Они шли уже давно, двигались быстро и слаженно. Снег сыпал и сыпал, заносил лыжню. Глядя на белое небо, можно было предположить, что снегопад затянется: оно было рыхло, точно каша.
«Дорога Конунгов удобна, и идти по ней легко, — думал Торлейв. — Лед уже крепок, и русло Гломмы приведет нас кратчайшим путем в Нур-Трёнделаг. Но если деревянная стрела уже отправилась по хуторам и усадьбам, правильней будет держаться окольных путей, по крайней мере пока мы не покинем пределы Эйстридалира».
Торлейв взглянул на Вильгельмину. Волосы ее, скрученные жгутом, спрятаны были под красную лапландскую шапочку, у висков они выбивались нежными завитками. Мальчишеский кафтанчик был ей великоват. Сшитый из красно-коричневого сукна, он вылинял до седой рыжины на плечах, на локтях красовались заплаты, а истрепавшиеся концы рукавов были подшиты полосками потертой кожи.
Штаны — тоже заплата на заплате — смешно и мешковато сидели на тонкой ее фигурке. Мальчишка из Вильгельмины получился хрупкий и бледный, но что за беда — не всем же быть румяными здоровяками.
Торба за спиной Вильгельмины полна была еды, что дала им в дорогу Йорейд. Торлейв также нес большой берестяной короб. Рубашка Оддгейра оказалась узка ему в плечах и коротка. Коричневую куртку Стурлы, запачканную кровью Торлейва, Йорейд отмыла — осталось лишь вылинявшее пятно на боку. В сундуке Йорейд нашелся и плащ — большой, темно-бурый, поеденный молью и мышами. Торлейв свернул его в скатку и привязал к коробу сверху. Плащ вполне мог заменить одеяло, так что отказываться от него не следовало, какой бы помехой в пути он ни казался. Широкий пояс Оддгейра был длинен Торлейву и дважды оборачивал его бедра. Поначалу Торлейв подвесил к нему отцовские ножны, но уже спустя четверть мили рана в правом боку начала отзываться болью на каждый шаг. Пришлось остановиться и перевязать ножны так, чтобы они висели за спиною, рядом с коробом.
— Хотел бы я знать, что происходит сейчас на Таволговом Болоте, — задумчиво сказал Торлейв, сдвинув темные брови.
— И я бы хотела это знать, — со вздохом отозвалась Вильгельмина. — Думаешь, Стюрмир догадывается, куда мы идем?
— Это не так трудно, — пожал плечами Торлейв.
— Я все-таки ничего не понимаю, — пожаловалась Вильгельмина. — Совсем ничего. Зачем им Стурла? Зачем им я?
— Кое-что прояснилось, покуда я лежал в амбаре, — сказал Торлейв. — Они говорили о золоте Хравна Бешеного. Это ведь ваш со Стюрмиром общий родич?
— Отец рассказывал мне о нем в тот раз — помнишь? — когда мы с тобой утащили лодку из лодочного сарая. Ты тогда написал на ее борту «Морской Дракон», и в тот же день мы совершили два набега — на капустное поле и на яблоневый сад. А потом еще лежали в стогу и объелись капустой и яблоками, и назавтра у меня болел живот — ты помнишь?
— Конечно помню, — усмехнулся Торлейв.
— Тогда отец объяснил мне так: все это потому, что в моих жилах течет разбойничья кровь. И рассказал про Хравна Бешеного. Я возгордилась после его слов! Он сказал, что Хравн был настоящий морской хёвдинг — здоровенный, косматый, с ярко-рыжей бородою и яростными зелеными рысьими глазами.
— Сходство с тобою не так уж бросается в глаза, — заметил Торлейв.
— Он плавал на шнекке с драконьей головой, — продолжала Вильгельмина. — Корабль звался «Золотой Вепрь». О нем сложили сагу, только Стурла ее не помнит. Хравн Бешеный ходил много раз в Исландию, Ибернию, Миклагард и Валланд. Он грабил всех подряд! Он был настоящий язычник и викинг, хотя и крестился — но, кажется, для того только, чтобы избежать каких-то неприятностей. Вроде какой-то конунг обещал запустить ему, некрещеному, гадюку в рот или что-то подобное, что тогда было принято. Но Стурла никогда не рассказывал мне ни о каких сокровищах Хравна. Думаю, если б он знал что-нибудь, не стал бы от меня скрывать… Скажи мне, Торве, вот что: как мог Стюрмир решиться на такое? Даже ради ста мешков золота?
— Он настоящий убийца и разбойник, Мина. И он, и остальные тоже. Я понял это тогда, в горнице, когда ты пошла принести мне кружку пахты. Мысленно я повторял тебе: «Беги, беги отсюда, надевай лыжи и беги!» Стюрмир заговаривал мне зубы своими байками, а я надеялся, что ты поняла меня и что ты уже далеко. Ягнятник даже не пытался ничего скрывать: он был уверен, что скоро меня убьет, смотрел на меня как мясник на теленка. И тут ты вернулась — и сердце мое остановилось от страха.
— Ты тогда сказал мне: «Мина, они убийцы»… — Сцена в сенях живо припомнилась Вильгельмине, она поежилась. — А я не поняла твоих слов.
— Они хуже тех разбойников, что прячутся в горах, что грабят и убивают путников на дорогах, — с болью произнес Торлейв. — Они делают то же самое, но прикрываясь законом. Они охотники, это очень удобно, никто не скажет им: «Почему вы носите с собою столько оружия, это запрещено королевским указом». Они знают повадки зверей и пользуются этим для сокрытия своих преступлений. Нилус из Гиске отыскивал тех, кто лишен мира. Он пытал их жен, чтобы вызнать, где скрываются мужья. Убивал всех, кого находил, — и женщин, и детей, потому что дети ведь имеют право на часть наследства отцов, даже если те лишены мира. А он их убивал и забирал всё. Обычно в таких случаях имущество идет в королевскую казну, но Нилу су полагалась третья часть, так что это было выгодно для него.
— Откуда ты знаешь?
— Все это знают.
— Почему король Магнус, а теперь и новый король Эрик это допускают?
— Король много чего допускает, Мина, хотя едва ли он знает обо всем, что происходит в стране. К тому же Нилус из Гиске был сильный человек, держал немало власти. Все его боялись. Думаю, он прикрывал от закона Стюрмира и всех остальных. Правильно сказала Йорейд: бояться надо человека, а не волка, людская жадность куда ненасытнее.
— А волки, Торве? — вскинула светлые брови Вильгельмина. — Ведь волки действительно были! Мы видели их. Это был не сон. Ты слышал сказки о Белой Волчице?
Торлейв пожал плечами.
— Даже если в тех старых байках и была какая-то доля правды, не думаю, что это та же самая волчица. Волчий век недолог, а Белая Волчица, если верить тому, что о ней говорят, жила в наших лесах еще лет сорок назад.
— Кто знает… — Вильгельмина вздохнула.
— Волки сейчас не главное.
— Да, главное — найти Стурлу! А еще колдун почему-то боится меня. Может, думает, я вдруг превращусь в варульва?..
И откуда у Стюрмира расписка? Неужели отец и вправду занял у него деньги?
— Это мы узнаем, когда отыщем Стурлу, — сказал Торлейв. — Расписка была заверена Нилусом, а свидетели — сплошь люди Стюрмира.
Широкое русло Гломмы ровной спокойной полосой уходило вдаль, теряясь на севере меж холмистых берегов. На белых склонах темнели усадьбы, но Торлейв решил пока не приближаться к жилью. В этих местах наверняка все уже слышали об убийстве Нилуса из Гиске, да и Торлейва здесь каждый знал в лицо. Укрытая снегом долина лежала меж возвышавшихся над нею гор. Вильгельмина то и дело оглядывалась в изумлении. Ей казалось всегда, что долина, где они живут, просторна и велика, что ей нет ни конца, ни краю, — теперь же было видно, как мало места занимает она на этой земле.
— А где теперь наше озеро? — спросила Вильгельмина, обернувшись в очередной раз.
— Его уж не видно.
— А Таволговое Болото?
Дом Йорейд давно потонул в белесой пелене. Деревья, что покрывали опушку, отсюда, с высоты, напоминали голубой мох. От холма тянулась тонкая серебряная нить реки. Вдоль ее берега, выстроившись неровной цепью, медленно ползли крошечные едва заметные глазу муравьи.
— Кто это? — прошептала Вильгельмина.
— Я не хотел бы тебя пугать, друг мой! — Торлейв постарался придать своему голосу бодрость. — Но ты же храбрый воин, Рагнар Кожаные Штаны, а не какая-нибудь маленькая девчонка. И тебя не так просто привести в трепет.
— Кажется, я больше не уверен в этом, о Хрольф Пешеход, — тихо отозвалась Вильгельмина.
— Посмотри, сколько их, — попросил Торлейв. — У меня рябит в глазах.
— Вроде пятеро. Или нет, шестеро. Вон те две точки, они тоже движутся.
— Значит, они не взяли с собой челядинцев барона, — пробормотал Торлейв.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо, потому что их мало. Плохо, потому что барон Ботольв и его люди были бы для нас хоть какой-то защитой. Все-таки барон — представитель короля и закона. Скорее всего, Стюрмир направил людей Ботольва по ложному следу, чтобы они ему не мешали. Значит, он догадывается, куда мы с тобой идем. Радуется, наверное: он ведь и сам хотел притащить тебя на Воронов мыс.
— Торве!
— Выше нос, Рагнар, им ни за что нас не найти. Они далеко. Скоро стемнеет, мы как раз дойдем до одного сетера и заночуем там, в пастушьей хижине. Им же придется ночевать на берегу Гломмы, а там негде даже укрыться. Мы с тобой разведем огонь в очаге, отогреемся, съедим что-нибудь из припасов Йорейд и, едва наступит рассвет, вновь пустимся в путь. Мы помчимся так быстро, что, если они вздумают догнать нас, их лыжи разлетятся в щепки.
— Торве, но разве можно зимой ночевать на сетере? Оддню говорила, что, когда люди не живут там, в таких хижинах поселяется скрытый народец!
— Полно, Мина, — рассмеялся Торлейв. — После того, что с нами было, нам ли бояться маленьких жителей гор? Думаю, они уже ждут нас и подогревают пиво.
— Торве!
— Не волнуйся, Мина. Нет там никого.
— Но ты все же прочти «Pater noster», прежде чем входить!
— Прочту! — пообещал Торлейв. — Что-что, а это пока еще никому не вредило.
И в самом деле, уже наступали сумерки. Ветер постепенно крепчал. Сперва поземка поползла по земле, извиваясь между лыж. Потом все кругом всколыхнулось под напором резкого юго-западного ветра — он набросился сзади, колотил в спину, обдавал тучами колючего снега.
Вильгельмина замерзла и очень устала. Она удивленно смотрела на Торлейва, который прокладывал лыжню, не останавливаясь ни на миг. Время от времени он оборачивал к Вильгельмине свое худое лицо, и серые глаза его весело глядели из глубины облепленного снегом куколя.
— Держись, — говорил он. — Осталось немного.
Что ждет их на заброшенном сетере? На всякий случай Вильгельмина шепотом повторяла слова, которым учила ее Йорейд. Те, что надо говорить, когда вступаешь во владение, временно занятое невидимым народцем:
Одежда их была вся в снегу, белым-бела. Вильгельмина хотела уже спросить, не заблудились ли они. Но тут Торлейв указал вперед лыжной палкой:
— Вот!
— Где? — спросила Вильгельмина. Глаза ее слезились от ветра, и она не видела ничего, кроме склона, поросшего карликовой березой, — меж кривыми стволами со свистом проносились белые всполохи снега.
— Вон, видишь большой сугроб?
— Ты обещал прочесть молитву!
Кивнув, Торлейв быстро проговорил слова «Pater noster». Вильгельмина вторила ему замерзшими губами.
Торлейв снял лыжи и одной из них сгреб снег. Показалась мерзлая трава дерновой крыши, потом дымовая отдушина. Повозившись с заслонкой, Торлейв отодвинул ее, сел на крышу и свесил ноги внутрь хижины.
— Видишь, скрытый народец не хватает меня за пятки! — рассмеялся он, спрыгнул вниз и исчез.
— Иди сюда! — крикнул он изнутри.
Вильгельмина подала Торлейву вещи, а потом и сама соскользнула внутрь. В полной темноте руки Торлейва подхватили ее. Он держал ее точно ребенка, прижимая к своей холодной куртке.
— Опусти меня, Торве, — сказала она. — Тебе нельзя поднимать тяжелое, Йорейд запретила.
— Ну разве ты тяжелая, — возразил он, но поставил ее на пол.
— Может, я правда хюльдра и у меня внутри пустота? — улыбнулась Вильгельмина.
— Нет, — сказал Торлейв. — Я только что слышал, как бьется твое сердце.
Почему-то эти слова смутили ее.
— Давай скорей разожжем огонь, — попросила она. — Здесь темно хоть глаз выколи. И еще холоднее, чем снаружи.
Торлейв достал кресало и залитую воском коробочку с трутом. В очаге, сложенном посреди хижины, были приготовлены береста, пучки сухого вереска, хворост. Огонь быстро взбежал по ним, осветив дерновые лавки, каменные стены, небольшое хозяйство — несколько горшков, котел, сковородку для лепешек, перевернутую корзину в углу, березовые поленья горкой. Вильгельмина села поближе к очагу, протянула к нему мокрые покрасневшие руки.
— Как хорошо! — вздохнула она.
Огонь разгорался все ярче, озаряя и накаляя камни. Торлейв раскрыл короб и котомку, достал еду, что дала им Йорейд: свежий хлеб и ячменные лепешки, вяленую треску, небольшой мех с брусничным вином, мед, немного твердого сыра, сушеные сливы и яблоки. Выглянув наружу, он набрал снегу в котел и поставил его на огонь. Покуда вода не закипела, Вильгельмина грызла сухие яблоки, и они казались ей необыкновенно вкусными.
Торлейв разбавил вино горячей водою и подал ей в деревянной кружке.
— Согрелась? — спросил он.
Она кивнула.
Сквозь дымовую отдушину в дом иногда залетали порывы ветра и снега, снося в сторону дым, — но он выправлялся и вновь улетал вверх, к снежному небу. Было слышно, как воет ветер снаружи, как с шуршаньем проносится по крыше снег. Брусничное вино пахло мхом, хвоей — так пахнет на поляне летом, когда солнце высушивает поросшие цветами и ягодами болотные кочки, так пахнут руки после собранного ведерка ягод.
«С Торлейвом все похоже на игру, — подумала Вильгельмина. — Как бы ни было страшно, что бы ни ждало впереди. Просто всегда хорошо с ним вдвоем».
— Помнишь ту зиму, когда мы заблудились в Дальнем бору за Свалами? — спросил Торлейв, отхлебнув большой глоток вина.
— Мы нашли пещеру в скалах, — кивнула Вильгельмина. — И ты развел в ней огромный костер. Но у нас не было с собой столько еды, как сейчас. Мы говорили, что «Морского Дракона» прибило бурей к незнакомому берегу. Ты всю ночь рассказывал мне какие-то сказки. Очень страшные!
— Тебя было так забавно пугать. Ты раскрывала глаза так широко, что иногда мне казалось, я вот-вот в них провалюсь.
— Неправда!
— Правда, — рассмеялся он, откинувшись спиной к земляной скамье. Он сидел, вытянув длинные ноги к огню, и держал кружку с горячим вином в ладонях, как держат птенца в горсти. Пламя озаряло его смуглое худое лицо, впалые щеки, поросшие за три дня темной щетиной, большой прямой с горбинкой нос, расправившиеся брови. Серые глаза его улыбались ей.
— Стурла так бранил нас утром, когда мы пришли, — сказала Вильгельмина.
— Он был прав.
— Но мы же не нарочно заблудились!
— Я был уж не мал, мог бы и думать, что делаю. Знаешь, теперь я уже не заблудился бы в Дальнем бору. Я знаю это место как свои пять пальцев.
«С Торлейвом все похоже на игру, — подумала Вильгельмина. — Как бы ни было страшно, что бы ни ждало впереди. Просто всегда хорошо с ним вдвоем».
— Хорошо мальчишкам, — вздохнула Вильгельмина. — Вам всё можно, вы везде ходите. А я должна сидеть на хуторе, и мне одной никуда нельзя.
— Мне кажется, ты не очень сидела на хуторе в то время, да и сейчас не сидишь, — рассмеялся Торлейв.
— Это только потому, что меня оттуда выгнали.
— Боже мой, Мина, — сказал Торлейв, глядя в ее глаза, — ты даже представить себе не можешь, какая ты смешная!
Она пожала тонкими плечами:
— Это хорошо или плохо?
— Мне — хорошо.
— Почему?
— Мне всегда с тобой хорошо.
— Это моя мысль, — проворчала Вильгельмина. — Где ты ее взял?
Торлейв улыбнулся.
— Она летает здесь в воздухе. — Он сделал вид, будто схватил что-то рукою, и Вильгельмина засмеялась.
Кружки опустели, огонь угасал, надо было подбросить в него березовых поленьев. Торлейв поднялся со вздохом.
— Пора спать, — сказал он. — Мы должны отдохнуть.
— Мне надо тебя перевязать, — напомнила Вильгельмина и зевнула.
— Можно завтра?
— Нет уж! — заспорила Вильгельмина. — Я обещала Иорейд. К тому же мы шли весь день, повязка наверняка сбилась.
Она достала рожок со снадобьем и сломала восковую печать. Когда Торлейв стягивал рубашку, та затрещала подмышками.
— Ай-яй-яй! — рассмеялась Вильгельмина. — Рубашка Оддгейра Бьёрнсена недолго проживет!
— Что же делать, если она такая ветхая? Сколько лет назад овдовела Йорейд?
— Не знаю. Стурла говорил мне, что ее дочери — моей бабке Маргрет — было бы сейчас около шестидесяти. Он видел ее, когда был мал, а она была взрослой девушкой. А потом она вышла замуж за моего деда, и родилась Кольфинна. И тогда Белая Ива и ее муж почему-то оставили девочку на попечение Йорейд, а сами должны были уехать, я так и не знаю, куда и почему. Йорейд никогда не говорит об этом. Кольфинна не помнила матери. У моей бабушки было два имени. Ее звали Маргрет, но Йорейд всегда называла ее Белая Ива. У Кольфинны тоже было два имени, но она отказалась говорить Стурле второе, он так его и не знает.
Она ловко размотала повязку. Рана почти затянулась, края ее сошлись ровно.
— Бедный мой Торве, — вздохнула Вильгельмина.
— Не огорчайся, — отозвался он. — Видишь, все зажило.
— Снаружи да, а внутри? — сказала она, туго бинтуя его худые ребра.
— Ты права. Внутри много больнее.
— Дышать-то можешь? Я не перетянула?
— Нет, ничуть. Спасибо. Белая Ива — звучит неплохо. Это финский обычай давать такие имена?
— Это языческий обычай.
— Ну, если разобраться, наши имена тоже такие. Думаешь, Наследником Тора зваться лучше? — Торлейв надел рубашку. — Все, пора спать.
Он сгреб все сено, что нашлось в хижине, устелил им дерновую лавку, на которой должна была спать Вильгельмина, и покрыл сверху шерстяным одеялом.
— А ты? — спросила она, усаживаясь на эту постель. Особенно мягким, да и теплым ложе не получилось.
— Я лягу у очага.
Он снял с ее ног пьексы и отнес их к затихающему огню, чтобы к утру просохли. Потом вернулся подоткнуть край одеяла ей под спину.
— Ты очень заботливая мама, Торве, — сонно проговорила Вильгельмина.
Торлейв поцеловал ее в пушистый висок.
— Спи. Разбужу тебя рано.
— И ты спи.
Торлейв завернулся в длинный бурый плащ и сел у огня, скрестив ноги. Он сидел так, молился, думал, пока от огня не остались только пылающие красные угли. Тогда он присыпал их золою и лег. Надо было поспать хоть немного, но сон не шел. Все переживания и боль последних дней комом стояли у него в груди. Еще долго он лежал на холодном земляном ложе в остывающей хижине и слушал, как воет ветер над крышей, как тихо дышит спящая Вильгельмина. Уснул уже под утро и проснулся почти сразу же.
За ночь хижину совсем занесло, Торлейв вылез через отдушину на крышу и столкнул снег вниз. Метель стихла, редкие звезды гасли. Зеленоватый туман стелился на востоке над дальними вершинами гор.
Вернувшись, Торлейв развел огонь и поставил на него котелок с остатками воды.
— Просыпайся, Мина, — сказал он. — Надо поесть перед дорогой.