На другой день Улов, сын Эрлинга, покинул гостиницу «Два лосося» рано утром — родители ждали его в Нидаросе на Рождество. Вальдимар, сын Хельги, узнав о том, из какого рода происходит молодой человек, преисполнился к нему такого уважения, что пригласил разделить с ним путь. Улов согласился — ему не хотелось идти в одиночестве по пустынным дорогам Воронова мыса.

Проводив будущего зятя, Никулас вернулся в горницу. На дворе заметно похолодало, мороз кусал щеки. Гамли развел большой огонь в очаге и стоял теперь, с удовольствием глядя, как искры улетают через отдушину в морозное небо.

Остальные еще спали. Никулас присел у очага, чтобы согреть замерзшие руки.

— Ты останешься? — спросил его Гамли.

— Придется, — сказал Никулас. — Не бросать же дела недоделанными. Ты ведь знаешь этого Стюрмира. Как по-твоему, попытается он вновь добраться до Стурлы и его дочери?

— Уверен, что да.

— Мы должны его найти.

— Я сейчас как раз еду к управителю нашего херада Гюрду, сыну Симона. Надо пустить стрелу среди местных бондов: пусть все знают, что произошло. У нас есть серьезный повод для того, чтобы собрать тинг сразу после мессы Иллария.

— Я предпочитаю сам разбираться с такими вещами, — пожал плечами Никулас.

— Ну, а я не столь горд, — сказал Гамли. — Если меня не будет, кто позаботится о моей жене и дочках? Твоей родне так хоть достанется немалое наследство. А кстати, что сказала тебе Сольвейг? Ты предупредил ее, что не вернешься к празднику?

— Разумеется. Она знает, куда и зачем я пошел.

— И она отпустила тебя?

— Гамли, — рассмеялся Никулас, — зачем же мужчине меч, если на деле им самим владеет женщина? Родись моя Сольвейг на несколько столетий раньше — она была бы, наверное, великой воительницей! Но наше время диктует женщине смирять себя — и она убивает только глазами.

— Ох, вот уж точно! — закивал Гамли. — Бывает, так пригвоздит, что с места не встанешь!

Торлейв проспал почти до полудня; никто его не будил. Когда он проснулся, оказалось, что Стурла тоже еще спит, а Вильгельмина вместе с Анете и служанкой Стиной помогает Ланглив готовить и убирать дом к празднику. Никулас предложил Торлейву надеть лыжи и походить с ним и его людьми вокруг усадьбы Гамли — что они и сделали. Был морозный солнечный день; никого из людей Стюрмира они не встретили.

Вернулся Гамли и привез с собой местного священника, настоятеля церкви Святой Сюннивы. Отец Эгидиус был мастером вправлять переломы и залечивать раны. Он осмотрел ногу Стурлы и сказал, что кость срастается хорошо.

— На святого Сильвестра можно будет снять лубок, — добавил он.

Торлейв попросил его об исповеди: он думал пойти на мессу назавтра, с утра. Отец Эгидиус выслушал его, отпустил грехи, не стал накладывать никакой особой епитимьи.

— Почитай «Ave» [172]«Радуйся» — одна из основных молитв, то же, что «Богородице» в православной традиции.
и «Misrere mei, Deus» [173]«Помилуй меня, Господи» — 50-й псалом.
,  — сказал он, — и довольно с тебя будет.

К вечеру, несмотря на сильный мороз, на постоялый двор Гамли, сына Тор да, стало сходиться столько народа, что Ланг лив, Стина и Анете не успевали наливать пиво. Пришли многие из местных жителей, были среди них и родичи Хравна. Пришел Эйольв Двухбородый — пучеглазый старик, носивший длинную седую бороду, которую он расчесывал надвое и заплетал в две жиденькие косы, троюродный дядя Стюрмира. Пришел Халльдор Смола, двоюродный брат Стюрмира, и Тор лак, сын Паля, жена которого Гроа приходилась Стюрмиру четвероюродной сестрой, и другие их родичи. Они искали Стурлу, дабы примириться с ним и предложить выплатить ему такую виру, какую он пожелает.

Так что Торлейв с Никуласом и Гамли, отвозившие на санях отца Эгидиуса до его усадьбы, по возвращении нашли постоялый двор полным народа. Все горницы гудели от разговоров, и в сенях толпились земляки Гамли. Увидав хозяина, они засыпали его вопросами о случившемся. Больше всего их интересовало, правда ли Торлейв — тот самый человек, что убил Нилуса Ягнятника.

— Добрые люди! — взмолился Гамли. — Посторонитесь и дайте, во имя Бога, мне войти в мой собственный дом! Понимаю я, что любопытство ваше сильнее вас, ну да придется все же потерпеть немного. Управитель Гюрд, сын Симона, уже вырезал стрелу, грамота готова и разойдется еще до начала праздников. Сегодня стрелу уже пустили по многим усадьбам, кто-то ее уже получил — потому и пожаловал ко мне сегодня, так я понимаю. А кто-то получит ее завтра или послезавтра.

Они с Торлейвом протиснулись в горницу. Стурла и Кольбейн сидели в центре, на почетном месте. На Стурле был надет новый серый кафтан Скаффти, грозивший, как и прежний, расползтись на мощном его торсе по всем швам. Сам Стурла был умыт, и борода его пострижена. Он выспался, отдохнул и стал наконец похож на прежнего Стурлу. Напротив него за столом сидели Эйольв Двухбородый и Халльдор Смола. Горница полна была бондов всех возрастов, как потомков Хравна, так и тех, кто не имел к Хравну никакого отношения. Пиво лилось рекой.

— Ого! — воскликнул Гамли, потирая руки. — Похоже, благодаря сегодняшней выручке я поправлю свои дела!

Торлейв вклинился между Кольбейном и Скаффти, чтобы быть ближе к Стурле. Скаффти крякнул, однако сдвинулся на ладонь, вжавшись в бок Никуласа.

— Торлейв, ты толкаешься, точно телок у кормушки! — сказал он сквозь зубы.

— Что делать, — усмехнулся Торлейв. — Не могу же я бросить своего будущего тестя на растерзание трёндам.

— Так что скажешь ты, Стурла, сын Сёльви? — продолжил разговор Эйольв Двухбородый. Он был хёвдингом средь всей Стюрмировой родни. — Можешь назвать любую виру. Мы понимаем, какую обиду причинил тебе наш родич, и готовы заплатить сколько скажешь.

— Благодарствуйте! — отвечал Стурла. — Я вижу, сколь сильно желаете вы загладить вину своего родича предо мною. Скажу так: сам я готов решить с вами дело полюбовно — но прекратить его не в моих силах, ибо вчера приезжал из Нидароса хирдман Харальда Лагмана, и оказалось, что у королевской власти свои счеты со Стюрмиром. Что касается меня, я хотел бы получить назад мой меч и моего коня, больше мне ничего не надобно. И ко всем вам нет у меня никаких претензий, тем более что я с вами в родстве.

— Стрела уже вырезана, и ее пустили по округе, — сказал Торлейв. — Знаешь ли ты об этом, Стурла?

— Вы чужеземцы, пришлые люди! — возмутился Халльдор Смола, высокий широкоплечий мрачный человек в синем кафтане и лохматой козьей ольпе. — Какое право имели вы пускать стрелу, чтобы нашего родича загнали как бешеного пса? Мы предлагаем вам мир, а что делаете вы?

— Неразумные слова твои, Халльдор! — возразил Скафф-ти. — При чем здесь они? Им ничего, кроме убытка, от вашего родича не было, а стрелу пустил сам Гюрд Управитель, сын Симона. Потому как не дело, чтобы в округе творились такие преступления! И потому как было на то повеление Вальдимара, сына Хельги, помощника лагмана Нидароса.

— А вы думали, вашему родичу можно безнаказанно творить зло? — буркнул невысокий мужичок в красном куколе. — Всему есть предел! Давно пора было приструнить Стюрмира, сына Борда!

— Давно было пора! — прокричал еще кто-то.

— Успокойтесь, люди! — зычно проговорила Ланглив, грохнув о стол две кружки с пивом. — Ежели вы сейчас тут драку затеете, я такую стребую с вас виру, независимо от того, чьи вы родичи, что всей округе со мной век не расплатиться!

Некоторые бонды захохотали, иные завозмущались. Потомки Хравна бранились меж собою, ни один из них не хотел соглашаться с тем, что говорили остальные.

— Такого птичьего базара не слыхал я давно, — усмехнулся Стурла, разглаживая усы большим пальцем.

— Я понял тебя, Стурла, сын Сёльви, — сказал Эйольв Двухбородый; выпуклые глаза его смотрели недобро из-под хмурых седых бровей. — Меч твой и конь будут найдены и возвращены тебе. Что ж до нашего родича Стюрмира, сына Борда, то ежели он явился виновником нарушения королевского права, нам остается лишь сложить руки и ждать, что скажет король.

— Мудрое решение, Эйольв! — кивнул Гамли.

С тем часть потомков Хравна встала из-за стола и собралась уходить; другая часть, сочувствующая пострадавшей дальней родне в лице Стурлы, осталась. Несколько человек во главе с Халльдором Смолой негодовали и размахивали руками, покуда их не выставили более разумные родственники. В горнице стало просторней, и напряжение само собою спало.

— Вот они, мои родичи, — рассмеялся Стурла. — Некоторых я помню по прежним годам, но видеть стольких сразу еще не доводилось.

— А где Мина? — спросил Торлейв, перед которым Ланглив только что поставила тарелку тушеной форели.

— Спряталась где-то в доме, — отвечал Стурла. — Я понимаю ее: ей-то уж точно ни к чему знакомиться со всей нашей родней.

— Я не видел ее с утра.

— Сперва поешь, — посоветовал Стурла. — Отличная форель.

Едва утолив голод, Торлейв встал и отправился искать Вильгельмину.

Он нашел ее в верхней светличке, в ткацкой — она сидела, накрывшись одной большой серой шалью с младшими дочками Гамли, и рассказывала им сказку. В светличке было холодно и темно. На поставце в углу зыбко догорала оплывшая свеча, где-то под полом скреблась мышь.

— Ох, Торве! — сказала она. — Ты видел, сколько народу там внизу, в горнице?

— Некоторые уже ушли, — успокоил ее Торлейв.

— Раньше у меня не было никаких родичей, — рассмеялась она. — А теперь так много сразу.

— Я соскучился без тебя.

— Кто это? — спросила Вильгельмину младшая девочка, высунувшись из-под шали.

— Это мой жених, — объяснила Вильгельмина. — Подожди меня, Торве, сейчас закончу сказку и приду к тебе.

Торлейв вышел на задний двор, в морозные сумерки. Корочка почти истаявшего месяца стояла высоко над крышей стабура. Мощный и Лохматый подошли к нему, виляя пушистыми хвостами, и он потрепал их по коротким твердым ушам.

— Хорошо иметь такие шубы, как у вас, — сказал он.

Собаки еще повиляли хвостами и ушли встречать каких-то новых гостей, подъехавших на санях с другой стороны дома.

Было так холодно, что мороз залезал под куколь, в капюшон, леденил уши. Вильгельмина вышла, кутаясь в серую шаль. Из-под шали виднелся подол теплой юбки — такой длинной, что Вильгельмине пришлось придерживать ее рукой, чтобы не наступать.

— Ну вот, снова сделали из тебя девочку, — сказал Тор-лейв, обнимая ее. — Теперь никто не спросит меня: «А это что за парнишка?»

— По-моему, из меня сделали не девочку, а какой-то куль, — пожаловалась Вильгельмина. — Я бы лучше ходила в той одежде, в которой пришла, но Ланглив почему-то считает ее неподобающей. Эта юбка того гляди упадет с меня, хоть я и подвязала ее веревкой. А что ты делал целый день, расскажи?

Торлейв начал рассказывать, но тут неприятной дрожью пробежало по коже меж лопаток: кто-то хрипло произнес имя Вильгельмины, а потом и его — так тихо, что звук этот можно было принять за шелест ветвей или шорох поземки. Он огляделся по сторонам. Тихи стояли постройки гостиничной усадьбы, лишь крепкий ледяной ветер проносился меж скованных морозом кустов, раскачивал верхушки елей за оградою.

— Кто здесь? — строго спросил Торлейв, закрыв собою Вильгельмину. Он помнил о том, какой отменный стрелок Стюрмир, и с тревогой вглядывался в лесную чащу.

— Вильгельмина! Вильгельмина, дочь Стурлы! — вновь послышался голос из-за плетня.

— Кто зовет меня? — спросила Вильгельмина.

Из-за ограды показалась чья-то голова в остроконечном капюшоне — в слабом свете умирающей луны лица было не разглядеть. Кто-то смотрел на них — стоял, вцепившись дрожащей рукою в опору плетня. Другая рука тянулась в их сторону, точно моля о помощи.

— Это я, Финн, — послышался сиплый голос.

— Колдун? — вскричал Торлейв, хватаясь за меч.

— Убери свой меч, сын Хольгера! — отозвался голос. — Я хочу лишь поговорить с вами. Я не причиню вам зла, только выслушайте меня!

— Ты уже достаточно причинил зла, — сказал Торлейв. — Однако обнажать меч против тебя я не стану. Где твои друзья? Стюрмир тоже здесь?

— Они не друзья мне, — возразил Финн. — И здесь никого нет, кроме меня; я же болен и умираю от голода!

— Ладно, Торлейв, — попросила Вильгельмина. — Давай выслушаем его!

— Я не верю ему, — отрезал Торлейв. — Почему ты думаешь, что Стюрмир и Боров не прячутся сейчас за теми кустами?

— Я замерзаю, — простонал Финн. — Замерзаю… и я страшно голоден! Я хотел уйти с Воронова мыса… но силы покинули меня. Вчера какая-то женщина, сжалившись надо мною, дала мне миску ржаной похлебки. Я не решаюсь стучать в дома здешних бондов, ибо одинаково боюсь и королевских людей, и Стюрмира… Я бежал от него… Если он поймает меня — убьет.

— Можешь его не бояться, — сказала Вильгельмина. — Он сам теперь должен скрываться.

— Это не помешает ему пристрелить меня при встрече! Вот видишь, как оборачивается судьба: еще два дня назад вы бежали от Стюрмира и от королевских людей, а сегодня он сам, и вот я тоже… Нет ли у вас с собою хлеба, хоть корки? Или ячменной лепешки и глотка воды?

— Я могу вынести тебе поесть и попить, — предложила Вильгельмина. — Или, если хочешь, пойдем в поварню, там тепло и я найду, чем тебя накормить.

— Я не заслужил такой милости! — захныкал колдун.

— Мина, — процедил Торлейв сквозь зубы. — Я наконец-то согласен с ним. Он и впрямь ее не заслужил.

— Он правда совсем болен! Посмотри на него, мой Торве, и будь к нему милосерден!

— Хорошо, — сказал Торлейв, — раз ты просишь. Хотя мне всё это ох как не по душе… Вдруг за этим стоит какой-то подвох?

— Ничего… ничего за этим не стоит! — продолжал хныкать колдун. — Только то, что я никого не знаю здесь, кроме тебя, сын Хольгера, да вот ее, да ее отца — людей, которым я причинил зла больше, чем кому-либо. Клянусь чем угодно — хоть Одином и Тором, хоть спасением своей души!

— Не кощунствуй, колдун. Ни к чему твои клятвы. Так и быть, я впущу тебя, но только потому, что о том просит Вильгельмина.

Он прошел к калитке и отодвинул засов.

Вид у Финна был жалкий: его била дрожь, он едва стоял на ногах. Торлейву пришлось поддержать колдуна, чтобы тот не упал, пока шел через двор.

В поварне не было никого, но очаг еще дышал теплом. Вильгельмина зажгла свечу, достала хлеб и сыр, налила в кружку пива и поставила все это перед Финном. Тот расстегнул серебряную пряжку в виде клубка змей, снял обледеневший плащ и принялся есть. Руки его тряслись, когда он подносил ко рту кусок хлеба, и зубы стучали о край кружки. Однако по мере того, как он ел, силы возвращались к нему.

— Что случилось с тобою? — спросила Вильгельмина. Она отнесла плащ Финна к очагу и повесила на скамью, поближе к горячим углям.

— Я знал, что ты пожалеешь меня, дочь Стурлы, — просипел колдун. — Пожалеешь, как когда-то твоя бабка. Я плохо отплатил ей за ее доброту, но, право, мне жаль, что так случилось.

— Кто же заставлял тебя? — сурово спросил Торлейв.

— Можно мне еще пива, дочь Стурлы? Еще глоток пива, и я отвечу на все вопросы, какие вы захотите мне задать.

Торлейв хмуро усмехнулся.

— Боюсь, их будет так много, что тебе придется отвечать до утра, не умолкая.

— До утра я не выдержу, — сказал колдун. — Мне стало лучше, но я и вправду болен. Эта напасть у меня с детства: подступает лихорадка, треплет по нескольку дней, потом отпускает. Говорят, это все потому, что, когда я родился, был сильный голод, и моя мать отнесла меня в лес и положила там на камень, чтобы я умер. Злой дух, обитавший в камне, проник в меня, и с тех пор лихорадка нападает на меня и трясет, покуда дух не насытится моими муками и не выйдет из меня, чтобы потом вернуться снова.

Вильгельмина перекрестилась и в страхе посмотрела на колдуна, но Торлейв лишь фыркнул:

— Я так понимаю, ты хочешь этой историей разжалобить или напугать Вильгельмину.

— Ничего я не хочу, кроме как поесть, согреться и поспать в тепле, — отвечал колдун. — Тогда силы вернутся ко мне, и я смогу завтра уйти на север. Твоя невеста спрашивает меня — и я отвечаю ей, сын Хольгера, только и всего.

— И что же было с тобою дальше? — спросила Вильгельмина.

— Кому это интересно? — вздохнул колдун. — Вы же хотели спросить меня о чем-то совсем другом.

— Мне интересно, — сказала Вильгельмина. — Кем она была? Кем была твоя мать, Финн?

— Не знаю, христианкой или язычницей была та женщина, что родила меня и оставила в лесу, — сипло проговорил Финн. — Дело было на севере, а там и теперь-то все верят кто во что горазд, порой и сами понять не могут во что. Но люди, которые подобрали меня, были совсем иными, не такими, как другие. Они вырастили меня так же, как растили своих детей, и научили всему тому, чему учат их. Они не пытались сделать из меня своего раба и были добры ко мне. Но только и всем бедам, что обрушились на меня после, я обязан им же. Ибо все они, и мужчины, и женщины, занимались магией и колдовством и ничему другому обучить меня не могли.

— Ты намекаешь на то, Финнбьёрн, сын Ореккьи, что это не твоя вина, что ты стал таким? — спросил Торлейв.

— Конечно не моя, — проворчал Финн. — Что же иное оставалось мне в этой жизни, если я одну лишь эту науку и постигал?

— И что же, в этом племени все-все были колдуны? — спросила Вильгельмина. Она села рядом с Торлейвом, расправив по скамье толстые складки шерстяной юбки Ланглив.

— До единого, — кивнул Финн. — Человек, в доме которого я рос, был сильный колдун, самый сильный в племени. Он учил меня всему, что знал. Не могу сказать, что я делал особо большие успехи: что-то удавалось мне лучше, что-то — хуже. Когда я вырос и смог сам добывать себе пищу, мне сказали, что я должен уйти. Это было справедливо, ведь я не был одним из них, но они дали мне возможность выжить. Я ушел, прихватив некоторые из зелий, что хранились в сундучке у приемного моего отца. И долго ходил по свету, покуда не набрел на одно селенье — тоже там, на севере, недалеко от Финнмарка. Там жили три немолодые уже женщины, все говорили, что они сильные колдуньи. Я пришел к ним и просил их учить меня. Они поначалу отказывались, потом согласились. Я прожил в их доме несколько лет. Это были сестры Йорейд, твоей прабабки.

— Так ты знал их? — удивилась Вильгельмина.

— Я знал их, — кивнул Финн. — Они многое ведали и умели, но жить с ними было тяжело, ибо они постоянно бранились между собой. Они рассказали мне, что их младшая сестра давно уже вышла замуж за норвежца и уехала на юг. «Она была одарена куда больше нашего», — сказали они. Я тогда не понял, как такое возможно, ибо от рожденья всем им был дан такой дар, о каком может только мечтать чародей, постигающий эту науку с помощью ученья.

— Мина, — проговорил Торлейв, — по-моему, все это не для твоих ушей. Иди-ка ты спать, а я могу и послушать, что тут врет этот колдун, раз ему охота поговорить.

— Нет уж, Торве! — возразила Вильгельмина. — От него я хоть что-то узнаю о бабушке Йорейд — она же никогда не рассказывает мне о своей семье!

— Думаю, у нее есть на то причины. А ты, Финнбьёрн Черный Посох, прежде чем развязывать язык, подумай о том, сколько бед могут причинить твои слова.

— Она, — Финн указал на Вильгельмину, — поймет меня куда лучше, чем ты. Ибо и в ее крови есть то знанье, которое пытался я впитать умом, да мало чего добился.

— Ты говорил о себе! — хмуро отрезал Торлейв. — Вот и говори о себе.

— Нет, пожалуйста, Торве! Позволь ему! Пусть продолжает! — попросила Вильгельмина.

— Пусть тебе расскажет сама Йорейд! — проворчал Финн.

— Но она говорит, что лучше мне этого не знать!

— Ну и значит, ни к чему тебе знать! А то она, чего доброго, осерчает, нашлет на меня мару или еще что похуже…

— Ладно, — вздохнула Вильгельмина. — Но расскажи мне, что было с тобою дальше. Ведь ты пришел к Йорейд и стал ее учеником. Про это она сама мне говорила.

— Да, я ее нашел, хотя пришлось потратить на поиски пару лет. Только ничего хорошего из того не вышло. Она открыла предо мною такие возможности, что я ахнул! А потом сказала, что ничего этого делать нельзя, ибо я погублю свою душу. Зачем тогда было вводить меня в искушение? А всего хуже, что было у нее две дочки; третья умерла незадолго до того, как я там появился. Две дочки, невероятно красивые, — похожи на тебя обе, только синеглазые, как сама Йорейд. Из-за одной-то я и потерял покой. Прежде не случалось со мною такого. Я не мог спать ночами, все думал, как бы мне приворожить ее, ибо она была ко мне безразлична, по душе ей был совсем другой. Но поди попробуй приворожить колдунью! Все мои зелья, похоже, действовали лишь на меня, и я сходил по ней с ума, а они обе только потешались надо мною — она и ее сестра.

А потом я совсем потерял голову, потому что они с тем парнем собрались играть свадьбу. Ему было плевать, что она неродовита, что она колдунья с севера, — он сам был богатый малый. Не из вас, хейнов, — он кивнул на Торлейва, — но откуда родом — не знаю. Говорил, что увезет ее к себе. Его звали Ульв, и он был темен лицом и волосом — вот вроде как этот твой жених. Он был твоим дедом, Мина.

Я вызвал его на поединок. Мы рубились с ним посреди леса, на поляне. Он нанес мне вот эту рану, — Финн указал на свою щеку. — Я ранил его в грудь, он же перерубил мне сухожилие под коленом; с тех пор я хромаю. Йорейд и ее дочки выходили нас обоих. Ну да только они не знали, что перед битвой я омыл свой меч в волшебном зелье, которое стащил я у приемного моего отца и которое возил в маленьком запечатанном роге всегда и всюду с собою.

— Боже мой, — рассмеялся Торлейв, — что-то очень похожее слышал я, будучи маленьким мальчиком, когда была жива еще бабка моего отца, старая Турид. Она, бывало, рассказывала такие штуки ночью у очага мне и моему младшему братишке Скегги. Что-то было там про зелье, которое превращало людей в животных или что-то в этом духе: стоило ранить ярла ножом, омоченным в таком зелье, или дать ему выпить из рога всего один глоток, как он становился медведем или волком, и потом дочери конунга надо было много выстрадать, чтобы вернуть ему его облик. А иногда это и не удавалось. Так что ты, Мина, не верь ни единому слову, это всё байки!

— Хочешь — верь, Мина, хочешь — нет, да только все так и было. Напрасно потешаешься ты, сын Хольгера, над моими словами. Ульв недаром получил при рождении свое имя: видать, та, что родила его, обладала прозорливостью. Поначалу заметили, что руки его порастают шерстью более прежнего, ибо и до того телом он не был бел и чист. Тогда понял я, что зелье мое действует, и бежал прочь, подальше от этих мест, дабы они, догадавшись обо всем, не обратились против меня и Йорейд не убила бы меня своим колдовством!

— Вот почему ты так боишься ее! — кивнула Вильгельмина. — Но что же дальше было с моим дедом и с бабушкой? Ведь это была она, Маргрет, Белая Ива?

— Да, это была она! По прошествии нескольких лет я решился наведаться в Эйстридалир — узнать, как там обстоят дела и не ждет ли меня более теплый прием у Маргрет. Я был столь самонадеян, что явился прямиком на Таволговое Болото. Йорейд была в доме, а по двору бродила маленькая девочка — она увидела меня и засмеялась. Я заговорил с ней, и тут вышла Йорейд. Она поздоровалась со мною, спросила, как мои дела. И показалось мне, что она не так уж и сердита… Она даже приглашала меня в дом, но я не пошел, ибо понимал, что тогда окажусь в полной ее власти.

«А как дела у Маргрет?» — спросил я.

«Белая Ива ушла вслед за своим мужем, — отвечала Йорейд. — Вот этого младенца оставили они мне в утешение».

«Куда ушла Маргрет? — спросил я. — Ты хочешь сказать, что они оба умерли?»

«Нет, — отвечала Йорейд. — Умерла другая моя дочь — от поветрия, что распространилось в округе. Я не смогла исцелить ее, как ни билась. А Белая Ива и Ульв живы и проживут еще долго, Финн. Напрасно ты пытался разрушить их счастье».

«Я любил ее», — сказал я.

«Это называешь ты любовью?» — спросила она. Я так и не понял, почему она сказала так. Если то, что я испытывал к Белой Иве, не любовь — тогда что называется этим словом?

— Что же, что случилось с ними? — спросила Вильгельмина. — Куда ушли они, Финн? Я не поняла: Ульв и вправду превратился в волка?

— Так должно было произойти, — кивнул Финн. — Зелье было отменное, его готовил не я, убогий неудачник, а мой приемный отец. А он был сильнейший из колдунов. От его заклятий не было и нет никакого спасенья.

— И Белая Ива ушла вместе с Ульвом в лес и стала там жить с волком?

— Белая Ива была колдуньей и дочерью колдуньи, — объяснил Финн. — Ей не нужно было прибегать ни к какому зелью. Я так понимаю, что она своею волей превратилась в волчицу и ушла с ним.

— Похожий конец был и у одной из сказок, что рассказывала старая Турид. Мина, неужто ты правда веришь в эти бредни?

— Не знаю, Торве, — задумчиво проговорила Вильгельмина. Она сидела, поставив локти на стол и подперев виски ладонями; волосы ее пушились кольцами меж тонких пальцев.

Торлейв покосился на Финна.

— Ты рассказал нам сказку; и хотя половина ее взята из тех историй, которыми пугают на ночь детей, часть ее кажется мне правдивой.

— И на том спасибо.

— Но сказка на ночь была для Вильгельмины, — продолжал Торлейв. — Теперь настала моя очередь. Расскажи-ка мне правдивую сагу о тебе и о Стюрмире, сыне Борда. Как вы сошлись с ним?

— Устал я и не в силах более говорить! — проворчал Финн, отодвинув от себя пустую кружку.

— Можешь быть краток, — разрешил Торлейв. — Подробности мне не нужны.

— Хорошо, если нальете мне еще пива.

— Я налью тебе пива, сколько захочешь, — сказал Торлейв. — И даже оставлю тебя ночевать здесь на свой страх и риск — не думаю, чтобы Гамли сказал мне за это спасибо. Я проведу ночь с тобою в поварне, хотя это вовсе не доставит мне удовольствия. Но здесь в котле еще полно холодной каши, и мне бы не понравилось, если бы все те, кто станет есть ее наутро — а я надеюсь быть в их числе, — к ночи обросли шерстью и с воем убежали в лес.

— Смейся, смейся, сын Хольгера! — ощерился колдун. — Напрасно ты не веришь мне!

— Верю я или нет, речь не о том.

Вильгельмина нацедила из бочонка еще пива и поставила кружку перед Финном.

— Стюрмир, сын Борда, сам отыскал меня прошлой зимою, — начал Финн с явной неохотой. — До того подвизался я некоторое время в поисках кладов. Случилось так, что троим людям я и вправду помог найти золото. Обо мне пошла кое-какая слава, вот Стюрмир, сын Борда, и явился ко мне. Не могу сказать, что я был рад: речь-то шла вовсе не о том, чтобы найти в земле денежки, которые никому не принадлежат, а о том, чтобы отнять чужое добро. Однако он сразу же неплохо мне заплатил и вдобавок посулил такой хороший куш, что в случае удачи я, пожалуй, мог бы бросить свое ремесло.

Поначалу он говорил, что ему бы только выяснить, где деньги, а возьмет их он сам, без меня. Мы приехали в Эйстри-далир, на Долгое озеро. Я узнавал знакомые места, и становилось мне всё хуже. Сказать по правде, я совсем приуныл, когда понял, что речь идет о Стурле, сыне Сёльви, вдовце той самой Кольфинны, дочери Белой Ивы. Я сказал о том Стюрмиру, и он даже не думал смеяться надо мною, как делаешь это ты, сын Хольгера, — ибо это лишь вам, жителям юга, невдомек, какие дела творятся на свете. Он даже пообещал мне за мои труды на пять марок больше. Я решил, что пять марок на дороге не валяются, — и согласился… себе на беду. Через полгода я бы и сам заплатил кому-нибудь хоть десять марок, кабы они у меня нашлись, лишь бы сбежать от Стюрмира, но было уж поздно.

— Почему же вы все были так уверены, что золото Хравна у нас на хуторе? — спросила Вильгельмина.

Колдун отвел глаза.

— Я поворожил немного, — сказал он и откашлялся. — И золото сказало мне, что оно там, на острове на Долгом озере.

— Вот как, — усмехнулся Торлейв. — Значит, золото тебе сообщило, что оно на Еловом Острове. Как выяснилось впоследствии, оно солгало. А что было дальше, колдун?

— Стюрмир, задолго до моей встречи с ним, имел какие-то темные дела с тем человеком, которого зовут Нилус из Гиске. Я боялся его пуще чёрта, ибо слышал, что он делал с теми, кого обвиняли в колдовстве. Это было его обязанностью — отыскивать таких, как я, и отдавать их под суд, а то и вовсе решать мечом на месте. Я прекрасно сознавал, что жизнь моя в его глазах ничего не стоит, а жив я лишь потому, что нужен Стюрмиру.

Мы со Стюрмиром несколько раз пытались проникнуть на хутор Стурлы Купца, но каждый раз что-то мешало: так просто не подойдешь, надо плыть на лодке, а лодку видно издалека. Как-то ночью Стурла заметил нас и стал спрашивать с острова, кто мы такие и зачем плывем на его хутор. Пришлось повернуть обратно. Мы дождались, когда он уедет по своим торговым делам, и решили, что уж в эту-то ночь непременно будем на хуторе. Мы не надеялись сразу взять золото; хотели только понять, где именно искать. Ночь была летняя, лунная. Наша лодка стояла в заводи у раздвоенной ивы. Мы шли к ней через лес, и в какой-то момент стало понятно, что в свете луны, за кустами, шаг в шаг следует за нами огромный белый зверь. Стюрмир сначала сказал: «медведь» — столь он был велик. Потом мы решили, что это собака с хуторов, — бывают такие псы, ростом что твой теленок. Как бы то ни было, жуть нас взяла обоих. Ежели бы Стюрмир не пытался держаться храбрецом, я бы уж давно сбежал оттуда не помня себя, потому как я-то уж точно в храбрецы никогда не рвался, и разве что звон золотых монет может заставить меня перебороть страх.

Мы уговорили себя, что это просто пес, но едва отчалили, как Стюрмир толкнул меня локтем в бок. На нем лица не было — так он был бледен. И тут увидал и я, что ровно вслед нашей лодке по лунной дорожке плывет челнок — сам собою, точно толкает его кто из-под воды. А в челноке стоит огромная белая волчица и смотрит на нас, и холка ее искрится, и глаза блестят в лунном свете. Стюрмир достал самострел и выстрелил в нее, но она даже не шелохнулась. Стрела ушла в воду — мы слышали, как плеснуло. Гребли мы в ту ночь как сумасшедшие, только казалось нам, что лодка наша стоит на месте, а волчица все плыла и плыла следом за нами и не шевелилась, как будто была неживая. Мы причалили к острову и вышли на берег, но челн с волчицею также ткнулся носом в песчаную отмель, и она ступила на песок и двинулась к нам большими прыжками. Стюрмир, как и я, догадывался, кто она, я ведь рассказывал ему свою историю. Мы кинулись обратно к нашей лодке, а волчица гналась за нами по берегу. Если я молился когда-нибудь в жизни, сын Хольгера, так это было как раз в ту ночь. Я молился всем богам, каких только мог вспомнить, а за свою жизнь я немало их узнал.

— И вы так и не высадились на Еловом Острове? — спросила Вильгельмина.

— Конечно нет! Хотел бы я посмотреть на того, кто сделал бы это на нашем месте! Мы выгребли на середину озера, течение толкало нашу лодку и унесло Бог весть куда. В лодке, не сходя на берег, дождались мы рассвета. Потом уже причалили не помню где. Там был хутор, и люди стали спрашивать, кто мы такие. И Стюрмир сказал, что мы заблудились — собственно, так оно и было.

После того случая я спросил его, не отказался ли он от золота. Он сказал: нет. Я отвечал ему, что не хочу второй раз испытать такое. Тогда он сказал мне, что, если я не помогу ему отыскать золото, он просто прибьет меня — ему, мол, это не впервой. Я к тому времени уже кое-что знал про их с Нилусом дела и понимал, что он не шутит. Он сказал: раз я уверен, что золото на Еловом Острове, то он добудет его каким угодно способом.

— А ты был уверен? — невесело усмехнулся Торлейв.

— Не спрашивай меня, сын Хольгера! Я давно проклял тот день, когда встретился со Стюрмиром, но что я мог поделать? Я сам уже запутался во всем, что говорил, и не мог более разобрать, где правда, где вранье. Я говорил то, что угодно было Стюрмиру. Но я же не знал, что он задумал похитить Стурлу! Я думал, он пойдет искать золото, жители хутора всполошатся и схватят его, и тогда всем моим бедам конец, я смогу от него сбежать.

— Что же ты не сбежал раньше, а терпел всё это?

— К тому времени, когда я понял, чем они промышляют, я уже боялся их как огня. Нилусу Ягнятнику ничего не стоило призвать меня к ответу за колдовство. Знаешь, сын Хольгера, что говорят о таких, как я, норвежские законы? Я чувствовал себя точно лис, которого травят собаками! Не было мне места на этой земле.

Скрипнула дверь, и в поварню, высоко держа свечу в руке, вошел Гамли.

— Вы тут сидите в тепле, а вас все ищут. Ланглив зовет ужинать, и Стурла меня уже дважды спрашивал, где его дочь. Ну и мороз сегодня!.. А кто это тут с вами?

— Это Финнбьёрн Черный Посох, человек с севера, я немного знаю его, — сказал Торлейв. — Гамли, нельзя ли ему переночевать здесь, в поварне? Я останусь тут, пригляжу за ним и выставлю его рано утром, с первыми петухами.

— В такой мороз людям не отказывают в ночлеге, — кивнул Гамли. — Конечно, старик, можешь оставаться до утра. Я скажу Ланглив, чтобы собрала тебе еды в дорогу.

— Благодарствуй, хозяин! — кашлянув, прохрипел Финн. — Я посплю тут в углу, на лавке, ничего не трону.

— Мина, думаю, тебе лучше пойти с Гамли в дом и лечь спать.

— Боюсь, мне не так-то легко будет уснуть, — прошептала Вильгельмина. — После всего, что я услышала.

— Не принимай эти россказни так близко к сердцу, — твердо сказал Торлейв. — Мы вернемся, и ты обо всем расспросишь Йорейд.

— Я и в самом деле устала и с радостью прилегла бы. Но мне бы очень помогло, если бы ты сидел со мною, держа меня за руку, и говорил бы: «Мина, это все вранье, не верь, Мина, этим сказкам», — и повторял бы это непрестанно. Потому что твои слова каждый раз убеждают меня лишь ненадолго, но потом я вновь начинаю сомневаться.

— Завтра будет день, выйдет солнце, и ты поймешь, что я был прав.

Он поцеловал ее, и она, поднявшись, ушла вместе с Гамли. По дороге тот завел разговор о том, как славно собираются они справить Ноль в этом году, и какие гости ожидаются у них на праздник: Никулас, сын Грейфи, Стурла, сын Сёльви, с дочкою, Торлейв, сын Хольгера, — и еще немало придет народу, и что собирается приготовить Ланглив к праздничному столу. Вильгельмина слушала его и смеялась.

— Главное, чего я не в силах понять, — с болью в голосе спросил Торлейв, едва Вильгельмина ушла, — что заставляло их убивать? Почему, в конце концов, они не могли, если им нужен был Стурла, ограничиться им одним? Зачем лесоруб, зачем бедный старик-пьяница, который в жизни никого не обидел? И кто те несчастные, которых они выдавали за Стурлу и Кольбейна?

— Слишком много вопросов сразу, сын Хольгера, — проворчал Финн. — Скажи лучше, для чего назвал ты этому Гамли, что приходил сейчас, мое настоящее имя?

— Неужели ты полагаешь, я стану лгать человеку, который рисковал своей жизнью ради Вильгельмины, Стурлы и меня? Но тебе нечего бояться. Я был на дознании, что проводил помощник лагмана Нидароса Вальдимар, сын Хельги. Твое имя там не прозвучало.

— Скажи, что это правда, сын Хольгера! — вскричал колдун, схватив Торлейва за рукав рубашки. — И среди имен, означенных на приложенной к стреле грамоте, также нет моего?

— Нет, — сказал Торлейв. — Я не могу ручаться, что оно не всплывет позже, во время дознания на тинге: слишком многие знали о твоем участии в этом деле, и еще больше народа видело тебя в их компании. Но что касается меня, я не стану его называть, можешь быть уверен.

— Да хранят тебя, сын Хольгера, все вышние силы, как бы там они ни звались! — просипел колдун, и странная улыбка искривила его тонкие губы. — До тинга в Нидаросе я успею уйти далеко. В благодарность за это, сын Хольгера, я отвечу на все твои вопросы!

— Сдается мне, что ты самый большой мошенник из всех мошенников, каких мне только приходилось встречать. Не знаю, есть ли какой толк от разговоров с тобой. Ты наплетешь мне новых небылиц, и только.

— Мне незачем притворяться перед тобою, и теперь, когда нет этой девочки, я могу откровенно признаться: да, ты прав! Всю свою жизнь я врал, мошенничал и дурил головы, для того чтобы вытянуть из людей побольше денег, одежды или еды. И нет в том моей вины! Если бы мать моя не бросила меня в лесу на камне, а выкормила и вырастила, всё пошло бы по-иному.

— Будет тебе опять ныть!

— Нет, ты выслушай меня. Много было всякого, иногда я откровенно лгал, иногда прибегал к колдовству — чему-то же меня да научили в детстве. Было дело, снимал или наводил сглаз за плату, и отводил глаза, и торговал сонным зельем и любовным эликсиром. Могу научить тебя, сын Хольгера, как приготовить его: надо взять простой воды из ручья, добавить в него щепотку того красителя, который приготовляют из марены, и полынной настойки для вкуса, ибо для того, кто покупает зелье, это важно. Если это человек богатый, то желательно, чтобы склянка, в которую налит эликсир, была прозрачною. Если же на дно ее бросить стеклянную жемчужину, — из тех, какие кувшинами привозят из италийских земель и какими вроссыпь торгуют в Нидаросе на базаре, в мелочном ряду, по цене полчашки за пеннинг, — то смело можешь спрашивать за такой эликсир не менее четырех эйриров.

— Прекрасно, — усмехнулся Торлейв. — Глядишь, если я к старости не смогу заработать на кусок хлеба своим ремеслом, то воспользуюсь твоим рецептом.

— И все же то, что я рассказал тебе про Ульва и Белую Иву, — чистая правда. Это было не мое колдовство, и зелье было настоящее.

— Я спрашивал тебя о другом, Финн, — сказал Торлейв. — Я хотел знать, отчего погибли все те люди, не имевшие никакого отношения к этим проклятым сокровищам.

— Клянусь! Клянусь тебе, сын Хольгера, чем угодно клянусь, что я никогда не поднимал на живого человека ни ножа, ни меча, ни секиры! Я лгал и изворачивался, и, возможно, от моих снадобий кое у кого и болел наутро живот, но даже те яды, что я продавал, были на деле совершенно безвредны! Именно поэтому я никогда не задерживался на одном месте дольше недели, чтобы самому не стать жертвой того, кто обманулся в своих надеждах! Говорю это тебе, дабы ты, прежде чем я начну свой рассказ, знал, что я, Финн, не причастен ни к одному из этих убийств!

— Хорошо, — сказал Торлейв. — Я понял и верю тебе.

— Стюрмир хотел одного: узнать, где сокровища Хравна, — продолжал колдун. — Если бы Стурла хоть что-то о них сказал, он прожил бы ровно до того момента, как они были бы найдены. Но Стурла не знал или не хотел говорить; это его спасло, хоть и погубило других людей — да впрочем, это не его, не Стурлы вина… Они взяли Стурлу и Кольбейна неподалеку он Нидароса и отвезли на Воронов мыс. Стюрмир приложил немало усилий, чтобы заставить Стурлу отдать золото по доброй воле. Стурла всё повторял, что ничего не знает ни о каких сокровищах, и Борову было велено прижать его, чтобы разговорился. Этот кабан не мог придумать ничего лучшего, как сломать ему ногу. Я наложил лубок — когда-то Йорейд учила меня сращивать поломанные кости.

Кулаки Торлейва непроизвольно сжались, но он сдержал себя.

— Как же удалось Стюрмиру подделать пергамен?

— Я-то разбираюсь в этом плохо, но Нилус из Гиске был мастер проделывать всякие штуки с закладными и купчими, они этим много раз пользовались. У него был человек в Нидаросе, который мог из одной грамоты сделать совсем другую, и они о том позаботились загодя. У них было уже все готово для завладения имуществом Стурлы. Однако, чтобы им получить золото законным путем, нужна была смерть Стурлы, а убить его Грош не мог, пока не вызнает, где сокровища. Стюрмир подумал и решил разыграть гибель Купца — не так уж трудно было убедить земляков Стурлы, что тот мертв. Не знаю, что его натолкнуло на мысль о волках: возможно, наша встреча с волчицей летом, возможно, его ремесло. Так или иначе, они с Нилусом заранее решили, что для достоверности надо будет сначала прикончить кого-нибудь другого, свалив все на волков, и только выбирали кого.

— Вот как, — сказал Торлейв. Щека его дернулась.

— Стурла уже неделю был на Вороновом мысе под охраной Стюрмировых людей, когда мы приехали в Эйстридалир, — продолжал колдун. — Грош снял у одного из бондов домик в горах, якобы для охоты. Оно и верно было для охоты. Для виду они даже пристрелили лося и поохотились на зайцев и птиц, но главная охота у них шла на человека.

Нилус прознал, что трое лесорубов расчищают участок леса неподалеку. Они решили, что смерть лесоруба подойдет как нельзя лучше: товарищи станут его искать, поднимут шум. По завершении дела они, собравшись в доме, обсуждали чуть ли не со смехом, как все удалось. Стюрмир лишь бранил Дидрика Борова за то, что тот взял деньги из кошеля убитого; Весельчак же, сын Скамкеля, сказал: «Брось, Грош, зачем покойнику деньги?» Я слушал их, дрожа от страха.

— Кто бы мог подумать. По твоему виду трудно было предположить, что ты с ними не заодно.

— Клянусь, сын Хольгера, я был у них все равно что пленником! — воскликнул колдун. — Все поджилки мои тряслись, и ад, казалось, разверзался под самыми моими ногами!

— А что же Клюпп? — тихо спросил Торлейв. Сердце его сжалось при воспоминании о вечно пьяном забулдыжке, что шатался по Городищу и клянчил по кружечке пива то на одном хуторе, то на другом.

— Клюпп — это тот пьяница? — спросил Финн. — Ему просто не повезло. Он возвращался лесом с какого-то хутора и увидал, как Стюрмир и Нилус из Гиске несут тела тех бедолаг, которых после они выдали за Стурлу и его секретаря. Он не подошел к Стюрмиру сразу — понимал, видать, что и его могут мигом отправить на тот свет. Зато потом, встретив Стюрмира, решил потянуть из него денег на выпивку. Знал бы он, с кем имеет дело! Стюрмиру только на руку был еще один покойник, чтобы нагнать страху на округу.

— А следы? Неподалеку от тела Клюппа в лесу были волчьи следы.

— Это старая охотничья обманка, — хмыкнул Финн. — Даже мне она известна.

— Они убили четырех человек. Ни в чем не повинных. Не укладывается это у меня в голове, Финн! Кто же были те двое, которых Стюрмир выдал за Стурлу и Кольбейна?

— А вот этого я не могу сказать тебе, сын Хольгера, ибо сам не ведаю. Скорее всего, какие-то бродяги из тех, что скрываются в горах. Для Стюрмира, для Нилуса из Гиске, для Борова и Весельчака убийство было не внове. Лишить человека жизни — это им ничего не стоило. Насколько мне известно, они и разбоем не брезговали, если понимали, что им всё сойдет с рук.

— Бесовщина, — сказал Торлейв, перекрестившись. — Иначе не знаю, как это назвать. Бесовщина и безумие. Надо молиться день и ночь, ибо тень его лежит и на мне.

— Не понимаю я твоих слов, — проворчал Финн. — Хочешь ли ты знать еще что-то, сын Хольгера, или я могу отдохнуть?

— У меня еще немало вопросов. Для чего вы явились на Еловый Остров и как потеряли болт с серебряным наконечником? Зачем ты сделал его? Хотел убить свою прежнюю любовь?

— Пойми же, сын Хольгера, я был целиком во власти Стюрмира! Он приказал, и мы пошли. Ночь была вьюжная, мела метель, и снег несся нам навстречу. Он велел мне петь, как это делают сейдмады, чтобы смутить разум девушки. Я встал под изгородью и стал петь на ветер, хотя, сказать по правде, в успех своего колдовства я не верил.

Вдруг Стюрмир тронул меня за плечо. Я глянул туда, куда он указывал, и чуть не подавился своим заклинаньем. Белая Волчица была здесь, и рядом с нею шел второй волк — темный, как сама ночь. Они переходили озеро по льду, почти невидимые во тьме. Я думал немедленно бежать, хотя прервать такую волшбу на полуслове себе дороже: многие силы уже задействованы, и они все могут обернуться против тебя. Я дрожал от страха, но Стюрмир посмотрел на меня с презрением и сказал:

— Пой, колдун, или завтра найдут еще один труп, в этот раз — на Еловом Острове.

Он зарядил самострел и пошел навстречу волкам сквозь метель. Мысленно я приготовился к ужасной смерти, но продолжал петь, хоть и знал, что чем больше я боюсь, тем меньше надежд на успех. Ибо духи, сын Хольгера, не внемлют трусам, они презирают их.

Я видел, что Стюрмир подошел к волкам достаточно близко, чтобы выстрелить наверняка, прицелился и спустил крюк. Знаешь ли ты, как стреляет Стюрмир?

— Не понаслышке.

— Значит, ты поймешь, что отвести его стрелу, да еще такую стрелу и на таком расстоянии, может лишь очень сильное колдовство! Стрела ушла вверх — я своими глазами видел, как она отклонилась от своего пути, перелетела плетень и упала за ним. Волки повернули к нам свои морды как по команде, оба.

Не знаю, бегал ли я когда прежде на лыжах так, как в тот день, — это при моей-то хромоте! Стюрмир и тот не сразу меня догнал. Мы оба летели с ним как сумасшедшие, пока не поняли, что никто больше не преследует нас.

Я уже так запутался к тому времени во всех своих страхах, что сам не знал, чего я больше боюсь: Стюрмира, волков, Нилуса из Гиске, мести Йорейд или этой девчонки, твоей невесты.

— А ее-то почему? — удивился Торлейв.

— Да всё из-за треклятого дара, который передался ей по наследству. Разве мог я быть уверен, что это не она сама ходит за мною в обличье Белой Волчицы? Или не станет в любой момент третьей в этой компании… Варульв-маг — самый страшный из всех варульвов, да будет тебе известно, сын Хольгера.

— Ты, кажется, бредишь, колдун, — раздраженно сказал Торлейв. — Смотри, не выводи меня из себя.

— Сам смотри, — пожал плечами Финн. — Ты ведь собираешься жениться на ней, вот и держи ухо востро.

— Похоже, колдун, с головой у тебя не всё в порядке. Видать, от того ремесла, которым ты занимался всю жизнь.

— Мое ремесло не хуже всякого другого, — обиделся Финн. — Порой я и впрямь помогал людям получить желаемое, я ведь кое-чему обучен. А те, кому я просто пускал пыль в глаза, тоже были счастливы, ибо они получали в обмен на свои пеннинги, лепешки и пиво не только мои зелья, но и надежду на то, что после моих трудов в их жизни что-то изменится к лучшему. И потом, как можно препятствовать обманываться людям, которые сами только и ждут, чтобы их кто-нибудь обманул? Если не я, то такой же, как я.

— Это я всё понял, — кивнул Торлейв. — Рассказывай, что было дальше.

— Мы со Стюрмиром пошли искать стрелу и встретили там Вильгельмину и пса, такого громадного, что поначалу я подумал: уж не тот ли это черный волк? Но это был лишь пес, хоть и очень большой. Потом появился ты. А о том, что происходило со стрелою дальше, ты знаешь лучше меня.

— Йорейд сразу поняла, что это ты наносил руны, и бросила ее в огонь.

— Еще бы ей не понять, — вздохнул Финн. — Я не видал ни одной колдуньи более мудрой, чем Йорейд. Она пальцем не пошевельнет лишний раз, чтобы воспользоваться своей силой, но коли уж пускает ее в ход, можешь быть уверен: ударит без промаха. Должен ли я продолжать свой рассказ, сын Хольгера? Я устал и хотел бы вздремнуть. Зимняя ночь долга, но мы с тобой проговорили немалую ее часть.

— Рассказывай, коли обещал! — возразил Торлейв.

— Ладно, — вздохнул Финн. — В конце концов, вы с дочерью Стурлы накормили меня и спасли от смерти. Я бы помер там, под этим плетнем, не сжалься вы надо мной. Наверное, я должен был бы испытывать к вам что-то вроде благодарности, если б за все эти годы не забыл, что это такое… Так или иначе, рассказывать осталось не так уж долго.

Все шло как по маслу, даже ваш въедливый сюсломан — и то не заметил, как искусно подчищен мел на пергамене.

Стюрмир неплохо изобразил заботливого дядюшку. И он добился бы своего, если б не ты, сын Хольгера. Ты пришел и смешал все его планы.

Торлейв лишь молча кивнул.

— И как тебе это удалось? Ты был один, а их пятеро, и все же они не смогли справиться с тобою. Ты нанес удар Нилусу в лицо, он был взбешен. Если б вы не бежали с хутора в ту ночь, полагаю, тебя ждала бы страшная долгая смерть, сын Хольгера. Я и сейчас не понимаю, как вы ухитрились тогда от нас ускользнуть, если только девчонка твоя не воспользовалась своим даром.

— Ту ночь, — сказал Торлейв, содрогнувшись в сердце, — мне не забыть и через много лет.

— С той самой ночи волки будто преследовали нас, — хрипло проговорил Финн. — Стрелы не брали их. Боров и тот стал говорить, что не нужно ему никакого золота. Стюрмир и Весельчак уверяли, что это местные собаки увязались за нами. Однако всем нам было так страшно, что Стюрмир купил сани и пару лошадей у хозяина «Пивного фьорда», чтобы только не идти через лес на лыжах.

Дважды мы чуть не настигли вас, но вы каким-то чудом уходили у нас из-под носа. А потом мы приехали на Воронов мыс. Стюрмир отправил Борова и Весельчака вперед, к башне — проверить, что там да как, — а сам остановился перекусить в этой самой гостинице: хотелось ему расспросить хозяина, не видал ли он вас. Я сказал ему, что пойду с Весельчаком и Боровом, а Весельчаку и Борову сказал, что остаюсь со Стюрмиром, — сам же бежал прочь со всех ног. И кабы лихорадка не скрутила меня столь некстати и я не пролежал бы три дня в хлеву у какого-то трёнда, только бы меня здесь и видели.

— Любопытная история, — произнес Торлейв задумчиво.

— Ты доволен, сын Хольгера? Позволено ли будет мне теперь вздремнуть хоть немного?

— Бог с тобою, колдун. Право, мне даже жаль тебя. Ложись и спи. Я разбужу тебя с петухами, до того как придет хозяйка.

— Кстати, — буркнул Финн. — У меня тоже есть к тебе один вопрос. Сдается мне, ты неспроста выведываешь у меня про этих варульвов. Ведь ты видел их, как и я?

— Я и сам не уверен в том, что я видел.

— Не лукавь, сын Хольгера, — просипел колдун. — Я был честен с тобой!

— Хорошо, колдун, ты прав. Да, я видел их, и не один раз.

— Я же говорю: это она, Маргрет, Белая Ива! — воскликнул Финн.

Он посмотрел в лицо Торлейву и внезапно расплылся в радостной улыбке, показав щербатые черные десны. Разноцветные глаза его задорно блеснули.

— Знал бы ты, какой славной девушкой была она — веселой, смешливой, доброй! А какой гордой и грозной она могла вдруг стать, если заденешь ее ненароком. Настоящая северная королева! Недаром этот Ульв потерял от нее голову. Она кого хочешь свела бы с ума. Нет, не было и не будет второй такой, как она!..