Очнулась я на кровати и, как это часто со мной случалось последнее время, принялась думать о той странной жизни, которую вела все эти годы.

Выросшая в крупнейшем современном городе мира, я плохо знала природу. Я видела медведей в горах Грейт Смоки, в Северной Каролине. В парке возле Вудстока в Кэтскили я познакомилась с некоторыми дикими животными, среди которых самым опасным была рыжая лиса. С раннего детства я пугалась при виде змей, пауков и жуков.

Теперь я находилась на берегах одного из притоков реки Конго, в самой гуще леса Итури, почти в центре Африки. Не считая моего мужа, здесь на пространстве в двести квадратных километров едва ли можно было встретить десяток белых людей.

Лагерь Патнем, которым руководили мы с Патом, представлял собой необычное учреждение. Он состоял из госпиталя, маленькой гостиницы и разбросанных вокруг небольших коттеджей с комнатами на восемь-девять постояльцев, забота о которых входила в мои обязанности. Добавьте сюда домик и маленький зоопарк с множеством диких животных — и вы получите представление о лагере Патнем. Все это расположено на берегу реки, в глубине леса; по соседству с лагерем живут местные африканские племена.

Большое своеобразие в жизнь лагеря вносило то обстоятельство, что вокруг него в маленьких деревушках, расположенных в чаще леса, жило довольно много пигмеев, самых низкорослых людей в мире.

Каждое утро, начиная с первого дня пребывания на реке Эпулу и до настоящего момента, я не переставала удивляться тому, что нахожусь здесь. Я думала об этом иногда даже ночью. О пигмеях я читала еще в школе. На родине, в Американском музее естественной истории, я видела манекены, изображавшие небольшую семью пигмеев. Но я ни за что не поверила бы в тот день, когда впервые встретилась с Патриком Патнемом на острове Мартас-Вайньярд, что очень скоро буду наблюдать жизнь живых пигмеев так близко. Познакомившись с Патом, я узнала, что он — антрополог и находится в отпуске после многих лет пребывания в Конго. Там он изучал местных жителей, особенно пигмеев, и работал в качестве санитарного агента. Работа последнего напоминает деятельность инспектора департамента здравоохранения, с той разницей, что санитарный агент не является врачом. Пат окончил восьмимесячные курсы для чиновников Конго и мог ставить диагноз наиболее простых заболеваний, случающихся в джунглях, а также оказывать первую помощь. В силу необходимости он приобрел также большие практические навыки в области хирургии. Появление удивительных лекарств, таких, как сульфаниламидные препараты и пенициллин, было для Пата и всех обитателей леса Итури сущим счастьем. Обо всем этом он мне поведал во время прогулок на лодке вдоль массачусетского побережья. Легко было полюбить Пата. Он был весьма романтичен с его фантастическими рассказами о необыкновенных местах.

Я была художницей, меня особенно прельстила возможность иметь в качестве натурщиков настоящих пигмеев. Летом теплые ветры с моря целуют остров Мартас-Вайньярд, он купается в солнечных лучах, отчего все становится ярким, веселым, искрящимся. Ночью над островом Нантакет восходит луна, и Вайньярд превращается в место, где молодость, приятная беседа и музыка делают свое старое доброе дело. Так было и с нами — мы полюбили друг друга. Многие мои друзья удивились, услышав, что я собираюсь выйти замуж. Но когда они узнали о моем намерении жить в глубинном районе Конго, одни сочли, что я упустила последнюю ничтожную возможность остаться нормальным человеком. Другие, наоборот, завидовали мне и, казалось, готовы были тотчас же занять мое место.

Спустя несколько недель мы были уже в пути — плыли на фрахтовом судне к Африке. Оно следовало по курсу: Азорские острова — Мадейра — острова Кейп-Вард. Это была старая дорога исследователей и пиратов.

Просто любить — уже хорошо. Любить и быть любимой в океане, летом, когда дни превращаются в недели, не теряя своей прелести, — величайшее счастье. Высадиться после такой поездки на таинственный, наполненный благоуханием берег Западной Африки, зная, что путь ваш лежит к восточным районам Конго, граничащим с Эфиопией, — просто экстаз. Мы проехали более трех тысяч километров в тяжело нагруженном шевроле по дорогам, в редких случаях мощеным, обычно же плохим и даже опасным. Путешествие это длилось целый год. Когда мы добрались до Эпулу, где собирались обосноваться, наш «шеви» почти вышел из строя.

В Стэнливиле мы переложили половину багажа в старый автомобиль Пата, который ржавел в гараже из рифленого железа на окраине этого города. За время нашего путешествия по Африке, которое длилось в течение целого года, к нашему первоначальному багажу прибавилось очень много новых вещей. Пат купил также инструменты, различные материалы, одежду и другие необходимые для жизни в лагере вещи. Все это мы втиснули в переполненные автомобили. Последнюю ночь мы провели в деревне Вамба. Во время путешествия я заболела малярией, но здесь болезнь вдруг оставила меня, словно по волшебству. Пат настаивал на том, что следует подождать, пока мне не станет лучше: ему хотелось, чтобы я чувствовала себя хорошо, когда он будет впервые показывать мне наш новый дом.

Утренний ветер еще не разогнал тумана, когда мы выехали из деревни Вамба. Дорога петляла по лесу Итури, выбирая наиболее удобный путь между гладкими стволами огромных деревьев. Лозы лиан свешивались с нижних ветвей, заросли кустарника местами вплотную подступали к краю дороги. Большей частью кроны деревьев не образовывали сплошного шатра, и свет солнца, проникавший внутрь, придавал лесу какое-то сходство с буковым лесом Барнхэма между Биконсфилдом и Сток-Поджес в Англии. Часто между стволами мелькали просветы, однако трудно было найти точку, откуда просматривалась бы значительная часть местности. Плохо чувствуют себя здесь те, кто родился и вырос среди гор или холмов. Вы можете прожить всю жизнь в лесу Итури и никогда не увидеть больших свободных пространств, разве только в тех местах, где река протекает сквозь тропический лес или где человек вырубил и выжег значительные участки леса. Изредка нам попадались грязные, скученные деревни, в которых было двадцать-тридцать крытых листьями хижин, встречались шедшие по дороге группами местные жители с узлами на головах. При ходьбе они поднимали голыми ногами пыль, высушенную утренним ветром. Однажды мы увидели бабуинов, длинными прыжками пересекающих дорогу далеко впереди. Между деревьями летали самые разнообразные птицы. Примерно в тридцати километрах от деревни Вамба дорога была разрыта, и виднелись огромные кучи слоновьего помета: здесь останавливалось, чтобы поваляться в пыли, стадо слонов. У автомобиля Пата, видимо, подтекал радиатор. Мы часто останавливались, Пат добавлял в радиатор свежую воду. Если поблизости были ручей или заводь, Пат доставал воду оттуда. В других случаях он пользовался запасным баком, который наполнял на ближайшей остановке.

Часов в шесть вечера мы были уже близко от Эпулу, и всякий раз, когда Пат останавливал машину, из леса с криками «Патнеми вернулся! Патнеми вернулся!» гурьбой высыпали местные жители.

Всеобщее возбуждение подействовало на меня. Мне захотелось бросить, руль и торжественно усесться на заднем сиденье, словно я была героем, возвращающимся после долгой отлучки на родину. Эти глупые мысли рас-' смешили меня. Я была по-настоящему счастлива, когда вела наш потрепанный «шеви» по пыльному шоссе через лес, вслед за старенькой машиной Пата, из радиатора которой валил пар. По тому, как Пат вел машину, я догадывалась, что он тоже находится в приподнятом состоянии. Он отсутствовал много месяцев, и возвращение глубоко взволновало его.

Взошла луна, яркая и большая. Некоторое время дорога петляла в темноте, за одним из поворотов от лунного света она стала похожа на отливающую бронзой ленту. Около девяти часов вечера Пат свернул с дороги на тропинку, которая вилась между стволами огромных деревьев. Повернув вслед за машиной Пата, я увидела щит, прибитый к столбу, который стоял на повороте. Надпись на щите гласила: «Лагерь Патнем. Пища и кров». Здесь это выглядело так же, как иглу эскимоса в Таймс-сквере. Проехав еще километра полтора, Пат резко затормозил. Я едва успела затормозить, чуть не врезавшись в машину Пата. Выйдя из автомобиля, я прошла вперед. Моему взору открылась великолепнейшая из картин, когда-либо виденных мною в Северной Америке или Африке. Рамой служила арка из красных цветов, более крупных, чем бермудская роза. Подойдя к цветочной арке, я обратила внимание, что местные жители соорудили ее, привязав цветы к стеблям пальм. Я подумала о том, как живущие здесь люди любят Пата и как велико было их желание угодить его молодой жене. Далее шла поляна, с одной стороны которой находился невысокий крутой обрыв к реке Эпулу, а с трех других — джунгли. Лагерь был залит ярким рассеянным светом, струившимся сквозь кроны деревьев, и освещавшим строения лагеря. Одно из них — длинное крытое листьями — было, как я догадывалась, госпиталем, другое — большое, беспорядочной архитектуры — служило гостиницей; за ними, ближе к реке, стоял маленький дом с глинобитными стенами и крышей из блестящих зеленых листьев. Позади госпиталя находился загон, окруженный частоколом, сооруженным из стволов молодых пальм. Загон был разделен на секции, в которых содержались животные, пойманные в джунглях. Длинное и сравнительно узкое здание госпиталя было не больше больничной палаты в каком-либо медицинском учреждении крупного города. Небольшое крыльцо вело к входной двери. Это глинобитное и крытое листьями здание было построено очень умело.

Что касается архитектуры гостиницы, то она не отличалась совершенством. Это было одноэтажное, возведенное без всякого плана строение, с двумя боковыми пристройками. Сторона дома, обращенная к реке, имела широкую веранду. В большей половине здания находились столовая и гостиная, меньшая была отведена под спальни. Здание ничем не напоминало отель. Оно скорее походило на одно из тех больших, просторных и прохладных строений, которые встречаются на сахарных плантациях или банановых фермах в тропических странах и в которых живут надсмотрщики. Третье из основных зданий — небольшой дом, построенный аналогичным образом, был окружен низкорослым цветущим кустарником; около дома находился огород. На фоне гигантских деревьев этот дом со своими коричневыми стенами и крышей из блестящих листьев напоминал маленький драгоценный камень в оправе. На меня, художницу, это подействовало благотворно. Обстановка снаружи была идиллической. Однако мне не терпелось войти в мой новый дом.

Много пигмеев собралось в лагере, они кричали и танцевали. Затем окружили нас и почти втолкнули в жилую комнату домика, где в необычном очаге ярко полыхал огонь. Очаг представлял собой огромную каменную плиту с углублением посередине, в нем находились три больших бревна акажу, расположенные подобно спицам колеса. В месте, где они соприкасались, весело плясало пламя. Поддерживая огонь, мужчины время от времени сдвигали эти бревна к центру. Этот способ имел то преимущество, что избавлял от трудоемкого процесса пилки и колки дров. Дымохода не было. Дым поднимался от горящих бревен акажу и проходил через отверстие в центре крыши и в щели между листьями, покрывавшими ее. В стене комнаты, обращенной к реке Эпулу, имелось огромное незастекленное окно. Через это казавшееся огромной фреской окно я видела, как бурная река стремительно прокладывала себе дорогу сквозь скалы и камни. За стремниной, на противоположном берегу, тянулись таинственные джунгли. Я обернулась, желая осмотреть комнату, но поняла, что сделать это уже невозможно: пятьдесят или более африканцев, которые считали себя комитетом, организованным для встречи гостей, разместились на стульях и прямо на полу. Все они говорили одновременно, стремясь сообщить Пату о том, что произошло, пока он отсутствовал. В комнате было сущее «вавилонское столпотворение» — крики на кингвана перемежались с возгласами на кибира. Это напомнило мне первый день занятий в школе после летних каникул, когда учитель обычно просил нас рассказать о том, как мы отдыхали.

— Все это необычайно забавно, — сказала я Пату. — Мне совсем не жарко, несмотря на то что сейчас август и мы почти на экваторе. А здесь даже горит огонь.

Пат рассмеялся:

— Это как раз один из сюрпризов. Будут и другие.

Он никогда не говорил ничего более верного.

Наконец мы выпроводили африканцев. Глаза мои слипались. Однако, свалившись в постель, я долго не могла заснуть: слишком сильно было возбуждение. Через открытые окна доносился рокот реки на порогах. Ночные птицы издавали скрипящие звуки на ветвях над головой; джунгли шумели, как обычно.

На следующее утро мы с Патом завтракали, сидя у окна, и глядели на Эпулу. Панорама была еще более очаровательной, чем ночью. Теперь я видела, что лес за рекой вовсе не был таким непроходимым, как мне показалось вначале. Он не состоял из сплошных зарослей. Ветви гигантских деревьев соединялись высоко над землей, образуя обширный зеленый шатер. С них в беспорядке свешивались лианы. Кое-где сводчатый зонт зелени прерывался, и сквозь просветы падали вниз косые лучи солнца. Зрелище это напоминало величественный, богато расписанный и внушающий чувство благоговения интерьер старинного кафедрального собора. А высоко над лесом раскинулось небо, которое в ясные дни было таким голубым, что захватывало дух.

Мои мечтания прервал Пат.

— Я думаю, сначала мы должны сходить в деревню, — сказал он. — Уже совсем светло.

Вскоре мы туда отправились. Некоторое время тропинка шла по берегу реки, затем, круто свернув, углубилась в лес, где, хорошо заметная, вилась между стволами больших деревьев. Из леса доносился стук молотков.

— Это пигмеи делают тапу — своеобразную материю из коры, — объяснил Пат. — Они сдирают кору с дерева марумба, вымачивают ее, кладут на колоду и бьют по ней маленьким молотком из слоновой кости, удаляя из коры жидкость и размягчая волокна. Обработанная таким способом кора служит материей. Это, вероятно, один из древнейших процессов ее производства, известных человеку.

Через некоторое время тропинка кончилась. Она вывела нас на небольшую прогалину, ярко освещенную солнцем. Его неожиданный блеск ослепил меня. Я не представляла раньше, что кроны деревьев могут так сильно задерживать солнечные лучи. Это было как бы переходом из темноты в необычайно ярко освещенную комнату.

Когда мои глаза привыкли к свету, я увидела семнадцать маленьких хижин, расположенных подковообразно. Внутри этого полукруга зеленела трава. Хижины были построены из стволов молодых деревьев, соответствующим образом выгнутых и покрытых сверху блестящими зелеными листьями. Каждая имела лишь одно крошечное входное отверстие. Высота хижин не превышала 170 сантиметров. Перед ними расположились пигмеи; одни что-то готовили на костре, другие колотили кору на гладких колодах, третьи непринужденно сидели вокруг. Увидев нас, все они заговорили о чем-то быстро и непонятно; со всех сторон бегом к нам устремились мужчины. Каждая хижина напоминала при этом автомобиль в цирке Барнэм и Бейли, из которого один за другим появляется множество клоунов, заставляя публику удивляться и ломать голову над тем, каким образом все они там поместились. А из хижин, словно муравьи из муравейника, появлялись все новые пигмеи, Я заметила, что женщины держались вблизи своих домов и очагов. Дети стояли возле них. Вид пигмеев поразил бы торговца одеждой в самое сердце. Все они, если не считать передника размером не более женского носового платка или набедренной повязки из самодельной материи, были нагие. Большинство малышей не имели и этого одеяния. У нескольких мужчин, очевидно местных щеголей, сзади под поясной шнурок были продеты зеленые листья, которые свешивались над ягодицами, напоминая хвост петуха. Молодые женщины и девушки напоминали мне «Девушек-таитянок» Гогена, от которых красавиц-пигмеек отличало лишь то, что последние были миниатюрными копиями натурщиц южных морей.

Пока Пат и пигмеи-мужчины разговаривали, я бродила по этой деревушке. У нескольких женщин хватило смелости при моем приближении остаться около хижин. Они не говорили по-английски, а я не знала их языка, и нам пришлось объясняться жестами. Во время этого визита мне стало ясно, как трудно будет подружиться с пигмеями, не изучив их языка.

Мы вернулись в лагерь Патнем и занялись хозяйственными делами. Не прошло и недели, как мне представился случай вновь посетить деревню пигмеев. Мне хотелось сделать зарисовки пигмеев в обычной для них обстановке. С того самого времени, когда на острове Мартас-Вайньярд Пат рассказал мне о них, меня преследовало страстное желание запечатлеть их на бумаге или холсте. До того как я встретила Пата, живопись заполняла всю мою жизнь. Знакомство с пигмеями открывало для меня новые возможности. Я знала, что лишь немногие белые женщины близко наблюдали их жизнь. Мне было хорошо известно также, что ни одна из них не рисовала пигмеев. На родине я ездила далеко в горы Смоки в Северной Каролине, чтобы найти простых, неиспорченных людей и сделать с них зарисовки, однако я неизменно обманывалась в своих надеждах. Именно здесь, в джунглях, думала я, мне удастся найти искренних и нетронутых цивилизацией натурщиков. Замысел электризует художника. Мне кажется, инженеры испытывают то же волнение, когда они видят глубокое ущелье, через которое должны перебросить мост.

Для художника иметь возможность рисовать мужчин, женщин и детей пигмеев с натуры равноценно находке золотоносной жилы.

Пат полагал, что мне необходимо большое количество подарков, которые должны были обеспечить радушный прием у пигмеев. Поэтому Агеронга и я проехали по главной дороге два километра в сторону Ирума. Здесь на расчищенном участке леса, возле небольшой реки, один индиец держал маленькую лавку. Мы купили большую оплетенную бутыль пальмового масла, несколько коробок конголезских сигарет и немного рису. На следующее утро я отправилась в пигмейскую деревню. Меня сопровождала почти дюжина слуг, которые несли стул, складную кровать, пищу (ее хватило бы на несколько недель), краски и холст.

Когда мы приблизились к деревне, я услышала тот же стук молотков, на который обратила внимание во время первого посещения. Впоследствии я много раз бывала в деревне, и не было случая, чтобы этот стук прекратился. Он был как бы символом жизни маленького народа. В это утро большинство мужчин ушло на охоту с сетью, но несколько человек осталось дома выделывать материю и чинить сети. Женщины готовили в горшках маниоку или жарили на углях пизанги, тщательно завернутые в листья. Руководил всем маленький человечек с острой бородкой, большим животом и широкой улыбкой. Он сидел на стуле, сплетенном из прутьев лиан, у небольшого костра и курил. Один конец своей фантастической трубки из бананового черенка длиной около полутора метров он держал во рту, на другой была надета маленькая глиняная чашечка. Его звали Херафу. После приветствия человек снова сел. Казалось, он не желал открыто выражать дружеские чувства. В течение часа или более, пока слуги Пата возводили для меня хижину из ветвей и листьев, я, соблюдая приличия, вела через переводчика беседу со старейшиной пигмеев. Нельзя сказать, что она была очень дружеской. Некоторое время спустя я поняла причину этого. Херафу остался дома, ибо мужчины полагали, что я пришла в деревню шпионить за ними и выяснить, не оставляют ли они себе часть мяса убитых на охоте животных, которое должны приносить в гостиницу.

— Херафу, — сказала я, беря быка за рога, — я пришла сюда на несколько дней погостить и порисовать. Если у вас будет мясо, я хотела бы купить немного для гостиницы. Если сети окажутся пустыми или добыча будет незначительной, я ничего не буду просить.

Это решило дело. Херафу вновь заулыбался. Атмосфера в деревушке очистилась словно после грозы. Моментально вокруг нас собралось двенадцать пигмеев, которые, напевая, стали помогать слугам достраивать мою хижину, носить дрова и воду. Я чувствовала себя Белоснежкой среди гномов. Меня устроило бы любое укрытие от непогоды. Однако Аппамомба и Алили считали, что я должна иметь большой дом. Мы сошлись на хижине средней величины, но когда она была выстроена, то по размерам скорее подходила одному из великанов Джека-Потрошителя, чем Белоснежке. Слуги Пата полагали, что, поскольку я белая, мне следует «поддерживать свой престиж» и стараться произвести впечатление на пигмеев. Мне никак не удавалось изме^ нить их мнение на этот счет. Случайно я услышала, как один из слуг говорил что-то о пристройке к хижине.

— О, не беспокойтесь, — запротестовала я. — Я могу просто пойти в лес.

Они пришли в ужас, Я поняла, что совершила ошибку.

— О нет, Мадами нас не поняла! — закричали они.

Несколько минут спустя они отвели меня недалеко в лес и показали сделанную ими красивую маленькую одноместную будочку с крышей из зеленых листьев.

Когда со строительством было покончено, я сделала ряд набросков. Мне хотелось написать портрет Херафу, но, так как женщины казались более застенчивыми, я рисовала их, опасаясь, что все они в любую минуту могут уйти в лес. Обиженный Херафу сидел возле своего костра. В конце концов он подошел к тому месту, где я сидела, рисуя мать и ее ребенка.

— Я тоже мог, как и все, пойти на охоту, — сказал он. — Вероятно, я пойду на несколько дней в Мамбаса.

Я развернула огромный кусок холста, который у меня был с собой, и показала его пигмею.

— Не уходи, — попросила я через переводчика. — Я оставила этот большой кусок для тебя.

Херафу чуть не заплясал от радости. Он, как сказочный маленький король, стал с важным видом ходить вокруг, позируя и прихорашиваясь, словно петух перед курами.

К концу дня вернулись охотники. Они кричали и смеялись, очень довольные своей удачной охотой. Семеро пигмеев несли на плечах убитых антилоп болоки, наиболее часто встречающихся в лесу Итури, а женщины — диких птиц, похожих на кур. Часть добычи была отправлена в гостиницу. Другая тотчас же была разрезана на куски и приготовлена для обжаривания. Так как у пигмеев нет ледников, они съедают мясо сразу, как только сумеют добыть его.

В течение часа все были поглощены едой возле костров; в качестве гарнира к мясу антилопы подавались на листьях жареные бананы или маниока. После еды я раздала подарки. Все это напоминало Рождество. Каждая семья получила пальмовое масло, соль, а взрослые еще по нескольку сигарет. Когда последняя из них была выкурена, наступила ночь. При ярком лунном свете деревня и ее обитатели были видны так же отчетливо, как и днем. При отблеске костров фигуры пигмеев казались призрачными и выглядели еще меньше на фоне величественного леса. Я залезла в свою постель, подоткнула москитную сетку и лежала, прислушиваясь к низким голосам мужчин-пигмеев. Где-то в отдалении один из них играл на маленьком музыкальном инструменте, который был сделан из полого куска дерева и металлического прутика от старого зонта. Я заснула под его музыку, думая о том, что она очень напоминает далекий звук колокола.

В деревне я пробыла неделю, рисуя, делая наброски или просто бездельничая. Все это время мне казалось, что я нахожусь в сказочной стране эльфов. Один пигмей по имени Фейзи был моим любимцем. Он напоминал Херафу, только у него не было такого большого живота и он был более энергичен, чем маленький философ-старейшина. Когда пигмеи отправлялись на охоту, Фейзи всегда возглавлял их, и никто не спорил с ним. В конце недели он пригласил меня пойти с ними на охоту. Я была так взволнована, что едва могла спать: ведь на охоту с пигмеями за все время едва ли ходило более пяти белых женщин.

Наутро охотники сложили свои сплетенные из лиан сети, размером примерно с теннисную сетку каждая, взвалили их на плечи и, вооружившись луками и копьями, отправились в лес. Женщины группами и поодиночке, некоторые с детьми, последовали за охотниками. Я пошла с Томасой, женой Сейла, одного из старейшин деревни. Ростом Томаса была несколько ниже моих плеч. Она бежала быстро, как газель.

Мы прошли лесом километров семь-восемь, пригибаясь под низко свисавшими ветвями лиан и оставляя солнце с правой стороны. Большая часть пути проходила через девственный лес. Несколько раз деревья расступались, открывая небольшие лужайки диаметром в несколько десятков метров, заросшие травой, достигавшей высоты кукурузы в штате Айова. Эти участки мы обходили, так как знали, что в траве любят спать леопарды. Некоторое время спустя по небольшому склону мы вышли к началу узкой лощины, лежавшей между двумя хребтами. Томаса пояснила знаками, что мужчины ожидают на дальнем конце низины, сети их соединены одна с другой и расставлены на земле. Вдруг из-за леса раздался крик птицы, и все женщины с громкими возгласами, рассыпавшись по лощине, пошли по направлению к расставленным сетям, колотя чем попало по кустам. Я увидела несколько напуганных шумом животных, которые бежали перед женщинами. При этом я заметила, что тон женских криков всякий раз менялся. Томаса объяснила мне, что таким образом они предупреждают мужчин о приближении того или иного животного. Пользуясь языком жестов и подражая шипению кошки, я спросила Томасу, что произойдет, если они вспугнут леопарда. Томаса взмахнула своей маленькой рукой, словно мальчик, пускающий планер. Мысль ее была ясна: испугавшись шума, леопард исчезнет так быстро, что никто не успеет даже увидеть его.

Мы следовали за вспугнутой дичью; постепенно полукруг сужался, края его должны были сомкнуться с краями расставленных сетей. Но, прежде чем это произошло, несколько животных смогло вырваться из западни. Попалась серая антилопа болоки, а также птица размером с куропатку. Хозяином сети, в которой запуталась маленькая антилопа, был пигмей по имени Вейтума. Ему принадлежало право убить животное и получить большую часть мяса. Он вонзил свое копье в шею животного, перерезал сонную артерию и стал смотреть, как оно умирает, гордясь тем, что сделал это умело, не испортив тушу.

Во время следующего загона я оставалась с мужчинами. Каждый из них собрал свою сеть, перебросил ее через плечо, и все они отправились в другое охотничье угодье, которое находилось километрах в пяти. Дорога к нему шла по краю холма высотой девять-двенадцать метров и далее к поваленным тропической бурей деревьям. Здесь были заросли подлеска и колючего кустарника, в которых могла укрываться дичь, и маленькие охотники знали это. Они соединили свои сети и расставили их у дальнего края подлеска. Каждый пигмей встал возле своей сети, готовый поразить все, что попадет в нее. Тем временем женщины, выстроившись цепочкой, молча углубились в лес. С их уходом все смолкло. Ничто не нарушало тишины джунглей, хотя более двадцати женщин шли через лес несколько километров, чтобы выйти на, исходную позицию, Вместе с ними находилось семь или восемь детей, крепко привязанных кожаными ремнями к спинам матерей, однако не слышалось никакого хныканья, которое могло бы спугнуть дичь. Фейзи оставил меня и отправился проверить, как растянута сеть. Затем он вернулся. Я снова услышала крик птицы, но на этот раз возле своего плеча. Увидев напряженные горловые мышцы Фейзи, я поняла, что эти звуки издавала не птица, а он сам и что это — сигнал для женщин. Внезапно из-за деревьев стал нарастать шум: на расстоянии трех-четырех километров от нас женщины начали загон. Нам не оставалось ничего другого, как ждать и гадать, кого шум пригонит в сети — безобидную антилопу, взбешенного леопарда или буйвола. Перед тем местом, где стояли на страже Фейзи и я, находилось довольно открытое пространство, так как огромные, вытянувшиеся навстречу солнечному свету деревья не имели нижних ветвей. Земля под ними была устлана коричневым ковром опавших листьев. Место это напоминало парк, за которым хорошо ухаживают, или рощу, где устраивают пикники. Итак, мы имели возможность заметить дичь до того, как она окажется около. Солнце уже было высоко в небе, его горячие лучи проникали через кружево листвы. Фейзи покрылся потом, вероятно, больше от возбуждения, чем от жары. Моя одежда тоже постепенно становилась влажной. Отдаленный шум, создаваемый загонщиками, с каждой минутой нарастал. Фейзи заметил антилопу первый. Секундой позже между огромных стволов деревьев я увидела маленькое серое животное, которое прыжками мчалось на нас. Голова антилопы была вытянута вперед, короткие рога почти касались шеи, она бежала, едва касаясь земли маленькими копытцами. Глаза антилопы от ужаса были так широко раскрыты, что обнажились белки. Направляясь прямо к участку кустарника, где укрылись пигмеи, она мчалась между деревьями так же легко, как хороший футболист между плохими игроками. Теперь она уже не сумела бы свернуть, даже заметив сеть из лиан: она ткнулась в нее головой и три маленьких человека мгновенно кинулись к антилопе. Несколько молниеносных колющих и рубящих ударов — и все было кончено.

Лишь легкое покачивание ветвей кустарника говорило о происшедшем. Остальные пигмеи пронзительно закричали и также бросились к антилопе. Мне очень тяжело было наблюдать эту сцену. Тронув меня за плечо, Фейзи жестом попросил следовать за ним. Мы направились в чащу, к сетям, которые были расставлены в центре дуги. Пигмеи бежали рядом с копьями наготове, бросая взгляды на разодранный участок сети, на котором сохранилась только верхняя часть. Они хотели объяснить мне, что случилось, и жестикулировали, изображая что-то возвышающееся над землей.

Я подумала, что это был леопард, так как знала о необычайной силе его могучих лап. Затем я услышала, как пигмеи повторяли: «оинк, оинк», — и громко рассмеялась. Это была дикая свинья. Запутавшись в сети, она орудовала своими острыми клыками, пытаясь освободиться, но была прикончена ударом копья. Пигмеи провели еще три загона. Один раз сеть оказалась пустой. Затем в нее снова попалась маленькая серая болоки. В третий раз сеть туго натянулась от тяжелого удара — в ней запуталась молодая буйволица. Это была богатая добыча. Буйволица отъелась на молодой траве, которая поднялась после прошедших дождей. Она весила более ста тридцати килограммов. Сейл, в чью сеть она угодила, поднял ее заднюю ногу и взглянул на вымя и соски. Затем он произнес несколько слов на кибира, по-видимому, объясняя, что буйволица еще не отелилась и мясо у нее вкусное и нежное.

Мы отправились домой, вытянувшись цепочкой. Впереди шел Фейзи, затем Сейл и я. Остальные мужчины следовали за мной; шествие замыкали женщины. Каждая из них что-нибудь несла: птицу, антилопу, часть туши буйволицы или одну из свернутых сетей. Хотя женщины были явно удивлены тем, что я иду без груза, они ничего не сказали по этому поводу.

Когда мы пришли в деревню, там уже пылали костры. Нас встретили шумно: при виде добычи поднялись крики, пигмеи прыгали вокруг нас, и Сейлу пришлось изображать, как он убил копьем буйволицу, когда она застряла в его сети. И хотя я не поняла ни слова, но ясно представила животное, копыта, касающиеся земли, сильную вытянутую шею, застрявшую в сети из прочных лиан. Буйволица рухнула на колени, как показал в своей пантомиме Сейл, и рассталась с жизнью, даже не увидев сразившего ее оружия.

Четверть туши буйволицы была отправлена на кухню гостиницы. Оставшееся мясо разложили на земле, быстро разрезали и честно поделили поровну между всеми пигмеями, независимо от того, ходили они на охоту или оставались дома. Я отошла к маленькому ручью, который бежал позади хижин и впадал в Эпулу, и сполоснула руки и лицо. Когда я вернулась, пигмеи жарили мясо. Каждая семья готовила его на своем очаге. Солнце зашло, оставив после себя розоватые сумерки. Воздух стал влажным, прохладным. В землю возле костров, словно вертела, были воткнуты палочки с нанизанными на них кусками мяса, и через несколько минут запах сока, капавшего в огонь, распространился по всей поляне. Чтобы мясо жарилось равномерно, каждая женщина изредка поворачивала палочки с нанизанными кусками. Даже ребятишки принимали участие в этой работе, посыпая мясо золой, что, казалось, не особенно обременяло их.

Фейзи отрезал часть задней ноги буйволицы, разделил ее на куски и нанизал их на несколько палочек. Затем он вернулся к туше, отыскал печень и добавил небольшие ломтики ее на каждую палочку. Когда мясо пропиталось соком печени и поджарилось, Фейзи завернул его в свежий лист и подал на дощечке мне, нежное и горячее. Мы ели без хлеба и соуса, гарниром служили лишь несколько жареных пизангов. Но земля возле костра была сухой и теплой, воздух насыщен ароматом жареного мяса и дымящих дров, и это меня вполне устраивало.

Двойное удовольствие доставляло отсутствие посуды, которую пришлось бы мыть после ужина. Женщины сидели у хижин, держась в отдалении, а мужчины собрались вокруг большого костра в центре деревни, чтобы поболтать об охоте и похвастаться. Херафу молчал и казался рассерженным. Лишь один раз, когда Фейзи и Сейл рассказывали о том, как антилопа, выбежав из леса, мчалась к сети, маленький философ прервал рассказ и заговорил об охотничьем подвиге, который был совершен несколько недель назад. Через переводчика Аппамумбу я узнала, что речь идет о старой истории, которую многие уже забыли. Все выслушали Херафу вежливо, каждый восхищался собственной удалью и был удовлетворен тем, что старые факты ассоциировались с новыми.

Свет костров плясал на бронзовой шоколадно-красноватой коже пигмеев, отражаясь в глубоко посаженных глазах женщин, которые сидели позади мужского круга. Как ни странно, но я не чувствовала себя чужой среди них. Пигмеи приняли меня дружески, как равную. Цвет моей и их кожи не воздвигал между нами преграды. Я сидела на ящике из-под консервов, принесенном из гостиницы, и думала о том, как один-единственный год изменил всю мою жизнь. Всего лишь год назад я посещала художественные выставки и галереи, вела обычную жизнь нью-йоркской женщины. Теперь, окруженная почти нагими пигмеями, я сидела на поляне, затерянной в лесах Конго, и испытывала необычайное и глубокое удовлетворение. Я взглянула на мужчин, сильных, счастливых и не испорченных цивилизацией. Затем я посмотрела на пигмеек, столь женственных в своей наготе. Здесь, в лесу Итури, не было сверхъестественной натянутости и нервозности, столь пагубно влияющих на здоровье.

Отдохнув после еды, пигмеи стали танцевать. Сначала в танцах участвовали только мужчины. Возглавляя танцоров, Фейзи вел их вокруг костра. Три человека аккомпанировали им на маленьких барабанах и один — на маленькой тростниковой дудке. Это было удивительно: люди прошли по меньшей мере двадцать километров, возились с сетями, испытали всепоглощающее возбуждение охоты и тем не менее танцевали так, словно только что поднялись после сна.

Но вот ритм изменился, и танец стал рассказывать о приключениях дня. Фейзи отделился от остальных танцоров и исполнил что-то вроде сольного номера. Затем другие, крича и размахивая копьями, напали на него. Казалось, что бедный Фейзи, выступающий в роли антилопы болоки или буйволицы, едва ли выйдет целым из этого столкновения, но ничего подобного не случилось. Наблюдая за женщинами, я заметила, как постепенно они заражались общим настроением. Но это был танец мужчин, и женщины оставались возле своих хижин, хотя в такт бешеной дроби барабанов раскачивались их гибкие тела.

Охотники все еще танцевали, когда я ушла в свою хижину. Стал накрапывать легкий дождь, стуча по листьям. Когда он усилился, с шипением и треском заливая костры, пигмеи поспешно укрылись в хижинах. Деревня внезапно затихла, и слышен был только звук капель, барабанивших по крыше.