Я часто раздумываю над тем, сколько человек на свете могут точно указать момент, навсегда перевернувший и разрушивший их прежнюю жизнь и вычеркнувший их из числа нормальных людей с нормальными судьбами.

В назначенный час я подошла к отелю, но не сразу решилась войти. Потому что уже знала: дверь, ведущая в это ничем не примечательное здание, станет для меня дверью в ад. Мельком посмотревшись в зеркало на стене вестибюля, я с удовлетворением отметила, что мое лицо совершенно спокойно и ничем не выдает разрывающей сердце тревоги, подошла к телефону и набрала номер комнаты, занимаемой Бахрином. Мне никто не ответил, но я этого и ждала. Их здесь уже не было.

Если я хочу восстановить точную хронологию событий, предшествовавших июлю 1992 года, и определить источник тревоги, что поселилась в моем сердце задолго до этого, наверное, надо начать со звонка Бахрина в феврале того же года. Сам звонок, хоть и неожиданный, не насторожил меня – Бахрин звонил, чтобы поздравить сына с наступающим днем рождения, – но в нем была какая-то странность, которая потом несколько часов не давала мне покоя. Сняв трубку, я сразу же бросилась за детьми, помня, что каждая минута международного разговора обходится их отцу в круглую сумму, и только гораздо позже сообразила, что именно показалось мне странным: звонок совсем не был похож на международный – обычно такие короткие гудки при соединении раздаются, когда кто-то звонит из другого города Австралии. Я поделилась своим наблюдением с Яном и парой друзей, но все они дружно заверили меня, что я просто ошиблась и спутала международный звонок с междугородним. Не успокоившись до конца, я все-таки предпочла согласиться с ними хотя бы ради того, чтобы не выслушивать обычные шутки о материнской паранойе.

Писать эту часть книги – значит заново переживать и выставлять на всеобщее обозрение все поступки, глупости и страшные ошибки, навсегда изменившие мою жизнь. «Если бы только я…» – этой фразой я терзаю себя вот уже много лет. Если бы только я… что? Поверила своему инстинкту и не стала слушать мужа и друзей? Не старалась бы вести себя как разумный и уравновешенный человек? Пошла навстречу желаниям Аддина и Шахиры? Но я не сделала этого, и теперь никакие сожаления и «если бы» ничего не изменят.

Едва оправившись после очередного выкидыша (на этот раз я была беременна близнецами), я вернулась к работе на телевидении и радиостанции, но еще долго не могла выйти из депрессии. В конце концов мне пришлось пообещать себе, что в июле мы заживем как прежде, а для начала весело отпразднуем два дня рождения – мой и Шахиры. Когда закончатся зимние каникулы, я сделаю Аддину сюрприз и запишу его на курсы игры на саксофоне, о чем он мечтает уже целый год, а вместе с Шах начну строить давно обещанный ей кукольный домик. В общем, дети вернутся в школу, а я вернусь к своей обычной жизни, заполненной долгими велосипедными прогулками, заседаниями родительских комитетов и уроками в балетной школе.

В следующий раз Бахрин позвонил только через несколько месяцев – на этот раз для того, чтобы обсудить детали своего предстоящего свидания с детьми. Мне показалось странным, что он звонит в первой половине дня, хотя отлично знает, что в это время ни Аддина, ни Шах не бывает дома, но в голосе Бахрина не было и следа обычной враждебности, поэтому я не стала выражать свое удивление вслух и тоже заговорила с ним приветливо. Мой бывший муж и дальше был настолько любезен, что я не узнавала его. Услышав, что дети в школе, он сказал, что с удовольствием поболтает и со мной, участливо расспросил о здоровье бабушки и выразил сожаление в связи с моим недавним выкидышем. Только гораздо позже, уже повесив трубку, я вспомнила, что никогда ничего не говорила ему ни о последней, ни о предыдущих беременностях. А в конце разговора Бахрин произнес слова, которые я всегда мечтала, но даже не надеялась услышать от него:

– Послушай, Ясмин… нет, извини, Жаклин, я бы очень хотел, чтобы мы могли относиться друг к другу как друзья. Давай ради детей забудем все, что было. Самое главное – чтобы они были счастливы. Как ты считаешь?

Я была так ошеломлена, что смогла издать только нечленораздельные утвердительные звуки. Новый сердечный тон Бахрина никак не связывался у меня в сознании с его знакомым образом.

– Я всегда этого хотела, Бахрин, – выговорила я наконец. – Конечно, мы должны помириться ради детей. И Ян тоже так считает.

– Ну и отлично. Значит, увидимся на следующей неделе. Пожалуйста, передай привет своей бабушке и Яну. До свидания, – сказал он и отсоединился.

Я осталась сидеть на стуле рядом с телефоном, растерянно глядя на трубку, которую все еще держала в руке. Неужели после всех этих лет, наполненных обидами, оскорблениями и мелкой местью, мой бывший муж повзрослел и осознал свою ответственность перед детьми?

Так и не поняв, что же случилось, я позвонила Яну, а потом Лилиан и слово в слово передала им весь наш разговор. Ян обрадовался и тут же сделал вывод, что Бахрин наконец-то научился думать о детях и вести себя цивилизованно. Реакция Лилиан оказалась примерно такой же, и она только устало вздохнула, когда я стала приставать к ней с вопросом: «Что же он задумал?» И все-таки я чувствовала неприятный холодок в груди еще долго после того, как вернула трубку на телефон. Но в тот момент у меня имелись заботы поважнее: через несколько часов пятнадцать детей должны были явиться к нам на день рождения Шах, и мне предстояло как-то доставить их всех в заведение под названием «Павильон смеха», где Шах захотела отпраздновать свое семилетие. Мы с Яном подарили ей большую Минни Маус – уже пару месяцев Шах очень прозрачно намекала, что жить не может без такой куклы. Увидев выражение ее лица сегодня утром, когда она развернула подарок, я поняла, что мы сделали верный выбор. Еще очень долго, вспоминая этот день, я буду благодарить судьбу за то, что успела устроить тогда такой чудесный праздник для Шах и разрешила Аддину пригласить на него своих лучших друзей.

Пятое июля 1992 года пришлось на воскресенье. В этот солнечный день все друзья и родственники пришли к нам, чтобы поздравить меня с днем рождения. Праздник продолжался до вечера, все смеялись и много шутили, а целая толпа возбужденных и сияющих детей носилась по дому и саду, играя в прятки. В этот день я снова почувствовала себя счастливой и твердо знала, что впереди меня ждет еще много таких дней, что у меня есть дети и друзья, успешная карьера, любящий муж и надежда, что рано или поздно родится новый ребенок и еще теснее свяжет нас друг с другом. Мою радость немного омрачало только то, что на следующий день должен был приехать Бахрин и забрать Аддина и Шах с собой в отель.

В понедельник утро началось с дождя и нытья детей, заявивших, что они совсем не хотят ехать со своим отцом в отель, а хотят вместе со Скай отправиться на ферму к родителям Яна и там провести все каникулы. Ян прочитал Аддину целую лекцию о том, как следует относиться к отцу, и запретил ему писать фломастером на ноге свой телефонный номер, что Аддин проделывал уже несколько лет подряд. Ян объяснил, что в этом совершенно нет необходимости, потому что детям не грозит никакая опасность, и им следует радоваться возможности повидаться с отцом и получше узнать его. Судя по лицу Аддина, он сильно сомневался в справедливости этих советов.

Отец приехал за ними сразу после полудня и опять поразил меня непривычной любезностью и добродушием. Он вежливо отказался от предложения Яна выпить чашку кофе и попросил разрешения воспользоваться телефоном, для того чтобы вызвать такси. Пока он набирал номер и разговаривал, Шах опять начала ныть, что не хочет ехать с абахом, а Аддин громко вторил ей. Бахрин стоял в дверях кухни, повернувшись к нам спиной, но я видела, как напряглась его шея и побелели костяшки пальцев, сжимающих телефонную трубку. Тогда я решила, что это вызвано поведением нашей собаки Макл, которая ранее приветствовала появление Бахрина громким сердитым лаем, а сейчас недоверчиво обнюхивала его ноги. Мой бывший муж терпеть не мог и боялся собак и в их присутствии всегда держался очень напряженно, а я с тайным удовольствием наблюдала за этой сценой и надеялась, что Бахрин заметит, с какой любовью и бесстрашием дети тормошат Макл. Для меня это было лишним подтверждением того, что они нормальные и естественные дети, совсем непохожие на своего отца. В жизни нашей семьи все время присутствовали животные – коровы, кролики, собаки, кошки, лошади и кенгуру, – и все дети дружно презирали тех, кто трусил в присутствии их любимцев. Сейчас, оглядываясь на тот день, я думаю, что Макл интуитивно чувствовала все, что случится дальше, и не могу простить себя, что отозвала ее, когда она с явно недружелюбными намерениями потянулась к ширинке Бахрина. Жаль, что я не позволила ей отхватить от него кусок или сразу вцепиться в горло. Вместо этого я приказала собаке лечь в углу, и оттуда она продолжала настороженно и враждебно следить за каждым движением моего бывшего мужа.

Помня о том, что теперь мы с Бахрином друзья, я предложила отвезти его с детьми в город. Я объяснила, что такси придется долго ждать, но не решилась упомянуть другую причину: мне казалось, что так детям будет немного легче смириться с неизбежным переселением в чужую среду. Бахрин пожал моему мужу руку, дети на прощанье расцеловались с Яном, а Шах, как обычно, бросилась ему на шею и громко объявила: «Я люблю тебя, папочка!» И она, и Аддин без всякого энтузиазма относились к перспективе провести со своим отцом целых два дня и, не стесняясь, давали это понять. Шах настояла на том, чтобы сбегать в свою комнату за Белянкой, пушистой игрушечной козочкой, которую Ян подарил ей на наше первое общее Рождество, а потом мы все, то есть Бахрин, Скай, Дрю, Аддин, Шах и я, уселись в наш большой красный внедорожник по прозвищу Арнольд.

В дороге мы с Бахрином общались друг с другом с преувеличенной и немного натянутой вежливостью, а я безуспешно пыталась найти какую-нибудь общую тему для беседы. Я заговорила о детях, их школьных успехах и увлечениях, но их отец не проявил к этому никакого интереса. Тогда, вспомнив, что он архитектор, я указала ему на любопытное здание – прекрасно отреставрированную старую церковь, в которой теперь размещалось успешное рекламное агентство. Реакция Бахрина поразила меня своей неприкрытой враждебностью.

«Это отвратительно, – отрывисто бросил он. – Только мат саллех способны превратить святое место в офис».

Невольно я начала оправдываться и объяснять, что прекрасное здание было почти разрушено и реставраторам едва удалось его спасти, но сразу же поняла всю бесполезность своих аргументов и замолчала на полуслове. Оставшуюся часть пути, к счастью короткую, мы проделали в полном молчании. У дверей отеля я затормозила, и после тысячи поцелуев, объятий и нового потока жалоб дети вслед за отцом выбрались из машины. На прощанье я твердо сказала им, что они должны остаться с отцом на две ночи и вернутся домой только в среду, и напомнила, что мы с Бахрином договорились и теперь перед сном они могут позвонить домой, чтобы пожелать нам спокойной ночи. Услышав об этом, они, казалось, смирились со своей судьбой и понуро пошли в отель следом за отцом, который был для них почти чужим человеком, а я послала им воздушный поцелуй и быстро тронулась с места.

Сначала я услышала громкий лай Макл, потом скрип открывающихся ворот и поняла, что дети вернулись. Еще не успев распахнуть тяжелую входную дверь, я услышала, как на крыльце рыдает Шахира.

– Мамочка, он не разрешил мне забрать домой Белянку, а я без нее не усну, – всхлипнула она, прижимаясь ко мне. Я вопросительно поглядела на Аддина.

– Абах не разрешил нам забрать с собой вещи, – объяснил тот. – Мы даже зубные щетки там оставили.

Я быстро оглянулась на ворота и увидела, что Бахрин, помахав мне рукой, уже садится в ожидающее его такси.

– Подожди! – крикнула я и побежала к машине. – Почему ты не разрешил ей взять домой козочку? Она не может без нее спать.

– Потому что она ей не нужна.

– Но я же объясняла тебе, как…

Бахрин перебил меня, с явным трудом сдерживая гнев:

– Послушай, Ясмин, мне все равно, что ты там объясняла. Все это ерунда. Она завтра опять приедет в отель и заберет свою игрушку. – Он захлопнул дверь, прервав таким образом разговор, и такси тронулось с места.

Больше всего в этот момент мне хотелось лишить Бахрина права свиданий с детьми, но я не решалась рисковать, затевая новый судебный процесс. К счастью, на этот раз детям осталось потерпеть только два дня и две ночи. Я мысленно похвалила себя за предусмотрительность: в свое время я объяснила судье, что дети почти незнакомы со своим отцом и, следовательно, не могут проводить с ним целую неделю, и настояла на том, что каждые два дня хотя бы на сутки они должны возвращаться домой.

Мы вошли в дом, и Шах сразу же убежала к себе в комнату, бросилась на кровать и там продолжала плакать, а я долго сидела с ней рядом, гладила ее по головке и уговаривала, что Белянке будет хорошо в отеле и она потерпит одну ночь без своей хозяйки. Я рассказала Шах, что этим вечером мы пойдем обедать к ее любимым друзьям – Робу, Сью и их сыну Николсу, ее ровеснику. Ничего не помогало – она еще всхлипывала, когда я осторожно прикрыла дверь ее комнаты и пошла поговорить с Аддином. Я была вне себя от злости: как мог Бахрин быть таким жестоким и бесчувственным? Неужели трудно уложить в одну маленькую сумку несколько детских вещей и игрушечную козочку?

Обед в этот вечер получился и приятным и нервным одновременно. Сью и Роб изо всех сил старались развлечь меня и детей, но Аддин и Шах снова и снова рассказывали всем, как не хочется им возвращаться в отель к абаху. В половине девятого, когда взрослые уже пили портвейн и кофе, Шах объявила, что устала и пойдет полежит до тех пор, пока мы не поедем домой. Я пошла следом за ней и обнаружила, что она упала на кровать Роба и Сью и опять плачет о Белянке. Она просила меня немедленно поехать в отель и забрать козочку; говорила, что не хочет возвращаться туда завтра, и умоляла Яна и меня не отправлять ее к отцу. У нее дрожали плечи и от слез уже распух нос, а я все качала ее на коленях и никак не могла успокоить. Аддин привел в комнату Николса, и тот протянул Шах маленького белого медвежонка:

– Смотри, Шах, это мой любимый мишка. Может, с ним тебе будет легче. – Он сунул игрушку в руку Шахире.

– Спасибо, – прошептала та, и ее нижняя губа опять задрожала.

По дороге домой Шах задремала на заднем сиденье, и мы с Яном разговаривали вполголоса.

– Не расстраивайся, – сказал мне Ян. – На следующей неделе он уедет – и мы свободны на целый год.

– Но я не хочу ехать к нему завтра! – раздался сзади голос Аддина. А мы-то считали, что он тоже уснул. – Там так скучно, и он вообще ничего не понимает, и там совсем нечего делать. Он к нам подлизывается и покупает всякие подарки и игрушки, но я бы лучше поехал со Скай к бабушке на ферму.

– Послушай, – рассудительно сказал Ян, – осталось потерпеть всего два дня. А в выходные мы все вместе поедем к бабушке. Каникулы ведь на этом не кончаются.