Я была уверена, что единственный человек, который способен заставить меня плакать в день свадьбы с Джейми, — это мой папенька. Ведь предполагалось, что свадьба дает нам с отцом редчайший шанс восстановить эмоциональную связь, потому что такие торжественные и трогательные события происходят крайне редко. Утром перед свадьбой я нарочно накрасила ресницы водостойкой тушью, потому что ожидала, что в машине, по дороге в церковь, папа скажет мне слова, которых я так жаждала. Ведь скажет? Ведь так полагается? Ведь утром перед свадьбой отцы всегда проводят с дочерями трогательные беседы? Бутафору — не забыть носовые платки. Весь сценарий этой беседы был у меня расписан уже двадцать лет назад.

Действие первое

Невеста усаживается в автомобиль вместе с отцом. Она прелестна в длинном атласном платье и сверкающей диадеме. Счастливый отец сам не свой от гордости. Он берет ее за руку.

Отец. Дейзи, дочурка, ты никогда еще не была так очаровательна.

Невеста сияет.

Отец. Знаю, я не мастер говорить и никогда им не был…

Его голос срывается от волнения.

Отец. Но я хочу, чтобы ты знала, как я тобой горжусь.

Камера наезжает. По щеке невесты сбегает слезинка-другая. Отец вынимает белоснежный носовой платок и бережно утирает слезы любимой дочери.

Отец. Конечно, за все эти годы у нас были свои взлеты и падения, но я всегда верил в тебя.

Невеста, тронутая, подавляет всхлип.

Отец. Ты у нас редкое сокровище. Я тебя люблю, доченька.

Невеста смотрит на него блестящими от непролитых слез умиления глазами.

Невеста. Папочка, я тебя тоже люблю.

Автомобиль подкатывает к церкви. Повсюду колышутся праздничные гроздья воздушных шариков. Фотограф ловит удачный кадр: красавица-невеста улыбается отцу.

Отец. Джейми просто повезло.

Затемнение.

Вот так я себе это представляла. Но на деле все получилось несколько иначе. А именно…

Действие первое

Невеста усаживается в автомобиль вместе с отцом. Она не уверена, что выглядит очаровательно, потому что, увидев ее при полном параде, отец ограничился кратким «ух ты» и вытаращил глаза, как филин. Как переводилось это «ух ты» — «как здорово», или «какой ужас», или «ну, это слишком»? Отец сидит очень прямо и выглядит очень напряженным. Ясно, что от происходящего его с души воротит. Невеста запихивает свой шлейф в машину, дверца захлопывается, автомобиль плавно трогается с места. Невеста наклоняется вперед и обращается к шоферу.

Невеста. Вы не могли бы открыть окно? Ужас как жарко.

Шофер кивает и опускает стекло. Порыв ледяного ветра треплет тщательно уложенную прическу невесты и запутывает пряди волос в ее тиаре.

Отец. Дейзи, ты это зря. Прическу растреплешь.

Невеста (отвечает резко и напряженно). Знаю, но мне душно. Я просто умираю от жажды.

Отец. Это все от нервов. Вообще-то сегодня утром и я был весь взведенный. Представляешь, еду я по шоссе М-4, и вдруг по радио сообщают, что на шоссе М-25 ужасное столкновение. Я смотрю на часы и думаю: «Нет, я вовсе не хочу застрять в этакой пробке и опоздать на дочкину свадьбу!» Я был так взвинчен, что съел целую коробочку леденцов от кашля зараз и поэтому тоже умирал от жажды. Тогда я как следует все обдумал, прикинул и решил свернуть на М-25 на развилке номер Джей-16, потом повернуть в другую сторону и пересечь М-40, чтобы объехать место столкновения. Это, конечно, получался солидный крюк, но, поскольку на месте катастрофы образовалась ужасная пробка, то к этому времени…

Невеста (повысив голос). Папа, ты не мог бы помолчать?! Сегодня самый важный день в моей жизни, и мне необходимо сосредоточиться!

При этом невеста с горечью думает: «Если не можешь сказать мне слова, которых я жду двадцать лет, хоть бы заткнулся на фиг и не порол такую чушь!»

Отец (ничуть не смущенный внезапной вспышкой эмоций со стороны невесты, не замечая ее состояния). Да, ты права. Сегодня важный день. Потому что, как бы ни обернулось дело, первая свадьба — это первая свадьба. Второй раз уже не то.

Невеста в обалдении смотрит на отца, и это выражение застывает у нее на лице. Машина плавно подкатывает к церкви. Повсюду гроздья воздушных шариков. Щелк! Фотограф запечатлел изумленный ужас на лице невесты.

Затемнение.

Может, потому что я никогда не была отцовской любимицей, ну, знаете, папиной дочкой, не купалась в его обожании, и вот поэтому, несмотря на то что теперь я была разочарованной разведенкой, мне особенно остро была нужна поддержка со стороны отца.

Мне всегда хотелось быть одной из типичных папенькиных дочек, избалованных любимиц, твердо уверенных в том, что они смогут добиться от мужчины всего, чего пожелают, потому что они всегда получали от папы все требуемое. Да, конечно, спору нет, такие женщины — манипуляторши, но зато они бесстрашно ведут себя с мужчинами, поскольку никогда не знали и тени сомнения и неуверенности в себе. Я выросла с сознанием того, что меня любят, однако это ощущение бесконечно далеко от неописуемого блаженства быть обожаемой папиной дочкой. В сущности, оно похоже на то, как если бы я принимала заверения в любви через третье лицо и без веских доказательств. В детстве, когда я заходила в папин кабинет, он не смотрел на меня так, будто вся его жизнь озарилась светом. Он просто отрывался от работы и кратко спрашивал: «Ну, что тебе?» Он вел себя так не потому, что не был добрым, просто, как мне казалось, у него никогда не хватало времени на то, чтобы понять меня. Отец не знал, как со мной быть, — и теперь я точно так же не знала, как с ним общаться.

И вот я ехала в метро на встречу с отцом, но, хотя внешне, возможно, и напоминала взрослую женщину (хм, с синяком), внутренне я рвалась на части и представляла собой рыдающего ребенка. Лишь неимоверным усилием воли я заставляла себя не кричать: «Хочу к папе! Потому что хочу, чтобы какой-нибудь мужчина сказал мне, что любит меня! Мне это нужно, мне не совладать с собой и со всем происходящим!»

Папа, как обычно, ждал меня за издавна облюбованным им столиком в тайском ресторанчике. Завидев меня, он кивнул на стойку с блюдами (даже издалека было видно, какая она засаленная).

— Давай, налетай. Вид у тебя отощавший, тебе явно не помешает как следует подкрепиться.

— Думаешь, этим можно как следует подкрепиться? — пробурчала я, однако вслед за отцом пошла к стойке. Отец нагрузил тарелку по самый край, я положила себе немножко лапши. Он вопросительно посмотрел на мой синяк.

— Пустяки, простая случайность. Резвились с подругами, — соврала я.

Мы уселись за столик. Я не могла проглотить ни крошки, и через какое-то время папенька это заметил.

— Тебе нехорошо? — поинтересовался он, показывая на нетронутую лапшу у меня в тарелке.

— Не совсем… — Я понаблюдала, как он ест зеленый карри, потом вздохнула (мой вздох отчасти напоминал стон) и призналась. — Если честно, да, мне нехорошо. Я больна. Причем на всю голову больна. Знаешь ли, это немудрено, потому что за последний год я рассталась с мужем, пережила краткий роман, который кончился натуральной катастрофой, забеременела от этой случайной связи и, в довершение всего, сделала аборт. Буквально только что. — Я нервно рассмеялась.

Отец даже головы не поднял от тарелки и продолжал тщательно пережевывать карри.

— А еще угадай что? Подружка Джейми беременна, и они своего ребенка сохранят. — Я ткнула в собственный синяк. — Когда я об этом узнала, то грохнулась в обморок и ушибла голову.

Отец прожевал, наконец-то поднял голову от тарелки и спросил:

— Ну, а как дела на работе?

Я на секунду онемела, не веря своим ушам.

— Спасибо, только что получила Букеровскую премию. — Я раздраженно хохотнула. — Пап, ты что, забыл?! Я бросила работу в издательстве, когда выходила за Джейми! Не помнишь? Джейми не хотел, чтобы у меня была своя жизнь — по крайней мере, достойная и интересная.

Отец аккуратно положил палочки поперек тарелки.

— Я не могу не согласиться, — напыщенно начал он, — что все происходящее выглядит так, будто ты встала на путь саморазрушения и идешь по нему, не сворачивая. Однако пойми, Дейзи, такова жизнь, реальная жизнь — она состоит из рождений, смертей, свадеб и разводов, и даже из абортов. В последнее время тебе пришлось принимать серьезные решения, а это означает, что ты наконец-то растешь, взрослеешь. — Он промокнул губы бумажной салфеткой. — А это, дорогая моя, само по себе хорошо.

— И ты не потрясен?

— Потрясен? Нет. Естественно, я хочу, чтобы ты жила спокойно и счастливо, чтобы у тебя была семья. Но сейчас ты начинаешь жизнь с новой страницы, это не может не радовать, и я готов к тому, что ты прибегнешь к серьезным мерам. — Он перегнулся через столик и поцеловал меня в щеку. — Знаешь, когда ты кого-то любишь, то самое ужасное — что ты не можешь прожить за любимого человека его жизнь.

У меня от счастья даже сердце заныло.

Отец сказал, что любит меня. Может, я все-таки папина дочка?

После ланча с отцом я взглянула на жизнь куда оптимистичнее и радостнее, а будущее внушало мне больше надежд. Меня даже не смущало то, что пришлось вернуться домой к маме, которая возилась с двойным пометом щенков, — даже это не подорвало мою уверенность в том, что все обязательно наладится, все будет хорошо и меня еще ждет чудо в будущем. Даже несмотря на то, что в настоящем мое увлечение книгами и сайтами по самопомощи приняло размах наркотической зависимости. Я целыми днями поглощала духовную литературу и блуждала по Интернету в поисках кратчайшего пути к просветлению. Особенно мне понравился один сайт, посвященный древней мудрости. Там было описано китайское учение, согласно которому каждый человек отражается в трех зеркалах. Первое зеркало — то, как ты видишь себя, второе — как тебя видят окружающие, а третье отражает истину. Чтобы познать себя, первых двух зеркал мало, нужно заглянуть в третье и узнать правду.

А правда состояла в том, что, как бы сильно и много я ни оступалась и ни ошибалась в последнее время, все это, по крайней мере, были реальные ощущения, настоящая жизнь, моя жизнь. Замужем за Джейми я вообще не чувствовала — точнее, чувствовала, что живу какой-то чужой жизнью, ненастоящей, двухмерной и плоской. И к тому же, что странно, мне тогда не казалось, что эта моя ненастоящая жизнь надежна и спокойна. Логично, потому что когда ты живешь не так, как мечтаешь, то тем самым совершаешь преступление по отношению к своей душе. Ты собственными руками ставишь преграду на дороге надежды.

Теперь мне надлежало понять и сформулировать, каким же я вижу свое идеальное будущее. Если изложить это в терминологии йогов, мне всего-навсего нужно соединиться с «нектаром своего духа», он же «раса» — в чем бы он ни заключался. Поскольку медитация казалась мне жутко нудным занятием (только попу отсиживаешь), я решила предпринять кардинальное очищение собственной ауры. На одном из сайтов я вычитала, что индейцы-майя верили в высшие очистительные свойства меда. Нужно намазаться медом с головы до ног, а потом как следует смыть его, и таким образом ты услаждаешь свой дух после горьких обид и расстройств, а заодно смываешь с себя весь негатив. Отлично! И для кожи, кстати, полезно. Я решила попробовать этот метод.

И вот я стояла голышом посреди ванной (адски холодной), намазывая себя липким месивом — все тело, лицо и даже волосы. Чтобы не терять времени, я пустила в ванну воду и задумчиво смотрела на пятна ржавчины (ванна у мамы старая). В это время в ванную ворвались неугомонные Дональд и Дуги. Я не успела вытурить их вон, и оба пса начали увлеченно вылизывать мне ноги шершавыми язычками (к слову сказать, ноги у меня были возмутительно запущенные и волосатые). Я взвизгнула и спаслась от сластен, плюхнувшись в ванну. Дональд и Дуги сердито залаяли, требуя продолжения банкета, так что пришлось кинуть в негодяев губкой. Они обиженно посмотрели на меня и побежали ябедничать маме (таксы это умеют, не сомневайтесь).

Я поудобнее устроилась в теплой воде и приготовилась к просветлению. Теперь я осознала, что моя жизнь утратила равновесие, потому что я неправильно ее строила. Двадцать лет я тратила драгоценную энергию на идиотские отношения с придурками, недостойными целовать мне ноги, угрохала столько времени и сил зря, а заниматься нужно было совсем другим — строить гармоничные отношения с самой собой. Когда-то я твердила мантру: «Хочу стать лучше как женщина, чтобы привлекать мужчин получше». Вот уж поистине — на всю голову больная. Совершенно неправильный ход мысли, и какая зависимость от мужиков! В голове у меня крутились слова Джесси, услышанные, когда, став женой Джейми, я решила бросить работу. Джесси тогда сказала: «Ты будешь жалеть о своем поступке всю оставшуюся жизнь, потому что карьеристки дают себе только одно обещание: реализоваться. Мы знаем, что чем больше требуешь от мужика, тем более одинокой станешь». И она была права. В браке с Джейми меня душила такая тоска, что я охотно отказалась от творческой работы, чтобы все силы положить на гармонию в браке. В результате я ощутила еще большее одиночество, шаткость своего положения и еще более сильную потребность в любви. И, разумеется, с каждым днем раздражала мужа все больше.

Когда я была замужем, то была так поглощена собственными горестями, что едва замечала окружающий мир. Вы ведь, конечно, знаете, что после потрясающей книги, или фильма, или спектакля обычно чувствуешь себя или еще более одиноким, чем раньше, или, наоборот, уже не таким одиноким. Так вот, я чувствовала себе еще более одинокой. А теперь мне сильнее всего на свете хотелось чувствовать себя не такой одинокой.

В дверь ванной громко постучала мама.

— Быстро вылезай! — взволнованно крикнула она. — К тебе гость.

Гость? Здесь, в этой глуши? В будний день? Я торопливо вытерлась, влезла в потрепанную и линялую фланелевую пижаму с узором из сердечек и щеночков, сунула ноги в уродливые овчинные тапочки и вылетела из ванной так, что врезалась в маму.

— Нельзя встречать гостей в таком виде! — пожурила меня она. — Ты выглядишь просто безобразно, и что у тебя с волосами?

Я потрогала свои волосы, обнаружила в них комочки меда и засмеялась, потом вприпрыжку сбежала по лестнице на первый этаж, преследуемая мамой.

— Дейзи, постой! — взывала она. — Почему ты не хочешь одеться?

— Где гость? — спросила я вместо ответа.

— В гостиной, — ответила мама.

Наша гостиная была самой приличной комнатой во всем доме — по крайней мере, в ней не было таких наслоений собачьей шерсти, как в остальных помещениях, — поэтому туда приглашали только важных взрослых гостей. Ура, наверно, папа приехал! Надо же, не побоялся столкнуться с маминым ледяным приемом, и все ради того, чтобы повидать дочку. Душа моя запела от радости.

Я распахнула дверь гостиной, распростерла объятия и… замерла на пороге, не веря своим глазам. Ой.

Гостем оказался вовсе не папа. А Трой. Собственной персоной.

Я в оцепенении уставилась на Троя. Мама пронеслась мимо меня и быстро поставила перед ним блюдо с паштетом и крекерами. Он ответил многократно отрепетированной улыбкой, рассчитанной на то, чтобы обаять любую мамашу. На запах паштета немедленно прискакали Дональд и Дуги. Судя по тому, как Трой с вымученной вежливостью и преувеличенными похвалами потрепал такс, стараясь понравиться их хозяйке, собак он боялся, хотя они всего-навсего нюхали его ботинки — знакомились. То, что он нервничал, преисполнило меня сладостным злорадством. Ага, в мире все-таки есть справедливость!

Когда мама вышла за какой-то мелочью, Трой повернулся ко мне и сказал:

— Дейзи! Я не прошу у тебя прощения. Я понимаю, что совершил ужасную ошибку.

Я подняла одну бровь и улыбнулась самой саркастической улыбкой, на какую только была способна, желая сказать: «Вот именно, ублюдок».

К моему восторгу, Дуги оседлал ногу Троя с известными целями и уже пристроился об нее потереться. Сначала Трой растерянно фыркнул, но тут же стряхнул песика, причем, как я заметил, слишком резко.

— Когда после нашей мимолетной связи ты заявила, что беременна, я испугался. Запаниковал, — признался Трой.

— Не ты один, дружище, — процедила я.

— Неужели ты не понимаешь? Это все меняет.

Медленно, величественно, как трагическая актриса, я покачала головой.

— Нет, Трой, аборт есть аборт. Обратного хода нет, ничего не изменишь.

Трой подался вперед.

— Ты меня неправильно поняла. Я-то думал, ты такая же, как все бабы, а ты не такая, ты совсем другая.

На середине фразы он запнулся, потому что углядел у себя на рукаве собачьи волоски и начал тщательно их счищать. Я рассматривала этого мужчину с холодным лабораторным интересом и думала: «И как это я могла увлечься таким идиотом, даже в качестве сексуального десерта, сладкой заедки после горького развода?»

Трой встал и шагнул ко мне.

— Дейзи, теперь я точно знаю, что ты особенная. Не такая, как все эти прилипчивые одинокие бабы. Теперь я убедился, что ты не хищница и вовсе не пыталась меня заловить.

Я недоверчиво смотрела на него и не двигалась с места. Трой вытащил из кармана пиджака конверт.

— Знаю, я все испортил, но давай начистоту: мы слишком мало знакомы, чтобы заводить ребенка.

Он вручил мне конверт, одарив меня при этом сияющей улыбкой ведущего лотереи, который поздравляет победителя.

— Но кто знает, что принесет нам будущее? Я бы хотел, чтобы мы познакомились получше, поэтому решил дать тебе второй шанс.

В это мгновение у меня возникло странное ощущение, будто моя душа отделилась от тела и я смотрю на себя и на все происходящее откуда-то со стороны. Я отчетливо видела все, что хотела бы сейчас сделать. А хотела бы я с воплем ярости пихнуть Троя в грудь, чтобы он шлепнулся обратно на диван. Затем схватить паштет и шмякнуть Трою на ширинку, после чего скомандовать верным псам «фас!». Дональд и Дуги не заставят себя упрашивать, а Трою больше никогда, никогда не придется волноваться о том, что какая бы то ни было одинокая хищная баба попытается заловить его, объявив о своей беременности! Ах, как бы это было здорово!

Но ничего подобного я не сделала, а взяла протянутый конверт и спросила:

— Что это?

— Недельная поездка на Карибские острова, все оплачено. Я подумал, нам будет полезно уехать куда-нибудь вдвоем и начать все с самого начала. С чистого листа. У нас будет время расслабиться и познакомиться получше. Ведь, в конце концов, эта история была сильным стрессом для нас обоих, верно?

Я кивнула, а сама подумала: «Интересно знать, а ты-то от чего впал в стресс? Тебе всего и пришлось, что выписать чек, отключиться от случившегося и считать дело закрытым».

Улыбнувшись, я негромко сказала:

— Очень, очень мило с твоей стороны, Трой. Какой замечательно щедрый жест.

На физиономии у него появилось выражение облегчения. Он даже протянул ко мне руку.

— Дейзи, ты просто молодец. Такое самообладание. Я рад, что ты меня поняла.

Я оттолкнула его руку. И продолжала самым сладким голосом:

— Но тебе нужно понять одну очень простую штуку, дружок. Мы, чокнутые стареющие суки, хищницы, разведенки, с нашими тикающими биологическими часами и отказывающими яичниками, мы, отчаявшиеся одиночки, которым, по твоим словам, нужен не мужик, а ходячий бумажник и сперминатор, — я все верно запомнила? — так вот, милый мой, мы вам, сволочам вроде тебя, второго шанса не даем. Понял?

Трой даже глаза отвел.

— Дейзи, я хотел сказать…

— Знаешь, это смешно, но я не вижу в тебе такой уж желанной и престижной добычи, не вижу в тебе состоявшегося и сильного мужчину, — продолжала я, смакуя каждое словечко и каждый миг. — А вижу я жалкого трусливого мужичонку, который мнит о себе невесть что, а на самом деле ничегошеньки у него нет, только толстый… бумажник. Придурка, который даже не знает в точности, нравится ли людям он сам или его деньги. — Я с наслаждением порвала конверт пополам и кинула в пылающий камин. — Оп-па! Ты что, всерьез полагаешь, будто солидный счет в банке делает тебя лучше как человека? Ха-ха! А хочешь знать, когда ты единственный раз за все наше знакомство сказал мне правду?

Трой пялился в пол, как школьник, распекаемый директором.

— Когда ты сказал, что тебе нечего мне предложить. Вот это было в точку. Потому что ты — ноль! — И я победоносно прошествовала вон из гостиной, хлопнув дверью.

На ходу я посмотрелась в зеркало. М-да, в мокрых волосах комочки меда, они же на воротнике пижамы, пижама — настоящее старье… может, это убавило эффект от моей речи? Ничего, суть он уловил. Я радостно отправилась в кухню на поиски мамы, а по дороге подумала, что теперь-то уж свято верю в существование кармического долга. То, что Трой так охотно подставился под унижение, не могло быть фантастическим поворотом судьбы. Все по справедливости. Какая-то часть меня знала, что достойнее было бы вообще ничего ему не отвечать и просто молча выйти из комнаты, ну и ладно, меня в нирвану еще пока не взяли, да и кому нужны ангельские крылья, если я сейчас и без них прямо-таки лечу по воздуху? Все это было не хладнокровной местью, а воспитательной мерой. Я желала ему блага. Ему полезно. Будет знать, как обижать женщин. Да и кто бы устоял перед соблазном позволить себе все и выпустить пар, как настоящая стерва?

Мама, как я и ожидала, хлопотала на кухне, у нашей старенькой электроплитки.

— Он настоящий красавец, этот твой богач, — заявила она.

— Ты, никак, сменила тон. Помнишь, ты сама советовала мне не увлекаться?

— Я просто хотела, чтобы ты была осторожна. Вот и все. А он оказался таким обаятельным и так мило держался, когда я показывала ему вольеры.

— Мам, ты была права, и не ловись на его обаяние — он редкостный поганец.

— Да? — Мама встревожилась. — И что теперь, между вами все кончено?

— Между нами ничего и не начиналось.

— Вы поссорились? Да? Он приехал выяснить отношения?

— Вроде того. — Я пожала плечами, стремясь сменить тему. И вдруг у мамы вырвался сдавленный вопль:

— Я все поняла! Это он тебя ударил! Вот откуда у тебя синяки! Вовсе ты не упала!

Я попыталась ее успокоить:

— Ничего подобного.

Мама присела у стола.

— Тогда что же произошло?

— Зачем тебе это знать? — вздохнула я.

— Дейзи, я твоя мать, — строго напомнила мама. — Выкладывай.

Я глубоко вдохнула.

— Ну, я забеременела.

— Как это ты умудрилась?

— А как ты думаешь? Трой знать ничего не желал, и мне пришлось сделать аборт.

Мама прижала ладонь ко рту, словно пытаясь не вскрикнуть.

— Ну вот, а теперь он прикатил подлизываться, откупаться дорогими подарками.

Я брезгливо передернулась.

Мама встала и оперлась на край кухонной раковины.

— Ох, кажется, меня сейчас стошнит. — Похоже, она не шутила. — И такого негодяя я угостила лучшим паштетом! Нашла на кого расходовать! — Она тяжело дышала. — Господи, я этого больше всего боялась. Не могу поверить, что с тобой случилось такое! Не может быть! — Мама почти плакала.

Я обняла ее и погладила по спине.

— Именно поэтому я тебе ничего и не говорила, мам. Не хотела тебя огорчать. Послушай, это моя трагедия, не твоя.

Мама попыталась взять себя в руки. Она посмотрела мне в лицо.

— Ни за что не рассказывай папе. Он будет так разочарован, так потрясен!

— Вообще-то он уже знает, — неловко сказала я. — Мы недавно обедали в тайском ресторане, и я проговорилась. Но он воспринял новости удивительно спокойно.

Вдруг до нас донесся шум спущенной в туалете воды. Ага, значит, мне все-таки удалось вывести Троя из себя! Потом хлопнула входная дверь, и снаружи взревел мотор его автомобиля. Я не успела сообразить, что происходит, как мама сорвалась с места и кинулась на улицу. Я поспешила за ней. Трой осторожно разворачивал свой автомобиль на нашей узкой подъездной дорожке. Автомобиль был шикарный — такой черный-черный, блестящий-блестящий, обтекаемый-обтекаемый и уж настолько мужской, будто вместо бензина ездил на тестостероне. Мама выбежала на заднее крыльцо и схватила булыжник, которым почтальон прижимал газеты, чтобы их не унесло с крыльца ветром. Разбежалась и со всей силы запустила им в автомобиль Троя. Я завопила — сама не знаю, от ужаса или от восторга. К счастью, стрелок мама плохой, поэтому в стекло не попала, но булыжник все равно угодил в автомобиль и оставил роскошную вмятину на безупречном лоснящемся капоте. Трой, вытаращив глаза от ужаса, быстренько наддал газу и помчался прочь от обиталища маньяков.

Мы с мамой согнулись пополам от хохота. Потом я обняла ее, как всегда, тронутая маминой любовью.

Новости сообщила мне Люси. Она приехала погостить дня на два, а заодно отдохнуть от своих забот, от однообразной рутины — дома, мужа и двоих детей. По словам Люси, ей нужно было чуточку подумать о себе и вспомнить о своих потребностях. Ей нелегко было поддерживать брак — эта тяжесть давила Люси на плечи. Мы подолгу нежились в пижамах или отправлялись на долгие прогулки, и все это время анализировали нашу жизнь. Хотя Люси стремилась посплетничать и похихикать, как девчонка, и все-таки я видела — в ней появился какой-то надлом. Раньше такого не было.

Как-то после обеда она красила мне ногти, а сама тем временем перечисляла самые раздражающие черты своего мужа.

— Меня раздражает, как он читает газету, цокая языком и методично складывая страницы, вместо того чтобы просто их откладывать. При этом он совершенно неспособен аккуратно повесить мокрое полотенце в ванной — всегда кидает его на сушилку как попало, и это меня тоже бесит. А еще меня бесит то, как он откроет холодильник и стоит перед ним, а сам спрашивает: «Масло у нас есть?», будто я обязана хранить в голове точный перечень содержимого и отчеканивать его по первому требованию. — Люси стиснула челюсти. — Господи, хоть бы разок спросил: «Чем мне тебя порадовать, милая?» Никогда не предложит помочь, отвести девочек в гости, купить подарок для общих знакомых, разложить чистое белье в шкафу, позвонить зубному врачу, проверить, нуждается ли машина в ремонте, закупить всякие там стиральные порошки или записать меня на массаж. Нет, что вы, он ведь так много зарабатывает, поэтому его жизнь важнее, чем моя.

— Но разве не все мужики так считают? — спросила я.

Люси вздохнула.

— Насчет этого не знаю, а вот что я точно знаю: с годами мы с Эдвардом перестали видеть друг друга. Мы воспринимаем друг друга как мебель. Обстановку брака. Но я не хочу менять мебель или ее обивку, я просто хочу вспомнить, чем она мне понравилась в самом начале.

Я кивнула.

— Значит, Эдвард тебя утомляет?

— Не совсем так. — Люси задумалась и продолжала: — Просто… как будто какой-то своей частью он существует отдельно от меня. Может, это я его утомляю, может, ему со мной скучно. — Она завинтила флакончик с лаком. — Я точно знаю, что у меня есть все для довольства жизнью, но при этом внутренне я умираю от одиночества. — Она тяжело вздохнула. — И как это произошло? Вот вроде бы только что я была молодой, сексуальной, ну просто находка, а не девушка, и мечтала о полной, счастливой, разнообразной жизни, а глядь — уже прошло десять лет, и я превратилась в скучную старую жену и мать, которой и сказать-то нечего. — Она фыркнула. — А ведь я скучная! Нет, ну правда, я даже на саму себя и то тоску навожу.

Люси помолчала, занятая тем, что аккуратно наносила на мои ногти закрепитель для лака.

— Ты любишь Эдварда? — спросила я наконец.

— Эдварда все любят, — сухо сказала она.

— Я не об этом спрашиваю. Какая разница, что думают все остальные? Ведь это не они будут рядом, когда тебя затошнит в два часа ночи и ты захочешь, чтобы Эдвард помог дойти до туалета и подержал твои волосы.

Люси ответила не сразу, а когда она заговорила, голос у нее был сдавленный и тихий, точно она делилась самым главным своим секретом:

— Дейзи, Эдвард никогда ничего подобного не делал.

— Ой… — Я была потрясена до глубины души. — Какой ужас!

Люси пожала плечами.

— Ты такая идеалистка, даже страшно. Ты что, всерьез думаешь, что кто-то из этих племенных самцов, зарабатывающих бешеные бабки для своих жен, посчитает нужным оторвать задницу от постели и поддержать жену, если ее тошнит среди ночи? Еще чего. С той же вероятностью, с которой кто-либо из них пропустил деловую встречу, потому что у жены, то есть у тебя, грипп, и будет поить тебя морсом и менять компресс. Нет, ничего подобного от них и не жди.

— То есть ты хочешь сказать, раз он выделяет тебе деньги, то не обязан уделять внимания?

— Да, именно так они все и полагают. Они просто не считают нужным расходоваться на такие мелочи.

— Итак, давай внесем ясность, — настаивала я. — Получается, что на богатых сильных мужчин нельзя положиться, когда речь идет об эмоциональных потребностях, но это неважно, потому что они платят?

— В точку. — Люси закончила мой маникюр и теперь красила себе ногти бледно-розовым лаком. — Именно поэтому у тебя ничего не получилось с Джулиусом. Брак с Джейми был ошибкой, но он тебя не подкосил. А вот если бы ты вышла за такую «выгодную партию», как Джулиус, развод стал бы для тебя ударом. Ломают человека именно мелочи. Да, они и становятся последней каплей. Проходит время, и даже цветы, которые ты получаешь, становятся поводом для обиды, потому что мужчина выбрал их не сам. Остается только уповать на то, что у его секретарши хороший вкус. — Люси отложила кисточку и взглянула мне в глаза. — Дейзи, ты в курсе, что Джулиус женится?

Сердце у меня подпрыгнуло в груди и рухнуло куда-то в желудок.

— На Алисе Рандольф. Молодая американка, наследница большого состояния. В общем, не брак, а сделка, — заключила Люси.

Итак, Джулиус Вантонакис, моя первая любовь, женится.

Я не виделась с ним семь лет, но новость ударила меня так, будто мы расстались буквально вчера. Ощущение было такое, точно мне в вены впрыснули яд. Джулиус был моим прекрасным принцем, мужчиной моей мечты, и он посеял в моем сердце семена миллиона грез.

Я познакомилась с Джулиусом, когда мне было двадцать два, а ему двадцать девять, на светской вечеринке в Лондоне. Познакомили нас общие друзья — красавица-аристократка Наташа, обладательница точеных скул, у которой как раз завязался роман с давним другом Джулиуса Перегрином, тоже представителем самых что ни на есть сливок общества. Люди этого круга обладали врожденным чувством принадлежности к высшему классу, к избранным; они твердо знали, что с пеленок получили право беспрепятственного входа в привилегированный мир высшего света, о котором другие и мечтать не смеют. Прослойка эта представляла собой вариацию 1980-х на тему золотой молодежи 1920-х. Шикарные, не обремененные заботами, богатые и блистательные, они вызывали зависть окружающих и всю жизнь проводили в своем тесном рафинированном кружке таких же породистых. Они выезжали на выходные в загородные имения, сохранившие остатки былой роскоши; зимой все поголовно обретались на лыжных курортах и жили в шале; лето проводили на континенте, в полуразрушенных замках. И все они были друг другу слегка сродни, хотя бы и отдаленно. Все, что их интересовало, — это держаться своего круга, не принимать чужих и обсуждать, «кто, что, где и с кем». Каждый был или кузеном, или сестрой такого-то, как будто тебя не считали за человека, если ты не принадлежал к определенному клану.

Будучи дочерью ученого, я никоим образом не могла похвалиться таким аристократическим происхождением, не была я и богатой наследницей, однако, поскольку мои родители отличались крайней старомодностью и в семье налицо были запущенный загородный дом, некоторое чудачество и разведение породистых собак, то я худо-бедно вписывалась в аристократический кружок Джулиуса. Я назубок знала их манеру одеваться и вести себя и умела ее соблюдать. Представители этой аристократии никогда не носили ничего слишком модного, слишком нового или слишком дорогого. Не приветствовались сильный макияж и дорогие цацки напоказ. Допустимо было носить только фамильные украшения, а у меня, к счастью, были мамины жемчуга. Нужно было уметь поддержать непринужденный разговор со старой полоумной тетушкой или бабушкой — за бокалом невероятно крепкой «кровавой Мэри», в воскресенье, средь бела дня. В гостях нужно было всегда оставлять щедрые чаевые горничной, повару, домоправительнице, даже хозяйке, если семья, где ты гостишь, переживала не лучшие времена. Да, я, безусловно, была чужой этому кругу, но умела под него подделаться, меня можно было спокойно вводить в эту компанию, потому что я умела себя в ней вести и знала, что у них комильфо, а что нет, однако своей я себя среди этих людей никогда не чувствовала. Среди бесконечной экстравагантности и беззаботной фривольности, среди всех этих балов, коктейлей и шампанского мне было ужасно одиноко.

И едва я впервые взглянула в печальные карие глаза Джулиуса, мне показалось, будто я падаю в глубокий колодец точно такого же одиночества, как и мое. Мне никогда раньше не случалось изведать такого моментального узнавания, такого, знаете, узнавания на клеточном уровне, когда еще толком не знаком с человеком и о нем ничего конкретного не известно. Конечно, все знали, кто такой Джулиус Вантонакис, потому что он был отпрыском одной из богатейших семей греческих судовладельцев в мире. Газеты то и дело печатали какие-нибудь байки о свершениях его родственничков на мировой арене. А в аристократические круги Джулиус проник благодаря тому обстоятельству, что его мать была светской красавицей и тем самым подарила ему пропуск в высший свет, куда за одни лишь деньги (даже за миллиарды) не принимают.

Лет за десять до нашего знакомства разразился скандал, потому что Джулиус вступил в яростное соперничество со своим братом Пирсом — соперничали они из-за контроля над семейной империей. Поразительно: Джулиусу тогда едва исполнилось двадцать, и все же после длительной публичной междоусобицы он вышел в победители. Большинство людей его боялось, потому что еще тогда он проявил недюжинную и жесткую деловую хватку, а что касается жестокого обращения с другими, то в этом месте у Джулиуса просто недоставало такой маленькой детальки, как мораль. Не встроили. Но я с самого начала ничуть его не боялась, потому что в первую же секунду ощутила, что между нами зарождается какая-то необъяснимая и тесная близость.

Один из первых вопросов, который я ему задала тогда, на вечеринке, был таким:

— Ну, и каково это — быть состоявшимся человеком?

Джулиус с непроницаемым видом ответил:

— Затрудняюсь вам это объяснить, поскольку ни секунды в жизни не был неудачником. — Он помолчал. — Я всегда добиваюсь победы, потому что чую кровь в воде.

Если эта реплика была рассчитана на то, чтобы оттолкнуть меня, она не подействовала.

— А вы не думаете, что у акул тоже есть чувства? — поинтересовалась я. — То есть почему бы акулам не иметь чувства, если даже верблюды плачут от одиночества?

Джулиус посмотрел на меня внимательнее: я его заинтриговала. От него исходила волна сильнейшего одиночества, я прямо кожей ее чувствовала. В отличие от всех этих лощеных красоток, которые увивались вокруг него, я-то сразу поняла, что на самом деле, в глубине души, он человек тонкий и ранимый и стыдится этого.

Его мать Амелия, хрупкая английская роза, покончила с собой, когда Джулиусу было девятнадцать. Я всегда думала, что он боялся любви, потому что ощущал самоубийство матери как предательство. Если она, которую он так любил, смогла его бросить, то чего ему оставалось ожидать от других женщин?

Джулиус был крайне непредсказуем и загадочен по части настроений и эмоций, но, возможно, именно это меня и привлекало. То он был открытым и душевно щедрым, а в следующее мгновение вдруг делался замкнутым и захлопывался, как шкатулка. Одиночество его было ощутимо чуть ли не на физическом уровне. Настоящая дружба (а не просто мимолетные любовные отношения, возобновляемые от случая к случаю) возникла между нами потому, что нас связывало нечто общее — как если бы у нас был свой секретный шифр или мы обладали какими-то тайными знаниями об устройстве мира и воспринимали его одинаково. По идее, такие отношения должны были бы восприниматься как надежные и безопасные, однако для Джулиуса риск был слишком велик, потому что я напоминала ему покойную мать. Не внешне, нет, конечно, где уж мне до этой хрупкой светской красавицы! Природа, возможно, одарила меня изящными руками и щиколотками, однако все остальное скрывалось под толстым слоем жира — особенно бедра, так что какая уж тут хрупкость. Скорее, Джулиуса трогало то, что я, как и его мать, относилась к нему с романтическим оптимизмом. Как-то он сказал, что ему кажется, будто он давно меня знает, но тут же обесценил комплимент, добавив: «Может, это потому, что моя мать, как и твоя, весной по утрам выходила в сад в халате, чтобы срезать увядшие нарциссы, летом всегда носила величественные соломенные шляпы и к тому же тоже обожала такс».

Десять лет Джулиус играл со мной, как кошка с мышкой. Он никогда не давал понять, что полностью принадлежит мне, но и не отпускал меня от себя. Я постоянно ощущала, что не слишком сильно ему нужна — ровно настолько, чтобы удерживать и не отпускать, но не приближать к себе слишком сильно и не делать решительных шагов.

Время от времени я пыталась вырваться из этих отношений, изменить свою жизнь, начинала встречаться с другими мужчинами, но стоило мне почувствовать, что меня интересует кто-то другой, как Джулиус мигом навострял уши и, образно говоря, прихлопывал мышку бархатной, но очень когтистой лапой. То есть возникал из ниоткуда и умыкал меня в ресторан и в тенета романтического наваждения, так что я и думать переставала о других мужчинах. Обед, естественно, тоже был романтический: море шампанского и россыпь устриц на льду, однако вовсе не это обстоятельство мирило меня с Джулиусом и втягивало обратно в его орбиту. Главным образом привлекало меня то, что Джулиус интуитивно чувствовал каждый мой душевный извив, умел проникнуть в любые мои секреты, мечты и тайные желания, а это позволяло ему ловко играть со мной. Такое магическое умение даже не сводилось к постельной сфере, а проявлялось гораздо шире. Я понимала, что это подлинное чувство.

Я влюбилась.

Я все надеялась, что в один прекрасный день Джулиус явится, падет на колени и скажет «я твой, давай поженимся», но он почему-то ни в какую этого не делал. Все десять лет нашего знакомства Джулиус оставался вольной птичкой, блестящим холостяком, лакомой добычей для светских красоток, крутил романы направо и налево. При этом у меня в голове и в сердце он занимал так много места, что я всей душой верила: нам суждено рано или поздно соединиться и быть вместе, мы предназначены друг для друга. Даже когда я уже стояла перед алтарем с Джейми, я молила небо о том, чтобы явился Джулиус.

— Я непременно должна с ним увидеться! — решительно сообщила я Люси.

— Ты спятила? — Она даже отшатнулась. — Забыла первое и главное правило жизни? Никогда не возвращаться.

— Так я, вообще-то, пытаюсь двигаться вперед. И встреча с Джулиусом будет частью этого движения! Вот смотри: я повидаюсь с ним и тем самым подведу итог очередной главе своей жизни, после чего начну с чистой страницы, а Джулиус останется в прошлом. Сейчас самое время это проделать! Знаешь, я теперь наконец-то все поняла! К прошлому меня привязывает вовсе не Джейми, а Джулиус! Это из-за него у меня никак не получается наладить личную жизнь. Да и что мне терять? У меня богатый жизненный опыт, причем очень горький, так вот он подсказывает мне: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.