Едва рассвело, Торлейв и Вильгельмина покинули хутор Никуласа Грейфи и побежали по санной дороге вперед, на север. Новые лыжи Вильгельмины пришлись ей по росту и скользили легко. Торлейв был предельно внимателен и насторожен. Здешнее редколесье оказалось неважным укрытием: среди прозрачных берез каждого путника видно издалека.

Вскоре они вышли к самому берегу Гломмы и двинулись вдоль него. Река, укрытая снегом и льдом, лежала от них по правую руку. По льду еще не успели проложить санный путь, нетронутая белизна широкого русла казалась первозданной.

— Сигне ужасно мне обрадовалась! — рассказывала Вильгельмина. — И прожужжала мне уши рассказами о своем женихе и о том, какое платье отец закажет для нее к свадьбе. Младшие сестры все время ее дразнили. Знаешь, наверное, не так плохо расти в семье, где много детей.

— Наверное, — улыбнулся Торлейв.

— Сигне заставила меня перемерить кучу ее платьев, — продолжала Вильгельмина. — И ее сестры, Ульфрид и Рагнед, тоже принесли свои наряды. Торлейв, я никогда не видела таких платьев! Сигне помогла мне надеть одно — Никулас привез его из Франции два года назад. Оно шелковое, красное как земляника, а сорочка светло-палевая, обшита по вороту золотым шелком. О Торве, это было такое платье! Оно разрезано спереди и по бокам, и, когда ты надеваешь его, тебя зашнуровывают со всех сторон, и в разрезы платья все равно видно сорочку. Так странно! Я не могла бы разгуливать в таком на глазах у всех! Они расчесали мне волосы и перевили их лентами, и младшая, Рагнед, принесла мне свои браслеты, жемчужные бусы, туфли с серебряными пряжками и шелковыми завязками, с деревянными каблучками. Только все их туфли мне были велики. Девочки сказали, что их отца часто приглашают ко двору; в прошлом году они были в Осло на королевском празднике. Они играли в меня, как в куклу! Было странно, но весело, я все время смеялась.

— Не то что со старым Торлейвом, который только ворчит.

Она взяла его за руку.

— Конечно! Какое может быть сравненье?

— Я всё рассказал о нас Никуласу Грейфи.

— Ох, Торве! — Вильгельмина сразу посерьезнела. — Не зря ли? Хотя… Никулас Грейфи, мне кажется, добрый человек.

— Этот человек знал твоего и моего отца, он и сам почти годится мне в отцы. Да и не вижу я причины ему лгать… Я не сказал тебе утром, но Стюрмир был у него вчера и спрашивал о нас. Никулас сделал вид, что ничего не знает. Но мы должны быть очень осторожны.

Меж тем потеплело. Снег, нападавший позапрошлой ночью, подтаял и осел под собственной тяжестью. Торлейв не сразу отыскал дорогу к перевалу, но в конце концов чья-то лыжня вывела их в верном направлении.

Наверху было холоднее, ветер свободно гулял среди голых камней, сдувая снег с уступов, и Торлейв и Вильгельмина вскоре продрогли до костей. Сумерки застигли их в пути. Когда они спустились с перевала, уже почти стемнело.

— Будем строить дом, — сказал Торлейв.

— Из снега?

— Из снега, конечно.

Тихо было кругом, лишь ветер иногда пробегал по ветвям. Обступившие поляну невысокие кривые деревья казались Вильгельмине толпой лохматых лешаков, и она поглядывала на них не без опаски.

Торлейв вынул из-за пояса топор. Из толстых пластов снега он вырезал большие снежные кубы; правда, приходилось брать их с осторожностью, чтобы не рассыпались: снег еще не уплотнился. Он ставил их друг на друга, а Вильгельмина скрепляла, затирая рукавичкой. Много лет назад на Еловом Острове Хрольф Пешеход и Рагнар Кожаные Штаны построили большую снежную крепость, чтобы оборонять свои южные рубежи. Та крепость простояла почти всю зиму.

— Это ты ее тогда сломал, — сказала Вильгельмина.

— Нет, ты.

— Нет, ты!

— Я был защитником крепости, а ты ворвалась ко мне со своими людьми…

— С Буски Гестессоном, — уточнила Вильгельмина.

— Вот-вот. С Буски, сыном Гесты. И крепости был нанесен непоправимый ущерб, а весь гарнизон взят в плен.

Сырые березовые ветки горели плохо, дым не желал уходить в отдушину и вскоре наполнил всю снежную хижину. Торлейв долго бился с костром, пытаясь заставить его гореть как надо. Кое-как получилось, и все же Вильгельмина мерзла, даже брусничное вино не слишком помогало. Торлейв укрыл ее поверх одеяла своим плащом, обнял, чтобы согреть. Скоро она уснула, и он берег ее сон, пока сам не забылся, приклонив голову к снежной стене.

Оба они проснулись от холода — костер давно догорел. С трудом распрямили закоченевшие руки и ноги.

— Ужас как холодно, — пожаловалась Вильгельмина.

— Сейчас побежим через лес на лыжах, и ты согреешься, — обнадежил ее Торлейв. — Еда почти кончилась. Мы должны найти жилье и купить себе чего-нибудь в дорогу.

— Пора тебя перевязать, — назидательно проговорила Вильгельмина. — Йорейд предупреждала, что рана может воспалиться.

— Там все затянулось и совсем не болит, — возразил Торлейв. — Мазь твоей бабушки Йорейд — настоящее чудо.

— Не подлизывайся, а снимай рубашку.

— Холодно же! — воскликнул Торлейв.

— Ничего, сейчас побежим на лыжах по лесу, и ты согреешься! — передразнила она.

Все утро они бежали: то краем леса, пробиваясь сквозь сугробы, то руслом небольшой речки, то прямо по санному тракту. Низины были полны туманов, вершины гор тонули в облаках. На рассвете Дорога Конунгов была пустынна, но ближе к полудню навстречу стали попадаться путники. Крестьянин вел в поводу лошаденку, навьюченную вязанкой хвороста, другой трясся в старых розвальнях, спешил куда-то вместе с женой и младенцем, закутанным в меховой спальный мешок. Звеня бубенцами, проехал богатый бонд в санях, с возницей в красном кафтане.

Торлейв не боялся сбиться с дороги. Уже запахло морем, все говорило о его близости, дышалось легко.

К вечеру они вышли к фьорду. Лес раздался, темная вода широко разлилась по горизонту, противоположный берег мутнел за поволокой тумана. Баклан, вскрикнув, сорвался с высокого берега и повис над черной гладью залива.

— Что это? — спросила Вильгельмина, с удовольствием вдохнув холодный влажный солоноватый воздух.

— Трондхеймсфьорд.

— Где же Нидарос?

— Западнее.

— А как мы пойдем дальше?

— Старая дорога ведет вдоль берега Стьёрдальсельвы. Мы поднимемся выше по течению, там лед должен быть крепок.

— Торве, где сейчас может быть Стюрмир?

Торлейв пожал плечами.

— Не думай об этом, друг мой.

— Тебе не страшно?

— Тебе не буду врать, — вздохнул Торлейв.

— Знаешь, — доверительно проговорила Вильгельмина, — мы будто затерялись среди этих лесов и снегов и бежим и бежим на лыжах уже годы и годы, не зная ни другой жизни, ни другого времени, ни весны, ни лета.

— Лето еще наступит, Мина, — пообещал Торлейв. Он улыбнулся и откинул капюшон за спину. Вильгельмина подошла ближе и заглянула ему в глаза. Синие тени пролегли от век на скулы, взгляд был усталым, знакомая складка меж бровями стала еще резче.

— Торве, — сказала она. — Бедный мой Торве!

Он обнял ее, и она уткнулась лицом в его лохматую куртку — та была влажна. Вот и хорошо: слезы впитаются в сукно, и следов от них не останется.

— Не плачь. Иначе тебе не хватит сил.

— Откуда ты знаешь, что я плачу? — спросила она.

— Лето наступит. На выгоне расцветет мать-и-мачеха. Потом — одуванчики, тысячелистник и клевер. Болото зацветет таволгой, запахнет медом. Ты будешь бегать босиком, залезешь на крышу дома Йорейд, станешь рвать щавель, который там растет, и разминать в ладонях душицу. Буски внизу будет вилять хвостом и лаять, чтобы ты спускалась скорее.

— А Йорейд?

— Йорейд будет чесать шерсть, сидя на крыльце. Или печь лепешки.

— А Стурла?

— Стурла будет ждать тебя дома, на Еловом Острове, у лодочного сарая. Они с Кольбейном и Кальвом починят старую паромную ладью — помнишь, они собирались еще в начале осени. А как наступит вечер, он сядет с книгой в светлице наверху, будет читать, покуда не стемнеет за окном. Тогда придет Кальв и станет ворчать, что вот опять молодой хозяин портит свои глаза. И зажжет все свечи, какие найдет.

— А ты?

— А я… — сказал Торлейв и умолк.

Вильгельмина обняла его и еще крепче уткнулась носом в его грудь.

— А я сделаю тебе лодку, — сказал он поспешно. — Украшу узором ее борта. Мы с тобою сядем в нее и поплывем по озеру и по реке. Будет жарко. Над нашей лодкой будут кружить стрекозы и шмели. Мы причалим в самом прекрасном месте, поставим палатку, разожжем костер. Прилетят комары, станут есть наши руки, а мы будем гнать их и ужинать тем пирогом, который Оддню испечет нам в дорогу.

Вильгельмина подняла лицо к Торлейву, улыбнулась сквозь слезы и вытерла рукавичкой покрасневший нос.

Жизнь кипела на берегу Стьёрдальсельвы. Здесь было много усадеб. Женщина шла с ведром воды, другая, стоя на мостках на коленях, полоскала в проруби белье. Дети носились по сугробам, играли. Некоторые малыши отваживались ступить на лед, но дети постарше кричали на них и махали руками. Один из подростков на вопрос Торлейва, где можно переправиться на другой берег, сказал:

— Вон там, у острова. Лед там вчера еще был крепок, наши ребята ходили по нему в Скатвал, и ничего.

Через некоторое время они увидели меж берегов длинный лесистый остров. Узкая дорожка была протоптана к нему в глубоком снегу, и мужичок, путаясь в ногах, брел с того берега, таща за собою санки. Мужичок был сильно навеселе, весь вывалян в снегу — видимо, не раз уже поздоровался с землею. Им пришлось отступить в сугроб, чтобы дать ему дорогу; он же в ответ снял помятую войлочную шапочку и поклонился.

— Здорово, брат! — сказал он, с любовью вглядываясь в лицо Торлейва.

— И ты будь здрав, брате! — отозвался Торлейв.

— А скажи-ка, брат, кто ты и откуда держишь путь? Кажется, лицо твое мне знакомо!

— Едва ли, брат, — сказал Торлейв, покачав головою. — Я Торлейв с Пригорков, пришел издалека.

— А я вот — Кетиль с Крутого Подворья! Небось слыхал?

— Нет, прости, брат, — сказал Торлейв. — Я человек нездешний. Ты мне лучше вот что скажи. Есть ли на том берегу, в Скатвале, какой постоялый двор?

— Я бы позвал тебя к себе, брат, — сказал Кетиль. — Да жена моя, боюсь, осерчает, она и так-то зверем смотрит, ежели человек лишнюю кружку пива пропустит. А постоялый двор есть, как же не быть ему. «Пивной фьорд» называется. Пиво там знатное. Иду-то я как раз, брат, оттуда. — И он махнул рукой куда-то в сторону.

Расстаться с новым другом было нелегко. Он еще долго обнимал Торлейва и заверял его в дружбе на вечные годы — ну или сколько осталось ему, Кетилю, топтать грешную эту землю. Торлейв похлопывал его по плечу, стараясь не уронить в сугроб, а Вильгельмина смотрела на них и смеялась.

«Пивной фьорд» оказался обычным придорожным трактиром, из тех, что местные власти спешно открывали по королевскому указу. Уже смеркалось, когда они наконец его отыскали. Трактирщик — плотный спокойный человек в грязной рубахе и потертой ольпе козьей шерсти — цену назвал небольшую, истопил по их просьбе баню и принес Торлейву бритву и к ней плошку с растительным маслом. Пока Вильгельмина мылась, Торлейв расспрашивал хозяина о жизни. Простой вежливый разговор, но хозяин был доволен: поговорить он любил. Сетовал, что, видно, ждет их неурожайный год, раз снег выпал и не растаял до дня святого Климента. Торлейв возразил: зато снегу выпало так много, что обилие талых вод может исправить дело.

— Хороший ты парень, Торлейв, сын Хольгера, — сказал в конце концов хозяин. — Не стану селить тебя и твоего братца в общей комнате — сегодня там полно проезжих людей да бродяг. А есть у меня пристройка при поварне, там и заночуете.

В пристройке было тепло, после бани спалось особенно сладко. Вильгельмине вновь начал сниться зимний лес, но она, рассердившись на ётунов, прогнала этот сон и увидела дом на Таволговом Болоте и крышу, заросшую пушистым мятликом, ромашкой, маками и щавелем.

Торлейву поначалу не снилось ничего. Потом он увидел узкие улицы Нидароса, сбегавшие к пристаням. Почуял запах пива, рыбы и пригоревшей ячменной каши, доносившийся из дверей какой-то харчевни. Рядом с ним шел Гёде и увлеченно рассказывал о своей службе в Бергене. На Гёде и на Торлейве были серые послушнические хабиты. Торлейв видел подол своей длинной одежды и стоптанные сандалии, надетые на босу ногу. «Я все еще в обители, в общине», — подумал Торлейв и проснулся. Ему надо было на двор.

Близилось утро, ночная тьма становилась прозрачнее. Сверху сыпал не то дождь, не то снег, холодные капли заливали открытый лоб Торлейва. Мерно, капля за каплей, сочилась вода по желобу в большую бочку, стоящую до половины в сугробе. С деревьев тоже капало, иногда с ветвей сползали оледенелые комья мокрого снега.

Возвращаясь из отхожего места, Торлейв внезапно услыхал частый стук и негромкие голоса — звуки странно отдавались в тумане меж стенами построек. Торлейв встревожился. Он тихо прошел мимо торцевой стены конюшни и остановился у коновязи, под навесом.

На дворе в рассветном полумраке стояли люди. Один из них стучал в дверь костяшками пальцев. Торлейв узнал его и замер, прижавшись к стене.

— Кто там? — раздался из-за двери голос хозяина гостиницы.

— Откройте! — крикнул Стюрмир в щель меж досками. — Мы путники! Охотники.

Послышалось лязганье отпираемых замков.

— Здравы будьте, добрые люди! — зевнул хозяин. — Ежели вы о ночлеге просить, так у меня все места заняты. Могу предложить вам лишь сеновал над конюшнею, но не очень-то там тепло.

— Все равно, — махнул рукой Стюрмир. — Пусть будет сеновал. Мы устали и нуждаемся в отдыхе и сне.

— По два пеннинга с носа, — вновь зевнул хозяин.

— Два пеннинга за ночлег на конюшне? — возмутился Дидрик Боров. — Грабеж!..

— Заплатим по три пеннинга с каждого, — перебил его Стюрмир. — Только прежде ответьте мне на вопрос: не остановились ли на ночлег у вас двое — парень и девушка? Он высокий, худой, темноволосый. Она маленькая, волосы светлые, большие глаза. Мы ищем их повсюду.

Хозяин покачал головою:

— Что-то не припомню. В женской спальне у меня есть три девки, идут в паломничество в Нидарос, с ними три служанки. В горнице ночует толстая вдова бонда Торстейна Сивого со Свиного Подворья, что на Березовом взгорке, — это в Медалсдале. Муж ее был достойнейший человек. А умер по глупости, по пьяни — перебрал медовухи да и свалился ночью с моста в Гёулу; слыхали небось?

— Не слыхали, — с раздражением сказал Стюрмир. — Нам нужен парень, молодой, темные волосы, серые глаза. Торлейв, сын Хольгера, он резчик. С ним девушка, он похитил ее. Она моя дочь!

— Сочувствую вам! — закивал хозяин. — Только нет у меня таких постояльцев. В общей спальне — дровосек, ловцы соколов с клетками, скоморох, грязный как свинья. У него еще две собаки, обученные всяким трюкам. Там же двое монахов-веревочников — тоже, скажу вам, чистотой не блещут, боюсь, придется мне после них морить вшей. В каморке за поварней двое парнишек, странствующие ремесленники. В верхней горнице гости поприличней — двое зажиточных бондов из Гюдбрансдалира со слугами, в конюшне — их кони… Такие кони — загляденье! Мне бы таких.

Стюрмир обернулся к своим спутникам.

— В гостинице их нет, — сказал он. — Но так или иначе, они идут этой же дорогой и должны будут где-то остановиться. Заночуем здесь!

— Все лучше, чем к волку в пасть, — проворчал Дидрик.

— Ежели достойным мужам будет угодно, могу двоих из вас разместить в общей спальне со скоморохом, собаками и монахами, — предложил хозяин, прикрыв рукою новый зевок.

— Нет уж, благодарю, — поспешно сказал Стюрмир. — Сеновал так сеновал.

Тихо как тень прошел Торлейв вдоль конюшни и амбара и вернулся в каморку за поварней.

— Мина, вставай! — Он тихо коснулся ее плеча. — Просыпайся скорее.

— Что случилось? — спросила Вильгельмина, не отрывая головы от подушки.

— Стюрмир здесь. Он не знает о нас, но они все остановились на ночлег в этой гостинице.

Вильгельмина вскочила, поспешно натянула пьексы, кафтан, подобрала волосы и спрятала их под красный лапландский колпачок. Торлейв скрепил пояс пряжкою и раскрыл кошель — он собирался оставить на лавке деньги за ночлег.

— Кто-то идет! — в страхе прошептала Вильгельмина, глядя на дверь: снег снаружи поскрипывал под чьими-то осторожными шагами.

Подошедший потопал ногами на крыльце, чтобы отряхнуть башмаки, и в дверь коротко постучали.

Торлейв положил руку на рукоять меча и встал, прислонившись плечом к дверному косяку. Вильгельмина замерла.

— Откройте! — раздался снаружи тихий голос хозяина гостиницы.

Торлейв отодвинул засов.

— Ага! — сказал хозяин, окинув взглядом каморку. — Я вижу, вы уже собрались уходить!

— Я собирался оставить тебе деньги на лавке.

— Я и не мыслю, что ты решил ограбить меня, парень. Знаешь, сколько народу я повидал за то время, что держу этот двор? Всяких видал людей. Да я с первого взгляда могу сказать, заплатит он или навострится сбежать. Я другое хотел сказать. Тут пришли какие-то. Остановились у меня в конюшне. Ищут они тебя. И эту твою зазнобу, — он кивнул на Вильгельмину. — Их хёвдинг говорит, она дочка его.

— Я ему не дочка! — возмутилась Вильгельмина.

Хозяин помотал головой.

— Это дело не мое, дочка там или нет. Только я никаких разборок в своей гостинице не хочу. Мне же потом отчет давать. Так скажу: были двое парнишек, по виду ремесленники, да четверо охотников со слугами — и кто с меня спросит? А ежели до драки дойдет, — кивнул он на меч в руках Торлейва, — что тогда? Смертоубийство? Нет, я не охотник до таких развлечений. Коли вам позарез надобно драться, то рвите друг другу глотки в поле или в лесу. Подальше от наших мест.

— Как вас зовут? — спросила Вильгельмина, не в силах сдержать улыбку.

— Меня? Гаут Огузок. Представь, так и зовут. Еще Гаут Трактирщик и Гаут из «Пивного фьорда». Лепешек вот вам принес да мех пива, подкрепиться-то надо будет в дороге. Денег мне от вас не нужно, кроме того, что за постой. И вы еще это… девка на парня-то не больно похожа.

— Мы уже догадались, — сказал Торлейв. — Спасибо тебе, Гаут.

Дворовые постройки и крыша главного дома тонули в седой пелене — точно облако легло на землю своим мягким брюхом.

Тихо вышли за ворота. Туман, приплывший с фьорда, солью оседал на губах.

На опушке леса кричала не смолкая трескунья-сорока. Вильгельмина вдруг положила на плечо Торлейву свою маленькую руку.

— Смотри! — прошептала она.

Туман клубился над ручьем, но фигура зверя вырисовывалась отчетливо: длинные ноги, поджарое туловище, остроухая морда.

— Волк, — одними губами произнес Торлейв.

Приглядевшись, он заметил и второго. Благодаря светлой масти тот был почти невидим: отведешь глаза в сторону — и не вспомнишь, где он.

— Узнаёшь их? — прошептала Вильгельмина.

— Этого не может быть. Волки не покидают своих лесов, а мы далеко ушли от Эйстридалира.

— Может, это не совсем волки? — предположила она.

— Идем, — сказал Торлейв. — Я, по правде говоря, предпочитаю иметь дело с волками, чем со Стюрмиром и его людьми. Пусть даже эти волки не совсем волки.

— Похоже, они поджидали там кого-то, — тихо сказала Вильгельмина, когда они уже бежали сквозь лес. — Та светлая — волчица, а темно-серый — самец. Они оба очень красивы. Мне снился сон про то, как эта волчица шла вдоль дороги, шаг в шаг со мною. И стерегла меня от ётунов.

Вильгельмина на бегу глянула на верхушки елей. Те поскрипывали и шептались меж собою. Наяву это вовсе не казалось страшным.

— В тот вечер, когда все началось, — сказал Торлейв, — помнишь, мы возвращались на хутор? Один из волков шел за нами по лесу. Крупный темный самец. Я не хотел тебе говорить. Я всю дорогу держался за меч.

— А я и не заметила, — сказала Вильгельмина. — Но я тогда вообще ничего не видела перед собой. Так ты поэтому вернулся потом к ельнику? А не потому, что потерял рукавицу?

Торлейв кивнул:

— Я боялся, что он все еще идет за нами. Но он только проводил нас до берега, на лед не пошел, остался в лесу. А когда я вернулся, его уже не было.

— Как ты решился на такое? — поразилась Вильгельмина. — Я бы никогда не смогла! Я бы заперла двери и дрожала от страха, но не вышла бы одна, даже с мечом, особенно после всего, что было, и после того, что нам рассказала Йорейд. И еще та жуткая песня, которую она нам пела. От нее мороз по коже даже сейчас.

— Скорее всего, те, которых мы только что видели, — совсем другие волки. Они просто ждут, не выйдет ли к ним поутру какая-нибудь глупая коза или курица со двора Гаута Огузка.

— Может, и так, — кивнула Вильгельмина.

Какое-то время они бежали молча.

— Знаешь, что пришло мне в голову? — сказал вдруг Торлейв, обернувшись к Вильгельмине. — Сегодня ведь среда.

— И что?

— Тинг был назначен на среду, там должны разбирать иск Стюрмира. А сам Стюрмир здесь.

— И что это значит?

— Значит, его иск не будут разбирать на этом тинге, отложат на потом.

— Хорошо это или плохо для нас? — спросила Вильгельмина.

Торлейв усмехнулся.

— По крайней мере, мы с тобой немного попортили ему обедню.

Светало. День обещал быть пасмурным, с низкого неба падали редкие мокрые хлопья. Идти на лыжах становилось всё труднее, даже наезженные колеи проваливались под полозьями. Вильгельмина начала уставать: она не выспалась, после вчерашнего бега у нее ныли ноги и спина, болело ушибленное колено.

Навстречу Вильгельмине и Торлейву проехали несколько всадников, среди них — рыцарь в синем стеганом гамбезоне, в кожаном подшлемнике без шлема и грязном белом плаще. К седлу рыцаря были приторочены меч в роскошных украшенных золотой чеканкой ножнах и зачехленный щит. Его спутники тоже были вооружены, но не так богато. И одеты много проще — в суконные мокрые сюрко и куколи. Один из слуг вез длинное копье с синим значком, который намок и повис как тряпка. Копыта коней увязали в мокром снегу, и недовольные животные фыркали на летевшие им в морды хлопья.

Проводив рыцаря глазами, Торлейв и Вильгельмина двинулись дальше.

Позади в густом тумане возник вдруг тихий звук; постепенно он становился всё громче, и, когда Вильгельмина и Торлейв дошли до поворота, из тумана вынырнули большие розвальни. Две крепкие мохнатые лошадки, соловая и пегая, шли резво, и бубенцы вызванивали в такт их бегу бодрую дорожную песню.

— Друг! — сказал Торлейв, помахав вознице рукой. — Не подвезешь ли нас?

— Садитесь, — сказал возница, усмехнувшись в светлую пшеничную бороду. — Все веселее, чем одному. А вы куда путь-то держите?

Торлейв махнул рукою неопределенно вперед.

— В Оксбю, что на Снёсе.

— К блаженному?..

Торлейв пожал плечами.

— Точно, угадал я, — крестьянин заулыбался. — Тут все к нему идут, к блаженному. Говорят, многим помогает. Подвезу, отчего не подвезти. Дом мой в Стейнбрёкке, в четверти мили от Стейнхьяра.

— Оттуда до Оксбю рукой подать, — кивнул Торлейв.

— Хотите — полезайте назад. Там есть сено да рогожка, можете прикрыться.

— Спасибо, брат!

Они забрались в сани. Возница свистнул лошадям, те припустили вперед скорой рысью. Верхушки придорожных сосен и елей поплыли перед глазами Вильгельмины. Она спрятала лицо под рогожу, чтобы мокрые капли не падали на лоб и щеки. Торлейв обнял ее. Склонив голову к нему на плечо, она закрыла глаза и тут же уснула.

— Намаялся парнишка-то? — поинтересовался крестьянин.

Торлейв кивнул.

— Ну, отдыхайте! Как звать тебя?

— Я Торлейв Резчик, сын Хольгера с Пригорков.

— А я Ари, сын Эрлюга с Каменного Кряжа. Ты и вправду резчик?.. Хорошее дело! Я вот тоже украсил конек крыши, когда строил свой дом перед женитьбой. Вырезал Тора и Одина. А священник наш, отец Ион, отругал меня. Говорит: «Лучше б ты, Ари, ангелов Божиих вырезал, чем этих идолов. Язычник, — говорит, — ты, что ли, какой?» А я ему: «Отче, ежели б я ангелов вырезал, они были бы не краше этих идолов. Чисто вышло бы богохульство».

Торлейв лежал в розвальнях, и смеялся словам Ари, и отвечал ему что-то. Голова Вильгельмины покачивалась на его ключице. Туман дышал соленой влагой, мокрый снег летел с небес, но Торлейву было это по сердцу. Он обнимал Вильгельмину одной рукой.

«Спи, радость моего сердца, спи, — думал он. — Я не знаю, что будет завтра, но пока мы вместе».