на меня. Наверное, я экономила даже слишком: так, не решившись купить настоящий мебельный гарнитур для гостиной, я ограничилась дешевым диваном-кроватью с наполнителем из поролона, который имел опасную привычку складываться, как перезрелый банан, когда на него садился кто-нибудь, тяжелее двухлетнего ребенка.

Шестнадцатого декабря я собралась с духом и еще раз позвонила Бахрину, но Мак сказала, что он еще не вернулся и ей неизвестно, когда он будет дома. Я оставила свекрови свой новый номер телефона, попросила передать мужу, чтобы он мне позвонил, и побыстрее закруглила разговор. В тот же день к вечеру Бахрин позвонил Лилиан и потребовал объяснить, что случилось с его австралийским счетом. Судя по всему, он решил ликвидировать его, позвонил в банк, и там ему сообщили имя и телефон моего поверенного. Муж не задал ни одного вопроса ни обо мне, ни о детях – только о деньгах.

А ночью он позвонил мне. Едва я успела снять трубку и сказать «алло», как на меня обрушился поток угроз и оскорблений. Первым делом Бахрин потребовал, чтобы я немедленно возвращалась в Малайзию, так как я слишком глупа и неприспособлена, чтобы жить одной с двумя маленькими детьми. Когда я сказала, что не собираюсь больше подчиняться его требованиям, он сменил тактику и стал уверять, что любит меня и очень скучает. На это я ответила, что готова обсудить с ним возможность примирения, но только при условии, что он приедет для переговоров в Австралию, разведется с Элми и мы с ним навсегда переедем в Мельбурн. Выслушав мои требования, Бахрин ненадолго замолчал, а потом вдруг взорвался и начал кричать, что, если я немедленно не вернусь, он убьет мою бабушку и убьет меня, но сначала накажет за непослушание. Я повесила трубку и только тогда обнаружила, что вся дрожу, а к горлу подступила тошнота. Даже находясь на расстоянии в тысячи миль, Бахрин не утратил способность внушать мне ужас. Всю ночь после этого я не спала и мучилась, сомневаясь в своих силах и в правильности выбранного пути.

Уже под утро проснулась Шахира, которую надо было кормить. Я взяла ее к себе в кровать, и она прижалась ко мне всем своим крошечным тельцем. Через несколько минут ко мне в спальню прибежал и Аддин, забрался к нам под одеяло и тут же уснул. А я, лежа без сна, наблюдала, как лунный свет играет на лицах сына и дочери, и прислушивалась к их ровному, спокойному дыханию. В голову лезли страшные мысли о том, что предпримет Бахрин, и про себя я молилась, чтобы предстоящие трудные времена не сломили ни меня, ни детей.

На следующее утро я поспешила предупредить о возможных неприятностях бабушку. Она попеременно то возмущалась, то ахала, когда я рассказывала ей о своей семейной жизни и об угрозах Бахрина. Мы решили, что, пока все не успокоится, ей лучше пожить у друзей. Здоровье бабушки постепенно восстанавливалось: левая часть тела уже начала двигаться, хоть речь и оставалась еще немного затрудненной. Вместе со здоровьем к бабушке возвращалось и чувство юмора. Она так обрадовалась, услышав, что мы с детьми вернулись в Австралию навсегда, что после этого начала поправляться с удвоенной скоростью.

В нашей новой квартире мы с детьми отметили свое первое настоящее Рождество. С каким наслаждением я слушала по радио рождественские песни и покупала подарки для Аддина и Шахиры! В Малайзии дни Рождества всегда были для меня самыми тяжелыми: я особенно скучала по дому, а Бахрин запрещал любой намек на праздник – даже обмен подарками. За все эти годы в Тренгану я только однажды доставала из коробки свою драгоценную елку – Бахрин как-то одолжил ее на праздник своим служащим-филиппинцам. Но Рождество восемьдесят пятого года было совсем другим. Мы с Аддином выбрали настоящую сосну, хоть и немного кривоватую, сами установили ее в гостиной и украсили игрушками, доставшимися от бабушки и купленными в ближайшем супермаркете. За шестьсот фунтов я купила старенький автомобиль, и, разъезжая в нем, мы громко распевали «Олень Рудольф-Красный Нос». Аддин нетерпеливо ждал подарков от Санта-Клауса и повесил на камин носочки для себя и для Шахиры.

Но я, конечно же, понимала, что все это – только затишье перед бурей. В глубине души я не сомневалась, что Бахрин никогда не позволит нам жить спокойно и непременно захочет отомстить.