– Николас ван Ваард, – представился он и слегка наклонил голову.

Я моргнула, не уверенная в том, щелкнул ли он каблуками или мне это только показалось. Он так сильно походил на карикатурного европейца, что я с трудом сдержала смешок.

Вокруг нас влиятельные особы класса «А» кружились возле роскошных столов: лобстеры, креветки, копченый лосось и скульптуры изо льда. Было семь часов утра первого вторника ноября, шел конный турнир «Кубок Мельбурна», и вся Австралия с напряжением ждала первого заезда. Посещение раннего завтрака перед открытием турнира было очень модным времяпрепровождением для знаменитостей всех мастей. У меня не было ни малейшего желания идти на ипподром, и, поднявшись ни свет ни заря, чтобы нарядиться в яблочно-зеленый, сшитый на заказ костюм и гармонирующую с ним шляпу с высокой тульей и отделкой нежно-розовыми шелковыми розами, в кремового цвета туфли на высоком каблуке с дополняющей их кремовой же сумочкой, я просто выполняла свои обязательства перед работодателем. Это был мой единственный выход в этот день. Я собиралась уйти отсюда в десять и отправиться на барбекю к моей соседке Мэнди, переодевшись в удобные джинсы и шляпку от солнца.

Некоторые из присутствовавших здесь тоже были на работе, но в бальном зале отеля «Гран Хаят» шампанское лилось рекой. Джентльмены были в утренних костюмах или простых тройках, на шляпках дам красовались перья и цветы. Вокруг легкой добычи сновали фотографы. В раннем, врывавшемся в зал через высокое, до потолка, окно свете мерцали драгоценности, а пианист ласкал пальцами клавиши слоновой кости.

Я отвлеклась от своих устриц, вилка выпала у меня из рук и с отчетливым звоном заскользила по мраморному полу. Наклонившись за ней, я наткнулась глазами на настоящую стену из серого с полосками пиджака. Я подняла глаза, но этого оказалось недостаточно: мне пришлось откинуться назад, чтобы увидеть лицо. Во мне почти сто шестьдесят сантиметров, а во владельце пиджака с широкими плечами имелось не менее двух метров. Лицо, с улыбкой смотревшее на меня, парило на такой высоте, что я могла лишь прикидывать, насколько там разряжен воздух. Однако, несмотря на разницу в росте, нам все же удалось столкнуться лбами в порыве поднять мою злосчастную вилку.

Показным движением Николас ван Ваард подхватил вилку с пола и задержал ее в руках лишь на долю секунды дольше необходимого.

В его речи я услышала слог образованного и много путешествующего европейца. Он говорил на безукоризненном английском. Мне пришлось одергивать себя, чтобы не пялиться на него: Николас был высок и умопомрачительно хорош собой: серо-зеленые глаза, аккуратно подстриженные светлые волосы, четко выверенная уверенность в себе – и все это упаковано в идеально сшитый костюм и элегантную легкость движений. Его черты нельзя было назвать точеными или симметричными, но он от этого не становился хуже. Когда он улыбался, вокруг его глаз собирались морщинки, а улыбался он все время, пока мы разговаривали.

Сначала я решила, что он немец, и только потом до меня дошло, что он голландец или швейцарец. Однако Николас опроверг все мои предположения, когда открылось, что он бельгиец, точнее фламандец. Слава богу, что бельгиец, подумалось мне. Наконец-то появилась тема для разговора, и я могла перестать молча пялиться на него, как девочка-подросток. Я тихо благословила Пэтси и свои визиты в Бельгию, где жители говорят на французском и фламандском языках. Благодаря им у меня появилось представление о тех местах, и я смогла назвать те из них, что мне понравились и запомнились больше всего. Николас был искренне удивлен тем, что я знакома и с его страной, и с университетом, который он окончил (моя подруга занимает там должность профессора).

Я сама себе изумилась, потому что никогда еще не испытывала подобной страсти, внутренней тяги к мужчине. Боюсь, что, силясь взять себя в руки, я слушала его с характерным блеском в глазах. Николас поведал, что регулярно ездит в Австралию, а потом с непостижимо гипнотической улыбкой протянул мне свою визитку. И тут я поняла, что передо мной стоит Мистер Шоколадная Индустрия. Причем не скучного промышленного шоколада и не разменивающегося на союз с другими сладостями – Николас был директором компании по производству самого замечательного шоколада в мире. Я это точно знаю, потому что являюсь страстным любителем шоколада. Именно он был моей первой любовью и верным другом с тех пор, как у меня появились карманные деньги. Я почувствовала себя изможденным рыцарем, наконец увидевшим Святой Грааль. А теперь Николас вежливо просил у меня номер телефона. Клянусь, в этот момент я увидела нимб над его головой.

Какая сногсшибательная комбинация: шоколад, Бельгия, острый ум и сексуальность! Скрипки пели, амуры пускали стрелы, над нашими головами взрывались салюты, а рядом текли шоколадные реки.

В тот момент мы расстались, смешавшись с толпами гуляющих, но потом я мельком видела Николаса, наклонившего голову с прощальной улыбкой и направлявшегося вслед за хозяевами приема к ожидавшему его лимузину.

Через четыре дня курьер принес к моим дверям десять килограммов лучшего бельгийского шоколада, упакованного в прекрасные подарочные коробочки. К нему прилагалась записка от Николаса: «Можно ли мне с тобой связаться? С уважением, Николас». Все очень просто.

Поглотив первые два килограмма за первые двадцать четыре часа, я размышляла над ответом и советовалась с верными подругами. Мы шаг за шагом обсудили мое положение. У меня не было ни малейшего желания вступать в романтические отношения под прицелом камер журналистов, к тому же я должна была проявить максимальную осторожность из уважения к Яну, особенно если речь шла о чем-то мимолетном. Николас был за тридевять земель, на безопасном расстоянии от Австралии и скорее всего ничего обо мне не знал. Почему бы мне не пофлиртовать? Да и вообще, пора уже было заняться чем-нибудь приятным, завести себе хобби, например.

Итак, мы с Николасом начали переписываться, а вскоре в моем доме стали раздаваться телефонные звонки из самых разных стран мира.

В конверте со штампом Токио могла лежать страница из бортового журнала с фотографией пушистых облаков и записанным на ней убористым почерком Николаса оригинальным стихотворением. Он мог позвонить из Буэнос-Айреса, стоя у окна отеля, чтобы описать, как пожилая пара танцует танго на мощеной набережной. Или я могла получить меню парижского ресторанчика с надписью: «Думаю о тебе и о том, что может быть».

Мысли и слова потоками устремлялись между нами в обоих направлениях, и я чувствовала, что они стимулируют интеллектуальную сторону флирта и что я поддаюсь соблазну, оружие которого – моя собственная слабость. Меня покоряли и очаровывали, и я наслаждалась каждой минутой этого не физического, но исключительно чувственного романа.

Николас писал прекрасные, восхитительные, великолепные письма.

Примерно в это время мне предложили принять участие в пилотном телевизионном проекте одной из семейных компаний Руперта Мердока под руководством Мэтта Хэнбури, племянника Руперта, и Джеки Фрэнк, редактора австралийского издания журнала «Мэри Клер». Идея заключалась в том, чтобы перевести некоторые из репортажей для «Мэри Клер» в телевизионный формат. Для первого выпуска «Мэри Клер» выбрала тему о том, как обыкновенные люди оказываются в чрезвычайных ситуациях. Пилотный проект «Мэри Клер» должны были показать на телевизионном фестивале в Каннах под названием «Лав Фест» или «Мипком», и мы рассчитывали, что этот показ станет началом новой крупной идеи слияния печатных изданий, посвященных образу и стилю жизни, и телевидения. Я согласилась участвовать в этом проекте в основном из-за того, что рассчитывала использовать его для привлечения внимания к международной проблеме похищения детей и к тому, как это отражается и на самих детях, и на их семьях.

Дженнифер, продюсер первой части пилота, появилась у меня дома в феврале 1997 года, чтобы снять меня в моем окружении и показать мою работу, связанную с розыском пропавших детей. Она и ее съемочная группа не скрывали своего разочарования, которое я наблюдала в течение двух дней съемок. Оказывается, у Дженнифер сложилось представление обо мне как об этакой спартанке, не увлекающейся украшательством, и она надеялась запечатлеть меня на фоне минималистского интерьера, лаконичного, сдержанного и обставленного в модерновом стиле. Она рассказала мне об этом с нескрываемым удивлением и смехом. Как же она поразилась, увидев, что мое жилище уставлено многочисленными семейными фотографиями, яркими картинами и другими артобъектами. Повсюду стояли свечи, предметы из внушительной коллекции каменных скульптур из Африки и ценные для меня одной вещи.

В результате мы пришли к компромиссу: меня сняли на фоне приглушенного освещения на длинном лестничном пролете в моем доме, одетую в мрачное, но длинное и обтягивающее серое платье, а дальше просто накладывали мой бестелесный голос на нужное изображение. Вторая часть съемок оказалась для меня полной неожиданностью. Не могу ли я слетать в Лондон, чтобы встретиться там с Памелой Грин, оставленной матерью, которой я помогала и которой благодаря этой помощи и моим хорошим связям в Вашингтоне удалось вернуть своих трех детей домой? Меня заверили в том, что поездка будет короткой, всего на два дня, а мистер Мердок предоставит все необходимое финансирование для того, чтобы это время я провела с комфортом, а транспорт был быстрым. Это известие меня обрадовало, потому что путешествие от Мельбурна до Лондона занимало двадцать девять часов или даже больше и было довольно изнурительным мероприятием, особенно если учитывать, что его нужно совершить дважды за два дня.

Правительство Австралии уже рекомендовало мне не перемещаться в Европу над территорией Малайзии, чтобы избежать угрозы ареста и иных дипломатических осложнений, поэтому я уже привыкла пользоваться окружным путем. В Западную Европу я летала через Россию. Итак, после лишенного событий многочасового транзита в аэропорту Гонконга я села в самолет, взлетевший около одиннадцати вечера.

Однако вскоре после взлета в салоне самолета раздался оглушительный скрежет. Пассажиры стали ерзать на своих сиденьях и нервно, но пока молчаливо обмениваться взглядами. Одна из стюардесс ответила на вызов по внутренней линии, затем положила трубку и потуже затянула ремень безопасности.

Затем в динамиках раздался голос капитана. Шасси самолета не желало убираться, и нам предстояло вернуться в Гонконг. Сначала, правда, надо будет сделать круг над океаном, чтобы сбросить излишек топлива.

«Здорово! – подумалось мне. – Я решила не убивать себя, чтобы в один прекрасный день все-таки встретиться со своими детьми, а в результате гибну в авиакатастрофе. Редкостное везенье!» И я машинально сунула руку в карман, чтобы коснуться фотографии Шахиры и Аддина.

Мои мысли прервал внезапный крик: пассажир на соседнем ряду ухитрился запутаться ножничками в волосах в носу. Раскрытая упаковка инструментов для личной гигиены из магазина дьюти-фри лежала рядом на соседнем кресле. Бедолаге ничего не оставалось делать, кроме как вытащить ножницы одним рывком. Я прикрыла рукой лицо, потому что сдержать нервный смех уже не могла. Ну и где обещанные напитки в салоне первого класса, особенно когда они так нужны?

Для того чтобы сбросить излишки топлива в Южно-Китайское море, потребовалось два часа. На экране, расположенном в самом начале салона, изображение нашего самолета нарезало бессмысленные круги над поверхностью нарисованного океана.

Наконец мы увидели в иллюминаторы множество пожарных автомобилей, выстроившихся вдоль посадочной полосы аэропорта Гонконга, которая сразу же стала напоминать рождественские украшения. Скрип и треск в самолете стали оглушающими, но для меня в тот момент самым громким звуком был стук собственного сердца, когда я со страстью и нежностью обнимала свои колени.

Самолет неуклюже и кособоко плюхнулся на полосу, и в салоне раздался всеобщий явственный вздох облегчения, а затем и аплодисменты. Экипаж торопливо бросился открывать люки выходов.

В конце нам даже позволили прокатиться по ярко-желтым резиновым аварийным трапам.

Благополучное приземление принесло мне облегчение, но никакого ужаса во время происходящего я не испытывала. Это было странно. Я просто нервничала, и все. Мне не хотелось умирать, но к жизни я уже относилась с известной долей фатализма.

Пройдя таможенный и паспортный контроль в аэропорту Хитроу, я поехала в отель. Я устала, поскольку добралась туда только к вечеру. В номере меня ждало приглашение от продюсера «второй части» проекта «Мэри Клер» Джудит Курран. Она приветствовала меня и предлагала встретиться в восемь вечера внизу, в баре гостиницы, чтобы познакомиться и составить план на следующий день.

Мне уже рассказали, что Джудит в то время трудилась над «Кружевницей», специальным документальным выпуском, посвященным Коллет Диннинган, австралийскому дизайнеру, которая в одночасье покорила французские подиумы. Она только что закончила работу над репортажем о супермоделях, включая Хелену Кристенсен, и специально выделила день в своем сумасшедшем графике, чтобы пообщаться со мной.

Потом Джудит поделилась, что благодаря телевизионным передачам к тому моменту у нее уже было сформировано представление обо мне.

– Я запомнила тебя как «ужасно несчастную женщину», – как-то сказала она мне. – Я примерно представляла, что встречусь с красивой и гламурной женщиной, и тут ты не подкачала: влетела в бар вся в черных кожаных штанах и с волосами до попы.

Надо бы мне хорошо заплатить ей за это описание!

– Ты села на стул рядом со мной и с улыбкой отказалась от бокала вина в пользу стакана ромашкового чая. Я же, разумеется, выбрала вино. Не изменять же мне своей новозеландской крови! Сначала я думала, что ты не выпиваешь из-за китайских корней, но потом поняла, как сильно ошибалась.

На самом деле я слишком устала от перелета, чтобы сидеть и прихлебывать вино, у меня и так уже кружилась голова. Кроме того, мне хотелось завязать хорошее знакомство. Джудит оказалась роскошной блондинкой с голубыми глазами и широкой улыбкой на ярко-красных губах. Она была в шифоновой темно-синей блузке, и я обратила внимание на великолепную форму ее рук и цвет кожи. Там, где у большинства женщин свешивалась плоть, у нее были мускулы. Черные, сшитые на заказ брюки подчеркивали прекрасную фигуру и длинные ноги. У этой женщины все было на месте, что заставило меня бросить грустный взгляд на свою грудь размера 32В. Она была умна и держалась с уверенностью. Я же с трудом управляла сознанием и так устала, что едва была способна произнести связное предложение. Мне оставалось надеяться, что я хотя бы выглядела адекватной, когда смотрела в лицо Джудит, в то время как она зачитывала расписание на следующий день.

Мы решили расстаться, чтобы вздремнуть часик-другой, и я помню, как стояла вместе с ней у лифта, смотрела на нее и думала, может ли эта женщина стать мне другом.

На следующее утро мы вместе со съемочной группой отправились на автомобиле в Суррей на запланированную встречу с Памелой Грин и радовались тому, что оператор Джудит, Питер Де Рис, и звукооператор Пол Блэквэлл оказались тихими, приятными попутчиками.

Когда Памела вышла на крыльцо, чтобы поприветствовать нас, она вся светилась от гордости и радости. Ей было приятно наконец познакомить меня со всей своей семьей, и все полчаса перед съемками мы обменивались новостями и рассказами о сложностях, с которыми столкнулась ее семья в попытках воссоединения и вычеркивания из памяти прошлых травмирующих переживаний.

Интервью, которое было нужно «Мэри Клер», в основном строилось на той роли, которую я сыграла в воссоединении этой семьи, и прошло без сучка и задоринки. Но для меня оно открыло ужасающую действительность: насколько жизнь Памелы теперь отличалась от моей. Памела вернула своих детей.

У Пэм был скромный достаток, а семья – большая. Похищение и отсутствие детей нанесло им всем серьезную психологическую травму. После нашего отъезда я думала о том, как удастся Памеле справиться с подростковым периодом с едва наметившимися склонностями к противоречиям у ее сейчас идеально себя ведущих детей. Я не имела ни малейшего представления о том, как обращаться со своими детьми, когда они наконец вернутся домой, но была более чем готова окунуться в эти проблемы. Мне нужно было, только чтобы они вернулись домой.

По дороге в Лондон мы с Джудит говорили о ее работе и расписании на следующий день. Ей нужно было снова заняться работой над «Кружевницей». Героиней следующего ее фильма была Пола Ейтс, икона британского телевидения. У меня был еще целый день до вылета в Австралию, назначенного на вечер следующего дня, и я испросила у нее разрешения поехать вместе с ней. Казалось, у нас стали налаживаться дружеские взаимоотношения.

В бежевом полупальто, светло-голубой рубашке и идеально отглаженных джинсах Николас ван Ваард с его сияющей улыбкой походил на шаловливого мальчишку.

– Жаклин, добрый вечер! – крикнул он через все фойе, произнося мое имя на французский манер. – Я был тут по соседству и решил заглянуть и поздороваться.

Я была захвачена врасплох и даже встряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения.

– С каких это пор Лондон стал твоим соседом? – У меня был очень тяжелый день, и предстояла не менее тяжелая ночь с устрашающим перелетом, к тому же я забыла написать ему о своей поездке.

– Ну, если пользоваться самолетом, то отсюда до Бельгии рукой подать. – Он источал смех и улыбки, как в день нашего знакомства. – Давай прогуляемся или, может, выпьем чего-нибудь? Пойдем, – он взял меня под руку, – пройдемся.

Я пыталась попасть в его шаг, но разница в росте заставляла меня чувствовать себя пони рядом с породистым скакуном. Тогда я попросила его идти помедленнее. Взяв меня за руку, он положил ее на сгиб своего локтя, и я попыталась завести легкую беседу.

Я все еще не могла отойти от удивления от его появления здесь. Письма и телефонные звонки – это одно, но живой, дышащий и движущийся рядом двухметровый мужчина – совершенно другое. И в тот момент я даже примерно не могла себе представить, что делать с этим дальше.

Мы разговаривали за крошечными дозами бренди в баре отеля «Кларидж». Взаимное притяжение, напряженное и искрящееся, по-прежнему не покидало нас. Только я чувствовала себя неловко. Если бы его глаза перестали так многозначительно блестеть, когда он смотрел на меня, я смогла бы взять себя в руки. Язык его тела говорил о том, что он расслаблен, а сам Николас болтал о всяких пустяках с определенной долей самоуверенности, которая делала его еще более очаровательным.

Наконец мы вышли в прохладный английский вечер и направились в сторону моего отеля. Николас не сводил с меня глаз, и это одновременно притягивало и лишало покоя.

Мы шли через колоннаду недалеко от Британского музея, когда в окне галереи я заметила силуэт изящной бронзовой скульптуры. Отвернувшись от окна, я вдруг почувствовала, как Николас притянул меня к себе, одна его рука оказалась у меня на талии, другая нежно охватила голову, перебирая пальцами волосы. Потом он накрыл своими губами мои. Только первое их прикосновение было робким, потом во мне будто прорвалась плотина, и я поняла, что встаю на цыпочки и крепко прижимаю его рот к своим губам, обняв его за шею и возвращая его поцелуй. Мы отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание, и тогда я отбросила все сомнения и коснулась пальцем контура его губ. Николас выгнул бровь – это послужило как вопросом, так и ответом на него, и быстрым взмахом руки остановил такси. В машине он гладил мое лицо и целовал мне руку. Спустя пять минут мы были в моем отеле.

Большую часть ночи мы занимались любовью и разговаривали. Впервые за очень долгое время я почувствовала себя свободной. Такое давнее чувство, что я уже забыла, что это такое. Я ощущала счастье и ни тени чувства вины.

Как оказалось, Николас был страстным и изобретательным мужчиной не только в написании писем, но и в самом интимном смысле отношений, и я была этому очень рада. Мне бы не хотелось рисковать своей репутацией только для того, чтобы считать минуты до того момента, когда я смогу избавить себя от близости, оказавшейся досадной ошибкой. До этого мне казалось, что я была почти мертва изнутри, но сейчас я ощущала, как начинаю оживать, снова становиться женщиной.

В свете первых солнечных лучей я наблюдала за тем, как, быстро приняв душ, Николас натягивает свою одежду, и пыталась привести мысли в порядок. Я спросила его, поймет ли он мое желание оставить наши отношения в тайне для моей австралийской жизни, личной и профессиональной. Я должна была защитить ее от того, что появилось этой ночью.

– Давай оставим все как есть? – попросила я, гордясь тем, что пытаюсь не повторить своих прошлых катастрофических ошибок.

– Только если мы вскоре встретимся еще раз, – ответил он, не желая обращать внимания на смысл сказанного мной. – К тому же мы оба много путешествуем. Я как раз занят ремонтом новой квартиры в Антверпене, может, подскажешь мне пару идей на этот счет.

Потом, уже мягче, он сказал, что читал мою книгу.

– Если ты прошла хотя бы через половину того, о чем пишешь, – ты все равно оказываешь мне честь своим доверием. – С этими словами он наклонился и поцеловал меня в лоб.

Эта новость снова застала меня врасплох. Мой любовник меня проверял? Каким-то непостижимым образом я почувствовала себя обнаженной и уязвимой.

– Николас, я не могу предложить тебе семью, если ты этого хочешь, но если ты сможешь принять мой образ жизни и мои переменчивые интересы, то мы просто сможем быть самими собой, со своими достоинствами и недостатками. – Я отстраненно отметила, что стала говорить как-то официально. Это было странно.

Николас наклонился и крепко меня поцеловал. Потом подхватил свое полупальто и направился к выходу. Взявшись за ручку двери, он поднес пальцы другой руки к губам для воздушного поцелуя.

– До скорой встречи. Либо я к тебе приеду, либо ты ко мне. – Он просто поставил меня перед фактом и исчез.

Я откинулась на подушки и стала думать о том, что он скоро сядет на самолет, и о том, кем мы сможем стать друг для друга. Я не была безумно влюблена в него, но этот обезоруживающий фламандец был удивительно притягателен. Он говорил на французском, фламандском, испанском и немецком, был очаровательно самокритичен и обладал недюжинным умом и огромной силой воли. К тому же абсолютный дальтоник, о чем он сам со смехом рассказал, заявив, что не имеет ни малейшего представления о том, какого цвета белье было на мне прошлым вечером.

Я встала с кровати, пошла в душ, открыла кран с горячей водой и вошла под нее, все еще продолжая думать о Николасе. Он сказал, что был заядлым спортсменом и главной его страстью был гандбол. Пару лет назад он выиграл золотую медаль в этом виде спорта. Католик, но в церковь не ходил, его семья обладала определенным весом среди политиков правых взглядов. Похоже, его отец играл весомую роль в жизни Бельгии, и вся его родня была прекрасно образована и относила себя к интеллектуалам.

Учитывая наши отличия в происхождении и воспитании, захочет ли он создавать отношения на условиях, приемлемых для нас обоих? Тем более на расстоянии? Мне не хотелось снова попадать в сети собственнических инстинктов, становиться чьим-то трофеем и тем паче отказываться от недавно обретенной независимости и цели в жизни.

Мне было известно, что мужчин во мне интересовала только одна грань моей личности, которая часто ничего не говорила обо мне как о человеке и женщине в целом. Меня считали «предметом искусства», objet d’art, самкой-производителем, сексапильной девицей. Теперь же я вступила на неизвестную территорию. Я чувствовала, что способна сделать большее, добиться многого, чтобы дети могли мной гордиться, и не желала, чтобы меня снова ограничивали условностями. Это была слишком высокая цена за обретение страсти и утешения в личной жизни. К тому же чем выше взлетишь, тем больнее будет падать.

Я всегда буду зависеть от общественного мнения в том, что касается норм поведения и взаимоотношений, но теперь я понимала, что не позволю ограничить себя рамками половой принадлежности или соображениями узколобых мужчин, желающих овладеть моей душой и телом или же просто защитить меня от «большого и страшного» мира.

Мне и так пришлось заплатить огромную цену, чтобы добиться того, что сейчас у меня было, и хотя в этой жизни не так много занятий для бывших принцесс, которым довелось пройти огонь, воду и медные трубы, я все равно не собираюсь забираться обратно в свою раковину. Кем бы я ни стала и что бы я ни сделала – я не буду этого стыдиться. Надеюсь, что мои дети не будут этого стыдиться тоже, как бы ни сложилась их жизнь.