Тима, дочь Андонаты, была любимицей своего отца. Он сильно горевал, когда девушка вышла замуж за пигмея из племени валеси, который жил за рекой. Андоната поступил так же, как поступают в таких случаях отцы повсюду. Он пригласил своего зятя и в конце концов уговорил его жить среди наших пигмеев.

Не думаю, чтобы после Сейла и Томасы в Конго была более дружная пара, чем Ингола и Тима.

Они поженились более года назад. Я знала, что Тима ожидала ребенка. Но так как роды у местных женщин, как правило, проходят благополучно, я не беспокоилась.

Мы с Патом кончали обедать, когда вбежал Моке и сообщил, что Тима вот-вот должна родить и находится на пути в госпиталь.

— Должно быть, ее состояние неважное, — сказал Пат. — Обычно в таком положении они не подходят близко к госпиталю до тех пор, пока не поймут, что им грозит смерть.

Спустя несколько минут пигмеи принесли на носилках маленькую Тиму. Андоната и Ингола тяжело переживали происходящее. Отец сказал, что схватки у молодой женщины начались прошлым утром, но теперь прекратились.

— Ты хочешь сказать, что они продолжались почти целых два дня и, несмотря на это, вы не принесли ее сюда? — спросила я.

— Тима просила нас не беспокоить бвану, — отвечал пигмей.

Я посмотрела на маленькую женщину, которая в свои восемнадцать-девятнадцать лет все еще выглядела девочкой. Но с большим животом она казалась крупной, даже слишком. Несмотря на все свое мужество, она не могла скрыть страданий и ужаса. Пигмеи внесли ее в госпиталь и положили на кровать. Пат осмотрел Тиму, но не нашел никаких повреждений. Однако схватки прекратились, и все понимали, что это плохо.

Андоната, Ингола и несколько женщин-родственниц приготовились провести ночь в госпитале, на полу, в кабинете Пата, чтобы быть под рукой. Пат некоторое время рылся в своих шкафах, но понял, что с небольшим выбором препаратов и ограниченным набором инструментов мы ничего не сможем сделать и остается лишь положиться на милость природы. Часов в одиннадцать мы отправились спать. Проснувшись, я услышала разговор Пата с Андонатой. По-видимому, было около трех часов ночи. Пигмей-отец почти потерял разум от горя. — Старухи говорят, что надо сделать так, чтобы схватки начались снова, — говорил он. — Я сказал, чтобы они шли к ней. Но я знаю, Тима умрет.

Пат был уже одет. Я тоже быстро оделась и последовала за ним в госпиталь. Тимы там не оказалось. Мы нашли ее во дворе возле тропинки, ведущей к шоссе. Здесь ярко горел огромный костер, а вокруг бедной женщины толпилось полдюжины пигмеек. Тима сидела на бревне. Сзади стояла женщина и поддерживала ее, другая находилась перед ней и массировала ей живот. Тима испытывала сильную боль, но не кричала. Лишь раз у нее вырвался стон. По щекам ее катились слезы.

— Не можем ли мы чем-нибудь помочь? — спросила я Пата.

— Ее можно отправить к доктору Вудхэмсу, но боюсь, путешествие убьет ее и ребенка, — отвечал он. — Есть препарат, который вызывает родовые схватки, но не думаю, чтобы его можно было найти в наших краях.

Не в силах больше смотреть на страдания маленькой женщины, я бросилась к машине и нажала на стартер. Мотор зафыркал, бешено взревел, но через одну-две минуты зачихал и заглох. Ни я, пи Агеронга так и не смогли его завести вновь.

— Не можем же мы просто стоять и ждать, когда она умрет, — обратилась я к Пату, — Я думаю вынести ее на шоссе и попытаться отвезти с попутной машиной в Мамбасу.

Ингола и его друзья принесли носилки, уложили на них Тиму, и мы отправились по тропинке к шоссе.

— Мадами, — шептал Андоната, — не дайте умереть моему первому ребенку. Тима так дорога мне.

— Андоната, я делаю все, что могу, — ответила я. — Но против этой опасности мы бессильны.

При свете факелов я видела, как всхлипывал маленький отец-пигмей, но глаза его были сухими. Плечи его тряслись, как при приступе малярии.

Я вспомнила о том, что однажды сказали мне в родильном доме на родине: каждая женщина во время родов должна одна спускаться в долину смерти. Действительно, никто не в состоянии разделить с ней до конца эту опасность. Затем я взглянула на Андонату: казалось, этот маленький бородатый мужчина испытывал те же страдания, что и его дочь. Каждый новый приступ боли, который потрясал хрупкое тело Тимы, был пыткой для ее отца. Каждая слеза, которую она роняла, словно колючка терзала его натянутые до предела нервы.

Мы вышли на шоссе, и несколько пигмеев разожгли огромный костер. Факелы горели слабо, а ночью в джунглях костер необходим для того, чтобы отпугивать диких животных. Где-то глубоко в лесу рыдала сова, жалуясь на несправедливости джунглей. Летучие мыши, привлеченные светом костров, прямо над головой резко взмывали вверх с криками «гонк-гонк-гонк». Они ловили мотыльков и других ночных насекомых, слетевшихся на роковой блеск огня. Свет костров освещал метров на двенадцать дорогу и край джунглей, блестящая зелень которых окружала нас с трех сторон. Далее начиналась таинственная темнота конголезской ночи.

Ингола и женщины сняли Тиму с носилок и усадили на кучу банановых листьев. Одна из женщин, стоя сзади, поддерживала ей голову, а другие по очереди пытались вызвать родовые схватки. Они заткнули ей нос и уши листьями. Затем, вытащив из колчанов своих мужей по стреле, стали делать надрезы на животе и бедрах женщины. В эти легкие надрезы они втирали другие листья. Кто-то принес из госпиталя воду в большой оплетенной бутыли, и одна из женщин, смочив ею живот беременной, стала массировать его.

Но ничего не помогало. Неоднократно у меня появлялось желание броситься к ним и расшвырять старух, как кегли. Но я знала, что ничем не могу помочь Тиме, и сдерживалась. Я никогда не принимала ребенка и никогда не находилась в непосредственной близости от рожениц у нас в госпитале. Я была так же беспомощна, как Андоната и Ингола.

Мне по-детски хотелось избить и исхлестать Инголу за то, что он был виновником мук Тимы. Боюсь только, что это принесло бы мало пользы. Бедный парень и без того сильно страдал. Пока у него хватало сил, он находился возле жены, затем, не выдержав, ушел собирать дрова для костра. Он таскал сухостой и сваливал его возле костра. Уходил и вновь возвращался с новыми охапками дров, которых он натаскал столько, что их хватило бы на неделю. Но он по-прежнему носил их, уходя все дальше в лес с горящей головней. Внезапно два пучка света прорезали темноту, и в освещенное костром пространство с ревом въехал грузовик. Качнувшись, он остановился. В нем находилось много людей из племени ба-занди, они ехали в рабочий лагерь.

Узнав, в чем дело, они крикнули что-то на диалекте кизанди и поехали дальше, вниз по шоссе. Тима корчилась от боли. Листья, которые женщины совали ей в ноздри, и порезы от острых наконечников стрел лишь увеличивали ее и без того тяжкие страдания.

На запах крови к краю леса сбежались генетты. Хотя кровотечение у маленькой женщины было не сильнее, чем при незначительном порезе пальца, эти неприятные животные уловили запах крови глубоко в джунглях. Вытащив из костра несколько головешек, Андоната швырнул их в темноту. Трусливые генетты, увильнув от них, скрылись, но затем вновь подкрались, нудно воя в темноте.

Других машин на дороге не появлялось. Агеронга сообщил из лагеря, что пытается завести шевроле, но едва ли сможет это сделать. Наш автомобиль был очень стар и не попадал в руки к хорошему механику уже по меньшей мере года три.

Убедившись, что их старинные акушерские приемы не помогают, старухи-пигмейки уселись вокруг огня и стали вспоминать свои собственные роды, рассказывая о них со всеми, иногда страшными подробностями.

Андоната не выдержал этого.

— Прекратите ваши разговоры! — закричал он. — Вы убьете ее своей болтовней, если она не умрет раньше.

Он шагнул к тому месту, где они беспорядочно сидели вокруг Тимы, и потряс в воздухе кулаком. Затем, схватив горящую головню и крича изо всех сил, направился к генеттам. Те с воем бросились прочь, словно за ними гнался сам дьявол. Более они уже не возвращались. То ли под воздействием этой выходки отца, то ли в результате каких-то невидимых процессов после сорока трех часов мучений у Тимы вновь начались схватки. Она упала навзничь со своего сиденья из листьев и лежала обессиленная, мучаясь от боли и всхлипывая. У меня не было часов. Они испортились несколько месяцев назад, заржавев от влаги. Но я считала, стараясь припомнить, как быстро отсчитывает секунды маленькая стрелка. Мне показалось, что схватки у Тимы стали повторяться через каждые две минуты.

По приказанию одной из старух Ингола срезал лиа-новую лозу и привязал один ее конец к небольшому деревцу. Другой конец дали Тиме. Всякий раз, когда боль усиливалась, она с такой силой тянула за лиану, что суставы ее маленьких рук белели от напряжения. В костер подбросили дров. Лицо и тело женщины, покрытые обильной испариной, при свете костра ярко блестели.

Прошло томительных тридцать минут. Далеко на востоке, над Лунными горами, первые проблески зари приподняли ночное покрывало. На дереве проснулась какая-то птица, нарушив тишину своим криком.

Боли у Тимы усиливались. Паузы между жестокими приступами становились все короче и короче. Теперь она всхлипывала с трудом.

Андоната позвал Инголу и других пигмеев. Они отошли с ним к дороге, где на границе света и темноты, словно овцы возле ворот загона, стали ожидать исхода.

Я принесла из госпиталя чистую простыню и расстелила ее поверх листьев рядом с Тимой. Затем налила из бутыли в чайник воды и поставила его на горящие угольки. Позади меня от сильной боли пронзительно вскрикнула Тима. Я бросила бутыль с водой, которую до того судорожно сжимала, и выпрямилась, чтобы лучше слышать удивительный первый крик ребенка.

Женщина, массировавшая живот Тимы, встала. В руках она держала что-то маленькое, состоящее из крохотных рук и ног, каких я никогда не видела, и очень широкого, большого рта. Именно из него и исходил крик. При свете угасающего костра и занимавшегося нового дня я поближе рассмотрела ребенка. Это была девочка. Я подумала, что наступит день, когда она подрастет и узнает радость. Но она познает также и великую боль, страдая так, как страдала Тима. Я не смогла сдержаться и, стоя в сером утреннем тумане, разрыдалась, как маленькая.