— Слышь, Пётр, похоже, нам уже никак не нагнать этих поляков. Слишком далеко они от нас убежали.

— Похоже, Емельян, в этом ты прав, как и в том, что пора бы нам перекусить. Время-то уже обеденное?

Говорили, ну, очень близко, почти рядом, и явно на русском языке. Этот разговор двух мужчин, судя по голосам, молодых, словно удар молнии, врезался в голову Василия, заставив того очнуться, наверное, ото сна и прийти в себя.

— Товарищ младший сержант, действительно, может, передохнём? Мочи уж нет таскаться по этому проклятому лесу. Да и эти поляки, что попались на нашем пути, действительно, наверняка, уж далеко убежали? Да и зачем нам они? По нам же вообще не стреляют?

— Что за разговорчики, боец Сидоров! И что за такие настроения, красноармеец? На невыполнение приказа толкаете? Знаете, что будет за такое в военное время?

— Так, тащ сержант, это же не я, а Пугачёв сказал, что поляки далеко убежали.

— Товарищу младшему сержанту можно, а вам, красноармеец Сидоров, в разговоры старших по званию без их разрешения вступать нельзя. И тем более никак нельзя пререкаться с ними! Понятно?

Судя по разговору, не два, а три или даже четыре красноармейца отчего-то преследовали по лесу, наверное, напавших на них поляков. Правда, похоже, они постепенно удалялись куда-то в сторону, так как всё уже слышалось не так отчётливо. Васе захотелось привстать и окликнуть их. Но у него, к страшной его досаде и даже начавшемуся подниматься в нём страху, ничего не получилось. Словно налитое свинцом тело никак не хотело слушаться своего хозяина. Мужчина не смог не то что крикнуть хотя бы вслед бойцам, а даже произнести ни одного слова, да и глаза у него вообще не открывались.

— Опять царские порядки водите, тащ сержант? Ну что вам неймётся? Да и недалече сами же сказали, что не война это, а освободительный поход по освобождению братских народов от польских империалистов. А ещё все мы слышали, что случился бой с германцами, так это полное недоразумение. Так сам же товарищ комбат Черняховский сказал. Мол, командование разберётся и примет необходимые меры, и боевые действия между нами и немцами будут остановлены.

— Слушай, Филимон, ну что ты тут агитацию разводишь? Не хочешь выполнять боевое задание, так и скажи. А когда вернёмся, то сержант Сухоруков просто доложит куда надо, и всё на этом закончится. Мало того, что ты без приказа открыл огонь по этим полякам, и так уж готовым сдаться, вон, даже ранил одного. Так остальные его товарищи, совсем даже не поляки, а белорусы, оттого и подались в бега. Приказано комвзвода нашему отделению обследовать местность до берега реки, значит, дойдём до реки и только тогда обратно. Иначе будет невыполнение приказа, и за это нас по головке не погладят. Тем более-то, до реки осталось-то всего ничего.

— Так, я что, виноват, что ли, что тот поляк неожиданно так выскочил ко мне? И никакую агитацию я тут не разводил. Ну, стрельнул польский снайпер по гитлеровскому генералу, он что, дурак что ли, чтобы и далее тут отсиживаться? Наверняка давно уж в бега ударился и находится сейчас далеко-далеко от нас. Ведь тот пленный так и показал, что, мол, они в расстреле немецкой колонны не участвовали. Это сделали те, кто из Бреста вырвался и, похоже, что они на юг пошли, в Румынию. Кто-то из них остался и подкараулил немца. И вряд ли мы его поймаем.

— Поймаем, не поймаем? Нам приказ выполнить надо, а ты тут, Сидоров, затеял ненужные разговорчики.

Разговор всё удалялся и удалялся и скоро вообще затих. Стало тихо, наверное, словно в могиле. Правда, на этот раз Василий всё же смог открыть глаза.

Было светло. Похоже, что где-то там, за деревьями, даже светило солнышко. А вот сам Вася, к сожалению, находился в какой-то не очень глубокой яме и был наполовину засыпан песком. Он лежал чуть наискось левым боком, уже начавшим болеть. Правая рука была закинута за спину, и под ней чувствовалось что-то, похоже, что баул.

Левая рука никак не хотела слушаться. При некотором шевелении, левое плечо разболелось ещё сильнее. Но всё же мужчина, опираясь уже на правую руку, смог немного приподняться и принять сидячее положение. К счастью, песка было не так много. Самочувствие у Васи, само собой, желало лучшего.

Значит, красноармейцы решили, что польский снайпер стрельнул по гитлеровскому генералу и ударился в бега? Наверное, пусть так и будет. Незачем попаданцу светиться ещё с этим. Хрен его знает, какие там сейчас политические расклады? Могут и не понять, само собой, и люди из соответствующих органов. Лаврентий Павлович, как пить дать, примет свои меры. И даже сам товарищ Сталин не вступится. И что делать тогда бедному попаданцу? А ведь он так хотел помочь предкам!

Ведь на носу война с фашистами, а, насколько помнилось, РККА, непонятно как провоевав зимой в «финскую», и так уж спустя пару лет и то не была готова к ней. А сейчас, наверное, состояние Красной Армии, ввиду острой нехватки средств и всего нужного, да и как бы после всяких, как писали, репрессий и не очень опытного командования, ещё хуже? Хотя, насчёт репрессий отчего-то больше всего кричали и продолжают кричать именно всевозможные враги. Словно именно они и пострадали пуще всего, может быть, и за дело?

Действительно, и «финская» война ведь не за горами, где когда-то как бы и проявилось неумение воевать, прежде всего, красных командиров. Об этом в более поздние времена, помимо всяческих западных ярых пропагандистов-русофобов, всевозможных злостных антикоммунистов и отъявленных либерастов, наверное, не трубил разве что ленивый. Хотя имелись и иные точки зрения, но всё же Василий думал, что повысить уровень подготовки РККА в свете предстоящих событий совсем бы не мешало.

Что же, как там с важным фашистом, конечно, было неизвестно, но своё он точно получил, хотя бы выбыв из строя на какое-то время. Нечего замышлять всякие плохие планы на советскую страну. Поделом её врагам, и так будет всегда!

Едва только полегчало, отпустило, Василий попробовал встать на ноги, и у него это получилось. Сухой песок шурша, мелкими струйками стёк на баул и дно ямы. Часы, всё ещё работавшие, да и заведённые вновь, показывали, чуть ли, не полдень. Вытащив из-под песка тяжеленный баул и АКМ, кое-как очистив их, мужчина с большим трудом выбрался из так некстати приютившей его ямы.

Кругом шумел сосновый бор. Сквозь просветы меж вечнозелёными соснами где-то в вышине, наверное, на западе, ласково светило солнышко. К северу местность немного понижалась, да и красноармейцы направлялись, вроде, именно в ту сторону. И они же что-то говорили насчёт реки. А так как бедному, ещё не пришедшему в себя человеку страшно хотелось пить, то и следовало направиться именно туда, что он и сделал.

Действительно, в болотистой низине оказалась вполне себе приличная речка, с полностью заросшими кустарником берегами. Правда, никаких красноармейцев в том месте, куда вышел попаданец, не нашлось.

Напившись, умывшись, хоть как-то приведя себя в порядок, Вася перекусил тем, что оставалось у него в бауле. А ещё после скромного то ли завтрака, то ли обеда он принял весьма важное для него решение.

Раз уж так получилось, то, наверное, надо было бы попаданцу хоть на какое-то время заховаться куда-нибудь, чтобы осмотреться и обезопасить себя от всяких неожиданностей. А уж вещи, которые все ещё остались при нем, он уж найдёт как передать советскому командованию. Было бы желание, а повод всегда найдётся.

* * *

— Тётка Ганка! Выйдите, пожалуйста, пойдёмте со мною!

Молодая, худенькая не то женщина, не то девушка, а, может быть, даже ещё просто девчонка, не очень-то и высокая, лет так как бы около пятнадцати-шестнадцати, скромно одетая, стучалась в малюсенькое окошко захудалого домика, с не менее захудалыми воротами и прочими пристройками. Хотя, все те десяток домов, что по обе стороны всё ещё зелёной улицы небольшой деревушки, местечка, со всех сторон окружённой густым лесом, были примерно такими – одни чуть получше, другие – почти такие же.

— Что случилось, Алеся?

Через еле державшуюся калитку на улицу выпорхнула, почти выбежала женщина уже зрелых лет, тоже не очень хорошо одетая, примерно такой же комплекции, как и у девчушки. Видно было, что просьба Алеси её сильно взволновала.

— Там, у вас в задах, у огорода, польский офицер, раненный лежит, без сознания.

— Польский офицер? Откуда же он мог тут взяться? Кажись, убегли они? Говорят же, что Советы, красные пришли? — чуть не всплеснула руками старшая.

— Пришли-то, пришли. Но тут дядя Михась только что из Каменца воротился. Люди пошли послушать его. Я тоже была там. Говорит, что красные всё ещё воюют у Бреста, но уже как бы и с немцами. Сказывал, что сцепились они отчего-то друг с другом.

— Как, у них что, одна война с поляками не успела закончиться, так уже другая с германцами началась? О, боже, боже, чего же ждать-то далее?

— Может, всё обойдётся, тётка Ганка? Дядя Михась что-то говорил, как будто по слухам, постреляли они друг в друга вчерась вечерком и ночью всласть, а потом как бы и успокоились. Сегодня, сказывал, что и не стреляли вовсе. Только копали и копали землю, по слухам, немцы в Видовле и вокруг него, да ещё в самом Бресте, а красные – под ними и Каменцем. Да ещё машин своих с пушками, всяких танков и солдат нагнали, говорит, что те, что эти, без числа. И самолетов там, в небе, появилось видимо-невидимо.

— Как бы не началось? Ладно, пойдём, посмотрим, Алеся. Только с чего ты взяла, что там лежит польский офицер?

— А у него шинелька офицерская.

Две женщины, постарше и совсем молодая, торопливо свернули в узкий переулочек и мимо невысокой ограды из жердей быстро добежали до места. Здесь, на опушке леса, практически вплотную приткнувшегося к небольшим огородам, на пожухлой траве, как-то по-детски, свернувшись в калачик, тяжело дыша, действительно лежал молодой коренастый мужчина с испачканным и исцарапанным лицом.

Как ни странно, одет был раненный совсем не по-военному. Ничего, кроме польской офицерской шинели с жёлто-синей полосой у углов воротника и небольшой полевой сумки, тоже военного образца, может, чуть коротковатой стрижки, не выдавало в нём военного. Обычное лицо, не такое уж и красивое, правда, весьма высокое и крепко сбитое тело, наверное, сильное, раз и руки у него из-под шинели выглядывали крепкие и жилистые. Одет был он вовсе в мирную одежду – в широкие темноватые брюки и слегка видневшуюся из-под шинели сероватую куртку. На ногах у раненного были грязные ботинки, только очень большие, с слегка сбитой местами подошвой.

Пожилая женщина присела возле тяжело дышащего мужчины. Она тут же откуда-то вытащила небольшой, типа носового, платочек, аккуратно намочила краешек своей слюной и стала осторожно вытирать его лицо. Раненый, похоже, действительно был без сознания, так как он на это никак не отреагировал.

Женщина старательно продолжила начатое. Грязь и частицы застывшей, похоже, просочившейся сквозь мелкие порезы крови, постепенно очистились, и на свет выступило лицо молодого, всего лет под тридцать, мужчины.

— Тётка Ганка, это же ваш Василь! Не может быть! А говорили, что он погиб где-то под Варшавой? Хотя, не знаю, вроде и не он? С другой стороны, действительно, почти как вылитый. Очень сильно похож. Точно он!

— Василь, родной, сыночек, вернулся!

Пожилая женщина всё вытирала и вытирала лицо молодого мужчины. А с её глаз, то растекались безостановочно по лицу, то падали вниз на землю слёзы, возможно, матери, наконец-то дождавшейся сына с безжалостной к её мольбам войны.