На другой день хоронили старого Клюппа. Торлейв рано утром ушел на отпевание; накануне он не спал всю ночь. После похорон он свалился на лавку в своей каморке в доме у Агнед и уснул мгновенно и глубоко.

Тем временем жители Городища и окрестных хуторов, которым последнее время и так не приходилось скучать, оказались свидетелями нового происшествия. Из лесу вернулись в поселок охотники, те, что третьего дня останавливались в «Красном Лосе» у Агнед.

Впереди шагал Стюрмир Грош, сын Борда. В прошлый раз он уже успел познакомиться со многими местными бондами и арендаторами и теперь кивал им на ходу, а они приветственно махали ему в ответ.

Рядом со Стюрмиром в своем длинном темном стакре ковылял Филиппус Финн Черный Посох, в руке его и впрямь был посох черного цвета, но, поскольку Финн заметно хромал, никому бы не пришло в голову, что посох этот может иметь иное назначение, кроме как поддерживать его неровный шаг.

Остальные охотники также были знакомы обитателям Городища. Нилус Ягнятник из Гиске, королевский исполнитель, был человек известный не только в Эйстридалире. Весь он был стремительный и верткий, и, когда двигался, его суставы ходили ходуном, точно они крепились друг к другу шарнирами. Мышцы его загорелого лица, напротив, были столь неподвижны, что улыбка, время от времени кривившая большой узкогубый рот, казалась гримасой какого-то лицевого паралича.

В долинах Нилуса знали в основном как исполнителя королевской власти, который не гнушался никакими средствами, если речь шла о нарушителях закона. По большей части занимался он «охотой за головами», отыскивая тех беглых, опальных, лишенных мира людей, что вместе со своими семьями укрывались в горах и лесах от королевских властей и кормились разбоем и грабежом. Рассказывали, что в свое время Нилус и сам не брезговал тем и другим, покуда не встал на сторону короля и закона — что оказалось делом весьма прибыльным. Довольно скоро он заслужил прощение былых грехов, о чем имел грамоту, подписанную самим лагманом Нидароса. Документ сей он всегда носил с собою в специальном кисете и не ленился предъявлять его всякий раз, как ему поминали прошлое. На это, впрочем, отваживались лишь немногие: Нилус из Гиске был человек опасный.

Рода он был хорошего, из настоящих хольдов; говорили, что, если бы не бурная его молодость и не чрезмерная жестокость, которой побаивались при дворе, он бы уже дослужился и до золотых шпор — до рыцарского званья.

Длинные полуседые волосы Нилуса из Гиске были стянуты на затылке в «конский хвост». Небольшие желтые глаза внимательно смотрели из-под ровных, точно нарисованных неподвижных бровей.

В годы разбойничьей вольницы носил он прозвище Ниле Топор, но, сменив род занятий, и прозванье получил другое. Сам ли он придумал его или нет, но оно, как говорили, заставляло вздрагивать людей, прятавшихся в горах, — маркаманов, бродяг, воров и отщепенцев. Рассказывали, что жены им пугают своих детей, чтобы те не капризничали: «Смотри, Палле, будешь плохо себя вести — придет Ягнятник и заберет тебя!» Нередко также звали его Звероловом из Гиске, ибо был он искусным охотником не только на людей, но и на крупное зверье.

Нилус был одет в короткий черный кафтан с кожаным наплечником для соколиной охоты. Голенища высоких кожаных сапог, обмотанные широкими ремнями, обтягивали его крепкие икры. Из-под кафтана виднелся край алой, точно кровь, шелковой рубахи. На широком, с золотыми заклепками поясе висел в черных ножнах меч с посеребренной рукоятью, рядом — длинный кинжал и кривой лопарский нож в узорчатом чехле.

Появление Нилуса всегда встречали настороженно. Вдруг кто в округе повинен в подлых словах против короля? Или, может, в наши леса вернулся Иллуги Медвежья Нога — разбойник, лет десять назад промышлявший в лесах по правому берегу Гломмы? А если никто в долине не выступал ни против короля, ни против сюсломана и не было ни разбойников, ни беглых издольщиков — что с того? Нилус из Гиске и сам по себе мог доставить немало неприятностей.

Поговаривали, что бонд Тёрес из Фрюна, непримиримый враг Нилуса, год назад исчез бесследно во время охоты. А спустя всего месяц брат Тёреса Альбрехт оказался в темнице в Осло — якобы за поддержку какого-то заговора против короля и епископа.

Неведомо по какой причине, но случалось, что кто-то из неприятелей Нилуса находил скорую смерть, пусть и вполне объяснимую: срывался со скалы, погибал в пьяной драке, исчезал без вести, как Тёрес, либо его начинали преследовать неудачи — сгорала усадьба, волк резал всех овец, уходили слуги, работники отказывались от места.

Однако дело свое Нилус знал, и, если его звали извести разбойничью шайку, орудовавшую в округе, или пристрелить медведя-шатуна, что повадился таскать овец и ребятишек, никто не сомневался: работа будет выполнена в срок. Поговаривали, что он мстителен, жаден и способен на всё за полмарки серебра.

Бок о бок с Нилусом шагал Альгот, сын Скамкеля, по прозвищу Весельчак. Жидкие светлые волосы сальными прядями свисали вдоль квадратного его лица, блекло-голубые равнодушные глазки погружены были в глубокие глазницы. Его охотничья куртка была опоясана зеленым кушаком, сверху которого был надет кожаный пояс с подвешенной к нему тяжелой боевой секирой и четырьмя охотничьими ножами, которые Альгот, как говорят, умел метать на диво точно. Третьего дня вечером, в «Красном Лосе», Стюрмир за кружкой пива рассказывал местным охотникам, как прошлым летом таким способом Альгот убил медведицу с расстояния пяти шагов. За спиной Весельчак нес небольшой арбалет и красный колчан, полный болтов, оперенных ястребиными перьями.

Пятый охотник также был личностью известной. Звали его Дидрик Боров, и он вполне оправдывал свое прозвище — был огромен и всеяден. Дидрик всегда страдал от жары, и даже в этот морозный день на нем была одна только волчья ольпа без рукавов поверх распахнутой шерстяной рубахи.

Его жесткие, коротко остриженные волосы стояли торчком, точно свиная щетина, открывая маленькие, как-то по-особенному скрученные красные уши. Лицо было тоже красным и плотным. Его далеко не самый стройный стан перехвачен был красным поясом с серебряной пряжкою, с которого свисал меч в потертых ножнах бычьей кожи. Он был первый в долине по борьбе, однако никто не хотел иметь с ним дела. Два года назад во время состязания Дидрик сломал хребет своему противнику, и тот вскоре умер. За тот поединок Дидрику пришлось выплатить немалую виру — тринадцать марок золотом вдове погибшего. Разумеется, никто его не упрекал: что поделаешь, ну не рассчитал парень свою силу, его ли это вина?

Дидрик шагал широко и на ходу, сильно фальшивя, насвистывал себе под нос «Красавицу Сигрид». Рядом с ним шли двое слуг, одетые просто, как и полагается слугам, и неразговорчивые, — на них никто из встречных даже не глянул бы, когда бы не те сани-волокуши, что они тащили вслед за собою.

В санях на запачканной кровью рогоже лежали рядом два больших палевых волка-самца, убитых не далее как прошлой ночью. Их крупные головы свисали с саней, последний предсмертный оскал черных губ показывал белоснежные ровные зубы. Оба волка были молоды, не старше трех лет, в полной силе и, видимо, из одного помета, поскольку сходство меж ними в масти и в возрасте было очевидно. Мощные их тела были повержены, шерсть потускнела и опала. Жители Городища приветствовали охотников радостными криками. За санями уже бежали несколько мальчишек. Они начали было швырять в мертвых волков палками, шишками и комьями снега, но мрачный взгляд Весельчака Альгота враз убедил их оставить эту затею.

Собаки за заборами выли и заходились лаем, а встречные псы поджимали хвосты и жались к стенам. Многие люди, увидав, что за груз везут охотники, бросали свои дела и шли следом.

К тому времени, как охотники дошли до «Красного Лося», за ними уже двигалась целая толпа. Ни горница, ни двор не могли бы вместить всех, и большинству пришлось топтаться на улице.

Агнед вышла на шум в простом сарафане и пестрой повязке на волосах — она хлопотала на кухне. Увидала сани, всплеснула руками и пригласила охотников в горницу. Сани на время заперли в сарае, чтобы никто из любопытствующих не покусился на ценную добычу.

Торлейв проснулся от шума людских голосов за дверью. Было уже далеко за полдень. Он сел на узкой лавке и попытался привести мысли в порядок. На сердце у него было тяжело.

«Что там еще?» — хмуро подумал он и отправился узнавать, что случилось.

На дворе было шумно, люди стояли в сенях, разговаривали. Торлейв не стал их ни о чем спрашивать, а пошел прямо в горницу для гостей, которая вся гудела голосами, точно улей.

За длинным столом не было ни одного свободного места; люди заняли также все скамьи и табуреты, какие Агнед удалось найти в доме. Кое-кто пристроился прямо на полу, на соломе. Бенгта, служанка, вытаращив глаза, носилась с кружками, раздавала пиво гостям. В толпе Торлейв заметил Стюрмира Гроша и Финна. Стюрмир прямо лоснился и сиял от радости, колдун же выглядел мрачным и подавленным.

Нилус Ягнятник тоже был здесь — сидел над большой кружкой немецкого пива и улыбался своей неподвижной улыбкой. При виде этой улыбки сердце глухо стукнуло у Торлейва в груди.

«Сэмунд сказал: „Рази сильнее!“ И тогда тот зарубил его с трех ударов, с одного не сумел», — всплыло вдруг в памяти Торлейва. Голос отца пресекался от горя, когда он произносил эти слова. Теперь они прозвучали так отчетливо, точно Торлейв слышал их вновь.

Двое других охотников сидели по левую руку Стюрмира. Здоровяк Дидрик хлебал молочную кашу из деревянной миски, Альгот неторопливо потягивал пиво из берестяной кружки.

— Родич! — крикнула Агнед, увидав племянника. — Иди-ка сюда скорее! Они привезли из лесу двух волков! Двух волков убили они этой ночью!

— Мои поздравления, — сказал Торлейв. — Но, боюсь, даже в ближних лесах их осталось еще немало.

— Мы скоро вновь отправимся на охоту, — пожал плечами Стюрмир. — Хотя у меня теперь появилось неотложное дело и здесь, в долине.

— Какое такое неотложное дело? — невежливо поинтересовался Торлейв.

— Да ты, плотник, наверняка уж знаешь, раз сказался другом несчастного родича моего Стурлы, — вздохнул охотник с сокрушенной миной.

— A-а, вы хотите завтра присутствовать на похоронах как родич погибшего, — кивнул Торлейв, притворившись, будто не понимает, о чем речь.

— Не только, — пробормотал охотник.

В этот момент все взгляды обратились к выходу. Бонды расступились с почтением. В горницу вошли отец Магнус и сюсломан Маркус, самые уважаемые люди в округе. Оба они были высоки ростом, но отличались во всем прочем. Отец Магнус был человек плотный, веселый, круглолицый и румяный. Бритьем он пренебрегал, и щеки его почти всегда покрывала белесая недельная щетина. Когда он улыбался своим прихожанам — а улыбался он часто, — на левой его щеке появлялась круглая ямочка, что делало его похожим на огромного младенца. Его волосы, остриженные вокруг тонзуры в кружок, уже начинали седеть, но были светлы, так что седина не бросалась в глаза. Был он слаб зрением и из-за этого казался несколько беспомощным, но синие глаза смотрели с небритого лица с такой доброжелательностью, что казалось, он сам лучится, точно солнце на небосводе. Прихожане церкви Святого Халварда любили своего настоятеля. Он никогда не заносился перед ними, всегда вникал в их беды, плакал вместе с ними над их грехами и молился об искуплении. Каждый хуторянин в округе знал, что к отцу Магнусу можно прийти в случае нужды, он никогда никому не откажет. И в этот раз, едва он вошел, метя пол подолом бурого подрясника, Торлейву показалось, что в полутемной горнице стало светлее.

Сюсломан Маркус, напротив, был чрезвычайно худ. Теплое подбитое мехом сюрко свисало с его с сутулых плеч так свободно, точно сюсломан вовсе не имел тела — ни живота, ни груди. Из-под подола сюрко торчали худые журавлиные ноги. Темно-лиловые шоссы и короткие сапоги черной кожи плотно обтягивали сухие икры и тощие лодыжки. Его темные густые брови постоянно двигались, и все речи сюсломана сопровождались разнообразной их мимикой.

Следом за сюсломаном Маркусом протиснулись его секретарь, писарь и слуга. Последний нес широкий черный дорожный плащ господина, затканный узором из маленьких, редко рассыпанных по ткани серебряных розеток, и лиловый бархатный берет с серебряной пряжкой и фазаньим пером.

Агнед бросилась раскланиваться перед сюсломаном и целовать священнику руку, и охотники поднялись навстречу вошедшим. Стюрмир низко поклонился:

— Приветствую вас, сюсломан Маркус! Я Стюрмир по прозвищу Грош, сын Борда с Каменистого Склона, что на Вороновом мысе в Нур-Трёнделаге. Вот это — Альгот Весельчак, сын Скамкеля, обратите на него внимание: он неразговорчив, но за свою жизнь завалил не одного медведя. А прозвище свое получил за то, что никто ни разу в жизни не видел его улыбающимся. Он мастер бросать ножи — надеюсь, как-нибудь он продемонстрирует вам свое искусство. Филиппус Финн, сын Ореккьи, он приехал с севера. Дидрик Боров, сын Хёскульда Друмба…

— Я знаю Дидрика, сына Друмба, — сухо проговорил сюсломан. — С хёвдингом Нилусом, сыном Сигхвата, также можете меня не знакомить. О вас же мне рассказывал барон Ботольв. Он считает вас умелым охотником. Кажется, сегодня вам удалось доказать это на деле.

— Можно и так сказать, — усмехнулся Стюрмир.

— Я собираюсь поговорить с господином бароном. Надо бы нам с ним объявить награду за каждого такого зверя. Не менее четырех эртугов за голову. Как по-вашему?

— По-нашему, сюсломан, четыре эртуга за эдакую тварь маловато будет. — Стюрмир сладко улыбнулся.

— Вы что же, предлагаете повысить цену до двух эйриров? — поинтересовался сюсломан. — Что скажут наши бонды? Награда выплачивается из их средств.

— А вы, сюсломан, не желаете ли взглянуть на этих тварей? — спросил Стюрмир, продолжая сладчайше улыбаться. — И бонды тоже пусть посмотрят.

— Что ж, — сюсломан повернулся к выходу, — я буду рад увидеть вашу работу.

Все повставали со своих мест и направились на двор. Торлейв шел рядом с отцом Магнусом.

— Как там девушка? — спросил священник.

— Спала, когда я уходил.

— Хорошо, что спала.

— Она уверена, что это не Стурла, — сказал Торлейв. — Я бы прислушался к ее словам.

Священник покачал головою в маленькой серой помятой скуфье.

— Тяжко ей придется теперь. И ведь она еще не в совершенных годах. Кто же возьмет на себя управление имуществом Стурлы — усадьбой и всем городским его хозяйством? Насколько я понимаю, то владение, что в городе, довольно велико, а я не знаю в нашем округе ни одного дееспособного родственника Вильгельмины, что был бы вправе принять на себя опекунство. Возможно, тебе, Торлейв, что-нибудь известно? Ни у Стурлы, ни у Кольфинны в наших краях не было родни. Может, где-то живут родичи матери Стурлы — Ракели, дочери Вильхьяльма? Я немного помню ее еще с тех времен, когда мы со Стурлой были детьми.

Торлейв покачал головой.

— К сожалению, отче, мне о том ничего не известно. Стурла продал ее наследство — три усадьбы где-то в Раумарики, — но я в ту пору был еще ребенком.

— Если родичи не найдутся, приходу придется назначить опекуна из наиболее уважаемых людей херада. Ты столько лет провел в доме Стурлы, Торлейв, кого бы ты посоветовал? Барона Ботольва или сюсломана Маркуса?

При этих словах священника Стюрмир обернулся.

— Боюсь, — сказал он, — что придется мне взять на свои плечи то нелегкое бремя, о котором говорите вы, отче.

— Что? — Отец Магнус остановился, близоруко щурясь в лицо Стюрмира. — Вы будете родич Стурлы, сына Сёльви с Елового Острова?

— По отцовской линии, — кивнул Стюрмир. — Оба мы — потомки Хравна Бешеного из Нур-Трёнделага, с мыса Хравна. Слыхали о таком?

— Да, был, говорят, в прежние времена такой лихой морской хёвдинг среди трёндов, — сказал священник. — Кажется, еще при конунге Сигурде Магнуссоне Крестоносце или при Харальде Гилле… точно не припомню.

— Пращур мой, и верно, родился еще при Сигурде Крестоносце, а помер в один год с Инге Первым Хромым — хоть это и не важно. Важно другое: были у меня кое-какие дела с родичем моим Стурлой. Но лучше будет, ежели мы поговорим об этом позже.

— Нет уж, говорите, коль начали, — вмешался сюсломан. — Судьба девушки нас очень беспокоит.

— Вопрос такой непростой, что не знаю, с чего и начать. Да и стоит ли так прямо при всех…

— Полагаю, будет правильно, если вы, Стюрмир, сын Борда, сейчас и при всех объясните, чего же вы хотите от дочери Стурлы, — громко проговорил Торлейв.

Стюрмир, даже не взглянув на него, повернулся к сюсломану:

— В вашем хераде принято, чтобы молодые перебивали старших и встревали в их разговоры?

— Торлейв! — укоризненно покачал головой сюсломан, и брови его свелись к переносице.

— Хорошо, — сказал Стюрмир. — Все равно рано или поздно наступит день, когда мне придется заявить о своих правах, понравится это кому или нет. Немногим более полугода тому назад, как раз на мессу Халварда, мой родич Стурла Купец, сын Сёльви с Елового Острова, взял у меня в долг весьма значительную сумму. Было то в Нидаросе. Положение у Стурлы и впрямь было тяжкое, один из его кораблей с грузом дорогих тканей потерпел крушение по дороге из Валланда. Стурла был почти разорен. Он узнал, что я могу ссудить ему деньги, и умолял меня сделать это. Негоже отказывать родичу, не так много осталось на норвежской земле нас, потомков Хравна. Стурла сам и составил документ. Для меня это тоже были немалые деньги, я вез их в Силь, чтобы купить там усадьбу для своей сестры. В результате покупку пришлось отложить, как и свадьбу сестры — у меня не осталось средств даже на ее приданое. А ведь ради ее усадьбы продал я свое имение.

— Какой документ? — спросил сюсломан Маркус и пристально посмотрел острыми черными глазами на Стюрмира — сверху вниз, как большая птица.

— Да такой… — Тяжкий вздох Стюрмира красноречиво свидетельствовал о его смущении. — Пергамен со всеми печатями и подписями — со всем, что полагается. Заверенный королевским представителем. Вот этим самым, что перед вами, — Нилусом, сыном Сигхвата из Гиске. При трех свидетелях, кои также присутствуют здесь и не являются ни моими родичами, ни родичами Стурлы. Сказано же в пергамене, что коли мой родич Стурла, сын Сёльви, не вернет мне до дня святого Симона пятьдесят марок золотом, то все его имущество: каменный дом в Нидаросе, корабельная контора, три корабля, все товары, а также усадьба в хераде со всем движимым и недвижимым имуществом — переходит в мою собственность.

— Собственность, о которой вы говорите, стоит дороже пятидесяти марок, — с сомнением сказал сюсломан.

— Ему негде больше было взять эти деньги, — вздохнул Стюрмир. — Потому он и предложил мне такую не очень-то выгодную для себя сделку. Он рассчитывал, что купит новый корабль, сбудет во Франции груз меха, а в Исландии — груз леса, после чего выплатит долг.

— Этот способ давать взаймы напоминает ростовщичество, — поморщился сюсломан. — Но, если все документы составлены верно, ваши права на владение имуществом Стурлы Купца будут подтверждены.

— Я покажу вам документы и расписки, все до единой, когда мы вернемся в гостиницу. Я взял их с собою, когда направлялся в ваши края, поскольку надеялся застать моего родича Стурлу у него на дворе. Эх, собирался я сказать ему, что готов продлить срок нашего договора на тот случай, если он запаздывает с оплатой.

— Что ж, это сделало бы вам честь, — сухо проговорил сюсломан Маркус. — А теперь давайте всё же глянем на волков, как собирались.

— Эх, собирался я сказать ему, что готов продлить срок нашего договора на тот случай, если он запаздывает с оплатой.

Что ж, это сделало бы вам честь, — сухо проговорил сюсломан Маркус.

Все снова двинулись вперед, тем более что работник Агнед уже снял замок и распахнул дверь сарая.

Вид поверженных, распростертых на рогоже зверей произвел на Торлейва тягостное впечатление. На душе его стало только тревожнее, когда он увидел их тела, бессильно вытянутые лапы, морды с остекленевшими глазами.

— Пожалуй, речь может идти и о пяти эртугах, — сказал сюсломан, помедлив. — Цена здоровой годовалой телки — думаю, это не так плохо.

— Может, и неплохо, сюсломан Маркус! — усмехнулся Стюрмир. — Хотя если представить себе, сколько молодых телок может зарезать один такой зверь…

— А по-вашему, плата за убитого волка должна быть приравнена к цене взрослой дойной коровы? — фыркнул сюсломан. — Вернемся лучше в гостиницу и поговорим о вашем деле, — строго заключил он.

Торлейв решил дослушать до конца все, что будет говориться о судьбе Вильгельмины. В горнице все уселись за стол: по одну сторону — Стюрмир и Нилус из Гиске со своими людьми, по другую — сюсломан с секретарем и отец Магнус. Торлейв сел рядом со священником, подумав, что так удобнее всего будет ему видеть пергамены, если Стюрмир их принесет. Ему казалось, что все, что произошло вчера и продолжается сегодня, — это какой-то странный недобрый сон.

Покуда Стюрмир ходил в верхнюю горницу, Торлейв разглядывал охотников. Нилуса Ягнятника в лицо он знал давно и наслышан о нем был немало. Здоровяк Дидрик все время жевал что-нибудь: покончив с кашей, тут же принялся за лепешки с медом; когда они кончились, запустил свою большую руку в тарелку с сушеными яблоками, запил их кружкой пива, потом откинулся назад и тихо пропел:

Наконец Стюрмир вернулся. Он поставил на скамью простой походный сундучок и выложил из него на стол несколько пергаменов. Сюсломан вытянул свою длинную шею.

— Можно больше света? — попросил он. Агнед принесла еще свечей в бронзовых подсвечниках.

— Вот расписка о продаже моего старого имения, — говорил Стюрмир. — Вот печать тамошнего сюсломана Сигурда, который заверил сделку. Имена свидетелей, их подписи.

— Не вижу, где указаны размеры угодий, — придирчиво сказал сюсломан.

— Вот, взгляните! — Стюрмир ткнул пальцем в документ. — Вот проект брачного договора моей сестры, который так и не был подписан.

— Ну, это мы не можем считать документом, — сказал сюсломан и отодвинул пергамен в сторону.

— Вот расписка Стурлы, сына Сёльви с Елового Острова, — продолжал Стюрмир. — Она заверена была печатью Нилуса Зверолова из Гиске. Стурла приложил также и свою печать.

Он разложил пергамен перед сюсломаном. Тот долго изучал его. Ни печать, ни подпись Стурлы у сюсломана сомнений не вызвали, он хорошо их знал. Печать заверителя в проверке не нуждалась — тот сидел напротив и ковырял в зубах. Сюсломан Маркус долго изучал каждую подпись, помарку и завитушку — Торлейву даже показалось, что он был бы рад к чему-нибудь придраться и объявить документ недействительным.

— А почему вы носите такое прозвище — Грош? — спросил сюсломан, внезапно оторвав взгляд от пергамена.

— Грош — такая мелкая монетка, — заулыбался Стюрмир. — С детства звали меня так за то, что, как можете видеть, лицо мое кругло, точно грош. Друзья же нередко кличут меня Коротышкой, и тоже понятно почему.

Сюсломан перевернул пергамен и внимательно рассмотрел его с обратной стороны. Брови его непрестанно шевелились — то поднимались, то хмурились, то приподнималась лишь одна, а другая при этом опускалась, нависая над глазом. Наконец сюсломан Маркус тяжело вздохнул, свернул документ и отдал Стюрмиру.

— Смерть ответчика не вызывает никаких сомнений, — сказал он. — Можете считать, что ваш иск принят. Я пошлю своего человека с известием к барону Ботольву. На собрании прихода после ближайшей воскресной службы я объявлю о ваших притязаниях. В среду на тинге ваше право на владение землями Стурлы Купца, сына Сёльви, будет подтверждено перед всеми людьми херада. Что касается опекунства над его несовершеннолетней дочерью, — безусловно, вы имеете на это больше прав, нежели кто другой, как единственный ее дееспособный родич мужского пола. Родство подтверждено распискою Стурлы. Я почти уверен, что совет примет решение в вашу пользу.

— Я хотел бы, чтобы вы меня правильно поняли, — сказал Стюрмир. — У меня вовсе нет намерения обобрать бедную девушку. Из того, что я получу, я не возьму себе ничего сверх того, что мне причитается. Все остальное пойдет ей в приданое.

— Достойное решение, — согласился сюсломан.

— В конце концов, теперь, когда бедняжка осиротела, кто-то должен заботиться о ней! — горячо вздохнул Стюрмир. Торлейв заметил, что при этих его словах Нилус Ягнятник посмотрел на Коротышку с откровенным восхищением.

— Да, это верно, — наконец подал голос отец Магнус. — И что именно вы намерены делать?

— Я должен сегодня же поехать на Еловый Остров и хоть как-то утешить ее, — сокрушенно сказал Стюрмир. — Я скажу ей, что есть кому о ней позаботиться. Думаю, мне придется поселиться там раньше, чем будет принято решение на тинге, ведь негоже, чтобы она оставалась в усадьбе одна, среди зимы, без защиты и поддержки.

— Это ваше право, — подтвердил сюсломан. — Усадьба уже практически принадлежит вам. Что касается имущества Стурлы Купца, сына Сёльви, в Нидаросе, то для вступления во владение вам придется обратиться к тамошним властям. Я подпишу вам грамоту, подтверждающую смерть ответчика. Не думаю, что возникнут какие-либо трудности: документ, что вы мне предъявили, составлен безупречно. Важно, чтобы вместе с вами на тинг явились те трое свидетелей, что присутствовали при заключении сделки. Но я так понял, что они и сейчас здесь.

— Да, вы правильно поняли, — закивал Стюрмир. — Вот они, все тут: Альгот, сын Скамкеля; Дидрик, сын Друмба; Андрес, сын Туми.

— Может быть, для девушки все же было бы лучше, если бы опеку над ней взял приход, а вы лишь дали бы за ней приданое, — начал отец Магнус. — Ведь она совсем не знает вас, насколько я понимаю. Кстати, и живет она на хуторе вовсе не одна — при ней двое старых слуг. И Торлейв вон за ней приглядывает. Торлейв?.. — позвал он.

Однако молодого человека уже не было рядом со священником, и вопросы отца Магнуса остались без ответа.

— Мне по душе ваши слова, Стюрмир, сын Борда, — произнес сюсломан Маркус. — Не скрою, поначалу сказанное вами меня насторожило, но теперь я вижу, что вы муж учтивый и совестливый. Итак, тинг состоится в среду. И, полагаю, чем скорее будет принято решение, тем лучше.

— Аминь, — негромко произнес Нилус Ягнятник. — Я тоже думаю, сюсломан, чем скорее, тем лучше, — добавил он с нажимом.

Сюсломан Маркус отвечал ему строгим взглядом.

— Все должно вершиться по закону, согласно уложениям государя Магнуса, сына Хакона, отца нынешнего нашего короля Эрика, — сухо закончил он свою речь.