Я склонилась над грифельной доской и старательно выводила цитату дня — ярким вишневым мелком: «Счастье приходит в двери, о существовании которых вы даже не подозревали, хотя оставили их открытыми».

Майлс сделал вид, что его тошнит.

— Бе! Скорее подай мне бумажный пакет, я выблюю весь этот сентиментальный сироп! — завопил он. — Сахару переложено!

— Ты просто чурбан бесчувственный, — отмахнулась я. — Слушай перевод: чтобы стать счастливым, нужно просто-напросто как следует этого захотеть.

— Я всегда хочу, — отозвался Майлс и пояснил, чего именно. — Ты когда-нибудь видела, чтобы я отказывался от перепихона?

— Речь идет о другом. О том, чтобы быть открытым для новизны, стремиться к чему-то большему, чем твоя обычная жизнь. Хотеть большого и светлого.

— Например, мытого слона! — вставил циничный Майлс, но я снова отмахнулась и продолжала:

— Работает это так: если тебе не везет в поисках любви, нужно просто подождать, пока любовь найдет тебя сама.

Майлс смерил меня непонятным взглядом.

— Ты что, всерьез во все это веришь?

— Отчасти, — призналась я.

— Ну и куда тебя это все завело? — саркастически спросил он.

— Не завело, а вывело. Из неудачного брака.

— Но для начала ты в него влипла благодаря этой чуши.

Ого! Я не выдержала и рассмеялась.

— Хорошо, вот тебе примерчик повеселее: эта философия подарила мне новое свидание с молодым красавцем Максом Найтли. Он пригласил меня в воскресенье на обед. К себе домой.

Хотя от первого свидания с Максом я была не в восторге, но все равно мне понравилось. Главным образом понравилось мне то, что вот, объявился красивый мужчина, который жаждет завоевать мою благосклонность, а что касается разницы в возрасте, так это как поглядеть. Даже лестно. Мои сорокалетние друзья мужского пола вроде Майлса свихнулись на молоденьких девочках, с гладкими телами, не ведавшими материнства (Майлс все время разливался на тему «юной упругой плоти»). И поэтому сам факт того, что юноша двадцати семи лет предпочел этим упругим цыпочкам почти сорокалетнюю меня с моим целлюлитом и обвисшей грудью, — этот факт вдохновлял, освежал и бодрил. За месяцы, проведенные в одиночестве, я уяснила, что же в нем такого страшного и невыносимого. Самым страшным оказалось отсутствие адреналина. Знаете, таких пузырьков, которые вскипают в крови, стоит телефону зазвонить или СМС-сообщению высветиться на мобильнике. Одиночество означает, что тебе ежедневно нечего предвкушать — разве что посиделки с подругами.

Кстати, о посиделках. Люси предложила встретиться втроем в баре неподалеку от книжного магазина. Был теплый осенний денек, так что мы устроились за столиком на тротуаре и болтали, попивая колу и хрустя печеньем. Люси выглядела нетипично простенько — да, джинсы на ней были дорогие, а футболка белоснежная, но ни макияжа, ни украшений. Несмотря на замотанный вид, Люси почему-то казалась моложе, чем обычно. В ней проглядывало что-то от испуганной девочки.

— Что стряслось? — спросила я.

— Я наконец собралась с духом и ушла от Эдварда, — объявила Люси. — Ну, это не столько развод, сколько раздельное проживание.

— Ура! Всем по чарке! — Джесси подняла стакан с колой.

Я взглядом попросила ее замолчать.

— А что конкретно случилось? — уточнила я у Люси.

— Как-то вечером Эдвард не явился домой, и вот тут внутри у меня что-то надломилось. Я подумала: все, больше так не могу, гадать, где он и с кем и чем занят. Так что на следующее утро я отвезла девочек в школу, а потом пошла и сняла меблированную квартиру в Челси. Проторчала там весь день — прибиралась, чтобы сразу же перевезти девочек туда. Разложила везде их любимые игрушки, застелила кровати их любимым постельным бельем с эльфами и замками — чтобы девочки сразу почувствовали себя как дома. Когда Эдвард вернулся домой и обнаружил, что я ушла, он позвонил мне на мобильный и спросил: «А где мои клюшки для гольфа?» Вы представляете, а?! Он даже не поинтересовался, как мы, не пожелал и слова сказать дочкам! Он просто воспринял наш отъезд как отличный повод устроить себе выходные с гольфом!

— Без комментариев, — сквозь зубы сказала Джесси.

— Сначала я была потрясена до такой степени, что вообще действовала на автопилоте, — продолжала Люси, пропустив эту реплику мимо ушей. — Просто старалась, чтобы девочкам было хорошо, чтобы их жизнь не менялась, и все. Но стоит мне уложить их спать, и на меня накатывает ярость. Понимаете, она буквально пожирает меня изнутри, ощущение, как будто от сильной лихорадки. Теперь я чувствую только боль. Мне ничего не хочется, лишь лежать и реветь целыми днями.

— А вернуться ты хочешь? — спросила я.

— Не хочу, но терпеть эту муку тоже не хочу!

— Знаю, тяжело, — сочувственно кивнула я. — Когда я ушла от Джейми и начала получать письма от адвоката, то чуть не спятила. Но послушай меня, опытного человека: ты справишься. Я не обещаю, что будет легко, но это пройдет.

— Это просто сущий ад! — с горечью воскликнула Люси. — Ничего нет хуже, чем быть сорокалетней матерью-одиночкой! Вы себе даже не представляете, в каком кошмаре я живу! Утром в субботу я повела девочек гулять в Кью-Гарденс, в парк. Никогда не видела такого количества бодрых папаш с обручальными кольцами. Представляете, охотно возятся с детьми, и не сомневаюсь — все ради того, чтобы женушка могла отдохнуть или сходить в салон подкрасить волосы или сделать интим-прическу для романтической субботней ночки.

— Не попадайся на эту удочку, — вмешалась Джесси. — Понаблюдай за ними повнимательнее, за этими образцовыми папашами. Пока дети играют, отцы пьют кофе и как бешеные пишут эсэмэски. Ты что думаешь, они женам пишут? Ха, как бы не так, дорогуша! Пока жены торчат дома, мужья назначают свидания любовницам! На будний день!

— Слушай, Джесси! — взорвалась Люси. — Почему обязательно надо везде видеть супружескую измену и похождения на стороне? По-твоему, в жизни вообще ничего без нее не обходится? Если ты трахаешься направо и налево, это еще не значит, что на свете нет добропорядочных женщин, нормальных жен и матерей, которые стараются жить достойно! К твоему сведению, не каждый мужчина — изменник.

— Ты что, с луны свалилась? — Джесси язвительно щелкнула пальцами перед носом у Люси. — Муж тебе изменил, изменял и раньше и будет изменять еще! И он такой не один! Я просто хочу, чтобы ты научилась уважать себя и перестала унижаться и вообще выбралась из этой колеи!

— Ну, по крайней мере, я попыталась что-то сделать! — Люси перешла на крик, так что кативший мимо велосипедист чуть не вывернул на нас шею и затем едва не впилился в столб. — В отличие от тебя! Ты такая трусиха, что боишься даже попробовать хоть какие-то реальные чувства! Может, я и унижаюсь, но у меня хватает мужества вкладывать в то, что я делаю, все душу.

Джесси схватила сумочку и вскочила.

— Все, Люси, мечты рассыпались в прах! Хватить витать в облаках! Ну-ка, скажи, кому из нас с тобой сейчас лучше — тебе, такой честной и добродетельной, или мне, скверной девчонке?!

Люси, онемев, уставилась на нее, а Джесси, глянув на часы, выплеснула остаток лимонада прямо в канаву и умчалась. Я не успела и слова сказать — Люси устремила на меня отчаянный взгляд.

— Не спрашивай, — произнесла я. Мы обе потрясенно молчали.

После долгой паузы Люси заговорила:

— Самое ужасное вот что: пока Эдвард крутил со своей любовницей, я честно старалась спасти наш брак, наши отношения. Я не пыталась простить его — только удержать наш корабль на плаву. Я отвозила девочек в школу, возвращалась и, если день выдавался солнечный, думала: «Я люблю дочек, друзей, свой дом и сад. И мне нравится моя жизнь! Ну и что с того, если я не люблю мужа, а он — меня? Мы больше не занимаемся любовью, но мы и не ссоримся. Этого минимума довольно для счастья».

— Ох, Люси, — печально вздохнула я, — минимум — это не счастье.

— Да что ты говоришь? — Люси покачала головой. — Что-то не верится. Мне хватало. Что бы там ни утверждала Джесси, в постоянстве и прочности брака есть своя прелесть.

— В брачном застое, скорее.

Люси опустила глаза.

— Да, конечно, но… мне так одиноко.

— Одиночество, как и страх, — это пороговая эмоция, — авторитетно объяснила я. — Чтобы побороть ее, нужно с ней справиться, преодолеть.

— По-моему, я не справлюсь… — понуро сказала Люси.

— Что ты намерена предпринять?

— Наверно, в скором времени вернусь к Эдварду, — вздохнула она. — Надеюсь, я его достаточно напугала и на какое-то время эффекта хватит. Дейзи, прошу, не смотри на меня так. Я не ты. Сама знаешь.

Всю дорогу в Бат я твердила как заклинание: «Если хочешь получить чашку чая, дай воде вскипеть». Это было напутствие, с которым Джесси отправила меня на воскресный обед с Максом Найтли, и я повторяла фразу снова и снова, потому что после вчерашнего приступа неуверенности в себе она очень помогала. А дело было так. Мы запивали пиццу «пино нуар», и я задалась вопросом: стоит ли мне вообще тащиться в Бат на свидание с Максом?

— Если ты познакомилась с интересным мужчиной, но в тебе что-то не щелкает сразу же, все равно, наверно, полагается испытывать романтические чувства? — спросила я у Джесси.

— Но ты не узнаешь, щелкнуло или нет, пока не поцелуешься с ним; — авторитетно заявила Джесси.

— Это химическая реакция, — возразила я, — а я говорю о другом. Знаешь, такой щелчок… будто тебе вдруг показалось, что ты с ним давно знакома… что вы понимаете друг друга…

— Ну вот, еще одна в облаках витает. Хватит, Дейзи, давай езжай на свидание и посмотри, что получится. — Джесси фыркнула. — Ты всегда слишком многого ждешь и тем самым каждый раз подстраиваешь себе фиаско. Нельзя исполняться таких надежд. Дай бедняге хоть какой-то шанс. Пусть все идет своим путем, дозревает само. Это нормально, вполне себе приятный этап, когда твои чувства нейтральны, но ты готова к любому варианту развязки.

Что главное, когда потенциальный партнер зовет тебя в гости? То, что ты производишь разведку на местности и можешь вычислить, перспективный он или нет. Конечно, у меня и в мыслях не было рассчитывать на финансовую поддержку со стороны мужчины, мне куда важнее была поддержка эмоциональная, то самое пресловутое «крепкое мужское плечо», опершись на которое, я смогла бы оставаться собой. Несмотря на то, что я далеко продвинулась по пути самопомощи, все равно бывали мрачные минутки, когда груз тревог ложился на мою душу непосильной тяжестью и я понимала, что одной мне с ним не справиться. Войдя в квартиру Макса Найтли, я сразу ощутила, что он мне нравится — не потому что в атмосфере его «берлогова» витали феромоны, а потому что тут было тихо и спокойно.

Хотя я уже знала, что Макс — архитектор, но как-то не успела задуматься над тем, что его обиталище должно быть отгламуренным жильем метросексуала, настоящей ареной соблазнителя.

Квартира Макса оказалась современной, светлой, с высоким потолком — и полной продуманных деталей, от которых мои надежды заиграли с новой силой. Ванная была ну просто воплощением сексуальности в интерьере: вместо банальных занавесок — стеклянные перегородки, душ с массажером, а все полотенца — цвета сливок. Я погляделась в зеркало, проверила, не примялась ли моя укладка и не образовался ли в ней ненужный и некрасивый пробор, а потом осмотрелась по сторонам и причмокнула. Макс пользовался очень дорогими, но экологически чистыми косметическими продуктами, и, в довершение эффекта, в ванной горела ароматизированная свеча — не из дешевых. По пути из ванной я на секундочку сунула нос в спальню и поняла: решено, он мне подходит.

Никогда не забуду того мгновения, когда впервые увидела спальню Джейми. Вид спальни Макса подействовал на меня так, будто мне дали шанс начать новую жизнь. Спальня говорит о мужчине не просто очень много — она говорит о нем все! Так вот, когда Джейми впервые показал мне свою комнату в родительском доме, я сразу его раскусила. Я увидела четкий набросок нашего будущего брака, полную картину нашей абсолютной несовместимости, — как если бы мне предъявили выписку из предсказания будущего.

Комната Джейми оказалась типичной берлогой любого парня, закончившего частную школу. Беспорядок и полное отсутствие вкуса. И это еще не все. На полу накопились культурные слои его старых школьных шмоток, из ящика ночного столика вылезали какие-то странички школьных сочинений. Постель тоже производила впечатление: на ней красовались синюшные подушки и идиотское покрывало в психоделических узорчиках. На каминной полке были расставлены все открытки-валентинки, какие только Джейми получал в жизни, а рядом — три кубика Рубика. Помню, я пыталась понять, что же меня взбесило больше всего, и осознала — абажур на люстре. Он был разрисован узорчиком из плюшевых мишек, но этого мало: на абажур были наклеены светящиеся буквы. «Тут живет Джим-Джем», — прочла я и содрогнулась так, словно Джим-Джем уделал все стены кровью. Впрочем, я тогда была дурой и по глупости решила спасти Джейми, помочь ему. Я думала, что смогу заставить его повзрослеть и стать тем мужчиной, за которого, как я себя убедила, хотела выйти, — и все это произойдет, если я заставлю его выбросить из комнаты подростковый хлам.

Итак, я рьяно принялась за уборку. Для начала я съездила в ближайший магазин за ароматизированной бумагой — выстелить ящики в Джеймином шкафу, а еще прикупила резиновые перчатки. Следующие восемь часов я в буквальном смысле слова выгребала из комнаты его дерьмо. Время от времени я застукивала Джейми за недозволенным: он пытался втихаря припрятать то ремень с заклепками, то растянутый красный свитер пенсионного возраста. Тогда я отнимала злосчастную вещицу, размахивала ею перед носом владельца и строго спрашивала: «Это — или я?» В конечном итоге я победила, но какой ценой?

В результате Лавиния Праттлок, мамаша Джейми, сразу же заимела на меня зуб. Мне как яростному адепту чистоты и порядка и в голову бы не пришло, что за такую уборку можно обидеться, но вот подите же: мадам взъелась на меня так, будто я разнесла комнату ее сынули, а не навела там порядок.

Бедняжка Лавиния. Я совсем не подпадала под ее идею невестки. Ей-то хотелось заполучить для Джейми простую, славную, незатейливую девушку, не склонную к бурным эмоциям, можно со скромной работой, но ни в коем случае не с блестящей карьерой, — ну, скажем, пусть обклеивает ванные ракушками или вышивает для друзей крестиком или шьет мягкие игрушки. Естественно, бедная тетенька не смогла скрыть разочарования, когда вместо этого идеала Джейми женился на говорливой, шумной, эмоциональной карьеристке, то есть на мне. В тот вечер, когда мы позвонили его родителям сообщить о помолвке, они даже не попросили передать трубку мне. Разговаривал Джейми, меня они слышать не пожелали. Через неделю мы поехали к ним домой «выпить чашечку чаю и познакомиться с новыми мамочкой и папочкой».

Я нередко вспоминаю тот миг озарения, когда, стоя на пороге хламовника Джейми, я поняла, что выходить за него нельзя; но озарение это было не единственным. Однако чем громче звучали тревожные звоночки, тем старательнее я их игнорировала. Вот, например, языковой барьер: мы с его семейкой точно говорили на разных языках, и это было понятно с самого начала, — но поначалу их манера разговаривать показалась мне трогательной и забавной, и я даже попыталась ее усвоить, чтобы сойти за свою. А говорили они таким слащавым, сюсюкающим языком слюнявых детских книжечек вроде Энид Блайтон. Джейми изъяснялся на нем вполне свободно. Ни одно слово не произносилось без уменьшительно-ласкательных. Праттлоки никогда не говорили «есть» — только «кушать». Ложечка, чашечка, кошечка, пирожочек, бай-бай, бо-бо, одно местечко, пи-пи, ка-ка… «Кисонька, передай мне зелененький кувшинчик с лимонадиком…» Больше всего меня потрясло, что пенис они называли «писей». Их большой кирпичный загородный дом, как большинство домов такого типа, был неимоверно грязен и захламлен. Дверца посудомоечной машины постоянно стояла нараспашку, так что пробегавший мимо спаниель неизменно облизывал грязные тарелки. Кухонный стол терялся под культурными слоями еще больше, чем пол в комнате Джейми: на столе громоздились стопки старых газет, липкие вазочки с последней «ложечкой вареньица», обязательно торчала ваза с увядшими цветами в вонючей воде, одинокое подгнившее яблоко или груша и еще почему-то — жестянка обувного крема. Да, местечко было затхлое. Задыхающееся от грязи. Каждый угол был забит вековым хламом, накопленным множеством поколений, но ценности в этих накоплениях не было никакой. Можно было подумать, что любой стоящий красивый предмет — скажем, старое кресло с кашемировым пледом или прелестная старинная статуэтка, — было бы сочтено непростительной слабостью. Хлам как таковой — вот принцип Праттлоков! Скромность и еще раз скромность, и нечего выделяться, нечего выбиваться из своего круга.

Мы выпили за будущее счастье (или, в случае мамаши Джейми, скорбно склонили голову перед ужасным мезальянсом любимого сына) — выпили тепловатой «шампани», закусив чипсами «Принглс», которые приходилось просто вытаскивать из упаковок, небрежно брошенных на стол. Я сидела лицом к буфету и не могла отвести глаз от битком набитых полок, с которых сыпалось, свисало и выпирало. Потом мы отправились поужинать в местную пивную, и Лавиния взяла на себя рассадку участников. Сынулю она посадила к себе под бочок, а меня поместила напротив, рядом с Гордоном Праттлоком — моим будущим свекром. Если я о чем и жалею (помимо того, что в свое время согласилась на свидание вслепую с Джейми), так это — что не встала и не заявила протест прямо тогда, за ужином. Шутка ли — я сотни раз продумывала обед в честь своей помолвки, я представляла его, еще когда была школьницей, и уж меньше всего я ожидала, что нас с женихом будет разделять стол и что мне придется поддерживать светский разговор о гольфе с сидящим рядом свекром и, давясь, впихивать в себя жирную утку. Разве по такому случаю мне не полагалось сидеть рядом с Джейми и слушать разговор о себе? Ну ладно, о нас с Джейми? А?

Надо, надо было мне запротестовать, надо было сказать: «Лавиния, ну что за глупости, конечно, Джейми должен сидеть рядом со мной. Вообще-то сегодня наша помолвка, вы не забыли?» Но я молчала в тряпочку, то есть в салфеточку, и весь вечер ненавидела себя за мягкотелость.

…И вот теперь я заглянула в спальню Макса — настоящий минималистический интерьер в стиле дзен, с матрасом-футоном на полу и с сухим вереском, элегантно уложенным между оконными рамами, — заглянула и ощутила, что попала в дом родной. Контраст с захламленной берлогой Джейми был просто поразителен. Здесь явно обитал такой же маньяк-аккуратист, как и я. Внимание привлекала единственная картина, украшавшая спальню, — она тоже стала дополнительным очком в пользу Макса: прекрасный пейзаж, электростанция в Баттерси, масло, холст (большой), фотореализм. Хороший вкус, как и умение без брызг нырять в воду или разбираться в чем угодно, от винтажных вин до туманных европейских авторов — это однозначный афродизиак. Я быстро лизнула тыльную сторону ладони и понюхала ее — испытанный способ проверить, не пахнет ли изо рта. Меня интересовало, не пахнет ли вчерашней чесночной пиццей — уф, не пахнет! Теперь можно смело возвращаться в кухню.

В кухне Макс артистически нарезал жареного ягненка. Как и в спальне, вся прелесть кухни была в деталях. Собственноручно приготовленный хозяином соус с красным вином, золотистый жареный картофель, брокколи — чуть-чуть недоваренная, ровно как надо, бутылка заранее открытого кларета (грамотно, чтобы вино подышало), тихо играет музыка… Внезапно я почувствовала себя частью этого свежего, элегантного, небрежного мира.

Макс налил мне кларета в тяжелый бокал и подал, улыбнувшись уголком рта. И вот тут произошел пресловутый химический щелчок. Мне уже не терпелось, чтобы Макс поцеловал меня.

За обедом я почти не чувствовала вкуса изысканных блюд, поскольку меня слишком будоражили мысли о том, что будет потом. Макс говорил и говорил (о квартирах где-то на Мальте, на дизайн которых он выиграл конкурс), но я едва слушала — предвкушала заветный миг, когда наши губы сольются в поцелуе. Как это будет? Ах, как же это будет? Что он сделает — просто возьмет мое лицо в руки или же встанет и молча поведет меня за руку в спальню? Нет, конечно, даже если так, я с ним все равно не пересплю, не в первый же раз, тем более мне нужно вернуться в Лондон, потому что завтра понедельник и утром вставать на работу. И вообще, у меня твердое правило: после первой совместной ночи обязательно должен быть совместный завтрак, это ведь так романтично и чувственно! В общем, обед кончился тем, что мы перебрались пить кофе на диван, причем сидели мучительно близко. Я вдруг занервничала, заерзала, начала болтать без умолку и не могла остановиться, даже — о ужас! — пустилась рассказывать какую-то неподобающую и компрометирующую историю, что-то о сайте знакомств, на который мы с Люси залезли шутки ради. Мы решили, чтобы повеселиться, ответить на анкету, и дошли до вопроса: «В какой обстановке вы чувствуете себя лучше всего?» Думаю, что подавляющее большинство пользователей ответило, как и Люси: «С любимыми людьми» или «с детьми» или «у моря», но я написала: «В пятизвездочном отеле за чужой счет».

И вот я пересказывала это Максу, а сама в панике думала: «Господи, зачем я рассказываю ему о себе такое?» Положение начало напоминать мое первое малоудачное свидание после развода — свидание с Троем. Я не в состоянии была держать себя в руках и как нарочно открывала мужчине свои самые непривлекательные стороны.

Мне показалось, что Макс уже смотрит на меня так же, как когда-то смотрел Трой: разглядывает с благодушным удивлением. Или, может, удивляется — неужели эта Дейзи и впрямь такая дура? Что бы он ни думал, меня трясло, поэтому я вскочила и схватила сумочку и плащ.

— Дейзи, постой! У меня тут, конечно, далеко не пятизвездочный отель, но лишнее полотенце в ванной найдется. Останься, я буду только рад!

Я замахала руками — ну чокнутая, да и только.

— Ой, нет, я не заметила, что уже так поздно, мне пора на вокзал!

После чего я вытянула губы трубочкой, изобразив идиотский поцелуй, и обратилась в бегство.

На следующее утро Майлс, войдя в магазин, обнаружил, что я сижу в подсобке, погруженная в глубокую задумчивость.

— Ну, что случилось? Почему такая мрачная физиономия? — спросил он.

— Да вот, пообедала вчера с Максом Найтли, — вздохнула я. — Второе свидание.

— А траур почему? Твой Макс не умеет целоваться? Сомневаюсь.

— Вот в том-то и дело. Он вообще меня не поцеловал! Даже не попытался! — горестно излилась я.

— Дейзи, а ты уверена, что он не голубой?

— Знаешь, он словами сказал, что расстался с подружкой, которая у него жила.

— Такое кого хочешь заставит сменить ориентацию.

— Нет-нет, я уверена, он натурал!

— Тогда он натуральный идиот. Нормальный мужик при всех причиндалах — и не поцеловал тебя и не попытался затащить в койку! — возмутился Майлс.

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— А, намекаешь, что ты нормальный и образцовый, потому что всегда пытаешься?

Майлс передернул плечами.

— Слушай, мы с тобой давно знакомы, и это осложняет дело. А с таким молоденьким парнишкой поцеловаться и даже переспать — еще ничего не значит. В наши дни это все равно что рукопожатие: отказываться или уклоняться неприлично. Фу, какой невоспитанный этот Макс!

— Ты не понимаешь! — воскликнула я. — Он вел себя слишком вежливо и не пытался ко мне подкатиться, потому что я ему не позволяла.

— Так он попытался или нет?

Я покачала головой.

— Ну вы даете! — Майлс сел прямо на пол. — Загадочные. Ничего не понимаю.

— Дело было так. Макс приготовил потрясающий обед, а потом мы пили кофе на диване и разговаривали… откровенничали, и все было слишком хорошо и гладко, так что я струсила и запаниковала.

— Все равно ничего не понимаю! — рявкнул Майлс. — Яснее!

— А представь, как ничего не понял бедный Макс, когда я вдруг вскочила и запищала, что мне пора бежать на поезд. И только когда я уже сидела в поезде и катила обратно в Лондон, я поняла, что случилось.

— Ты оставила у него свои ключи от квартиры? — Майлс шутливо пихнул меня в бок. — Да брось ты переживать, Дейзи, все нормально! Подумаешь, сбежала в последний момент. Он переживет, и ты тоже. Он быстренько утешится, найдет себе нового бабца, да и ты оклемаешься.

— Ты так ничего и не понял? — обиделась я. — Дело в другом! Я теперь слишком напугана, чтобы подпустить к себе близко мужчину!

— Ну, вообще-то я сижу к тебе довольно-таки близко, — игриво заявил Майлс и придвинулся поближе.

— Боязнь интимности. Я так не могу. После всего, что я пережила, меня как заморозило.

Майлс встал.

— Так, мне надо запить твой рассказ кофе, замороженная моя. — Он потянулся. — Тебе капучино или эспреесо?

— Капучино и пены побольше.

Когда Майлс вернулся в подсобку, неся две дымящиеся чашки, я с места в карьер продолжила:

— Странно, с возрастом у меня появилось иное отношение к боли. Изменился болевой барьер. Раньше я ее терпела, а теперь не могу. Бывало, усмехаюсь, стискиваю зубы и терплю…

— Ты вроде говорила, что никогда не делала полную эпиляцию в области бикини? — перебил Майлс.

— Да я про душевную боль! Я больше не могу терпеть! У меня не осталось сил! Я стала как ребенок, которого пугает даже мысль о боли! — воскликнула я.

Майлс опустился рядом со мной на колени и осторожно поставил оба капучино на пол.

— Ты моя полная противоположность, Дейзи. Я постоянно меняю женщин, и эмоции в этом не задействованы. А тебе только непременно нужны чувства, поэтому ты ни с кем не спишь. Получается, что мы оба боимся отношений — каждый по-своему.

— В отличие от тебя мне как раз нужны отношения, и по возможности прочные, — сказала я. — Все хочу набраться храбрости, чтобы завязать близкие отношения, но меня отпугивает мысль о разочаровании.

— Да, разочарование — малоприятная штука. — Майлс передернулся. — Ну все, больше пережевывать переживания я не могу. Подъем, цыпа! За работу! Иди пиши очередную сиропную цитату дня! Может, хоть это тебя взбодрит!

Я решила нарочно подобрать цитату, которая рассмешит меня и взбесит Майлса.

«Если у распутного мужчины явно не все в порядке, то распутная женщина просто в процессе активного поиска» — аккуратно вывела я на доске фиолетовым мелком и едва успела полюбоваться своей работой, как входная дверь распахнулась. Я развернулась и не сдержала восторженного вопля: в магазин вошел Макс Найтли собственной персоной.

— У меня к тебе три вопроса, Дейзи. Первый: хочешь пойти в кино вечером в субботу? Второй. Если нет, то почему? Третий. Если мы не идем в кино в субботу, не поужинать ли нам в пятницу?

— На первый и третий — ответ положительный! — выпалила я.

Когда долго живешь в одиночестве, мысль о свидании и тем более сексе, конечно, подогревает воображение, но суровая реальность совместной ночевки сильно заземляет. Да, ночью в своей одинокой постели я грезила о том, как артистические пальцы Макса будут пробегать по моему телу, но при этом мысль предстать перед ним голышом меня нервировала.

Собираясь на ужин, я разнервничалась окончательно. Когда твое оружие — молодость, то нет ничего более волнующего и приятного, чем холить и лелеять себя перед свиданием, — не спеша, в полное свое удовольствие принять ванну с ароматическими маслами, неторопливо и тщательно накраситься, покрутиться перед зеркалом, принимая завлекательные позы и выбирая сексуальное белье, на которое потом набрасываешь условный покров — какое-нибудь почти невидимое шелковое платьице. Но когда ты уже в возрасте, сборы на свидание превращаются в смесь пытки и лабораторного эксперимента. Твоя задача — выглядеть не столько сексуальнее, сколько, по возможности, моложе и свежее, а это не так-то просто, тут надо не перестараться. Не изображать то, чем не являешься, — легкомысленную юную цыпочку, на которой легкая кофточка и облегающие джинсы сидят идеально, а не так, будто тебя в них утрамбовывали ложкой. Какая уж тут радость и приплясывание перед зеркалом! Но в конечном итоге Джесси все-таки дала мне «добро» (после дорогой укладки и нанесения на лицо какой-то модной сыворотки, сулившей мгновенную подтяжку кожи, но вместо того придавшей ей вульгарный блеск, а не обещанное «сияние»). Она просунула голову в дверь моей комнаты, по которой я металась в полной боевой готовности.

— Ничего, неплохо, поскакушка! — одобрила Джесси. Сама она уже переоделась в халатик.

На мгновение меня обуял соблазн сбросить мучительно-высокие шпильки, продуманного кроя черные брюки и декольтированную кофточку в модный узорчик, чтобы тоже закутаться в халат и провести очередной вечер с Джесси — сидя на диване и веселясь над реалити-шоу по телевизору.

— Даже и не думай! — воскликнула Джесси, когда я заикнулась, что не против отыграть назад. — Ко мне должны прийти, чуть позже, так что выметайся.

Когда Макс вошел в ресторан, меня теплой волной окатил прилив гордости: он здесь ради меня! Такой молодой и красивый! Я еще не видела его в костюме. Смотрелся он потрясающе: стильный, холеный, подтянутый. Без галстука, но в дорогих итальянских туфлях (двадцать лет спустя несостоявшаяся аристократка во мне все еще западала на мужчин в дорогих туфлях) — словом, то, что надо! После второго или третьего коктейля я не удержалась и задала Максу очевидный вопрос:

— Зачем тебе сдалась я, если ты можешь подцепить любую молодую красотку?

Макс откинулся на спинку стула и непринужденно ответил:

— В женщинах постарше есть своя прелесть и свои плюсы.

— Да брось ты!

— Нет, правда же, вы гораздо сексуальнее.

Я насупилась:

— Что за глупости, посмотри вокруг — сколько тут молодых, свежих девушек, которые куда красивее меня!

— Знаешь, у молодых красоток нынче запредельные запросы. — Макс допил коктейль. — Два основных варианта: или им надо, чтобы их тащили в койку, едва познакомившись, и чтоб потом никаких обязательств, или же им подавай сразу все: работу, мужчину, дом и ребенка. Для меня они слишком жесткие и напористые. Что мне в вас нравится: вы такие, как есть, и вас это устраивает.

Ха, знал бы он правду!

— Зрелые женщины смотрят на жизнь куда более трезво — благодаря возрасту.

— Так ты хочешь сказать, что с нами легче, потому что мы просто благодарны за любые проявления внимания? — поинтересовалась я. — По-твоему, зрелую женщину и соблазнить легче — ей меньше надо?

— Нет, просто вы мыслите более конкретно, — объяснил Макс. — Точно знаете, чего хотите, и не боитесь об этом сказать.

— По-моему, это и есть напор и жесткость. Разве что другого толка, но все равно жесткость.

— Вот и нет, вы другие. Вы уже успели больше испытать в жизни, и потому вы мягче.

— Не мягче, просто пооббитые, как груши, — улыбнулась я. — Все в синяках, следовательно, обращаться с нами надо поосторожнее.

Макс наклонился ко мне и легко поцеловал в губы.

— Ну как, не больно? — спросил он.

— Ура! Они наконец-то поцеловались! — Джесси вскинула руки жестом чемпионки. — Может, хоть теперь расслабишься!

— В отличие от тебя, ни расслабляться, ни распускаться я не хочу, — заявила я. — И вообще, на этот раз я не хочу торопить события.

— Ну так как, стоило ждать третьего свидания? Макс хорошо целуется?

— О да, изумительно.

Мы с Джесси проводили выходные за городом, у моей мамы. Она вместе с Арчибальдом поехала на очередную собачью выставку и оставила меня за хозяйку. Мы отправились на прогулку по раскисшим полям под холодным ветром, но я все равно была в эйфории после свидания.

— Это была просто фантастика. Мы целовались не знаю сколько часов, как подростки. Мне хотелось, чтобы время остановилось, — так было хорошо. Жаль, пульта такого не было, чтобы нажать на паузу.

— Ха, ну, Макс-то наверняка предпочел бы перемотать на что-нибудь посерьезнее поцелуев! — хихикнула Джесси.

— Если тебе так надо знать, мы оба решили тогда на этом и остановиться.

— Ой, караул! Тревога! Уи-уи-уи! — Джесси изобразила сирену. — Преждевременная «мы»-якуляция — плохой симптомчик, вот что я тебе скажу, подруга. Прямо-таки ужасный. Можешь сколько угодно петь мне про то, что не хочешь торопить события. Но мысленно ты уже поставила его перед алтарем, прежде чем он успел уложить тебя в постель.

— Что? — Я остановилась как вкопанная.

— Дейзи! — Джесси посмотрела на меня с жалостью. — Самое что ни на есть типичное любовное расстройство: когда один из парочки начинает раньше времени ляпать через каждое слово «мы» да «мы», а второй еще ни к чему не готов.

Я тяжело вздохнула.

— Может, ты и права. У меня в последнее время фантазия разыгралась. Пока мы целовались, у меня в голове крутилась только одна мысль: ура, наконец-то я обзавелась парнем и мне не придется встречать Новый год в одиночестве!

— А как насчет Рождества? — рассмеялась Джесси. — Не верю, чтобы ты и Рождество не просчитала!

— Ну… — Я смущенно пожала плечами. — Если честно, конечно, меня посещало райское видение, как мы встречаем Рождество вдвоем, в его квартире в Бате, открываем подарки и пьем шампанское прямо в постели и Макс дарит мне подарок в красивой упаковке и мы оба такие разнеженные, довольные и нам так хорошо и уютно.

— Мечтать не вредно! — ехидно фыркнула Джесси. — Интересно, кому и когда удавалось провести Рождество так романтично и красиво и чтобы без кучи родственничков?

Тут уж мы рассмеялись обе.

— Если честно, я побаиваюсь ложиться в постель с Максом… — призналась я. — Сейчас все так романтично и безопасно и… невинно, но, как только доходит до секса, невинность исчезает, какая-то грань перейдена, и назад возврата нет. Какая ирония: в юности все время стараешься потерять невинность, а потом, позже, наоборот, пытаешься ее сохранить.

— Интересно, сколько парень типа Макса — свободный, молодой, красивый — сможет терпеть, пока ты дозреешь до постели? — Джесси закурила и задумчиво выпустила дым.

— Скоро узнаем, как я понимаю. Кстати, сегодня сможешь на него полюбоваться. Я пригласила его на ужин и заодно Майлса, для компании.

На историческом ужине Макс проявил себя героем: сам вызвался готовить. (Мне никто из друзей готовить никогда не поручал — не хотели рисковать, знали, что по хозяйственной части у меня руки не из того места растут.) Макс приготовил нам фантастической вкусноты жареного фазана со шпинатными хлопьями, и все время, пока он стоял у плиты, я бегала вокруг него, как глупый влюбленный поваренок. Майлс устроился в старом, облюбованном и просиженном собаками кресле у плиты, перекинув одну ногу через подлокотник, и ненавязчиво расспрашивал Макса, который удивительно спокойно и охотно отвечал на любые вопросы. Видимо, Макс был из тех современных молодых парней, которые считают, что скрывать им нечего и незачем. Хотя Макс был на добрый десяток лет моложе Майлса, держался он с достоинством, и это меня восхищало. «Мальчики» весело и непринужденно пикировались, причем Макс мудро поддавался старшему, позволяя тому чувствовать себя главнее и опытнее. Пикировались они обо всем, включая мою скромную персону.

— Насчет Дейзи я тебе дам один ценный совет, — заявил Майлс, открывая очередную банку пива. — В тот самый момент, когда тебе покажется, что ты ее понял и в ней уверен, начнутся неожиданности. Она самая непредсказуемая женщина из всех, кого я знавал.

— А женщин ты знавал немало, — игриво вставила я.

Макс приобнял меня за плечи и слегка сжал их.

— И как же мужчине в тебе разобраться?

Я не ответила — лишь загадочно улыбнулась.

После обеда мы устроились у камина и выпили немерено красного вина под жареные каштаны. Макс шутил, он был очарователен и сексуален. Помню, в какой-то момент он в шутку процитировал поэта Пабло Неруду: «Я так устал мужчиной быть», а потом добавил от себя: «Особенно если это означает всегда платить и никогда не плакать».

Майлс покатился с хохоту. Похоже, Макс ему действительно нравился, — они легко сошлись и оживленно трепались, подкалывая друг друга, называя друг друга «приятель» и «старина» через каждое слово и подливая друг другу вина. Джесси сияла и блистала и острила, а я… я жалела, что с нами нет Люси. Вообще-то я ее приглашала, но, услышав, что Джесси тоже звана, Люси отказалась: она, мол, не готова видеть Джесси после той сцены и вообще слишком устала и замучена для гостей. Помню, после расставания с Джейми я примерно так себя и чувствовала — как будто меня закинуло в обособленную вселенную, мрачную и унылую, а все остальные живут в каком-то другом измерении, где все проще, легче и веселее, а ты чувствуешь, будто никогда уже не сможешь ни веселиться, ни радоваться, ни жить играючи — и уж тем более хохотать.

Я смотрела, как Макс умело поддерживает огонь в камине, и не могла понять, почему мне не хочется незаметно исчезнуть вместе с ним, пойти наверх и упасть ему в объятия в спальне. Что мне мешает — теперь-то? Нет-нет, не может быть. Что со мной не так? Почему сейчас? Почему именно он? Я наблюдала, как Майлс подносит Джесси зажигалку, как они весело и непринужденно смеются — два славных жизнерадостных легкомысленных человека, которые не заморачиваются всякими там эмоциями и любовью, как получают удовольствие от вечеринки, такое же, как получили бы, окажись они в постели. Отблеск огня играл на их лицах, и я вдруг поняла, что мне завидно.

Когда мы наконец расползлись по спальням, я порадовалась, что буду спать на узенькой постели, на которой спала в детстве. Хотя Макс и вызвался разделить со мной ложе — самым игривым и многообещающим тоном, — но борьба за пространство убила всякое желание. К счастью, Макс порядочно выпил и потом сразу заснул, несмотря на тесноту, а я долго еще лежала без сна, притиснутая к стенке.

Воскресным утром Джесси обнаружила меня на кухне: я сидела в позе лотоса на собачьей подстилке у плиты, прижимая к сердцу фонарик. На каждом колене у меня спало по таксе — Дуги и Дональд обожали мою потрепанную фланелевую пижамку.

— Медитативное самобичевание — это еще ладно, но зачем вовлекать в дело невинных песиков? — сонно спросила Джесси.

— Они помогают мне заземлить колени и заставляют сесть прямее.

— А это для чего — для допроса самой себя с пристрастием? — отобрав фонарик, Джесси посветила им мне прямо в лицо.

— Ой! — Я заморгала. — Процесс обретения пробуждения в буддизме похож на то, как если бы ты озарила светом свою душу. Наполняясь озарением и открывая в себе все новые грани, мы высвечиваем самые потаенные утолки души — те, что обычно остаются неисследованными и темными.

— Слушай, не грузи меня своей эзотерической высокопарной чушью! Объясни по-человечески, что с тобой творится! — потребовала Джесси, набирая воды в чайник. — У тебя в спальне дрыхнет потрясающий парень — твой парень, а ты предпочитаешь штаны протирать на полу, в обнимку с собаками? Я правильно понимаю — Макс тебя вчера так и не трахнул? Из-за тесноты?

Я осторожно спихнула таксиков с колен и попыталась встать, но одну ногу вдруг свела ужасная судорога. Я кое-как допрыгала до Джесси и устроилась рядом с ней за кухонным столом, после чего принялась массировать онемевшую конечность.

— У меня крыша едет, — призналась я.

— О! — Джесси подняла палец. — Наконец-то ты сняла розовые очки!

— Нет, просто я осознала, что не страдаю никакой фобией отношений. Я лишь боюсь связаться с неподходящим мужчиной.

— Не вижу особой разницы, — сухо сказала Джесси, наливая себе кофе. — Как ты поймешь, подходит ли тебе мужик, без примерки? И вообще, по-моему, Макс Найтли — отличный вариант. Сексуальный, интересный, занятный — чего тебе еще надо?

— То-то и оно! — Я подалась вперед. — Он слишком совершенен, это меня и отпугивает. Я почти всю ночь не спала и гадала, что же со мной неладно. Вот отличный парень, я ему нравлюсь, он хочет продолжать отношения, а я в это время только и могу, что страдать по другому мужчине!

— Только не говори, что опять по Джулиусу! — простонала Джесси. — Честное слово, Дейзи, эта твоя накатанная колея, твоя повторяющаяся история ни к чему хорошему не приведет. Ну что ты все наступаешь на одни и те же грабли? Знакомишься с сексуальным мужиком, который распахивает перед тобой блестящее будущее, а потом отказываешься от перспективы ради своей первой любви, которая никогда не станет чем-то большим, чем мистер Бесплодная Иллюзия.

— Да я не про Джулиуса. Я про Майлса, — сказала я.

— Майлса?! — Джесси вздрогнула и опрокинула свою чашку. Кофе разлился по столу. — Ты запала на Майлса? — заорала она дурным голосом. — Ты спятила!

— Тише! — шикнула я. — Он услышит.

— Майлс? Майлс?! — вне себя повторила Джесси. — Ты знакома с ним двадцать лет и вдруг на тебе — решила, будто Майлс тебе подходит? Да он не сумел бы сохранить верность даже во время медового месяца! Он трахает все, что движется! Нет, Дейзи, ты ненормальная!

— Я нормальная. Просто я осознала, что мне не нужна чья-то любовь — например, вот Макс готов меня полюбить, а мне это ни к чему. А нужно мне другое — понимание. Майлс меня понимает.

— Понимает и именно поэтому никогда в тебя не влюбится, — рассмеялась Джесси. — Конечно, он тебя любит — но мы все любим тебя так. Как чокнутую старушку Дейзи, которую мы помним ранимой и патлатой двадцатилетней студенточкой. Но скажи на милость, с чего Майлсу вдруг влюбляться в ранимую и двинутую на самопомощи и эзотерике мечтательную разведенку?

— Ты не права, я вполне уравновешенный человек, просто у меня богатый спектр эмоций и широкий круг интересов.

— Тогда шла бы ты со своими богатыми эмоциями обратно в постель к Максу, вот что я тебе скажу, — посоветовала Джесси, вытирая кофейную лужицу со стола.

Я откинулась на спинку кресла.

— Неужели тебе никогда не хочется постоянных, прочных отношений?

— Нет, — отозвалась она. — Я же как Майлс. Для меня есть только одна вещь, которая хуже одиночества. Сожаление о собственном одиночестве.

— Но неужели тебе не одиноко?

— Бывает, но, когда я просыпаюсь среди ночи и мне не по себе, я каждый раз думаю — было бы мне лучше, лежи кто-нибудь рядом, или же меня бы это раздражало? Обычно я прихожу к выводу, что раздражало бы.

Кухонная дверь открылась, и на пороге возник Майлс — взлохмаченный, в помятой рубашке и трусах. Меня кольнула совесть: я подумала о Максе, который спит там, наверху, у меня в комнате, на узенькой койке, такой же длинноногий и красивый. Майлс улыбнулся:

— Глазам своим не верю. Наконец-то это случилось!

— Что? — хором спросили мы.

Сердце у меня упало. Неужели у Майлса завязался роман с Джесси?

— Двадцать лет я терплю твои идиотские любовные похождения, Дейзи, двадцать лет наблюдаю настоящий зверинец твоих дружков, и вот ура — мне, кажется, понравилась твоя новая пассия. Я серьезно. Макс — отличный парень.

— Ну а что насчет вас с Джесси? — нервно поинтересовалась я. — Наконец-то познакомились поближе?

Майлс подмигнул Джесси.

— Скажем ей или помучаем? — спросил он.

Джесси покачала головой.

— Дейзи, когда же ты наконец запомнишь? Майлс замечательный и притягательный и все такое прочее, но одиночки меня не возбуждают. Я предпочитаю спать с женатыми, причем с удачно женатыми, потому что нет риска, что они захотят бросить жену.

— Во-во, в точности мое кредо! — обрадовался Майлс. — Я держусь того принципа, что ни в коем случае нельзя спать с бабами, несчастливыми в браке, а то переспит со мной такая и захочет свинтить от мужа.

— Да вы просто два закоренелых романтика! — съязвила я.

Испытав странное облегчение, я тем не менее не без зависти смотрела, как Майлс шутливо ерошит волосы Джесси, и думала: а вдруг все-таки быть любимой лучше, чем обрести понимание?

Хотя на выходных я ничем себя не выдала, но разлад между Джесси и Люси не переставал меня тревожить. Они были такие разные и в таком разном состоянии — и в смысле морали, и по части эмоций, а я все время оказывалась между ними буфером и изо всех сил пыталась сохранить нашу дружбу и не допустить между ними ссоры — и ужасно устала. И к тому же во многом занимала промежуточное положение между ними. Кроме того, беспокоила меня и собственная нерешительность по поводу Макса Найтли. Поэтому я решила ненадолго сменить обстановку и отдохнуть от понятного напряжения, вызванного совместной жизнью с Джесси. Я отправилась в гости к своей подруге Наташе — той самой, что в свое время познакомила меня с Джулиусом.

Наташа вышла замуж за Перегрина и переехала в Норфолк. Меня очень радовало, что мы сохранили прекрасные отношения, хотя избрали совершенно разные пути в жизни. Наташа предпочла пойти по протоптанной дорожке в тихую и надежную гавань — предпочла предсказуемую жизнь, в которой мало что может измениться. Они с мужем до сих пор ходили все в те же гости и на те же праздники, что и двадцать лет назад. Разница была лишь в том, что теперь они брали с собой собак и отменно воспитанных детей. Но даже в молодости, летом 1988 года, когда мы больше всего общались, я уже знала, что никогда не соглашусь на такую легкую жизнь, которую предпочла Наташа. Тогда подобная жизнь — в стиле «Возвращения в Брайдсхед» — пленяла и Наташу, и людей ее круга, и до сих пор казалась им самой подходящей. Загородный дом, местная аристократия, узкий круг знакомых, свои люди, охота, прогулки, пикники, коктейли и балы… Возможно, за это время изменилась манера одеваться, теперь можно было выйти выпить перед ужином в джинсах, топе с блестками и на шпильках, но в целом послаблений и отступлений от этикета не допускалось. В остальном балы в вечерних нарядах, домашние праздники и жесткая формальность, припудренная легкой фривольностью — все это оставалось неизменным.

Все это могло вскружить мне голову, но тем не менее я пошла на своего рода бунт. От этих бесконечных вечеринок и балов, где блестело настоящее фамильное серебро столовых приборов и на столах красовались вазы с грушами из собственного сада, от бессмысленной светской болтовни, от чириканья, фальшивых ахов и восторгов я только все больше злилась и бесилась. Ну почему высшие классы неспособны говорить хоть о чем-нибудь серьезном? Боже упаси, на этих вечеринках никто не обсуждал столь прозаические темы, как, например, чувства. Речь шла только о внешнем и никогда о внутреннем. Среди людей этого круга попадались экземпляры, чьи амбиции не заходили дальше того, чтобы проехать по Африке на «феррари» или покататься на слаломных лыжах в Швейцарии. Как насчет поло на слонах? Эти люди никогда не заглядывали себе в душу — они были слишком заняты своим внешним видом. В общем, я решила, что все они поверхностные пустышки, и плюнула на них. Утешалась я тем, что, может, по части любовных побед я пока ничего не достигла, но зато способна на истинные чувства.

И вот прошло двадцать лет, и я сижу за столом в гостях у Наташи и думаю: какую же колоссальную ошибку ты совершила, Дейзи! Муж Наташи, Перегрин Саквилль, оказался вполне приличным человеком и сделал головокружительную карьеру в Сити. Наташа с Перегрином вырастили двух чудесных, хорошеньких дочек, теперь уже подростков. Семья жила в особняке — холодном, полном сквозняков и всякой антикварной дребедени. Сад был обнесен фигурно выстриженной живой изгородью, а вокруг дома расхаживали модной породы куры с мохнатыми лапками. Когда перед ужином было объявлено, что все расходятся «освежиться», я, не в силах даже думать о том, чтобы принять душ в ледяной ванной, уселась в гостевой за круглый столик и уставилась на свое отражение в зеркале. Увы, я не увидела в зеркале той бескомпромиссной жесткой женщины, которой собиралась стать, когда была двадцатилетней девчонкой, — женщины, отважно борющейся за любовь, эмоциональную совместимость, ищущую интеллектуальных подвигов. Я увидела незамужнюю одинокую бабу, которая в лучшем случае едва могла держать себя в руках, а в худшем — ревела по любому поводу. Куда меня завели амбиции, гнев и беспричинные страхи? Что хорошего они мне дали — может быть, прочный и удачный брак, уютный приличный дом, за который уже выплачена ссуда, антикварную мебель на зависть понимающим друзьям, воспитанных детей и хорошего партнера, который любил меня за то, что мои морщинки говорили о совместно прожитых годах? Как бы не так. Ничего этого я не получила.

Я сидела как в трансе, люто завидуя Наташе с Перегрином. До меня дошло, что в их доме страхом и гневом даже не пахнет — тут было так спокойно. Да, конечно, тут чувствовались старые деньги, достойные деньги, а не какое-то вульгарное богатство нуворишей, но я-то, я-то почему воротила нос от всего этого, почему не захотела приложить усилия и добиться для себя такой красивой, беззаботной и удобной жизни? В этом доме явно никогда не хлопали дверьми, не орали друг на друга, он явно не знал бурных ссор, от которых в свое время затрещал по швам мой брак, и здесь никто не собачился по мелочам, как собачились мы с Джейми. Наташа и Перегрин уж точно никогда не кричали друг на друга: «Ты просто избалованная дрянь! Иногда я тебя начинаю ненавидеть!» Слыша такое от Джейми, я в долгу не оставалась: «О нет, Джейми. Отношения — что зеркала. Это ты себя ненавидишь».

Погрузившись в воспоминания, я как наяву увидела один из самых неприятных эпизодов за всю историю нашего с Джейми брака — день, когда пригласила на ужин своего редактора Сару из «Ладгейт пресс». Я наделась уговорить ее взять меня обратно на работу, поскольку уже поняла, что отсутствие работы доводит меня до ручки. Словом, я возлагала на этот ужин огромные надежды и потому потратила на сервировку стола несусветно много времени — даже с учетом того, что подавила в себе порыв чокнутой аккуратистки и не стала вымерять расстояние между приборами по линеечке. Но зато я расставила бледно-розовые розы в симметричные вазы и навела в квартире такой порядок, что она выглядела почти как разворот журнала «Мир интерьера».

Ужин начался. Я как раз подавала баранину под розмарином, жареный картофель и папоротники (все куплено готовым в ближайшей кулинарии — на свои поварские способности я положиться не рискнула), и тут один из гостей — белокурый Алан, преуспевающий пиарщик, возьми да и заяви, что он, мол, вегетарианец. «Ничего страшного!» — с самой светской и радушной улыбкой отозвалась я, а мысленно поблагодарила своего ангела-хранителя, который надоумил меня потратить маленькое состояние на разнообразные дорогие сыры. Джейми вызвался подать «сырную тарелку» и, поскольку на свадьбу мы в числе прочих подарков получили фирменную сырную доску и к ней нож, то мне и в голову не пришло, что Джейми сервирует сыр как-нибудь иначе. Продолжая обносить гостей бараниной, я тем не менее посылала муженьку, застрявшему на кухне, панические телепатемы: «Милый, постарайся не стряхнуть с козьего чесночного сыра все травы, когда будешь его разворачивать» или «Милый, будь добр, положи стилтон на тот угол доски, где выложены цельнозерновые овсяные лепешки».

В какой момент тебя озаряет, что, если ты одержимая аккуратиста и не хочешь, чтобы мужчина запорол все дело и разочаровал тебя, лучше сделать дело самой? Мне-то казалось, что аккуратно выложить, нарезать и сервировать сыр на доске — проще простого, даже инопланетянин справится. Как бы не так. Инопланетянин, может, и справился бы, но только не Джейми! А может, для него это был своего рода подходящий момент показать себя во всей красе? Возможность унизить или, что хуже, обидеть меня, поскольку он прекрасно знал, как я одержима мелочами и стремлением произвести впечатление на гостей. Джейми уже отлично уяснил, что моя аккуратность доходит до мазохизма и что мне кусок в рот не полезет, если я ем без салфетки — в отличие от него. Он-то преспокойно мог уплетать жареные куриные крылышки, вытирая жирные руки о джинсы или вообще о сиденье стула — просто чтобы надо мной поглумиться. Он, наверно, искренне считал, что это такая милая шуточка. Неудивительно, что Джейми вернулся из кухни, неся сыр не на доске, а прямо в обертке, причем спелый бри так и капал на пол. Какая там доска! Джейми даже на тарелку сыр не выложил. С полным безразличием ко мне — или, возможно, решив мило пошутить, — он глянул мне в глаза и плюхнул сыр в жирной обертке прямо на наш обеденный стол. Прошу заметить, стол был светлого клена, ручной работы, нелакированный. После чего Джейми взял нож и начал кромсать сыр огромными ломтями прямо на обертке. Я оцепенело смотрела, как жирные пятна расползаются по нежной древесине, и поняла, что муженьку наплевать на меня и на все, что так важно для меня.

Поздним вечером, когда гости уже разошлись и мы прибирались в квартире, я, естественно, свернула на любимую тему, к которой неизбежно приводил любой наш с Джейми разговор, а именно на свекровь. От сырной доски к свекрови, от неверного поворота на загородном шоссе к свекрови. От того, что смотреть по телевизору, к свекрови. Все дороги ведут к свекрови!

— Ты такой черствый, Джейми! — воскликнула я, стараясь перекрыть шум воды.

Джейми возник на пороге кухни с видом победителя.

— Да что ты зацикливаешься на ерунде, Дейзи! Подумаешь, великое дело — кусок сыра.

Я развернулась от посудомоечной машины к мужу и закричала еще громче:

— Но ты же прекрасно знал, что для меня значит этот ужин! Я хотела, чтобы все прошло образцово, а ты… ты все испортил!

— Слушай, можешь хоть из шкуры вон лезть по части этикета, — последнее слово Джейми как выплюнул, — но обратно в издательство тебя за это все равно не возьмут. Смирись с тем, что твоя карьера кончена. Ты не в форме.

Да, конечно, злобно подумала я, а ты от этого просто в восторге.

— Почему тебе всегда нужно унизить меня прилюдно? Ты что, так меня боишься? — завопила я.

— Боюсь?! Те-бя?! — Джейми ухмыльнулся и гоготнул. — Такую чокнутую идиотку? Ты же просто пациентка!

— Я — чокнутая? Вообще-то, к твоему сведению, нормальные люди обычно сервируют сыр на доске, желательно — на сырной, и подают к нему особый нож, но тебе это, разумеется, неведомо. Еще бы, с таким воспитанием!

Джейми замер.

— Ты чудовищно неотесан и невоспитан, Джейми!

— А ты думаешь, будь я воспитан, это идиотство под кодовым названием «наш брак» удалось бы лучше? — прорычал он, после чего вылетел из кухни и с грохотом заперся в спальне.

Как больно узнать правду. Мне было больно даже теперь, в уютном мирном доме Наташи, когда я осознала, какой одержимой и напряженной была. Во многих отношениях Джейми не ошибался. Какая разница, как сервировать сыр? Да хоть на газетке, хоть на полу, хоть на крышке от унитаза, лишь бы семья была счастлива. Но я была так несчастна и так боялась быть несчастной, что не сказала Джейми: «Знаешь, зря мы поженились — это наша общая ошибка» — а придавала космическое значение мелочам вроде сырной доски. То, что Джейми не положил ломтики бри на кусок фарфора, не разрушило наш брак — точнее, брак-то разрушился, но не из-за этого. А промах Джейми только ускорил процесс разрушения и сделал его очень шумным.

В таком вот подавленном состоянии я вышла к ужину у Саквиллей и как сквозь туман, поглощенная своими сожалениями, смотрела, как общается эта сладкая парочка — давно притершиеся друг к другу супруги. Меня грызла зависть. В отличие от меня Наташа не металась между жадным заискиванием и замкнутой независимостью — она умела держаться с достоинством, потому что быстро усвоила простую истину: кратчайший путь к счастью — благодарно принять свой удел и ценить его, не ропща.

Меня потрясло осознание того, что на эти выходные у Саквиллей я, по сути, стала одним из полностью оплаченных представителей городской элиты. Когда-то я, бывало, насмешничала над добротностью и добродетельностью таких, как Саквилли, — издевалась над тем, что они читают молитву перед каждой трапезой и по воскресеньям ходят в церковь. Однако теперь, когда я сидела рядом с ними и смотрела, как солнечные лучи струятся сквозь церковные витражи, мне было нестерпимо стыдно. Как будто что-то, некогда дорогое, утекло между пальцев и разлилось по полу. Прежние мои взгляды и ценности вдруг показались мне ужасно корыстными и тщеславными. Что хорошего в остром и даже ядовитом уме, если он сделал меня тем, что я есть? Такой яд только жалит ближнего и делает ему больно. И чем это ум лучше доброты? Все равно что спрашивать, чем надменный негодяй-самец лучше верного и постоянного спутника жизни. Может, я наконец повзрослела или просто устала от своих стараний? Так или иначе, я поняла, что рискую стать карикатурой на саму себя. Да, понятно, предполагается, что в двадцать лет ты имеешь полное право устроить из своей жизни кавардак и наделать ошибок, а в тридцать тоже имеешь право время от времени оступаться, но к сорока, если у тебя нет четкой системы ценностей и приоритетов, ты выглядишь просто жалко. Бегать за Майлсом, занятным, обаятельным, но непостоянным Майлсом — это верный способ запороть собственное будущее.

Когда я вернулась из Норфолка, мне позвоцил Макс:

— Дейзи, я не хотел бы тебя донимать, но ждать больше не могу. Мне нужно, чтобы ты решила: мы вместе или нет?

В результате у нас с Максом состоялся длинный, захватывающий телефонный разговор, откровенный, как во сне, — даже не хотелось, чтобы он заканчивался. На вопрос, с которым Макс мне позвонил, я ответила честно: не знаю, потому что боюсь слишком увлечься и завязнуть в отношениях. Если быть вместе означает нежиться на моей постели и разговаривать с ним так откровенно, как я уже привыкла, тогда да, я согласна быть с ним вместе. Если же это подразумевает, что мы будем продвигаться дальше по протоптанной до нас дорожке, ходить на свидания и узнавать друг о друге все больше интимных подробностей, я подпишу свое имя на его визитной карточке. Но если быть вместе — что-то вроде негласного договора, подразумевающего какие-то обязательства и ведущего к чему-то серьезному, — тогда будет лучше, если Макс оставит меня в покое. Лучше для него же.

— Ты хочешь опять выйти замуж? — спросил он.

— По правде сказать, сейчас уже даже не понимаю, — вздохнула я. — Конечно, звучит до глупости по-буддистски, но я так разочаровалась в любви и мои надежды столько раз рушились, что теперь я верю только в могущество настоящего. Нужно жить сегодняшним днем, потому что невозможно изменить прошлое или предугадать будущее. Я стараюсь больше ни за что не цепляться и ни к чему и ни к кому не привязываться, и, среди прочего, это значит, что я стараюсь не питать надежд и не строить планов — такая страховка от разочарований.

— Звучит уныло, — засмеялся Макс. — Ты вообще не позволяешь себе надеяться? Ни на что?

— Ну прямо! — захихикала я. — Лучшая часть меня, буддистская, засыпает рано, а я еще долго лежу без сна и предаюсь мечтам. Конечно, я молюсь о том, чтобы жить и состариться вместе с мужчиной, который умеет быть мужчиной — больше, чем все мои знакомые мужского пола. С таким, который легко и естественно принимает на свои крепкие мужские плечи ответственность — так легко, что слеза прошибает, — знаешь, с такой естественной грацией привычного к ответственности человека.

— Понятно, охотишься за полубогом!

— Да, — подтвердила я, — потому что еще мне нужно, чтобы он умел управляться по хозяйству — умел вкрутить лампочку и все такое… и при этом умел выбрать красивое и не пошлое белье для меня и не промахнуться с размером.

— Отсюда вопрос: стринги или кружевные панталоны?

— Шифоновые трусики.

— Неудивительно, что ты живешь настоящим, — пробурчал Макс. — На тебя не угодишь.

— Ну, разница между мужчиной и женщиной, как известно, в том, что ему-то все равно, какое на ней белье, потому что главная его цель — раздеть ее. А я, стоит мне поцеловать парня, сразу начинаю гадать и изводиться, какие же на нем трусы — боксерские или нет, потому что, если он носит плавки, меня это сразу же оттолкнет.

— Вот уж совершенно не по-буддистски! — заявил Макс. — Мне казалось, главное не упаковка, а содержимое. Скажешь — нет? Я, конечно, подразумеваю, что душа важнее внешности, а не что содержимое трусов важнее их фасона.

Голос его внезапно зазвучал обольстительно — низкий, грудной, бархатистый, намекающий на нечто хулиганское.

— Ладно, барышня-буддистка, открой мне еще какие-нибудь свои просветленные принципы, — продолжал Макс. — Они такие странные, что заводят меня.

— А ты какие хочешь услышать? Практические? Пожалуйста: «Ничто ценное нельзя уничтожить, потому что все, усвоенное тобой, остается при тебе навсегда, и ни одно доброе деяние не пропадает впустую». Или ты хочешь услышать мои личные озарения? Вот: «Я пойму, что встретила настоящую любовь, когда мужчина, с которым я рядом, спросил „о чем ты думаешь?“ и действительно захочет услышать ответ».

— Твои личные соображения нравятся мне больше. Процитируй еще штучки три.

— Только взамен на штучки четыре твоих.

— Договорились, Дейзи.

— Та-ак… — Я помолчала, собираясь с мыслями. — Терпеть не могу в окружающих привычки оставлять чайный пакетик для заварки по второму разу — знаешь, когда он валяется около чайника таким мокрым, сиротливым комочком. Терпеть не могу все тепловатое, поэтому в рот не возьму ни чая, ни кофе, ни супа, если они не горячие, как кипяток. И еще я обожаю осень — до того, что порой у меня от вида осенней листвы слезы на глаза наворачиваются.

Макс одобрительно хмыкнул.

— Хорошо, теперь моя очередь. Итак… Мне нравится, как свет играет и отражается от больших застекленных зданий. Я терпеть не могу татуировки у женщин. Я люблю джаз и злюсь на то, что ты самая оригинальная женщина из всех известных мне, но при этом у меня не получается с тобой договориться.

— Ты это о чем? — насторожилась я.

— Слушай, Дейзи, я понимаю, ты уже обожглась как-то с мужчинами, но это не повод держать на расстоянии всех мужчин. Подпусти меня к себе.

— Я разучилась.

— Давай уедем на выходные, и я тебя научу обратно. Шаг за шагом.

Воскресным вечером, проведя выходные с Максом, я вернулась в Лондон, на квартиру к Джесси. Хозяйка уже поджидала меня, даже успела сбегать за рыбой и жареной картошкой, и мы умяли этот нехитрый ужин прямо на кухне, запивая крепким кофе.

— Ну, как прошло? — нетерпеливо спросила Джесси. — Я все выходные только о тебе и думала.

— Прошло совсем не так, как я ожидала, — я скорчила рожицу.

А дело было так. Когда Макс заехал за мной, чтобы повезти в отель в Котсуолде, я уже просто таяла от желания. Ведь я целую неделю фантазировала, каково будет с ним в постели, и теперь изнемогала: поскорее бы содрать с себя надоевшую оболочку целомудрия, переродиться! Мысленно я уже сто раз прокрутила в голове зажигательный фильм о том, каково это — заниматься любовью с молодым и горячим парнем, какой будет головокружительный и незабываемый и бурный секс.

Как только мы переступили порог гостиничного номера, я побежала в ванную — посмотреть, что дают, — и порадовалась приятному шампуню, мылу и прочему с ароматов лаванды, потом пощупала махровые халаты и толстенные полотенца (высший класс), затем сунула нос в мини-бар. Ого, витаминизированная вода, писк моды, как стильно! И наконец, я погладила мягкое шениловое покрывало на постели и раскинулась на ней по возможности соблазнительно.

Макс улыбнулся и сел рядом.

— Ты просто прелесть! — сказал он.

— Не говори так, будто для тебя это новость, — игриво поддела его я.

Макс медленно обвел пальцем контур моих губ. Я уже подумала, что сейчас просто растаю, но тут он наклонился и поцеловал меня.

— Знаешь, это было так прекрасно, так совершенно, — рассказывала я Джесси, — потому что, когда он начал раздевать меня, я чувствовала себя так уверенно… такой сексуальной и стройной.

(К слову сказать, за пять дней до этого судьбоносного выходного я отказалась от мучного, так что живот у меня был непривычно подтянутый, а еще потратилась на комплект белья от «Ла Перла», причем трусики и лифчик были не прямолинейно-рокового черного цвета, а изысканного приглушенно-розового.)

Я закрыла глаза и, нежась, ждала, пока Это наконец-то произойдет. Он все целовал и ласкал меня, все ласкал и целовал… и больше ничего. До меня не сразу дошло, что, как бы это поделикатнее выразиться, он не на высоте.

— Что, серьезно, у него не встал? — взвизгнула Джесси, смеясь и ужасаясь одновременно.

— Угу, — ответила я. — Ну, Макс еще попробовал-попробовал, потом сел и сказал — так, мол, и так, не получается.

— Надеюсь, ты отнеслась к нему с должным сочувствием? — спросила Джесси. — К твоему сведению, мужики ужасно чувствительны насчет расстройств эрекции.

— Вообще-то я пришла в ярость! — воскликнула я. — У меня просто в голове не укладывалось, как это так: почему это я его не возбуждаю? Пойми меня правильно, дело не в моей неуверенности в себе. Я, конечно, старалась ничем себя не выдать, но сама думала: «Ну конечно, все в стиле Дейзи! Наконец-то я готова перейти к делу, а он мягче тряпки!»

— Что же предпринял бедняжка Макс?

— Ну, в общем, он держался молодцом и лица не потерял. Отнесся к этому хладнокровно. Открыл бутылку дорогого шампанского из мини-бара, потом вернулся в постель с двумя бокалами и начал мне объяснять — мол, я так ему нравлюсь, так нравлюсь, что у него от волнения не получается. У него даже хватило пороху сыронизировать — мол, он так хотел, чтобы выходные прошли по высшему разряду, что он все испортил. Сказал, с ним раньше такого никогда не бывало. Я ему верю. Так что в конце концов мы дружно посмеялись над тем, каким целомудренным у нас получился эротический праздничек.

— Молодец. Большинство мужиков на его месте впадают в прострацию, и приходится все оставшееся время их утешать, — сказала Джесси.

— Знаешь, странно: после этого всего Макс стал мне казаться еще привлекательнее, потому что не стушевался и смог посмеяться над собой. По-моему, это мужественно и сексуально.

— Так, я требую ответа: вы трахнулись или нет? — Джесси пристукнула кулаком по столу.

— Да, на следующее утро, едва проснувшись. То есть спросонья. Наверно, потому что спросонья не осознаешь, что делаешь. По-моему, для Макса это было большим облегчением. А у меня осталось ощущение, словно я вторично рассталась с девственностью.

— Ну и как это было?

— Запредельно круто! — гордо ответила я.